Особенности скальдической поэзии как жанра: форма, стиль, темы

Скальды знали и могли исполнять эддические песни, с характерным для них относительно простым языком, диалогами и монологами, с мифологическим обрамлением и метафорами. Но скальдическая поэзия имела очень важную особенность, придающую большое своеобразие стиху, которая заключалась в формах словесной выразительности и стиле построения. В стихе скальда наличествует множество кеннингов-иносказаний, переплетение строк и предложений, сложные метафоры, частые аллитерации. Все это придает стиху особую выразительность, но и затрудняет его понимание.

Скальд как бы старается скрыть смысл сказанного, дабы его приходилось отгадывать. Это наследие древней, языческой веры в магическую силу произнесенного слова и в силу того, кто это слово произносит, кто может выразить свою мысль в стихотворной форме, почти в формуле. Поэтому сложная форма скальдического стиха, включение в него многих условных обозначений и многослойных метафор, имен языческих богов и животных-символов отнюдь не случайны. Усложненная стихотворная форма делает произведение опытного и талантливого скальда своего рода шарадой, доступной отнюдь не простецам, но людям из определенного круга, подготовленным, владеющим суммой тогдашних знаний и представлений, в том числе языческой мифологией, а также культурой изысканной, метафористичной речи.

Представление о том, что скальдический стих имеет магические свойства, может служить заклинанием, подкреплялось тем, что признанные скальды хорошо знали «Старшую Эдду», владели руническим письмом и канонами магии, которая ему приписывалась. Не случайно некоторые авторы рунических надписей называют себя скальдами, а в самих надписях встречаются отсылки к скальдическим стихам. Не случайно и то, что в «Старшей Эдде» термины «руны» и «искусство скальда» подчас служат синонимами.

О том, например, что так называемой рунической магией в совершенстве владел великий поэт Эгиль сын Грима Лысого, в сагах говорится неоднократно. Выше уже приводился эпизод, когда Эгиль при помощи этого знания вылечил больную девушку. В «Саге об Эгиле» приводился и другой случай, когда Эгиль спас собственную жизнь. Однажды, когда он был на пире, ему поднесли рог с брагой, куда был подмешан яд. Рассказывается, что Эгиль принял рог, вырезал на нем руны, а себя ранил ножом в ладонь, после чего окрасил руны своей кровью; в результате рог разлетелся на куски. Еще один эпизод его жизни был связан с враждой к нему конунга Эйрика Кровавая Секира, объявившего поэта вне закона. Эгиль тогда высадился на одном прибрежном норвежском островке, где воткнул в землю жердь и водрузил на нее череп лошади, на котором вырезал рунами заклинания, прося духов изгнать из Норвегии Эйрика и его мстительную жену Гуннхильд. Заклинание помогло: как известно, Эйрик вскоре отбыл в Англию, где стал управлять Нортумбрией в качестве ленника английского короля Этельстана.

Сложность скальдического стиха и его магическая репутация не позволяли пересказывать стих произвольно, «редактировать» его, как это можно было сделать, например, с сагой, поскольку привнесенное сразу же вступало в противоречие с музыкой стиха, с авторской манерой его создателя и, чего также опасались, с заложенной в него некой формулой, которую надо было правильно понять. Это, как мы знаем, отмечал еще Снорри. Поэтому дошедшие до нас скальдические стихи, вероятнее всего, сохранили свою первозданность. Даже хвалебные стихи, поскольку они произносились в присутствии героя или вскоре после его гибели, при родичах и сподвижниках павшего, обладают, при всем пафосе и цветистости, значительной исторической достоверностью. В них отразились многие реальные эпизоды, имена и события, уже порядком перепутанные и подзабытые либо самими авторами фольклорной основы саги, либо позднейшими составителями их текстов.

Наряду с множеством мифологических имен и ссылок на деяния и свойства богов, с описаниями битв и их участников в скальдических стихах встречаются и бытовые элементы: описания оружия, одежды, методов боя, отношений между дружиной и ее вождем (конунгом или ярлом), споров между соседями, любовных отношений, оценка положения скальда при дворе патрона и в обществе. Там упомянута масса имен, названий племен и народов, наименований морей и рек, местностей, островов, долин и скал. Короче, скальдические стихи — это кладезь для исторического изучения и познания, а их творцы, по их собственному (и вполне справедливому) суждению, достойны «славы вековечной».

Скальды могли слагать стихи о прошлом, если это было нужно правителю или слушателям. Но основная особенность их содержания заключалась в его актуальности, часто даже «сиюминутности». Главные мотивы стихов — героические, в них более и чаще всего описываются сражения, воспеваются славные битвы и победы, храбрость могущественных королей, воинские подвиги, иногда (редко) излагаются легенды¹. К героическим относятся и многие хвалебные стихи, где восхваляется воинская доблесть и щедрость правителей и других заметных людей. Именно восхваление является главным мотивом героической драпы, посвященной присутствующему или отсутствующему, но хорошо известному герою. К героическим относятся также многие поминальные стихи, где та же хвала обращена к персонажам, которые погибли. Своеобразным подвидом хвалебного стиха являются висы, посвященные оружию, прежде всего «щитовая драпа», в которой воин, получивший в подарок щит, стихами, сочиненными самостоятельно или с помощью скальда, восхвалял дарителя, щит и надпись на ней. Другой подвид героико-хвалебного стиха отражен в поэмах под названием «Выкуп головы». Дело в том, что скальды IX—XII вв., провинившись, подчас могли «выкупить» свою жизнь, сложив хвалебную песнь в честь того, кто их приговорил к смерти. Хорошая хвалебная драпа, как, впрочем, и достаточно ядовитая сатира, таким образом, ценились в человеческую жизнь.

Намного реже скальды писали лирические стихи, обращая их не только к женщинам, но и к любимым государям, и к друзьям, сетуя на старость или скорбя по поводу утраты дорого человека. Встречаются короткие стихи-экспромты, написанные под впечатлением какого-либо конкретного случая, обычно в одну-две висы.

Значительно меньше сохранилось стихов, противоположных по направленности хвалебным, — стихов поносных, злых, бранных, короче, хулительных, это так называемые ниды. Согласно представлениям скандинавов, хулительные стихи-ниды были сродни злым заклинаниям и поэтому особенно опасны, они могли навести порчу, их нередко записывали, а их авторам мстили.

Основной формой скальдической песни, прежде всего хвалебной, является драпа, которая, как и лирические стихи, разбита на части, на отдельные куплеты или строфы — висы. Драпа выигрывала, если в ней присутствовали один или несколько повторяющихся стихов — припев, так называемый стев. Кроме того, в драпе была более строгая стилистика, более упорядоченная строка. Менее пышная форма песни — это висы без припева-стева, так называемые флокк и тула, которые обычно лишены сюжета и ограничены перечнем имен и действий. Сохранилось немало отдельных вис, иногда составлявших часть утерянного стихотворения, а иногда изначально созданные как самостоятельные малые произведения.

Одной из особенностей скальдических стихов является также искусное использование аллитераций, что в принципе было характерно для германского стихосложения вообще. Прекрасно владея оттенками родного языка и широко привлекая созвучия, скальд в одних случаях достигает напевности стиха, выражения любовной нежности или горькой потери, в других случаях умело воспроизводит грубые звуки битвы, дает представление о ярости схватки, ликовании победы или муках поражения и потерь. Так же искусно используется скальдами ритмика стиха.

Стихи скальдов наполняют бесконечные кеннинги — поэтические метафоры, представляющие собой настоящие шарады, каждую часть которых сплошь и рядом также надо разгадывать. Такие сложные определения заменяют в скальдическом стихе многие слова, которые особенно употребительны в поэзии. Стих украшен узорчатыми метафорами, которые также зашифровывали понятия. Кроме того, строки в строфах были подчас так причудливо перемешаны, что слушателям требовались немалое умение и привычка, чтобы разобраться в подобной путанице. Снорри в «Младшей Эдде» упоминает о хвалебной песне Торда сына Сьярека, где действовали герои и персонажи мифов. В этой песне первая строка была связана с пятой, вторая — с шестой, третья — с седьмой и т. д.²

Иносказания-кеннинги в скальдических стихах представляют, на мой взгляд, большой интерес. Прежде всего, кеннинги тесно связаны с мифологией. Скальды широко используют в них имена и признаки языческих богов и животных-символов, ведь скальдический стих считался волшебным вдвойне: это не просто слова, а определенный их набор, имеющий некое определенное значение. Нередко, пусть в завуалированной форме, скальд высказывает пожелание правителю, а также жалобы, соображения о происходящем, любовные чувства к женщине, скорбь утрат и т. д. Но главное то, что кеннинги обнаруживают бездну фантазии и у самих поэтов и, разумеется, у их слушателей, которые должны понимать то, что сочинили скальды. Безусловно, многие кеннинги кочевали из стиха в стих, и скальду требовалась немалая изобретательность, чтобы удивить слушателей новой находкой. Я привожу в приложении к этой части некоторые, сравнительно немногие примеры кеннингов из богатого стихотворного арсенала стихов скальдов, а также из «Старшей Эдды» и поэмы «Беовульф» (ст. 54 и др.), чтобы читатель имел возможность убедиться в широте поэтической фантазии скандинавов той эпохи³.

Многие кеннинги перечислены в поэме «Беовульф»: «одежды битвы», «орудия сечи», «наряд воителя» (гл. 36, ст. 2000—2670) и т. д., а также кеннинги вождя и воинства, верного дружинника, побед, ран и гибели, пиров, корабля и моря. Большинство кеннингов относятся к мужчине, точнее, к одному из синонимов мужчины в представлении скандинавов — мужу-воину: он «опора силы», «носитель мужества», «участник битв» и «победитель врагов». Синоним женщины — жена и «охранительница мира»; но часто для создания ее кеннингов используется неистребимое женское пристрастие к нарядам и украшениям.

Скальдическая поэзия родилась, как песни воинов-викингов, отважных воинов и певцов воинской славы, группирующихся вокруг своего покровителя — боевого вождя.

Например, скальд Халльфред Оттарссон, на основании вис которого была создана сага о нем, написал в честь короля Олава Трюггви, которому служил, драпу, часть которой сохранилась. Вот отрывок из нее:

Хёрдов друг на диво / дюж был и лишь дюжину
Лет имел, как смело / Мара зыби вывел
С Руси с разным грузом, / С бранным звоном ратным
Шлемов и шильев броней шел из края градов⁴.

В этом отрывке поэт рассказывает о том, как король Олав выехал из «края градов» (Гардарики), где жил при дворе великого князя Владимира. Он называет короля другом хёрдов (жителей Хёрдаланда, Западная Норвегия), что указывало на старинную связь Олава с этим краем. Говорит, что уже в 12 лет будущий король повел корабль («Мару зыби», где «Мара» — великанша) с грузом — шлемами, мечами («шилья броней»), издающими звуки битвы («бранный звон ратный»). И слушателям ясно, что скальд напоминает о том, как будущий король — креститель Норвегии еще юным возвращался из Киевской Руси, готовый сражаться за престол родной страны, в надежде на помощь жителей Хёрдаланда. Обращают на себя внимание богатые аллитерации, передающие то хвалу (диво, дюж, дюжину), то звуки битвы (бранный, ратный, броней), отлично воспроизведенные переводчиком.

А в поминальной драпе этого скальда, посвященной тому же королю, можно увидеть и переплетение строк, на сей раз простое (вплетенная строка здесь и далее отмечена мной курсивом). Халльфред пишет:

Речем же о кончине! / Час пришел печальный.
Мертв — как мне то молвить? — / Мощный вождь полнощный.
Многим в зло из блага / Людям смерть та стала.
Смутен мир от скорби / По сыне Трюггви ныне⁵.

Построение скальдического стиха и кеннинги необыкновенно сложны, образуют настоящий шифр. Не случайно Снорри Стурулсон во второй части своей «Младшей Эдды» — своего рода руководстве по поэзии и искусству скальдов — расшифровывает множество кеннингов и мифологических отсылок: видимо, в XIII столетии, в век записи большинства саг и многих поэтических произведений, уже не все читатели и слушатели могли понять многое из того, о чем говорится в творении скальдов⁶. Использование сложных стихотворных форм, употребление кеннингов явно отражают древние традиции. Здесь и необыкновенное уважение к слову, особенно стихотворному, по звучанию сходному с заклинанием и нередко все еще так и используемому, в частности в нидах. Здесь и древнее стремление замаскировать обсуждаемый предмет, сделать его недоступным для воздействия злых сил. Двойные и тройные наименования, что несут родовую традицию, и имена-обманки, и заговоры на особое везение были приняты у многих народов издревле (и используются по сей день!).

А вот как характеризует поэма о Беовульфе выступление скальда на пире в честь этого героя. Тот скальд — «приближенный любимец конунга, славный знаток, многопамятный, сохранитель преданий старинных». Когда он заговорил, то «раскрыл сокровищницу слов благодатных» (т.е. рот). Беовульфа он восхвалял, «сочетая созвучия в искусный лад... вплетал в песнопение повесть новую, неизвестную людям поведовал быль» и т. д. (ст. 210 и сл., 810—890 и др.).

Когда же выступал Эгиль, то свою памятную стихотворную речь он начал словами:

Венцом словесным / Украшу / Прах родичей,
Открыв врата / В тыне зубовном⁷...

Уже одно это выразительное пятистишие дает Эгилю право так говорить о своей поэзии: «В укроме души / дивный дар...»

При немалом числе скальдов, а у них — благодарной аудитории, имеющей навык восприятия стихов, некоторые кеннинги, метафоры и даже сюжетные повороты превращались в штампы, как бы носились в воздухе и поэтому использовались неоднократно и даже, вероятно, разными поэтами⁸, что, впрочем, характерно для поэзии вообще.

Примечания

1. ИС II:2. С. 431.

2. Младшая Эдда. С. 110—111, 233, прим. 96.

3. Кеннинги, как стихи в целом, даны в переводах, о которых см. выше, в части 1.

4. Поэзия скальдов. С. 46—47. Здесь и далее, кроме особо оговоренных случаев, цитируются свободные переводы С. Петрова, отлично передающие красоту и выразительность скальдического стиха.

5. Там же. С. 47.

6. Эта ситуация напоминает ту, с которой сталкиваются сегодняшние читатели произведений великого Пушкина, прежде всего романа «Евгений Онегин», где смысловые загадки начинаются уже с первых строк: «дядя самых честных правил», «уважать себя заставил», и так — без конца...

7. Т.е. открыв рот, чтобы начать говорить.

8. Так, А.В. Циммерлинг отмечает, что в «Пряди о Тормоде» лишь две первые висы из пяти используются только в этом произведении, № 5 встречается в «Саге о Названых Братьях» под № 19, № 4 — в «Саге о Святом Олаве», № 3 — частями в разных других сагах. См.: ИС II:1. С. 482 и сл.