Введение

Те двадцать с небольшим лет, на которые в Европе после бесконечного кошмара «великой войны» воцарился относительный мир, стали самым бурным периодом внутриполитической жизни Норвегии. Внешние и внутренние социальные силы, вырвавшиеся на простор в обстановке хаоса военных лет, боролись между собой за право определять направление будущего развития норвежского общества. Поиски путей осуществления модернизации и индустриализации страны, которая по-прежнему во многом оставалась в экономическом отношении отсталой, вступали в конфликт с силами социализма и коммунизма, само появление которых на политической арене частично стало проявлением тех же поисков. Но модернизация встречала сопротивление также и со стороны сил консерватизма и национализма, связанных по сути своей с сырьевым характером норвежской экономики и стремившихся реагировать на вызов, брошенный традиционным ценностям чуждыми идеями. В итоге, и не без воздействия экономического кризиса тридцатых годов, часть этих сил консерватизма и национализма влилась в ряды протофашистских и фашистских движений. Поэтому, хотя страна была этнически исключительно однородной, норвежский проект строительства нации, начатый в 1905 г. под лозунгом «нового рабочего дня», наталкивался на многочисленные препятствия. Возникли глубокие социально-политические противоречия, а в конце 1930-х гг., когда еще только наметился путь их преодоления, над Европой начали сгущаться тучи новой войны¹.

Одним из направлений проекта строительства нации, активно проводившегося в жизнь в 1920-е гг., было утверждение статуса Норвегии как равного партнера в скандинавском треугольнике независимых государств. Встречи между королями и главами правительств трех стран в годы войны во многом растопили лед в шведско-норвежских отношениях, сохранявшийся после распада унии в 1905 г. Однако двум странам не позволяли установить более тесное политическое сотрудничество различия в их подходах к проблемам нейтралитета — более догматичная, «легалистская» политика Швеции составляла контраст прагматичному курсу Норвегии, ориентированному на невмешательство государства в экономику. Кроме того, в Швеции, особенно в консервативных кругах, сохранялось стремление создать более тесную ассоциацию, или даже федерацию Северных стран, где Швеция могла бы играть ведущую роль. С учетом всего этого неудивительно, что Норвегия испытывала сильнейший скептицизм в отношении планов сотрудничества Северных стран, выходящих за ясно сформулированные функциональные пределы.

В отношениях с Данией самоутверждение норвежцев происходило в основном в сфере культуры. Четыреста лет датско-норвежской унии оставили обеим странам наследство в виде чрезвычайной близости взаимопроникающих культур, проявлениями которой стали более или менее общие язык и литература. Движение за возрождение норвежского культурного наследия, развернувшееся в XIX в., смогло лишь поколебать это состояние дел, но не разрушить его. Осуществление проекта норвежского национального строительства в области культуры началось в 1917 г. с орфографической реформы, направленной на сближение письменной и устной идиоматической речи. Затем была произведена замена географических названий, отражавших датское влияние, названиями, имевшими историческое происхождение: так, в 1925 г. столице страны Кристиании было возвращено ее древнее название — Осло. Кульминацией этого движения стал долгий и трудный процесс получения из датского Национального архива материалов, относящихся к истории Норвегии в период унии.

Самоутверждение Норвегии в отношении своих скандинавских соседей совпало по времени и усиливалось более широким процессом ее культурной переориентации с Германии на Великобританию, а позже — еще и на Соединенные Штаты. Благодаря датским и, в меньшей степени, шведским «каналам», в области культурных связей Норвегии с Европой традиционно преобладала Германия. Но реакция народа на подводную войну против норвежского торгового флота во время Первой мировой войны вызвала к жизни мощную волну антигерманских настроений, вновь пробудившихся и усилившихся после прихода к власти нацистов. С другой стороны, образ Англии и Соединенных Штатов как защитников демократии и самоопределения народов укрепился благодаря их победе в войне и инициативе по созданию Лиги наций. Проанглийские настроения, уже прочно покоившиеся на чувствах восхищения Англией как образцом парламентской демократии, а также на тесных связях в области мореплавания, усиливались в межвоенный период и представлением об этой стране как о главном противнике распространения в Европе идей тоталитаризма. Что касается Соединенных Штатов, то связи с этой страной, установившиеся в результате массовой эмиграции норвежцев в конце XIX — начале XX в., вызвали чувство восхищения свободой, предпринимательским духом и динамизмом Нового Света.

В области внешней политики, как мы отмечали в главе 4, первые годы становления независимой Норвегии были отмечены двумя основными тенденциями: изоляционизмом/нейтрализмом по отношению к политике великих держав и активным отстаиванием экономических интересов страны — и дома, и за границей. Вопрос заключался в том, вернет ли окончание войны Норвегию на рельсы этой незавершенной программы, либо опыт военных лет изменит внешнеполитические цели страны так же, как и средства к их достижению. Опыт Первой мировой войны, судя по всему, говорил о том, что нейтралитет хотя и подвергся серьезным испытаниям, все же позволил Норвегии избежать вовлечения в боевые действия. Как выразился Кристиан Фредрик Мишле, занявший пост министра иностранных дел летом 1920 г., когда после долгих лет пребывания у власти либеральный кабинет Гуннара Кнудсена и Нильса Клауса Илена уступил место правительству консерваторов:

«Нейтралитет до сих пор рассматривался, так сказать, как неписаная статья конституции королевства Норвегии; нейтралитет был государственной максимой, принципом государства, независимо от смены правительств и состава стортинга, принципом, глубоко разделяемым всем норвежским народом. Можно сказать, что нейтралитет для нас был одним из немногих "светлых пятен" на мрачном фоне войны»².

Что касается скрытого аспекта этого нейтрализма, подразумевавшего опору на Великобританию в качестве главного защитника территориальной целостности Норвегии, в военные годы необходимости разыграть именно эту карту не возникло. Но война в полной мере продемонстрировала экономическую зависимость Норвегии от Англии в кризисные моменты. Все это, казалось, служило подтверждением того, что во внешних связях и в деятельности внешнеполитической службы, занимавшейся осуществлением этих связей, страна должна была по-прежнему держаться в стороне от силовой политики и сосредоточиться на продвижении своих экономических интересов. Укрепление суверенитета Норвегии над собственной территорией и расширение сферы ее активности в области рыболовства, китобойного и тюленьего промысла являлось неотъемлемой частью этих интересов, и его, судя по всему, можно было продолжать беспрепятственно, хотя и соблюдая разумную осторожность, чтобы избежать возможных конфликтов с интересами англичан. В данной главе мы сначала рассмотрим меры по расширению и защите экономических интересов Норвегии, а затем обратимся к эволюции норвежского нейтрализма после Первой мировой войны.

Примечания

1. Эта глава во многом основывается на работе Одд-Бьёрна Фюре (Odd-Bjørn Fure) Mellomkrigstid, 1920—1940 (Vol. 3 Norsk utenrikspolitikks historie) Oslo 1996.

2. Stortingstidende 1920, Vol. 7a. P. 425.