Территория: 385 186 км2
Население: 4 937 000 чел.
Язык: норвежский
|
|
Глава 1. Скандинавия, II: Социальная организацияРанее, в главе с тем же названием, мы показали, что, несмотря на разницу географических реалий и исторических обстоятельств, невзирая на соперничество, противостояние и войны, народы Дании, Швеции и Норвегии обнаруживают некое принципиальное единство. После подробного изложения политической и династической истории скандинавских стран в 750—1000 гг. и прежде чем перейти к обсуждению военных кампаний, экономической и колонизаторской деятельности викингов за морем, уместно рассмотреть некоторые характерные особенности жизни и организации скандинавского общества. Подобный анализ, кроме всего прочего, может предостеречь нас от слишком негативных или чересчур романтических оценок викингского севера. Викингское общество, как классовое общество с четкой иерархией, в целом соответствует индоевропейской схеме. В нем можно выделить три класса: несвободные, свободные люди и правители. «Песнь о Риге», датируемая X в.1, представляет собой выраженное в символической форме объяснение этого предписанного богами порядка. В прозаическом вступлении объясняется, что Риг (Rígr, ирл. rí, король; род. п. ríg) — не кто иной, как бог Хеймдалль, отец человечества. Однажды («Песнь» ссылается здесь на «древнюю сагу») бог-странник пришел в убогую хижину, где жили старик и старуха, Аи и Эдца, Прадед и Прабабка. Он представился Ригом. Риг ел с хозяевами черствый хлеб с отрубями и три ночи спал на ложе между ними. Потом он ушел, а через девять месяцев Эдца родила сына, описание которого мы уже приводили: он темноволос и некрасив, кожа у него на руках грубая и морщинистая, пальцы — узловатые и толстые, сутулая спина и широкие ступни. Его назвали Трэль-Раб (Þræll), и в свой срок он женился на кривоногой загорелой девушке по имени Тир-Невольница (Þír). На соломенной подстилке они зачали кучу детей, в том числе мальчиков по имени Галдеж, Скотник, Бедокур и Слепень и девочек — Лежебоку, Жердь, Толстушку и т. п. Вместе с Рабом и Невольницей они делали всю грязную работу: таскали тяжести, собирали хворост, удобряли поля, пасли свиней и резали торф, и от них пошел род рабов. Через какое-то время Риг снова пустился в странствие и пришел в другой дом, более просторный и удобный, где жили Афи и Амма, Дед и Бабка. Муж выстругивал вал, а жена пряла и ткала. Риг дал им добрые советы и три ночи спал на ложе между ними. Потом он ушел, а через девять месяцев Амма родила сына — рыжеволосого, румяного, с живыми глазами. Его назвали Кэрл-Пахарь (Karl), и в свое время он женился на девушке, которую звали Снёр-Невестка (Snör). Она родила ему сыновей — Мужа, Хозяина, Данника и Кузнеца и дочерей — Деву, Красотку, Мастерицу и т. п. Кэрл приручал быков, строил дома и сараи, мастерил повозки, пахал землю. Его жена вела хозяйство, носила на поясе ключи, кормила и одевала всю семью. От них пошел род свободных людей. Еще раз Риг пустился в путь, и дорога привела его в роскошные палаты, где жила третья пара — Отец (Faðir) и Мать (Moðir). Хозяин плел тетиву, натягивал лук, ладил стрелы; светловолосая красавица хозяйка в богатых одеждах разглядывала свои руки, оправляла платье, поддергивала рукава. Риг дал им добрые советы, потом Мать накрыла стол льняной скатертью и подала белый пшеничный хлеб, свинину, дичь, кувшин с вином и серебряные кубки. Гость пил вино и беседовал с хозяевами до самого вечера. Три ночи Риг спал на ложе между ними. Потом он ушел, а через девять месяцев Мать родила сына — светловолосого, с румянцем на щеках и взглядом пристальным, как у змеи. Его назвaли Ярл-Воин (Jarl), и он, едва подрос, взял лук и стрелы, щит и копье; он скакал верхом и загонял дичь, учился владеть мечом и плавать. Спустя какое-то время Риг вернулся к избраннику-сыну, дал ему имя, научил его колдовству и знанию рун и сделал наследником своих владений. Так Ярл явился в мир и затеял войну: он мчался вперед на коне, убивал врагов, обагрял кровью поля, неся с собой беды и горе. У него было восемнадцать дворов, и он, как положено властителю, щедро делился богатствами со своими соратниками и друзьями. Он женился на благородной деве, Эрне-Затейнице (Erna), дочери Херсира-Господина (Hersir). Она была красива и мудра, с тонкими пальцами и родила ему двадцать сыновей, умелых и доблестных, ну и дочерей наверняка тоже. Среди них больше всех прославился юный Кон (Konr Ungr, konungr, конунг). Он не хуже других укрощал коней и владел оружием, но еще знал руны и с их помощью мог исцелять, тупить мечи, усмирять огонь, успокаивать море. В этом тайном знании он превзошел даже Рига. Кон был наделен силой и доблестью восьмерых и понимал птичий язык. И вот однажды, когда он охотился в зарослях на птиц, ворон сказал ему: «Юный Кон, зачем ты преследуешь птиц? Лучше бы ты сел на коня, взял меч и сокрушал врагов. У Дана и Данпа палаты и земли лучше, чем у тебя. Иди воевать, пусть они узнают, как остр твой клинок, наносящий раны...»2 Этим кровожадным советом заканчиваются и речь ворона, и «Песнь». Социальная структура, столь наглядно представленная автором «Песни о Риге» — человеком благородным и явно не бедствовавшим, прослеживается с небольшими вариациями во всех скандинавских странах, на протяжении всей эпохи викингов. В мелких королевствах Норвегии до правления Хальвдана Черного; в кипящем котле Дании до Годфреда, а возможно Горма; в Швеции со времен конунгов Венделя до Ивара Широкие Объятия, Бьёрна, Олава, Эйрика и еще одного Бьёрна, могущественного властителя IX в., — повсюду имелись каста правителей, сообщество свободных людей и рабы. Подобная иерархия сохранялась и в более-менее единых королевствах Харальда Прекрасноволосого, Хакона Доброго, Олава сына Трюггви в Норвегии; Харальда Синезубого и Свейна Вилобородого в Дании; Эйрика Победоносного и Олава Скётконунга в Швеции, и во времена Харальда Сурового, Свейна Эстридсена, Энунда Якоба и его брата Эмунда — последних конунгов эпохи викингов. В Исландии и Гренландии было одно существенное отличие: там не знали власти чужеземных «конунгов и разбойников». Но люди по-прежнему делились на могучих бондов, свободных бондов и рабов. На самой нижней ступени социальной лестницы стояли рабы. Поскольку в Скандинавии до конца эпохи викингов не было писаного законодательства, у нас практически нет сведений об их статусе, но внимательный анализ обширного корпуса английских законов и большое количество упоминаний о рабах в исландской литературе позволяют сделать некоторые выводы. Рабом мог стать человек, не выплативший долг или присужденный к смерти; та же участь ждала сыновей и дочерей рабов, ибо они были собственностью хозяина, как был его собственностью теленок, рожденный от его коровы, или жеребенок принадлежавшей ему лошади. Но в основном рабов поставляли война, пиратство и торговля. Их привозили во множестве с Британских островов: это были пленники, захваченные во время набегов, жители завоеванных областей или специально купленный «товар». То же происходило и в других землях, куда добирались викинги, однако основным объектом «охоты» стали славянские племена, жившие по берегам Балтийского моря. Само латинское название славян Sclavus стали смешивать со средневековым латинским slavus — раб. Стада человеческого скота сгоняли в стойла Магдебурга и отправляли дальше на запад; другой перевалочный пункт позже возник в Регенсбурге, на Дунае, и ютландский Хедебю, в силу своего положения на северном морском пути, получал немалую прибыль от человеческого «товара». Горожане Лиона богатели на работорговле. Испания и далекие мусульманские страны были ненасытны: им требовались мужчины, девочки для работы и развлечений, евнухи. В 850-х гг. шведы проложили новые пути на восток — по Волге и Днепру. Работорговля была для викингов одной из важнейших статей дохода; а на родине весь их жизненный уклад строился на возможности использовать рабский труд. Согласно «Законам Фростатинга» наличие трех рабов считалось нормой для хозяйства, имеющего двенадцать голов скота и двух лошадей; в богатой усадьбе рабов могло быть и более тридцати. В глазах составителей законов рабы являлись некоей ценной разновидностью домашнего скота, рангом выше, чем конь или бык. Вира за раба не назначалась, но в Англии человек, убивший раба, должен был выплатить его хозяину стоимость восьми коров; в Исландии он выплачивал восемь унций серебра (полторы марки), и если это делалось в течение трех дней, хозяин не имел больше никаких претензий. Рабов продавали и покупали как любой другой скот. В «Саге о людях из Лаксдаля» рассказывается, что Хёскульд сын Колля из Долин заплатил в Бреннейяре торговцу в русской шапке три марки серебра за ирландскую деву — втрое выше, чем за обычную наложницу. В шатре, где происходила торговля, находились еще одиннадцать девушек. В теории раба, ставшего бесполезным, можно было убить, как ослабевшего коня или пса, и иногда такое действительно случалось. Рабов, особенно женщин, порой приносили в жертву или казнили, чтобы они последовали за своим умершим хозяином: свидетельствами этого служат знаменитое захоронение в Усеберге (Норвегия), где рабыня похоронена со своей госпожой, погребения в Бирке (Швеция), Баллатире (Мэн), «захоронение обезглавленного раба» в Лейре (Зеландия). О подобном обычае сообщает Ибн-Фадлан в своем описании русской погребальной церемонии на Волге. У раба не было никаких прав. Не имея собственности, он не мог выплачивать виру, вместо этого его били, калечили или убивали. Бунтовщику или беглецу нечего было ждать пощады — бонды скорее пощадили бы волка, пробравшегося в овчарню, — расправа оказывалась кровавой и быстрой. Жизнь рожденного рабом была тяжела. Воину, захваченному в плен в битве, или благородной деве, похищенной из своего горящего дома, подобная ситуация казалась просто невыносимой: в исландских источниках рассказывается об отчаянных попытках таких людей найти выход из безвыходного положения. И все же северным рабам жилось лучше, чем их друзьям по несчастью в Средиземноморье или на Востоке. Непокорным или тем, кто попадал к злому хозяину, приходилось плохо; но факты говорят о том, что большинство хозяев вели себя приемлемо, а большинство рабов были готовы смириться со своей судьбой. Дурное обращение с рабами или со скотиной пятнало репутацию человека; и как любой из домочадцев раб мог рассчитывать на определенные проявления доброты. В конце эпохи викингов по мере распространения в Скандинавии христианства практика торговли и владения людьми стала вызывать все больше вопросов. Те, кто задавал их, обычно имели в виду исключительно своих соплеменников или собратьев по вере, но их беспокойные голоса влияли и на ситуацию в целом. Иногда срабатывали экономические факторы. В реальности у раба обычно находились возможности и время, чтобы трудиться и на себя. У него было имущество, выделенное ему хозяином, и при благоприятных обстоятельствах он мог рассчитывать выкупить себя или заслужить свободу. Ему позволялось жениться, правда, дети его становились рабами. В рассматриваемый нами период вольноотпущенник (leysingi, libertus) не был свободным в полном смысле слова. В течение нескольких поколений он сам и его потомки находились в зависимости от прежних хозяев, которые теперь выступали как их покровители и против которых они не могли затевать тяжбу. Подобный обычай имел смысл. Вольноотпущенник обладал всеми правами свободного человека, но эти права мало что давали, если некому было их отстаивать, а большинство вольноотпущенников не имели родичей-свободных. Он не мог обойтись без покровителя или законного господина, и закон это учитывал. В общественной жизни вольноотпущенники в то время еще не играли никакой роли. Быть свободным считалось очень важным. Свободные крестьяне, земледельцы-собственники, мелкие держатели, бонды — называй как хочешь — составляли основу общества. Класс свободных людей по составу был очень разнороден — в него входили и бедные землепашцы, и люди, обладавшие огромным богатством и властью (особенно у себя в округе), но все они владели землей, имели законные права, и за них выплачивалась вира. Что касается земли, то здесь возможны были разные варианты. В идеале человек имел свое хозяйство, дом с постройками; но молодым людям часто приходилось жить с родителями или селиться на земле богатого покровителя. Однако на их статус это никак не влияло. Свободные земледельцы сеяли хлеб и пасли скот, свидетельствовали на тингах, выносили приговоры и говорили свое «да» или «нет», когда речь шла об общих делах (в том числе таких важных, как избрание конунга или смена религии). Они присутствовали на религиозных и светских церемониях, работали с деревом и металлом, делали и носили оружие, ходили в ополчение и собирали корабельные команды, — эти люди знали себе цену и умели убедить других в своем превосходстве. В Европе на них смотрели как на нечто совершенно особенное. Король Альфред, например, в договоре с норвежским конунгом Гутрумом (886 г.) установил за любого датского вольноотпущенника и английского крестьянина, сидящего на чужой земле, одинаковую виру в 200 шиллингов. Вира за датского свободного равнялась вире за английского кэрла, владеющего своей землей, и составляла восемь полумарок чистого золота3. Выше свободных людей стояли правители, аристократия, соратники конунга и потомки богов. В эту группу входили богатые семьи, имевшие землю и занимавшие определенное положение. В эпоху викингов отпрыски влиятельных родов становились полновластными (или почти полновластными) правителями той области, где они жили, получая титул конунга или ярла этих земель. Но хотя статус человека полностью зависел от титула и происхождения, к представителям правящей династии далеко не всегда относились как к истинно высшим. В идеале все подданные должны хранить верность конунгу, который занимает самую высокую ступень иерархии. Но реально за всю эпоху викингов едва ли найдется хотя бы несколько верховных властителей, поднявшихся на эту ступень. О Швеции мы знаем мало, но по крайней мере до начала X в. источники упоминают о множестве ютландских правителей, в Норвегии же ситуация еще хуже. Действительно, Харальд Прекрасноволосый выгнал огромное количество «конунгов» из их мелких королевств, но к старости наплодил почти столько же из своих собственных сыновей. Еще и в правление Олава Толстого, которого потом переименовали в Олава Святого, в не слишком обширной стране нашлось достаточно таких «конунгов»; впрочем, трудно ожидать, что властитель Хейдмёрка или Раумарике, благородный и ведущий свой род от Фрейра, с готовностью поддержит собрата-инглинга, который хочет лишить его власти и разрушить святилища в его земле. Он не станет этого делать — из гордости, из почтения к богам и исходя из собственных интересов. Власть норвежских конунгов всегда оставалась ограниченной, и не только потому, что у них постоянно находились соперники. Она зависела во многом от верности могучих бондов — глав областных «земледельческих республик» — и ярлов, в том числе могущественнейших ярлов Трёндалёга, которые временами, как это было при ярле Хаконе или ярле Эйрике, имели под своей рукой чуть ли не все фюльки, свободные от власти данов или шведов. Также она зависела от поддержки свободных людей. Претендент, чтобы его провозгласили конунгом, должен был явиться на тинг и получить одобрение будущих подданных. И в дальнейшем ему следовало, принимая решения, считаться с их мнением. Мы уже упоминали, что Хакон Добрый согласился с бондами, предпочитавшими старую религию. Другая история, не менее захватывающая, касается Швеции. Рассказ Снорри Стурлусона о том, как в 1020 г. шведские бонды и Торгнюр Законоговоритель на тинге в Уппсале вынудили конунга Олава сына Эйрика изменить принятое решение, безусловно грешит анахронизмом, но факт остается фактом: областные тинги существенно ограничивали власть верховного правителя. В Швеции конунгу требовалось признание всех тингов, и ради этого он совершал специальную поездку по стране — так называемую Eiriksgata. «Шведы, — гласит древний закон западных гутов (гаутов), — имеют право избирать и смещать конунга... Его должен признать тинг всех гутов. Конунг, придя на тинг, должен поклясться в верности гутам и в том, что будет соблюдать справедливые законы нашей земли». В XI в. северные королевства обрели большую целостность, что выразилось, в частности, в ослаблении власти аристократии по сравнению с конунгом. В Норвегии это происходило особенно явственно: старая буйная и своекорыстная викингская знать утратила свои позиции, и ей на смену пришли богатые землевладельцы из числа могучих бондов. Одновременно и весь класс бондов обретал дополнительное влияние, и эти процессы привели к очевидному изменению характера скандинавских королевств после 1035 г., знаменовавшему конец эпохи викингов. Чем еще держался авторитет северных конунгов помимо божественного происхождения, участия в религиозных церемониях и личных качеств, внушавших окружающим уважение и обеспечивавших их покорность? В первую очередь и в основном владычеством на море, открывавшим путь к новым богатствам и землям, и умением использовать свое преимущество с наибольшей выгодой. Главенство на морских путях приносило доход в виде поборов и дани, а этот доход, в свою очередь, позволял конунгу покупать лояльность и поддержку подданных. Без этой возможности он оказывался совершенно беспомощным, что блестяще подтверждают трагические истории норвежских конунгов, начиная с Эйрика Кровавая Секира и до Олава Святого. Господство шведов в Хедебю в 900—935 гг., превратности первых лет правления Свейна Вилобородого, поражение Олава сына Трюггви, успех Магнуса Доброго в Дании служат наглядным доказательством того, какую силу давало конунгу превосходство на море. Власть верховного правителя держалась также его богатством, ибо он, очевидно, был одним из самых крупных землевладельцев в королевстве и большая часть военной добычи оседала в его сундуке. При отсутствии столицы, или городской резиденции, конунг со своими людьми ездил по собственным усадьбам. Иногда он пользовался гостеприимством великих и малых своих подданных, но в основном кормился с принадлежавших ему земель. Его сопровождал hird, дружина. Вступая в дружину, воин преклонял колено и, положив правую руку на рукоять меча, клялся конунгу в верности и готовности принять за него смерть. На войне дружинники составляли ядро войска, а в мирные дни исполняли повеления конунга, и без них он был, по существу, никто. В дружину собирались люди со всей страны, привлеченные рассказами о доблести, чистосердечии и щедрости конунга; но в ней могли служить и наемники, выбиравшие того, кто больше платит, как, скажем, даны в дружине английского короля или норвежцы и шведы в thingmannalið Кнута. Дружинники были ближайшими соратниками конунга, а правильнее сказать — своего повелителя, поскольку дружину мог собрать любой богатый, влиятельный и прославленный властитель, хотя конунги и стремились сделать это, как и многое другое, исключительно своей прерогативой. От дружинника требовалось куда больше, чем от прочих, но и давалось ему больше. Его ждали меч, шлем и доспехи из рук конунга, кольца и обручья, шелковые одежды, плащи из беличьих и соболиных шкурок, лучшая еда и мед из рога. Особо отличившиеся получали секиры, инкрустированные серебром; все, кто хотел, — женщин. И еще — воинское братство, музыка и веселье в королевских палатах, собаки в ошейниках и скальды, чьи уста размыкало золото. А когда приходило время — мирные посольства, месть, сбор податей и дани, набеги, служение за морем и дома, войны и раны, подвиги и иногда — смерть. «Сладок мед — горька плата!» То были две стороны медали, служение и награда, и чем дальше раздвигались границы того и другого, тем более славился конунг4. Главным источником доходов конунга являлись земельные владения. Возможно также, он получал некую прибыль от исполнения религиозных обрядов: нечто подобное говорится о шведском конунге, присутствовавшем в Уппсале. Но в любом случае ни то ни другое не покрывало всех трат. Конунг получал свою долю из собственности, конфискованной у преступников и изгоев или отвоеванной у противников и соседей. Он имел право в определенных случаях созывать подданных на общественные работы или в ополчение, а во время войн возглавлял войско. Помимо всего прочего конунг извлекал немалую прибыль, покровительствуя торговцам и обеспечивая безопасную доставку грузов в условиях, когда торговля могла вестись только под защитой сильной власти. О налогах в современном смысле слова викинги, разумеется, понятия не имели, но властителю было выгодно, если его подданные процветали и богатели на своей земле, в результате развития торговли или привозя добычу из военных походов. Конунг и его сыновья сами могли принимать во всем этом участие. Свейн Вилобородый и Олав сын Трюггви не раз привозили огромный данегельд из Англии, Олав сын Эйрика получил прозвище Скётконунг, конунг дани, за поборы в чужих землях. «Книга об исландцах» (1120-е гг.) сообщает, что норвежские конунги, со времен Харальда Прекрасноволосого до Олава Святого, брали пошлину со всех, кто хотел уплыть в Исландию. Тот же Харальд Прекрасноволосый весьма заботился о развитии торговли с Финнмарком, и хотя Снорри Стурлусон в «Саге об Эгиле» (1220— 1225) дает волю воображению, Харальд явно не случайно положил столько сил, чтобы покорить юго-западные фюльки, взимавшие свою дань с фризов, доставлявших с севера меха, шкуры, моржовый клык и пух. О сыне Харальда Бьёрне нам известно, что у него были торговые корабли, которые плавали в чужие земли и привозили ему оттуда драгоценности и иное добро. За это братья называли его Мореход или Купец («Сага о Харальде Прекрасноволосом», XXXV). Свидетельство, правда, позднее, но в данном случае нет оснований в нем сомневаться. О политике верховных властителей в отношении торговли мы уже имели случай поговорить, когда обсуждали строительство Даневирке и отношения Харальда Синезубого с вендами; а в дальнейшем мы коснемся деятельности шведских конунгов, щедро и с большой выгодой для себя покровительствовавших Хельгё и Бирке. Помимо всего прочего, чеканка монеты и контроль за денежным обращением, хотя и стали прерогативами верховной власти достаточно поздно, существенно ее упрочили. В части II этой книги мы уже попытались проследить, каким образом северные королевства обретали некое подобие целостности. Обсуждение этого будет продолжено в части IV. Пока же следует только добавить, что на исходе эпохи викингов христианские конунги получали могучую поддержку со стороны церкви, в лице ее ученых служителей с немалым дипломатическим и административным опытом. «Те, кто молится, те, кто воюет и те, кто трудится, — сказал наш король Альфред, — без них (король) не сможет исполнить ни одну из возложенных на него задач. Но с ними он воистину король!» Династии конунгов пользовались в трех скандинавских странах таким почтением, что ярлы Хладира, правившие в Норвегии много лет, не назывались конунгами, а удовольствовались (по своей ли воле или под нажимом) тем, что сохраняли древний титул ярлов. Класс свободных людей, владевших землей и скотом, — бондов (др.-сканд. bondi, ранее: bùandi, от bùa — жить, обитать, иметь дом), включавший в себя весьма широкий спектр людей — от бедных держателей, сидевших на чужой земле, до крупных землевладельцев — был, как мы уже сказали, основой основ скандинавского общества. Как и повсюду в Европе, подавляющее большинство населения Скандинавии жило заботами об урожае, погоде, скоте или дичи. Там, где имелись обширные пахотные земли и пастбища, как в Дании или южной и центральной Швеции, многочисленные дворы часто объединялись в небольшие поселения. В остальных местах людей было мало, и отдельные хутора могли отстоять друг от друга на огромные расстояния, как практически везде в Норвегии и Исландии, на севере Швеции и на балтийских островах. Бонд порой занимался и иными делами: плавал по морям, торговал, ходил в викингские походы; в северных областях — охотился или ловил рыбу, но перво-наперво и в основном он оставался землепашцем, даже если из-за постоянных отлучек или из-за того, что владения его были слишком велики, ему приходилось использовать труд других людей — свободных и рабов. Давнее, грубое, но весьма наглядное определение северных поселенцев на атлантических островах как землепашца с рыболовной сетью или рыбака, пашущего землю, короче, пахаря земли и моря, не столь уж далеко от истины, когда речь идет о жителях обширных побережий Скандинавского полуострова и близлежащих островов. Земля была для этих людей чем-то большим, чем просто собственность, дающая средства к существованию; исландская традиция называет в качестве одного из самых чудовищных деяний Харальда Прекрасноволосого то, что он покушался на наследные права óðalsmaðr, владельцев одалей (наследственных земель)5. Ощущение кровной связи со своей землей вполне естественно для тех, чьи отцы рубили леса, осушали болота, расчищали каменные завалы, осваивали безжизненные пустоши и горные пастбища, вгрызались в промерзшую землю, а когда инеистые великаны выступали в поход, обороняли свой крошечный мир от суровой зимы — настолько жестокой и долгой, что весной ослабевший скот приходилось на руках нести из загонов к дающим жизнь лугам. Нехватка земель и страстное желание получить их вели норвежцев в их странствиях на острова Атлантики и в Америку. В IX в. даны в Англии не только захватывали земли, но и, как утверждают некоторые, покупали их, расплачиваясь награбленным. Несколько дворов, имевших, кроме собственных, еще общие земли и пастбища, представляли собой исходную территориально-административную единицу. Число дворов и размеры общих земель могли варьироваться в достаточно широких пределах, и именовались такие образования в разных случаях по-разному, но люди в них были связаны общими интересами, помогали друг другу, имели определенные права и обязанности, исполняли общие законы и совместно совершали религиозные церемонии. Эти мелкие объединения вместе составляли провинции, совокупность провинций образовывала королевство. В результате бонд, живший на земле и имевший голос на местном и областном тингах, становился главной фигурой на всех уровнях — в собственном доме, поселении, области и королевстве. В эпоху викингов существовал еще один мирный или почти мирный промысел — торговля. Ее роль в жизни скандинавского общества сравнима с ролью земледелия. С начала 2-го тысячелетия до н. э. в Скандинавии прослеживается та же последовательность культур, что и южнее в Европе, и объяснить это можно только наличием торговых связей. Юг с вожделением взирал на богатства севера, северу требовались товары с юга. Медь и олово доставляли по рекам из Центральной и Юго-Восточной Европы к морю. Главный путь пролегал по Эльбе и далее вдоль западных берегов Шлезвига в Ютландию, где только ленивый не отыщет сегодня мелкие, тусклые янтарики — все, что осталось от былых буро-желто-оранжевых сокровищ. Янтарь, ценившийся за красоту и магические свойства, везли морем и по суше в Британию, Францию, на Иберийский полуостров, в Италию, Средиземноморье и даже в Микены. Благодаря ему Ютландия оказалась форпостом культуры бронзового века в северных землях. Шли века, бронзовый век сменился железным, но северянам по-прежнему требовались золото и серебро, филигрань, стеклянная посуда, тонкие ткани, драгоценные камни и вино, а на юге ждали от них зимнего урожая медвежьих шкур, соболиных, беличьих и куньих шкурок и в придачу к ним — моржовый клык, оленью кожу, воск, корабельные канаты, рабов и все тот же янтарь. Эти торговые связи просуществовали неизменными до конца эпохи викингов. В ряде случаев трудно сказать, попали ли чужеземные сокровища и монеты на север как военная добыча, пиратский трофей или благодаря честной торговле. Но все же одними только грабежами невозможно объяснить присутствие ирландской бронзы в Усеберге, скандинавской и славянской керамики в Волине, арабских, германских и англосаксонских монет на Готланде, куфийского серебра, посуды с Рейна, фризских тканей и франкского оружия в Бирке и шведской железной руды и шлака в Хедебю. И в дополнение к этому — уже названные товары, которые, пожалуй, имеет смысл перечислить еще раз: рабы, оружие, меха, солод, вино, фрукты, моржовый клык, канаты, украшения, шелк, шерсть, рыба, дерево, орехи, оленьи рога, соль, мельничные жернова, скот, гребни, горшки, сало, монеты, даже европейское платье (его обнаружили в том числе в Гренландии). Весы и гирьки, встречающиеся в скандинавских захоронениях вместе с серебряными слитками, со всей очевидностью говорят о том, что их хозяин трудился на торговом поприще. Оценить удельный вес торговли в экономике скандинавского общества невозможно, но несомненно она занимала важное место. В письменных источниках содержится немало упоминаний о торговле и связанных с нею странствиях.
Король Уэссекса Альфред в 890-х гг. включил рассказ об одном из таких путешествий в свой перевод Орозия, благодаря чему это описание лучше других знакомо английскому читателю. «Охтхере сказал своему лорду, королю Альфреду, что он жил далеко на севере Норвегии6. Он жил, сказал он, на самом севере земель, раскинувшихся по берегам Норвежского моря. И еще он сказал, что эти земли тянутся дальше на север, но в тех краях никто не живет, кроме саамов, которые останавливаются то здесь, то там, зимой охотятся, а летом ловят рыбу. Однажды, рассказал он, ему захотелось узнать, как далеко на север простираются земли и живет ли кто к северу от необитаемого края. Он отправился тогда на север вдоль берега. По правому борту все время пути были необитаемые земли, по левому первые три дня — открытое море. Охотники на китов не бывают севернее тех мест, но он продолжал плыть на север еще три дня, пока не достиг точки, где берег отклонялся к востоку или море вдавалось глубоко в сушу — что это за земли, он не знал7. Он подождал там северо-западного ветра и затем плыл на восток вдоль берега как мог еще четыре дня. В том месте он подождал северного ветра, ибо берег отклонялся к югу или море вдавалось глубоко в сушу — что это за земли, он не знал. Оттуда он плыл на юг вдоль берега как мог еще пять дней. Там текла большая река. Они свернули туда, ибо не отважились пересечь реку из страха перед нападением, поскольку другой ее берег был весь обитаем. Ему не встречались обитаемые земли с тех пор, как он покинул дом; но на всем пути по правому борту был необитаемый край, где нет никого, кроме рыбаков, птицеловов и охотников (и все они саамы), а по левому — открытое море...
Он отправился туда, помимо прочего, ради охоты на моржей, ибо кость их клыков превосходна (несколько таких клыков привезли королю) и шкуры их очень хороши для корабельных канатов. Этот кит меньше других китов: не более семи элей в длину. Но на его (Оттара) родине охота на китов лучше: там они сорок и восемь элей в длину, а самые большие — пятьдесят. Он сказал, что вместе с пятью другими корабельщиками убил шестьдесят китов за два дня. Он очень богатый человек, а богатство у его сородичей составляют звери. Когда он был у короля, у него еще оставалось шесть сотен прирученных зверей, которых он еще не успел продать. Их называют оленями, а шесть из них были подставные. Такие олени очень высоко ценятся у саамов, ибо с их помощью они ловят диких оленей. Он один из первых людей в своей земле, но при том у него только двадцать голов скота, двадцать овец и двадцать свиней и свое маленькое поле, которое он пашет на конях. Но в основном их богатство слагается из той дани, которую платят им саамы звериными шкурами и пухом, китовым усом и корабельными канатами из китовых (т. е. моржовых) и тюленьих шкур. Каждый саам платит дань по своей знатности. Самые знатные должны давать пятнадцать куньих шкурок, пять оленьих шкур, одну медвежью и десять мер перьев, и одежды из медвежьих или выдровых шкур, и два корабельных каната по шестьдесят элей в длину — один из китовой шкуры, другой из моржовой... Земля, где живут норвежцы, сказал он, очень длинная и очень узкая. Все поля и пастбища лежат по берегу моря, который местами очень каменистый. Дикие горы тянутся на востоке за полосой обжитых земель. Там живут саамы». Оттар, надо думать, собирал меха, шкуры, пух не только для собственных надобностей. Вероятно, часть их он предоставлял в качестве дани норвежскому конунгу (в те времена — Харальду Прекрасноволосому), но не исключено, что именно желание сбыть эти сокровища заставило его предпринять месячное путешествие по древнему торговому пути вдоль западных берегов Норвегии в Каупанг (Скирингссаль) на западной стороне Ослофьорда, оттуда — в датский Хедебю и еще дальше — в Англию, ко двору Альфреда. Именно таким маршрутом доставлялись товары с севера. Основные пути, по которым шел товарообмен с западом, определены косвенно в «Книге о взятии земли» Стурлы Тордарсона («Книга Стурлы») и Хаука Эрлендсона («Книга Хаука»). «Ученые люди утверждают, что от полуострова Стад в Норвегии семь дней пути до мыса Хорн на востоке Исландии. От полуострова Снэфелльснес надо плыть на запад четыре дня, чтобы ^опасть в Гренландию. Это самый короткий путь. Говорится также, что, если кто будет плыть от Бергена на запад в Хварв в Гренландии, корабль его пройдет примерно в семидесяти милях к югу от Исландии. («Книга Хаука»: с островов Хернар в Норвегии к Хварву в Гренландии надо плыть прямо на запад, при этом южнее останутся Шетландские острова, которые можно увидеть лишь в ясную погоду, потом севернее — Фареры, от которых видны лишь горы, наполовину выступающие из моря, и Исландия. Саму землю нельзя заметить, но можно видеть исландских птиц и китов.) Из Рейкьянеса на юге Исландии пять дней пути («Книга Хаука»: на юг) до Ялдулупа в Ирландии («Книга Хаука»: а из Ланганеса на севере Исландии) четыре дня пути на север до Свалборда в Полярном заливе («Книга Хаука»: и день пути до необитаемых частей Гренландии от Кольбейнсея (т. е. Мавенклинта) на севере)». Автор «Повести временных лет» описывает торговые пути русов так: «...тут был путь из Варяг в Греки и из Греков по Днепру, а в верховьях Днепра — волок до Ловоти, а по Ловоти можно войти в Ильмень, озеро великое; из этого же озера вытекает Волхов и впадает в озеро великое Нево, и устье того озера впадает в море Варяжское. И по тому морю можно плыть до Рима, а от Рима можно приплыть по тому же морю к Царьграду, а от Царьграда можно приплыть в Понт море, в которое впадает Днепр река. Днепр же вытекает из Оковского леса и течет на юг, а Двина из того же леса течет, и направляется на север, и впадает в море Варяжское. Из того же леса течет Волга на восток и впадает семьюдесятью устьями в море Хвалисское. Поэтому из Руси можно плыть по Волге в Болгары и в Хвалисы, и на восток пройти в удел Сима, а по Двине — в землю варягов, от варягов до Рима, от Рима же и до племени Хамова...»8 Когда Ансгар отправился в Бирку, с ним на корабле плыли торговцы: большая часть их товара досталась пиратам, а у самого святого отобрали сорок книг. Норвежцы снабжали исландцев лесом; исландцы обеспечивали Эйрика Рыжего мясом и зерном, которых не было в Гренландии; гренландцы поставляли цветные ткани широкоскулым обитателям Америки. Из Америки гренландцы и исландцы получали лес и шкуры и сами везли шерсть, тюлений жир, моржовый клык, сало, соколов и белых медведей (если не считать отдельных особей, унесенных в океан на льдинах, белые медведи встречались только в Гренландии) в скандинавские торговые города, откуда эти товары расходились по всей Европе. Через Ирландское море шла оживленная торговля с Уэльсом — рабами, лошадьми, медом, солодом, пшеницей и ирландскими (или привезенными в Ирландию) вином, мехами, шкурами, китовым жиром, маслом и грубыми шерстяными тканями9. Соглашение между Олавом сыном Трюггви и королем Этельредом (991 г.) призвано было в том числе обеспечить безопасность чужеземных торговых кораблей у английских берегов и английских судов, столкнувшихся с викингами в чужих водах. Подтверждением того, что норвежские и «данские» торговцы (даны здесь собирательное имя) нередко посещали Лондон, могут служить установления XII в., в которых имеется отсылка к обычаям времен правления Кнута и Эдуарда Исповедника10. Церковь тем временем пыталась, с позиций простого человеколюбия и христианского вероучения, как-то обуздать торговлю рабами. Мы читаем о русах из Киева, покупавших шелка в Византии и рабов и лошадей в Регенсбурге. «Хочу жить в Переяславце, — говорит князь Святослав, — ибо... туда стекаются все блага: из Греческой земли — золото, паволоки, вина, различные плоды, из Чехии и из Венгрии серебро и кони, из Руси же меха и воск, мед и рабы»11. Читаем мы и о том, как ал-Тартуши, арабский торговец из Кордовы, в середине X в. посетил Хедебю, откуда полувеком раньше отправился в Трусо англосакс Вульфстан. Ал-Мусади и ал-Макудаси перечисляют товары, привезенные русами в земли Булгар на Волге, чуть ниже впадения в нее Камы: меха: соболь, белка, горностай, черная и белая лиса, куница, бобр; стрелы и мечи, воск и береста, янтарь, мед, козлиные и лошадиные шкуры, ястребы, желуди, земляные орехи, скот и славянские рабы. Кое-кто из русов пришел издалека, с холодного, мрачного севера, совершив трехмесячное путешествие из темной страны, где не бывает солнца, омываемой северным океаном. Ибн-Фадлан так описывает торговцев, увиденных им на Волге в 922 г.: «Я видел русов, когда они прибыли по своим торговым делам и расположились на реке Атиль. И я не видел людей с более совершенными телами, чем они. Они подобны пальмам, румяны, красны. Они не носят ни курток, ни хафтанов, но носит какой-либо муж из их числа кису (плащ), которой он покрывает один свой бок, причем одна из его рук выходит из нее. У каждого из них имеется секира, меч и нож, и он никогда не расстается с тем, о чем мы упомянули. Мечи их плоские, с бороздками, франкские... А что касается каждой женщины из их числа, то на груди ее прикреплено кольцо из железа, или из серебра, или из меди, или золота, в соответствии с денежными средствами ее мужа и с количеством их. И у каждого кольца коробочка (скорлупообразная фибула. — Примеч. А. К.), у которой нож также прикрепленный к груди. На шеях у них несколько рядов монистов из золота и серебра... Самое лучшее из украшений у них (русов) — это зеленые бусы... они нанизывают их как ожерелья для своих жен... ...Они прибывают из своей страны и причаливают свои корабли на Атиле, а это большая река, и строят на ее берегу большие дома из дерева, и собирается их в одном таком доме десять или двадцать, меньше или больше, и у каждого из них скамья, на которой он сидит, и с ним девушки — восторг для купцов. И вот один из них сочетается со своей девушкой, а товарищ его смотрит на него. Иногда же соединяются многие из них в таком положении один против других, и входит купец, чтобы купить у кого-либо из них девушку, и таким образом застает его сочетающимся с нею, и он не оставляет ее, или же удовлетворит отчасти свою потребность... И как только приезжают их корабли к этой пристани, каждый из них выходит и несет с собою хлеб, мясо, лук, молоко, и набид, пока не подойдет к высокой воткнутой деревяшке, у которой имеется лицо, похожее на лицо человека, а вокруг нее — маленькие изображения, а позади этих изображений стоят высокие деревяшки, воткнутые в землю. Итак, он подходит к большому изображению и поклоняется ему, потом говорит ему: «О мой господин, я приехал из отдаленной страны и со мною девушек — столько-то и столько-то голов, и соболей — столько-то и столько-то шкур», пока не сообщит всего, что привез с собою из своих товаров; «и я пришел к тебе с этим даром»; потом он оставляет то, что было с ним, перед этой деревяшкой. «Вот, я желаю, чтобы ты пожаловал мне купца с многочисленными динарами и дирхемами и чтобы он купил у меня, как я пожелаю, и не прекословил бы мне в том, что я скажу»12. Однако, говоря о разнообразнейших внешних торговых связях скандинавов — с саамами Финнмарка и греками, с арабами, славянами и германцами, франками и фризами, ирландцами, англосаксами и жителями атлантических островов, — не следует забывать и о торговле между самими скандинавскими странами. Двенадцать зазубренных топоров с еловыми топорищами, найденных неподалеку от Грено в Ютландии, привезены в Данию из Норвегии или Швеции. О шведских железной руде и шлаке в Хедебю мы уже упоминали. И теперь самое время остановиться кратко на истории скандинавских торговых городов. Эпоха викингов характеризуется возникновением и развитием значительного числа городов и торговых центров. В чужих землях норманнам — будь то захватчики, поселенцы или торговцы — нужны были гавани и базы. Иногда они использовали для этих целей уже существовавшие города, иногда основывали новые, скажем Лимерик на реке Шаннон или Киев на Днепре. О многих из этих городов мы уже имели случай упомянуть, о других речь еще впереди. К городам, которые скандинавы основывали у себя на родине, предъявлялись два основных требования. Первое состояло в том, чтобы в город могли добраться торговцы, желавшие там торговать; второе — чтобы к нему не могли подойти пираты, желавшие его разграбить. Чем успешней идет торговля, тем больше соблазн для викингов13. Долгое время юго-западные побережья Норвегии, пролив Эресунн и Балтийское море просто кишели пиратами. Адам Бременский не устает возмущаться по этому поводу. На Зеландии, пишет он, много золота, награбленного пиратами у южных берегов Норвегии; где-то между Зеландией и Фюном расположено пиратское логово; Фемарн и Рюген — прибежища грабителей, не пропускающих ни одного корабля. Семби, или пруссы, славны тем, что они помогают корабельщикам, если на тех нападают пираты14; и даже жители Гренландии, зеленые от морской воды (отчего страна и получила это название), нападают на проплывающие мимо суда. В исландских сагах и «Круге Земном» можно найти десятки историй о викингах, пиратствовавших в Скагерраке, Каттегате и Балтийском море, совершавших набеги на прибрежные, а иногда и удаленные от моря города, и нападавших на торговые корабли в скандинавских водах. В «Речах Высокого» — кратком своде холодной северной мудрости — землепашцу советуют и в поле держать при себе оружие. Торговцы-корабельщики не нуждались в подобных напоминаниях и видели в каждом встречном судне пиратский корабль, пока не убеждались в обратном. Города защищались по-своему. Торговые центры обычно располагались подальше от моря, в конце узких фьордов (Хедебю и Линдхольм Хёйе), на озерах (Бирка и Сигтуна) или вытекающих из них реках (Алдейгьюборг—Старая Ладога), либо в заливах со множеством островов и мелей, где кораблям волей-неволей приходилось продвигаться медленно и их приближение было заметно издалека (Вискиаутен, Каупанг и, возможно, Трусо). Кроме того, вокруг городов часто возводились искусственные укрепления — примерами такого рода могут служить северная крепость, наблюдательный пост и полукруглый вал в Хедебю, каменная цитадель и городская стена в Бирке, земляные валы в Гробине. Рост и развитие городов, особенно тех, где были свои монетные дворы, во многом зависели от внешних факторов, таких, как укрепление верховной власти и социальная стабильность. «На берегах Северного моря и в Прибалтике остались следы давно исчезнувших викингских городов, древних торговых центров севера, располагавшихся на всем долгом пути из устья Рейна, вдоль побережий Ютландии к озеру Меларен. Когда начинаешь рассуждать о торговых связях давних времен, сразу приходят на память эти города, ныне мертвые, но когда-то полные жизни: фризский Дорестад, Хедебю на юге Дании, Линдхольм Хёйе в Лимафьорде, Гробин латышей, Волин северных славян, эстонский Трусо, шведская Бирка и Скирингссаль (Каупанг) южной Норвегии»15. И здесь приведен далеко не полный перечень. К концу эпохи викингов в Норвегии возникли Трандхейм-Нидарос, Берген и Осло; в Швеции — Скара, Лунд и Сигтуна; а в Дании к тому моменту уже существовали Рибе, Виборг, Орхус, Ольборг, Оденсе и Роскилле — часть из них как торговые или религиозные центры, часть — как королевские резиденции. С другой стороны, Старая Уппсала и Хельгё переживали упадок и Линдхольм Хёйе почти исчез под слоем песка, «передав дела» Ольборгу, располагавшемуся практически там же, в восточной оконечности Лимафьорда. На месте древних торговых центров велись раскопки: шведские ученые Хьяльмар Стольпе и Хольгер Арбман изучали Бирку, немецкий историк профессор Янкун — Хедебю и норвежка Шарлот Блиндхейм — Каупанг. Им удалось узнать многое о планировке и истории этих городов, об их повседневной жизни и той роли, которую они играли в производстве и перераспределении товаров. Каупанг, судя по всему, функционировал как торговый центр только летом (его название означает «рынок»). Постоянные жилища разбросаны по его окрестностям и не защищены укреплениями. Многие торговые люди умерли в нем и похоронены в кораблях, со своими весами для золота и серебра. Каупанг, очевидно, имел тесные связи с Англией и Ирландией: в нем нашли украшения и оружие, привезенные из этих стран, равно как и керамику с берегов Рейна, западное стекло и несколько видов денег — монеты Людовика Благочестивого, мерсийские, арабские и, возможно, из Бирки. По мнению III. Блиндхейм, из Каупанга везли главным образом птичий пух. Ряд находок указывает на то, что жители Каупанга работали с металлом, мыльным камнем и ткали. Город располагался на территории богатого Вестфольда и, вероятно, обеспечивал его жителей всем необходимым, а заодно и предметами роскоши. Он мог служить также удобным перевалочным пунктом для торговцев, направлявшихся на юг в Хедебю или через Эресунн в Балтийское море. Как известно, торговые люди, страшась пиратов, предпочитали странствовать вместе. Неведомые строители Бирки на острове Бьёркё в озере Меларен хорошо позаботились о том, чтобы в город легко могли добраться друзья и не могли попасть враги. Прежде чем пристать к острову, торговый корабль должен был пройти около пятидесяти километров по лабиринту островков и шхер восточнее Стокгольма, а потом еще тридцать по глади усеянного островами озера. Заросший травой Бьёркё ныне пустынен и тих, и трудно поверить, что когда-то здесь кипела жизнь и звучали голоса людей, говоривших на самых разных языках: гостей с запада — из Англии и Фризии, с востока — с берегов Ладожского озера и Волги, из северных охотничьих угодий и Уппсалы, с Готланда, из Трусо, Волина, Хедебю и далеких южных краев. Но именно такой была Бирка — один из главных торговых центров викингской Скандинавии. Ее местоположение определяется по «черной земле» — культурному слою в северо-западной части острова. Определить точную дату основания Бирки не представляется возможным, но она уже существовала и была хорошо известна во времена Ансгара, в 830—850-х гг. Первоначально укреплений вокруг города не было, но со временем со стороны берега насыпали земляной вал, семнадцатиметровый отрезок которого, около 20 метров в высоту и от 6 до 12 метров шириной, сохранился до сих пор. Он тянется вдоль невысокой гряды холмов к востоку от города: по верху вала, очевидно, стоял частокол, в многочисленных промежутках, ныне пустых, — деревянные башни. Сохранившийся участок стены был возведен, судя по всему, около 925 г. Поблизости от «черной земли» располагается небольшой холм. На этой «командной высоте» стояла крепость; со стороны суши ее защищала земляная насыпь, укрепленная камнями, а со стороны моря — отвесный тридцатиметровый обрыв. В плане крепость представляла собой овал, в насыпи имелось трое ворот. На участке между крепостью, городом и берегом озера когда-то зажигали сигнальный огонь, но со временем это возвышение сровняли с землей, а на его месте построили дома для гарнизона. Застройка была очень тесной, однако сразу за валом оставалась пустая полоса — разумная мера предосторожности на тот случай, если враги вздумают поджечь город. Среди домов большую часть составляли «мазанки», но встречались и постройки, которые раскопавший их Хольгер Арбман назвал «блокгаузами»: сооружения из толстых вертикальных бревен, промежутки между которыми заткнуты глиной и мхом. То, что на участке между городом и крепостью найдено во множестве оружие и не встречаются женские украшения, указывает, что основная часть гарнизона жила там, но «блокгаузы», судя по всему, были построены полукругом между городом и городским валом. В любой приморский торговый город большинство товаров доставляется на кораблях. Берег в районе Бирки пологий, и судам того времени, небольшим и высоко сидевшим в воде, было удобно там швартоваться. Кроме того, на обнесенном укреплениями участке, очевидно, имелось несколько деревянных пристаней и волнорезов. На севере за валом располагались две бухты, Куггхамн, вероятно получившая свое название от фризского «ког», и Корсхамн, «крестовая гавань», изначально, судя по всему, «зерновая гавань». Немного дальше, к востоку от города была вырыта искусственная заводь Салвикгропен, выходившая в небольшую лагуну, ныне исчезнувшую. Это исчезновение связано с постепенным поднятием уровня суши, которое затронуло также Куггхамн и Корсхамн, которые во времена викингов были куда более обширными и полноводными.
С севера, юга и востока от «черной земли» и с южной стороны крепости обнаружено более 2000 захоронений, большинство из которых представляют собой заросшие травой курганы разного размера, но встречаются и роскошные камерные погребения. По богатству погребального инвентаря Бирка не знает себе равных среди викингских поселений. Роскошные захоронения знатных людей, воинов, торговцев и их жен свидетельствуют о высоком уровне жизни горожан в IX—X вв. На рисунке представлена схема захоронения (Бирка, 581) воина. Здесь представлено все, что только может понадобиться умершему в ином мире: два щита (один у ног владельца, другой под его головой), секира, меч, кинжал, нож, две дюжины стрел (вероятно, в придачу к ним имелся лук), два копья, стремена, две лошади, гребень, чаша и прочие вещи. Под скелетом был обнаружен серебряный диргем, чеканки 913—933 гг., что позволяет датировать погребение 913—980 гг. Не столь роскошны, но не менее показательны захоронения торговых людей, в которых обязательно присутствуют гирьки и весы. Погребальный инвентарь и монеты, обнаруженные в прочих мужских и женских захоронениях, позволяют судить о торговых связях Бирки. Утверждение Римберта, что Бирка имела тесные контакты с Дорестадом и Западной Европой, подтверждается находками превосходной рейнской керамики и стекла, клочков шерстяной ткани, судя по отличному качеству, почти наверняка фризской, и множества западноевропейских монет, использовавшихся в качестве украшений. Х. Арбман предположил, что Бирка функционировала как торговый центр не только летом, но и зимой, доказательством этого могут служить надетые на ноги некоторых умерших шипы, для хождения по льду, а также довольно часто встречающиеся в захоронениях топорики для рубки льда и костяные лыжи. Зимой мех у диких зверей более густой, поэтому такие шкуры дороже ценились, да и путь на север оказывался в каком-то смысле проще. Раскопки подтверждают, что в Бирку привозили медвежьи, лисьи, куньи, беличьи и бобровые шкуры, а в придачу к ним моржовый клык и оленьи рога. Горожане, судя по всему, не занимались никаким ремеслом, кроме чеканки монет и изготовления украшений из металла, кости и стекла (в основном бус). Пахотных земель в округе было мало, поэтому благополучие города и само его существование целиком и полностью зависело от торговли. Важнейшими для Бирки были торговые связи с востоком, в первую очередь с Приволжьем. Арабские монеты встречаются в захоронениях всемеро чаще, чем западноевропейские. С востока поступали серебро и шелка, разукрашенная стеклянная посуда, кольца, ожерелья и другие предметы роскоши, пользовавшиеся спросом в процветающем городе. Биркское ожерелье (фото 16) может служить своеобразной картой деловых связей горожан. Оно состоит в основном из стеклянных, хрустальных и сердоликовых бусин, между которыми помещены своего рода сувениры или талисманы. Они-то и представляют для нас наибольший интерес. Перечислим их последовательно, сверху, по часовой стрелке: серебряная монета византийского императора Феофила (829—842); две хазарские подвески из низовий Волги; две серебряные проволочки, на которые надеты, соответственно, одна и пять бусин, вероятно скандинавских; обломок арабской серебряной чаши; еще две серебряные проволочки, каждая с одной бусиной, и далее серебряная проволока, скрученная спиралью, опять-таки, судя по всему, скандинавские; еще одна серебряная проволока с тремя бусинами; застежка от английского книжного оклада (трудно сказать, каким образом она сюда попала); две круглые подвески с выдолбленными центрами и, наконец, маленькая серебряная подвеска. Но Бирка интересна нам не только тем, что ее разнообразные и дальние торговые связи весьма показательны для Скандинавии эпохи викингов. Мы уже говорили ранее, что концентрация военных, торговых и судебных функций в одном территориальном центре привела в конечном итоге к возникновению в «темные века» мелких королевств в Дании. Изучение Бирки позволяет проследить те же процессы в иной исторической ситуации. Очевидно, город не мог быть основан иначе как при поддержке конунга. Остров, где расположена Бирка, невелик, мало населен и находится на границе королевских владений — Упплёнда и Сёдерманланда.
Чтобы добраться в город, путник должен был пересечь эти земли, и только покровительство конунга могло обеспечить ему безопасность. Что не менее важно — остров располагался на границе трех «хередов», так что вопрос о том, какие именно законы будут соблюдаться на Бьёркё, оказывался весьма животрепещущим. Кроме того, согласно дошедшим до нас свидетельствам, в Швеции исконные жители данной местности имели больше прав перед законом, нежели выходцы из других областей. Об этом говорят, в частности, древние законы Вестеръётланда. За жителя соседней провинции назначалась меньшая вира, чем за «своего», а за чужеземца возмещение не требовалось вовсе. Однако торговые люди едва ли приезжали бы в Бирку, не имея достаточных гарантий сохранности своей жизни и собственности. То, что соответствующие изменения в обычное право были внесены по инициативе шведского конунга, хотя сами законы принимались в городе на тинге, не вызывает сомнений. И действительно, Римберт сообщает нам, что в те времена, когда Ансгар посетил Бирку, верховной властью в городе обладал тинг под рукой præfectus regis. Должно быть, между конунгом и горожанами существовала некая договоренность и, поскольку обе стороны были заинтересованы в твердом соблюдении законов, им удавалось находить общий язык. У нас нет уверенности, что так называемые Bjarkeyjarréttr, Законы Бьярке, или Бьёркё, имеют отношение к Бирке на озере Меларен, но это кажется весьма вероятным. Фризам, данам, германцам, англосаксам, финнам, шведам, прибалтам, арабам и грекам (если таковые там бывали) гарантировались личная безопасность и определенные права; горожане богатели, а конунг, чья власть обеспечивала все это, укреплял свой авторитет и получал немалую прибыль. Главенство над Биркой приносило шведским конунгам хороший доход, что, в свою очередь, способствовало укреплению верховной власти в Центральной Швеции в IX—X вв. В X в. Бирка переживает упадок, причем процесс этот шел очень быстро. Возможно, причина его в том, что к концу X в. озеро Меларен в южной своей части сильно обмелело; однако более вероятно, что виной здесь — разрыв в цепи торговых контактов с востоком, связанный с тем, что Святослав в 970-х гг. разгромил приволжское царство Булгара. Не было больше ни куфийского серебра, ни арабских монет. Горожане Бирки не сумели приспособиться к изменившейся ситуации и в торговых делах их вскоре потеснили неутомимые обитатели Готланда. К прошлому возврата не было; в начале XI в. центр скандинавской торговли перемещается к северу, в Сигтуну16. О Хедебю мы на редкость хорошо осведомлены. Город возник в VIII в., судя по всему, в результате слияния трех мелких поселений, имевших каждое свои места для погребения. Первое, вероятно, располагалось на ручье, к югу от (построенной позднее) стены; второе (с меньшей определенностью) — на другом ручье, к северу от стены, но южнее ныне заросшего деревьями Крепостного холма, Боргхёйде; третье — на берегу речки, той самой, что делила на две части обнесенный стеной город и обеспечивала его жителей чистой водой. Хедебю переживал бурный рост в первые десятилетия IX в. и не раз упоминается в источниках в связи с политическими и торговыми начинаниями конунга Годфреда в 800—810 гг. и миссиями Ансгара в 826, 850 и 854 гг. О нем упоминают также Оттар и Вульфстан, а куда более необычный гость — арабский путешественник аль-Тартуши — оставил нам его описание. Какое-то время город находился под властью шведов и германских императоров, и под его стенами Свейн Вилобородый одержал свою триумфальную победу в 983 г. В середине XI в. Хедебю разрушил до основания норвежский конунг Харальд Суровый, о чем скальд конунга сложил длинную хвалебную песнь17. Аль-Тартуши не слишком восхищался городом, что, впрочем, неудивительно, если вспомнить изящество и блеск его родной Кордовы. «Шлезвиг — большой город на самых дальних берегах мирового океана. В нем есть колодцы со свежей водой. Жители его поклоняются Сириусу, кроме тех немногих, кто исповедует христианскую веру и ходит в свою церковь. Аль-Тартуши рассказывал так18:
Они устраивают праздники, во время которых чествуют своих богов, едят и пьют. Каждый, кто приносит в жертву животное, вывешивает его тушу на частоколе или на шесте перед домом, тем самым оповещая всех, что он совершил жертву богам. В качестве жертвенных животных используются быки, бараны, козы или боровы. Город беден и убог. Жители едят в основном рыбу, ибо ее много в этих краях. Новорожденного ребенка бросают в море, и если он не тонет — остается жить. Также он (аль-Тартуши) говорил, что женщина там имеет право расстаться с мужем, когда захочет. И мужчины, и женщины подкрашивают глаза, чтобы стать привлекательней. Еще он поведал, что нигде не слышал такого ужасного пения, как в Шлезвиге: эти звуки походят на рычание и лай, только еще грубее». Описание, данное арабским путешественником, в целом не противоречит тому, что обнаружили при раскопках Хедебю немецкие археологи. В городе действительно были колодцы со свежей водой19. Говоря, что горожане «поклоняются Сириусу», аль-Тартуши, вполне возможно, имел в виду, что они язычники; если это так, его свидетельство о том, что в Шлезвиге исповедуют две религии — языческую и христианскую, подтверждается наличием в городе языческих и христианских погребений и письменными источниками. Столь же справедливы его наблюдения, что в этих краях рыба составляла важную часть рациона и что северные женщины пользовались куда большей свободой, чем их сестры-мусульманки; не исключено, что он прав и в отношении «испытания», которому подвергались новорожденные. Заявлению, что местные жители подчеркивают свою красоту своеобразным «макияжем», веры не больше и не меньше, чем сетованиям Джона Уоллингфордского, что даны, оказавшиеся в Англии, расчесывали волосы, мылись по субботам и чаще меняли одежды, чтобы соблазнить высокородных английских леди. От обсуждения способностей шлезвигцев к пению и музыкальных вкусов арабов, пожалуй, лучше воздержаться. Для своего времени Хедебю был построен очень основательно и отличался четкостью планировки. С севера, запада и юга его окружала стена протяженностью примерно в километр: по форме она представляла почти точный полукруг. С востока естественной границей служило море — город стоял в бухте Хедебю Ноор, вход в которую из фьорда Шлее преграждали (и, соответственно, охраняли) обширные мели. Изначально город защищал скромный земляной вал, чуть меньше метра высотой, с частоколом и рвом; но в X в. на его месте были возведены девятиметровая стена с деревянными укреплениями и глубокий ров с водой. Двое ворот вели в город с севера и с юга, третьи располагались в западной части стены, там, где ее пересекала река, которая несла свои воды через город, вдоль укрепленных сваями берегов, к фьорду. Ворота, предназначавшиеся для пеших путников, всадников и повозок, представляли собой проходы в стене, на входе примерно в два метра шириной и суживающиеся к концу. Стены и потолок туннелей были из бревен, а пол вымощен камнем, чтобы всадникам и повозкам легче было там проезжать. Город занимал площадь примерно в шестьдесят акров (Бирка — тридцать два). Повсюду между стеной и морем теснились дома; пустое пространство оставалось только вокруг «кладбищ», вдоль реки и на узкой и плоской прибрежной полосе, где причаливали корабли и лодки. Там, судя по некоторым находкам, имелись сходни для строительства и починки кораблей: реместо корабелов явно пользовалось почетом в городе торговцев и мореходов. Крепкий деревянный мол начинался наподалеку от северного края стены: стопятидесятиметровая дуга рассекала воды Хедебю Ноор примерно в направлении на юго-восток. Мол служил защитой от приливов и использовался в качестве пристани. Раскопки в Хедебю ведутся недавно, но уже сейчас исследователи сходятся на том, что это был красивый, удобный и хорошо защищенный город; хотя, конечно, торговый центр, который развивался и застраивался постепенно, едва ли может соперничать совершенством архитектуры с военными крепостями — Фюркатом, Треллеборгом или Аггерсборгом. При первом знакомстве с планами Хедебю создается впечатление, что жилые дома, лавки, склады, амбары и конюшни располагались таким образом исключительно потому, что владельцы когда-то построили их здесь. Но некий порядок во всем этом все же присутствует. В городе имеются по крайней мере две улицы. Первую построенную стену нигде не пришлось переносить; город расширялся достаточно планомерно — за счет освоения новых участков к западу от первоначальных поселений и более тесной застройки. «Ремесленный квартал» с очевидностью идентифицируется как таковой. Размеры домов варьируются от 6,5×16 метров до 3×3 метров. Некоторые выстроены из вертикально поставленных бревен, некоторые — из горизонтальных; встречаются и каркасные «мазанки». Крыши крыли тростником, двери делали низкие; пол со времени «западной застройки» стали опускать ниже уровня земли. Большинство домов располагались торцевой стороной к улице, хозяйственные пристройки размещались сзади, и если дом перестраивали, его возводили на прежнем месте. Дворы обносили изгородью или частоколом, во многих были вырыты колодцы. Некоторые жители Шлезвига держали собак и кошек.
Сельское хозяйство едва ли играло заметную роль в жизни Хедебю. Город, расположенный в конце фьорда Шлее, откуда нетрудно было добраться до Балтики, связанный через Холлингстед с Фризией, Западной Европой, Северным морем, ждала другая участь. В него привозили, чтобы продать или обменять, западноевропейские керамику и стекло, франкские мечи, базальтовые жернова с берегов Рейна, горшки и посуду из Норвегии и прибалтийские меха. Работорговцы поставляли из своих охотничьих угодий рабов-славян. И конечно же вино, драгоценные камни, роскошные одежды и ткани. Впрочем, ко всему этому изобилию и горожанам было что добавить. Хотя археологи поработали далеко не везде, уже обнаружен некий участок застройки, который сразу назвали «ремесленным кварталом» — столь многочисленны и очевидны указания на то, что там трудились гончары и ткачи, ювелиры и резчики по кости и рогу. Что касается горшков, то это было своего рода «массовое производство». Мастера Хедебю не пытались соперничать с чужеземцами; их изделия были не столь роскошны, как лучшие из привозимых товаров, зато дешевле и рассчитаны на повседневные нужды не слишком богатых людей. В городе работали также с бронзой и железом и чеканили монеты, но где находился монетный двор, пока не выяснено. Не определено также и местоположение церкви Ансгара.
В начале XI в. Хедебю вступил в пору расцвета, но конец эпохи викингов стал и его концом. Харальд Суровый сжег его до основания в 1050 г., а в 1066 г. он пережил разрушительное нашествие славян. После этого город, который саксы называли Шлезвиг, «город на Шлее», даны — Хедебю, «город на вересковой пустоши», англосаксы, по свидетельству Оттара, — æt Hæþum, «на пустошах», был заброшен, и его роль как торгового центра перешла вместе с именем к новому Шлезвигу, на северном берегу фьорда Шлее. Однако раскопки в Хедебю еще более наглядно, чем археологические исследования шведской Бирки, позволяют нам проследить основные этапы становления и развития викингских торговых городов.
Примечания1. Ряду исследователей датировка представляется спорной. 2. В русском переводе А. Корсуна этот отрывок проинтерпретирован иначе: «у Дана и Данпа / богаче дома, / земли их лучше / владений твоих; / ладьей они править / привыкли искусно / и раны умело / наносят мечом». См. Беовульф. Старшая Эдда. Песнь о Нибелунгах. — М.: Худ. лит., 1975. 3. Смысл или причины такой классификации много обсуждались; однако то, что крестьянину дану приписывался более высокий статус по сравнению с его английским собратом, не вызывает сомнений. 4. Приводя эти общие рассуждения, нельзя не упомянуть об исследованиях Г. Кюна, посвященных hirð. Кюн утверждает, что между comitatus ранних германских племен и возрождением hirð в конце эпохи викингов пролегает разрыв в три с половиной столетия. В таком случае «новый» hirð следует считать порождением англо-датской культуры, принятым в Скандинавии. Ссылку на эти труды автор заимствовал из L. Musset. Les Invasions: le second Assaut, pp. 251—252. 5. Наиболее ясно это чувство выражено в исландской «Саге о Ньяле» (конец XIII в.), где реальная история стала основой для мастерски выстроенного повествования. Один из героев саги, Гуннар из Хлидаренди, покидает свой дом, чтобы уехать из Исландии. По дороге он падает с коня и, поднявшись, смотрит на свои земли. «Красив этот склон, — восклицает он, — таким красивым я его еще никогда не видел: желтые поля и скошенные луга. Я вернусь домой и никуда не поеду». Гуннар так и сделал, хотя знал, что поплатится за это жизнью. На полях в Хлидаренди рос ячмень — главная зерновая культура, обеспечивавшая людей и пищей, и питьем, — из него мололи муку и делали солод для пива. Ячмень — основной скандинавский korn, хотя кое-где сеяли рожь, овес и пшеницу. Из муки иногда пекли хлеб, который весьма ценился, но в основном варили grautr, жидкую кашу. В Скандинавии и атлантических колониях выращивали также бобы, горох, репу и капусту. («Может быть, он хочет один править всеми северными странами? — спрашивает оскорбленный Олав Святой о конунге Кнуте. — Может быть, он думает один съесть всю капусту в Англии?») Лук и дудник собирали, но кое-где разводили специально. Ели также орехи (там, где они росли); собирали ягоды (где удавалось собрать) — ели свежими, или выжимали из них сок, либо делали вино. В Исландии иногда употребляли в пищу морские водоросли. Некое представление о том, как выглядели викинге кие поля, можно составить по раскопкам в Линдхольм Хёйе, где сохранился пахотный участок, внезапно накрытый песчаным оползнем. Там видны не только борозды, но и отпечатки тележных колес от последнего «рейса». Следы плуга видны на полу погребальной камеры в Гронк Моар, остров Мэн. Для полноты картины следует упомянуть мясо и рыбу (в основном сушеную) как основную пищу скандинавов, а также молоко и молочные продукты: масло, сыр и вкуснейший skýr. Трава ценилась очень высоко, поскольку служила основой скотоводства. Исландцы всегда питали и до сих пор питают страстную любовь ко всякой зелени, иногда почти мистическую. Этот факт куда больше, чем сомнительные филологические аргументы, говорит в пользу того, что название Vinland (Виноградная страна) первоначально существовало как Vinland (Травяная страна), хотя эта версия противоречит саге и тем общим принципам, по которым Эйрик Рыжий и его родичи давали названия новым землям. 6. Считается, что он жил где-то в районе Малангенфьорда или островов Сенья и Квалё, на 69° северной широты. 7. Оттар доплыл до Нордкапа. Возможно, в конце концов, он вышел в Белое море и побывал в Кандалакшском заливе. 8. Цит. по: Повесть временных лет. — М.: Наука, 1996. 9. Williams A.H. An introduction to the history of Wales. Cardiff, 1941, I, 157. 10. Stenton F. Anglo-Saxon England, p. 533. 11. Цит. по: Повесть временных лет. — М.: Наука, 1996. 12. Цит. по: Ибн-Фадлан. Путешествие Ибн-Фадлана на Волгу / Под ред А. Ковалевского. — М.; Л., 1939. 13. И чем успешней викинги грабили чужие земли, тем с большей охотой они торговали у себя на родине. Ибо завидная и древняя привилегия торговца — мирно изымать излишки денег у богатых покупателей. 14. Описывая подобный случай, Адам Бременский делает интересное замечание относительно торговли мехами. «У них (семби) имеются удивительные меха, что могли бы составить гордость любого смертного. Но семби ценят их не дороже навоза — увы! к нашему стыду, ибо мы больше стремимся носить одежды из куньего меха, нежели обрести высшее блаженство. А этот народ отдает свои драгоценнейшие меха за шерстяные faldones» (IV, 18). 15. Brendsted J. The vikings, pp. 149—150. 16. В 1953 г. были начаты раскопки на острове Хельгё, менее чем в 20 км от Бирки, давшие богатейший материал, датируемый периодом с V в. (возможно, IV в.) по XI в. Вопрос о взаимоотношениях этих двух торговых городов до сих пор остается открытым. Хельгё играл важную роль на водных торговых путях из Балтики в центральную Швецию; там торговали предметами роскоши и выплавляли железо. Возможно, он, наравне с Биркой, пользовался покровительством конунга. В то время как Бирка переживала упадок, его могущество росло. Существование Хельгё служит еще одним подтверждением того, что эпоха викингов и непосредственно предшествующий ей период были подготовлены всем ходом постепенного исторического развития в более ранние века. 17. В окрестностях Хедебю найдены два мемориальных камня с упоминаниями о конунге Свейне. На «даневиркестене» из Басдорфа (Баструпа) высечено: «Конунг Свейн воздвиг этот камень по своему дружиннику Скарди, который путешествовал на запад, но теперь принял смерть в Хедебю». Надпись на «хедебюстене» гласит: «Торольв, дружинник Свейна, воздвиг этот камень по своему товарищу Эйрику, который принял смерть во время осады Хедебю. Он был благородным человеком и предводителем». Речь может идти с равной вероятностью о конунге Свейне Вилобородом (983 г.) или Свейне Эстридсене (1050 г.), и не факт, что в обеих надписях имеется в виду один и тот же Свейн. 18. Рассказ аль-Тартуши приводится в «Книге путешествий» Ибрагима ибн-Якуба (975 г.). 19. А. Хегстад высказал предположение, что под «колодцами со свежей водой» арабский путешественник разумел местных женщин и что, возможно, он посетил не Хедебю, а Волин.
|
