Тяжелые времена

Пока «Мод» стояла в Сиэтле, ремонтируясь и принимая снаряжение и провиант на семь лет. Амундсен уехал через Америку домой в Норвегию раздобывать денег. Он узнал, что норвежский стуртинг ассигновал ему на продолжение экспедиции 500 тысяч крон. Это было очень важным известием и тем более приятным, что деньги отпускались без всяких просьб со стороны Амундсена! Пока самые могущественные державы оружием разрешали свои экономические противоречия, норвежские капиталисты сколотили себе огромные состояния. Норвежская государственная казна не знала, что ей делать с излишками средств, которые уже начинали ее стеснять. Расплата за спекуляцию на чужих страданиях была еще далеко: кризис 1923 года, последствия которого тяжело почувствует на себе Норвегия, еще не наступил. Можно было поделиться частицей военных сверхприбылей и с полярным исследователем, сделавшим кое-что для прославления маленькой Норвегии. Ведь он, как и в первые два раза, ушел в свое плавание на «Мод» с тяжелой думой о долгах, которых у него стало еще больше!

Но ассигнованных экспедиции 500 тысяч крон оказалось уже недостаточно к тому времени, когда Амундсен явился за их получением. Стоимость норвежской кроны сильно упала и продолжала падать, покупательная способность отпущенной Амундсену суммы уменьшилась вдвое; приходилось доставать необходимые средства еще где-то и как-то.

В связи с этим интересно ознакомиться со списком тех учреждений и лиц, которые оказали Амундсену денежную помощь перед его отплытием из Норвегии на «Мод». На первом месте стоит государственная субсидия — 200 тысяч крон. На втором — взнос судовладельца и банкира А. Клавенесса — 50 тысяч. Затем идут 49 500 крон, собранных главным образом в Бергене через... зубного врача профессора Кристиансена. Среди жертвователей — семь судовладельцев, давших от семнадцати до двух с половиной тысяч крон. Далее: 20 тысяч крон перевел по телеграфу в Ном по приходе туда «Мод» в 1920 году друг и благодетель Амундсена дон Педро Кристоферсен. Всего было получено денежных средств около 322 тысяч крон, причем отдельных средних, а тем более мелких взносов не поступало вовсе. Таким образом, финансовая поддержка была оказана Амундсену только государством и крупными капиталистами. Народ безмолствовал...

Если обратиться к списку торговых фирм, снабдивших экспедицию своей продукцией бесплатно, то и здесь мы увидим исключительно солиднейшие норвежские торгово-промышленные предприятия. Нет никакого сомнения, что они поддерживали Амундсена преимущественно в целях рекламы и притом рекламы, рассчитанной на долгий срок. Эти фирмы до сих пор помещают в норвежских изданиях «полярные» объявления, как это видно из прилагаемых иллюстраций. Еще в сентябре 1921 года Амундсен в письме к своему верному другу аптекарю Цапфе, писал из Сиэтла: «С нашим новым снаряжением: аэропланом, искусными летчиками, радио-телеграфом и т. п. мы будем в состоянии провести гораздо лучшую работу, чем могли это сделать до сих пор...»

Теперь все его внимание поглощает мысль об использовании в Арктике аэроплана. Авиация, выросшая и окрепшая за годы войны, достигла уже значительных успехов. Аэропланы совершают длительные полеты без посадки и летают при всякой погоде. Вполне естественно, что Амундсен возвращается к тому плану, который занимал его уже двенадцать лет тому назад, когда он привлекал к участию в своей экспедиции на «Фраме» летчика, и который в 1914 году побудил его купить аэроплан. По возвращении в Норвегию он услышал об аэропланах Юнкерса нового типа, только-что поставивших мировой рекорд на продолжительность полета и продержавшихся в воздухе двадцать семь часов без спуска. И вот у Амундсена возникает мысль предпринять трансполярный перелет от материка до материка через Ледовитый океан. Он решил начать этот перелет от мыса Барроу на северном берегу Аляски и лететь через океан до Шпицбергена (такой полет был осуществлен через шесть лет — в 1928 году — американцами Уилкинсом и Эйельсоном, норвежцем по происхождению, по маршруту Амундсена, но минуя полюс).

Конечно, под этот — в то время почти фантастический план — Амундсен тотчас же подвел научную базу. Та часть Ледовитого океана, которая простирается от северных берегов Аляски до северных берегов Европы, т. е. так называемый Полярный бассейн, еще никем не исследован. В этой области не было никогда ни единой экспедиции, ни единого судна и ни единой собачьей упряжки. Изучение ее имеет величайшее научное значение: полюса — это «определители климата» умеренных зон. Знание геофизических условий у Северного полюса — огромный вклад в науку. И потому «мой интерес к трансполярному перелету был продиктован не исключительно только жаждой приключений, но был также интересом географа и ученого», — пишет об этом сам Амундсен.

Мы уже видели, каким географом и ученым был Амундсен. Едва ли только эти интересы побуждали его заниматься разработкой новых планов. К тому же он не мог не понимать, что при стремительном однократном полете аэроплана над полярным бассейном, когда более чем вероятна не слишком блестящая погода и уж наверное будет плохая видимость, почти никаких наблюдений исследователю производить не придется. В лучшем случае он соберет кое-какие данные о температуре, атмосферном давлении и состоянии льдов (последнее с весьма сомнительной точностью из-за искажения перспективы и изменчивости светотени на льду). Пожалуй, можно будет — тоже с сомнительной точностью — решить вопрос о нахождении в полярном бассейне неизвестных еще земель. Открытие Пири показало, что собственно полярная область занята дрейфующими льдами; большие глубины, найденные там, между прочим, и Нансеном, свидетельствуют о том, что значительных пространств суши, а тем более какого-либо континента, там быть не может.

Вот и все научные достижения, которые мог бы извлечь из своей воздушной экспедиции через полюс Амундсен. Позднее полет Уилкинса и Эйельсона, длившийся, между прочим, 20 с половиной часов, не дал ровно никаких научных результатов.

Пробыв в Норвегии очень недолго, он приехал туда инкогнито, стараясь не привлекать к себе ничьего внимания, под фамилией «мистера Джонсона из Нью-Йорка» и даже, как говорят, отпустил большую седую бороду и оседлал свой характерный орлиный нос большими роговыми очками с темными стеклами. — Амундсен снова отправился в Америку, сопутствуемый летчиком Омдалем, впоследствии своим верным спутником в воздушных экспедициях 1925—1926 годов. В Нью-Йорке он приобрел аэроплан Юнкерса для отправки его в Сиэтл на «Мод» и обсуждал план полярного перелета с Директорами аэропланного завода «Кэртис», получив от них еще аэроплан Кертиса «Ориоль» как вспомогательную машину для небольших разведочных полетов.

Чтобы скорей добраться до Сиэтла, а заодно лучше ознакомиться с машиной, Амундсен решил лететь через Америку. Время было дорого. Носились слухи, что у Амундсена появились конкуренты, которые тоже разрабатывают планы трансполярного перелета. Надо было спешить. Эта спешка едва не повела к катастрофе. Около какого-то городка в штате Пенсильвания аэроплан пошел на вынужденную посадку, налетел на пень и перевернулся. Пассажиры были выброшены из кабины, но, к счастью, все уцелели, отделавшись небольшими ушибами и царапинами.

В тот же день Амундсен писал одному из своих друзей: «Мотор перегрелся и остановился. Спланировали с 6 тысяч футов и встали на голову у какого-то старого пня. Со всеми нами все обошлось благополучно».

По прибытии в Сиэтл, куда спешно был доставлен по железной дороге новый аэроплан, Амундсен срочно закончил все приготовления и 1 июня 1922 года вышел в плавание. У мыса Хоуп, на западном берегу Аляски, Амундсен и Омдаль покинули «Мод», которая продолжала свой путь и уже 8 августа вмерзла, наконец, в дрейфующие льды около острова Геральда, к востоку от острова Врангеля, начав свой трехлетний дрейф со льдами у берегов Азии.

Еще до ухода «Мод» Амундсен снесся с капитаном одной американской шхуны, шедшей из залива Коцебу к мысу Барроу, перегрузил на нее с «Мод» свой аэроплан Юнкерса, оставив самолет Кэртиса на судне, где в числе команды был летчик, и сам с Омдалем перешел на шхуну. Затем шхуна направилась к месту назначения, но, не дойдя до него, высадила своих пассажиров на берег у Уэнрайта. Кроме Омдаля, Амундсена сопровождал еще кинооператор. Все трое сейчас же приступили к постройке зимовочного дома из привезенного с собой леса. Этот дом был расположен в часе ходьбы от эскимосского поселка.

Летом 1922 года газеты разнесли по всему миру весть, что в конце июня норвежский полярный исследователь Амундсен намерен совершить полет через полярный бассейн от берегов северо-западной Америки до Гренландии или Шпицбергена. У Амундсена не было с собой радиостанции, как не было никакой телеграфной станции и в ближайших окрестностях его зимовки — Модхейма. Но еще до отъезда из Норвегии он оставил письмо брату с просьбой в такое-то время опубликовать его содержание. Это показывает, что Амундсен давно уже оставил мысль о продолжении опасного плавания на «Мод» и всецело переключился на новый, еще более опасный план.

В письме Амундсена было указано, что он предполагает лететь до мыса Колумбия на Земле Гранта, где его спутник по плаванию на «Йоа» Готфред Хансен оставил в 1919 году для экспедиции «Мод» склад продовольствия. Полет должен был занять около пятнадцати часов, а Юнкере мог продержаться в воздухе тридцать два часа. На случай вынужденной посадки Амундсен брал с собой необходимое снаряжение и провиант. При благополучном окончании перелета он намеревался вернуться на «Мод». Каким образом предполагалось осуществить это — неизвестно. Правда, на «Мод» была теперь прекрасная радиостанция, так что местонахождение судна можно было определить в любой момент, но дальше?.. Между прочим, веру Амундсена в возможность возвращения на «Мод» разделяли все его сотоварищи, даже такой опытный и трезвый человек, как Х. Свердруп. Правда, он сознавался потом, что у них в то время не было достаточного знакомства с условиями полетов в полярных странах и навигации с воздуха над дрейфующими льдами.

В июле до Норвегии дошло известие, что Амундсен вынужден был отложить полет из-за позднего времени года. Если к плану перелета через полюс многие вообще отнеслись крайне скептически, то теперь, когда полет не состоялся, стали раздаваться голоса, обвинявшие Амундсена в нерешительности. Так уж устроен буржуазный мир! Одновременно появились претенденты на первенство в выработке плана трансполярного перелета. Американец Эдвин Нооти обвинил Амундсена в краже у него идеи полета через полюс, с которой он выступил в 1921 году. Такое обвинение было, конечно, вздорным. Мы уже видели, что планы Амундсена восходят к более давнему времени. Кроме того, он еще в 1916—1918 годах обсуждал с американским аэроклубом мысль об использовании аэропланов для арктического исследования и набрасывал план полета от Эта на северо-западной оконечности Гренландии через полюс до мыса Челюскина. Собственно говоря, Амундсен даже претендовал на звание первого, кто решил прибегнуть к летательным машинам в качестве транспортного средства в полярных странах. В своей книге «Моя жизнь» он подчеркивает это дважды, проводя аналогию с методами Нансена, революционизировавшими технику полярного исследования.

«Будущее полярного исследования лежит в воздухе, — пишет он, — и я дерзаю потребовать для себя того отличия, что я был первым серьезным полярным исследователем, который понял это, и первым, кто показал на практике будущие возможности этого метода».

Заслуги Амундсена в этом отношении огромны, неисчислимы, однако справедливость требует заметить, что все же швед С. Андрэ был первым, кто увидел, где лежит будущее полярного исследования, а русский военный летчик Нагурский был первым, кто предпринял на аэроплане длительные полеты в Арктике. В августе 1914 года Нагурский в поисках полярной экспедиции Г.Я. Седова совершил у западных берегов Новой Земли пять полетов, причем один Из них был сделан над открытым морем на расстоянии 100 километров от новоземельского побережья.

Зиму 1922—1923 года Амундсен провел в Номе, куда в декабре 1922 года он пришел на лыжах из Модхейма. Лишь за несколько месяцев до того лондонские врачи посоветовали ему «избегать всяких физических усилий», если он хочет пожить еще «сверх тех немногих лет», которые ему остались. Несмотря на такие предупреждения специалистов по сердечным болезням, он прошел за десять дней 750 километров от Уэнрайта до Коцебу, затем еще 180 километров от Коцебу до Диринга и, наконец, 400 километров от Диринга до Нома, отдыхая всего лишь несколько часов по ночам и делая в среднем по семьдесят пять километров в сутки по снегу и льду.

Это было одно из самых утомительных путешествий, когда-либо совершенных Амундсеном. Тем не менее оно нисколько не отразилось на состоянии его здоровья. Так, во всяком случае, думал и говорил он сам, не желая этим «хвастаться, а чтобы обратить внимание на изумительные целительные силы, заложенные в теле человека, когда он (как я, например) всю свою жизнь, с ранней юности работает над сохранением своего тела в том первоначальном состоянии, в каком природе хочется его видеть!»

Весна 1923 года застает Амундсена опять в Уэнрайте за лихорадочной работой по подготовке к полету. Судьба попрежнему немилостива к неутомимому исследователю, не желающему сдаваться без борьбы и проводящему на севере уже четвертую зиму. В мае аэроплан был готов к старту. Однако при первом же пробном полете, когда летчик Омдаль стал садиться на лед, у машины лопнула левая лыжа. Починить ее не было никаких средств и вообще игра не стоила свеч, потому что обнаружились неправильности в самой конструкции аппарата. Правда, Амундсен привез с собой поплавки для аэроплана, и лыжи можно было бы заменить, но тогда исключалась всякая возможность спуска на льды, а, стало быть, и подъема с них.

Итак, пять лет прожито, хотя и не безрезультатно, но к решению главной задачи, теперь еще более усложненной, даже не приступлено. Есть от чего притти в отчаяние, но отчаянию нет места в сердце Амундсена. Он решает остаться в Уэнрайте и послать Омдаля в Сиэтл за новым шасси. А путь неблизкий, средства сообщения самые примитивные. До ближайшей телеграфной станции 600 километров. Все это. конечно, не останавливает Амундсена — лишняя непредвиденная задержка, новое препятствие, но оно будет преодолено.

Тем временем в Норвегии, до которой в апреле 1923 года дошла весть о том. что Амундсен в июне намеревается совершить трансполярный перелет, принимались меры для оказания помощи отважному исследователю. Морское ведомство направило на Шпицберген вспомогательную экспедицию в составе трех самолетов под командой Лейфа Дитриксона, впоследствии участника обеих славных воздушных экспедиций Амундсена и его спутника в трагическом полете на спасение Нобиле в 1928 году. Норвежские аэропланы совершили ряд полетов у кромки льдов в ожидании прилета Амундсена, но никто не появлялся.

Наконец, в Европе было получено следующее сообщение из Модхейма: «Пробный полет был предпринят 11 мая. Результат очень неудовлетворительный. Сожалею, что мне приходится отказаться от полета».

Это известие было встречено в Норвегии очень недоброжелательно. Амундсен предвидел, что к его планам отнесутся с подозрением и что общественное мнение обвинит его в нерешительности. Поэтому сейчас же после аварии самолета он составил об этом акт, засвидетельствованный одним из трех европейцев, живших в Уэнрайте. Такая предосторожность оказалась не лишней.

Ближайший соратник Амундсена, научный сотрудник экспедиции «Мод» Х. Свердруп в своем послесловии к полному посмертному собранию сочинений Амундсена рассказывает о всех переживаниях, огорчениях и разочарованиях, которые достались на долю Амундсена.

«Деньги играли ничтожную роль для Амундсена, — пишет он, — они были необходимыми средствами, без всякой внутренней ценности. Многие из его экономических затруднений объяснялись, конечно, тем, что он не питал интереса и вкуса к подробностям денежных вопросов».

Победа не давалась Амундсену даром. Но платой за них, по мнению Свердрупа, были не деньги (хотя Амундсен из богатого человека превратился в банкрота), не многие годы жизни, проведенные в борьбе со стихиями в Арктике или Антарктике, не трата физических сил и энергии. Все это Амундсен считал вполне естественной ставкой в своей борьбе. Нет, за свои победы он заплатил утратой «светлой веры» в людей. Когда он вырабатывал какой-нибудь отважный план, ему приходилось вымаливать денежные средства, как нищему, встречая повсюду или холодный отказ, или презрительное пожимание плечами. Но когда он возвращался из своих экспедиций победителем, на него изливались почести и деньги, и люди считали особой честью показаться в его обществе.

Пишущий эти строки был свидетелем одного из триумфов Амундсена. Торжественная встреча. Весь город во флагах. Разукрашенная почетная пристань, к которой пристал герой со своими спутниками. Триумфальный въезд в город среди многотысячных толп. Ликующие крики. Гром пушек с крепости, салюты норвежских и иностранных военных судов. Вечером «факельцуг», музыка, восторженные восклицания... Но прошло несколько дней и все забыто...

Узнав об аварии амундсеновского самолета, многие в Норвегии пересмеивались: Амундсен и Омдаль нарочно сломали аэроплан, они и не думали серьезно о трансполярном полете, они боялись, не посмели лететь. Теперь они сами рады такому исходу дела...

Таково было положение вещей в Норвегии, когда Амундсен решил послать Омдаля в Сиэтл. Но в это время в Уэнрайте было получено сообщение от некоего Хаммера, рекомендованного Амундсену норвежским консулом в Сиэтле, что у него есть для Амундсена три новых самолета. Амундсен немедленно выехал в Сиэтл.

Здесь начинается мрачнейшая и труднейшая полоса жизни Амундсена, испортившая ему много крови и сильно подточившая его здоровье.

При встрече с Хаммером Амундсен узнал, что тот побывал в Берлине и на свою ответственность заказал там для Амундсена новый Юнкерс улучшенного типа. Амундсен был невероятно растроган такой заботливостью совершенно незнакомого ему человека и сразу же отнесся к нему с необычайным доверием. Заказ обыкновенного аэроплана Амундсена не устраивал. Попытки, произведенные в Уэнрайте, а также радиограмма с «Мод» о трех неудачных полетах Одда Даля и Вистинга на самолете Кэртиса, привели Амундсена к выводу, что для полетов в Арктике годится только гидроаэроплан, вернее, два гидроаэроплана специальной конструкции для посадки и подъема с моря, со снежной или ледяной поверхности. Но где взять денег для приобретения таких машин?

Тут Хаммер изложил перед изумленным Амундсеном гениальный план: денежные средства можно собрать путем продажи специальных открытых писем, отпечатанных на тончайшей бумаге, и «полярных» марок, которые должно выпустить норвежское правительство. Амундсен возьмет в свой полет эти открытки с наклеенными на них марками, и потом всякий в Америке или Европе заплатит сумасшедшие деньги за марку с почтовым штемпелем: «Северный полюс»! Амундсен поверил в этот гениальный план, зная, что на свете есть много любителей, собирающих марки, и коллекционеров, охотно покупающих редкие вещи.

И вот, выдав Хаммеру полную доверенность на ведение всех дел от имени Амундсена и на заключение за его счет всяких сделок, Амундсен выехал в Европу. Действительно, норвежское почтовое ведомство согласилось выпустить особую «полярную» марку. Продажа таких марок должна была дать крупный доход, так как до того времени Норвегия никаких спекулятивных марок не выпускала. А тут количество «полярных» марок было ограничено и продавались они в Норвегии только в течение одного дня. Конечно, эти марки немедленно вызвали у филателистов большой интерес и приобрели значительную ценность. Вскоре у Хаммера набралось около десятка тысяч долларов.¹

Вместе с Хаммером Амундсен побывал в Копенгагене на совещании с представителем немецких аэропланных заводов Дорнье, работавших тогда в Италии, ибо по Версальскому договору Германии запрещено было строить аэропланы. Убедив Амундсена, что денег хватит, Хаммер заказал заводу целых три самолета, обязавшись уплатить за них по 130 тысяч крон. Завод немедленно приступил к выполнению заказа, не требуя никакого обеспечения.

Весной 1924 года Амундсен ездил в Италию, чтобы присутствовать при пробных полетах машин; здесь до него дошли очень тревожные слухи, о деятельности Хаммера. Хаммер делал безответственные заявления, заключая от имени Амундсена сделки, и, между прочим, сильно хвастался своими достижениями в области полярных исследований. По его словам, он уже совершил 21 полет со Шпицбергена и будет управлять одним из гидроаэропланов в предстоящей экспедиции Амундсена.

В конце июня 1924 года наступал срок платежа за самолеты, но денег у Хаммера не оказалось. Амундсен немедленно опубликовал о своем разрыве с Хаммером; тот, моментально сообразив, что на свет дневной выплывут различные его делишки не вполне чистоплотного свойства, быстро «улетел» в Японию.

Порвать с Хаммером и объявить об аннулировании выданной ему доверенности было легко; гораздо труднее было ликвидировать все денежные претензии по обязательствам Хаммера, заключенным от имени Амундсена. Мало того: Хаммер заключал обязательства в суммах, значительно превышавших те средства, на которые Амундсен мог рассчитывать. Таким образом в торгово-промышленных кругах Амундсен оказывался в роли афериста.

Для Амундсена, столь щепетильно относившегося к обязательствам всякого рода, это было сильнейшим ударом. Но судьба приготовила для него еще удар, более чувствительный. Родной брат Амундсена — Леон Амундсен, ведавший до этих пор всеми делами исследователя, неожиданно испугался, решив, что комбинации Хаммера гибельно отразятся и на его делах. Леон вел до сих пор все приходо-расходные книги брата. Руал никогда не интересовался бухгалтерией брата, слепо ему доверяя. Теперь Леон, опасаясь, что Руал будет объявлен банкротом, решил, что при катастрофе брат не уплатит ему тех денег, которые был должен — что-то около 100 тысяч крон. Конечно, при нормальном ходе дел этот долг был бы покрыт поступлениями от продажи книг Руала и от его публичных докладов.

Но со всех сторон поступали денежные требования по обязательствам, заключенным Хаммером. Обязательства эти были оформлены по всем требованиям закона. Значит, претензии Леона отступали на задний план. Для спасения своих денег Леон состряпал комбинацию: Руал еще до выступления других кредиторов продаст свое имение на берегу Буннефьорда и полностью покроет свой долг Леону.

Для читателей, незнакомых с тонкостями буржуазных процедур, поясним, в чем тут дело. Амундсену было предъявлено больше денежных претензий, чем У него было денег. В таких случаях в капиталистических странах объявляется «конкурс над делами несостоятельного должника». Управление конкурса определяет размеры «пассива», т. е. сумму долгов должника, и «актива», т. е. сумму, которую можно получить от продажи его имущества, товаров, недвижимости, от изъятия его вкладов и текущих счетов в банках и т. д. Актив пропорционально распределяется между кредиторами. Таким образом, если у должника долгов на 100 тысяч, а имущества на 50, то каждому кредитору будет выдано по полтиннику за рубль. Если бы по делам Амундсена было учреждено конкурсное управление, то расчет с Леоном был бы произведен тоже неполным рублем. Но Леон хотел получить с брата все деньги и потому обратился к нему с требованием продать имение и немедленно уплатить всю сумму задолженности. Потом уже Руал мог объявить себя несостоятельным должником и ходатайствовать об учреждении конкурса.

Прямому и честному характеру Руала такая комбинация претила. Он готов был поступиться всем своим достоянием, чтобы расплатиться с кредиторами, но не питал никакого желания стать соучастником брата в его грязной комбинации — уплатить долг полностью только ему «по знакомству», «из родственных чувств», за счет других кредиторов. План Леона мог рассматриваться только как уголовно наказуемая попытка сокрыть имущество и обмануть кредиторов.

Амундсен потребовал от брата свои приходо-расходные книги, чтобы точно установить сумму долга. Леон отказал. Можно было предъявить к Леону иск и потребовать сдачи книг через суд. Или же просить суд объявить Амундсена несостоятельным должником; тогда само конкурсное управление потребует, от Леона книги.

Так Амундсен и сделал, хотя перспективу объявления себя несостоятельным должником рассматривал с неописуемым стыдом.

И вот знаменитейший в мире полярный исследователь, герой, не раз прославлявший свою родину, оказался без всяких средств к существованию и только милостью суда у него была сохранена кровля над головой. Поистине страшное и унизительное положение. И никто не протянул ему руку помощи, никто не бросил в лицо норвежскому буржуазному обществу упрека, никто не заклеймил презренного поведения богачей, жадно цеплявшихся за жалкие крохи амундсеновского достояния, лишь бы вернуть свои деньги. Герой «Йоа», «Фрама», «Мод»... Но «Йоа» стоит на чужбине в Сан-Франциско в парке Золотых Ворот и доживает свой век, «Фрам» гниет в двух шагах от Осло, в Хортене, охраняемый «комитетами», а «Мод»?.. На «Мод» накладывают арест, когда она в 1925 году возвращается в Сиэтл. Своеобразное поздравление с благополучным окончанием многолетнего дрейфа во льдах!

Но это еще не все. Соотечественники обрушились на Амундсена с обвинениями не только денежного свойства. Стали распускать слухи, что Амундсен нарочно придумал всю историю с Леоном, чтобы, стакнувшись с ним, обмануть кредиторов. В самом деле: при наличии претензий Леона сумма долга повышалась, и Амундсен выплачивал кредиторам меньше, чем им следовало бы, не будь претензий Леона. Еще более злостные сплетники поспешили сообщить, будто две эскимосских девочки пяти и девяти лет, привезенные Амундсеном в 1920 году в Норвегию, его собственные незаконные дети. О, ужас! И будто он прижил их с эскимосками во время своих научно-исследовательских путешествий в полярные страны.

Вспоминаются обвинения, предъявленные доктором Куком в его споре с Р. Пири. Узнав, что честь открытия Северного полюса признана за Пири, Кук телеграфировал президенту Соединенных Штатов свой протест, заявляя, что Пири человек безнравственный, что он за восемнадцать лет своего пребывания в северной Гренландии увеличил вдвое население этой области.

Такие же обвинения теперь сводили на-нет все достижения, все славные открытия норвежского исследователя. Пусть он герой Южного полюса, покоритель северо-западного и северо-восточного морских путей! Но он прижил незаконных детей, да еще от эскимосок! Долой его! Никто даже не хочет сообразить, что плавание Амундсена на «Йоа» совершалось в 1903—1906 годах, а в плавании на «Мод» он провел 1918—1920 годы и затем часть 1921—1922. Эскимосским же девочкам было пять и девять лет в 1924 году. Кроме того, по заверениям всех спутников Амундсена, он всегда относился особенно строго к вопросам морали и во время своих экспедиций запрещал своим подчиненным вступать в связи с туземными женщинами. Все равно, эти показания не помогали. Значит, подчиненным запрещал, а себе разрешал! Вот он каков!

Нет ничего удивительного в том, что измученный травлей, оставшийся без всяких средств, Амундсен переживал тягчайшие минуты. Впоследствии, вспоминая об этих днях, он говорил: «У меня нехватает слов для описания всей трагичности моего положения всего лишь три коротких года тому назад. После тридцати лет упорных, направленных к достижению одной цели трудов, и после жизни, прожитой в строжайших понятиях о чести, мое имя начали трепать и топтать в грязи только потому, что я доверился недостойному человеку! Это было невыносимым унижением!»

Нужен был очень стойкий характер, железная решимость, непреклонная воля, чтобы человек, прижатый к стене, не сломился и смог отбиться от врагов, яростно наседавших на него со всех сторон. Чего только не говорилось о прославленном путешественнике! Он шарлатан, авантюрист, прожектер... Забыты были и северо-западный путь и Южный полюс! О северо-восточном пути нечего и говорить — это была, по мнению общества, неудавшаяся экспедиция. Конечно, третье большое полярное путешествие Амундсена не отличалось таким ослепительным внешним блеском, каким отмечены плавание «Йоа» или поход к Южному полюсу. Зато научные материалы, собранные во время плавания «Мод», особенно в течение трех лет ее дрейфа со льдами, представляют совершенно исключительную ценность и по своему количеству и по качеству. Еще ни одна полярная экспедиция не проводила такой обширной и разнообразной научной работы, как экспедиция «Мод» в 1918—1925 годах. Разумеется так называемая «большая» европейская публика не могла это оценить. Амундсен пережил все невзгоды и не сломился. «Псы сорвались с цепей, — говорил он, — пусть себе воют, меня им не напугать». Он старался не обращать внимания на газетные нападки; но все же его самолюбию был нанесен ужасный удар. Вот как благодарят соотечественники того, кто своими путешествиями прославил родину, сделал ее имя известным всему миру! Амундсен не был бы живым и страстным человеком, если бы его не задевала больно вся эта грязная шумиха, поднятая жадными до сенсаций буржуазными газетами. С этих пор он стал более подозрительным и угрюмым, начал избегать разных официальных встреч, чествований и празднеств, окончательно утратив «светлую веру в людей» и узнав настоящую цену чувствам и восторгам буржуазного общества.

Еще так недавно его волновали честолюбивые планы организации большой воздушной экспедиции. Морское и почтовое ведомства Соединенных Штатов Америки обещали ему свою поддержку, продажа «полярных» марок и открыток, казалось, сулила крупные поступления денежных средств... Заказанные самолеты дали отличные результаты на испытаниях: высота подъема 3 200 метров с грузом в две тонны, нужная длительность полета без посадки... Теперь все это разлеталось в прах. Правда, итальянское правительство предлагает Амундсену обеспечить его всеми нужными средствами, если он согласится на то, чтобы экспедиция прошла под итальянским флагом и примет должность помощника ее начальника. Но Амундсен твердо отклоняет предложение:

— Я летаю только под норвежским флагом!

Немного позже одна итальянская газета предлагает Амундсену субсидию в два миллиона лир. Но мосты уже сожжены: все снаряжение и провиант, отправленные на север, затребованы обратно. Летом 1924 года в Тромсо стали приходить различные грузы, очевидно, предназначенные для какой-то полярной экспедиции. Тогда же было зафрахтовано по поручению Амундсена моторное судно «Хобби». Тромсенский друг Амундсена аптекарь Цапфе ломал себе голову в ожидании подробных инструкций. Вместо них пришло письмо: «Будьте добры отослать все прибывшие грузы отправителям и прислать мне счет на расходы. Удастся мне справиться с этим двойным кризисом — экспедиция "Мод" — полет к полюсу — таким образом, что я не окажусь прижатым к стене, и я еще вернусь к этому».

Тучи сгущаются все больше. Мало того, что нет денег, что газеты треплют доброе имя Амундсена, что все его замыслы рушатся. На горизонте появляются все новые и новые конкуренты, которые тоже разрабатывают планы арктических полетов.

Для расплаты с заводом Дорнье надо было достать 14 тысяч фунтов стерлингов (около 140 тысяч рублей золотом) — большие деньги... Где их взять?

Запутанность собственных денежных дел и тень, наброшенная на его доброе имя и славу, до чрезвычайности затрудняли получение Амундсеном помощи и поддержки для организации задуманной им полярной экспедиции. А ведь эта экспедиция должна была быть только пробной — чисто разведочной. Уже тогда Амундсен ясно видел, что для более подробного и глубокого изучения полярных стран с воздуха нужен не аэроплан, а дирижабль, как более надежное средство передвижения. Но о покупке дирижабля нечего было и думать.

Поездка Амундсена осенью 1924 года по Америке с докладами потерпела полнейшую неудачу. Звезда его, очевидно, закатилась и за океаном. Газетные статьи тоже почти не приносили никакого дохода. Вернувшись в Нью-Йорк, Амундсен мрачно сидел у себя в номере гостиницы, погрузившись в тяжелые размышления и подсчитывая, сколько лет ему понадобится, чтобы покрыть выручкой от чтения докладов расходы по содержанию «Мод» и ее команды и полету к полюсу. Получалось что-то вроде трехзначного числа. Очевидно, перед Амундсеном «закрылись все проливы и его карьере полярного исследователя приходит конец, и притом довольно бесславный!»

В это время зазвонил телефон. Амундсен неохотно снял трубку в полной уверенности, что предстоит какое-нибудь скучное и бесцельное газетное интервью или, еще того хуже, неприятный разговор с кем-нибудь из потерпевших от комбинаций Хаммера.

Начало разговора не предвещало ничего интересного:

— Я встречался с вами много лет тому назад во Франции, во время войны...

Сотни людей представлялись Амундсену в разное время и по разному поводу... Что же дальше?

Но следующие слова, произнесенные мужским незнакомым голосом, заставили Амундсена встрепенуться и со вниманием прислушаться:

— У меня есть средства. Я дилетант в области полярных исследований, но очень ими интересуюсь и мог бы предоставить известную сумму для новой экспедиции, если мне будет дана возможность участвовать в ней.

Пять минут спустя незнакомец уже сидел у Амундсена. Это был американский инженер Линкольн Элсворт, сын миллионера.

С этого момента началась большая и искренняя дружба между прославленным полярным исследователем, к сожалению, не имевшим никаких капиталов, и энергичным американцем. Единственный сын богатейших родителей предпочел трудный и тернистый путь географа-исследователя (тем более полярных стран) комфорту деловых контор или пышной роскоши светских салонов и фешенебельных клубов.

В американском справочнике мы читаем: «Элсворт, Линкольн. Исследователь, авиатор, родился в Чикаго, Иллинойс, 12 мая 1880 г., холост. Инженер-изыскатель Великой Тихоокеанской железной дороги при изучении трассы через Канаду 1902—1907 гг., затем инженер-строитель на постройке железной дороги к западу от Монреаля, Канадской Тихоокеанской железной дороги; золотоискатель 1909 г.; инженер на золотых приисках на Аляске 1910 г.; организатор геологической экспедиции, производившей разрез через Анды от Тихого океана до верховьев реки Амазонки 1924 г.».

Таким образом, в день встречи в Нью-Йорке с Амундсеном Элсворту было уже сорок четыре года. Но он все еще зависел от отца, крупного капиталиста; собственных денег у него было в то время не больше 10 тысяч долларов.

Элсворт-старший принял Амундсена не особенно любезно.

— А что вы станете делать, если я приду к решению не оказывать вам помощи?

— То же, что всегда — буду искать помощи в другом месте, — так, якобы, ответил ему Амундсен. — Где есть воля, там всегда найдется выход.

Примечания

1. Всего было продано 2 395 900 марок на сумму 225 тысяч крон.