Конец политики «наведения мостов»

Как уже отмечалось в данной главе, основным содержанием норвежской политики «наведения мостов» в первые послевоенные годы было как можно реже заявлять о своей позиции в вопросах, вызывавших серьезные споры между Советским Союзом и западными великими державами. Наиболее явным исключением из этой общей тенденции стала активность Норвегии во время Парижской мирной конференции летом 1946 г. В политической линии Норвегии на конференции во многом проявилась преемственность с позицией, занятой годом раньше в Сан-Франциско. Работа Парижской конференции была очевидным образом организована так, что малые государства получили возможность высказаться, но все решения оставались за великими державами. Как и следовало ожидать, большинство малых стран, роль лидера которых вновь взял на себя министр иностранных дел Австралии Герберт Вир Эватт, попытались сплотиться против столь безраздельного господства великих держав на конференции. Норвегия вновь выступила в поддержку великих держав, сочтя нереалистичным желание малых государств применять демократические нормы голосования в международных отношениях. Необходимо было признать огромные различия между великими державами и малыми странами с точки зрения мощи и ответственности. Если последние не готовы принять этот факт, их политика будет основана на иллюзиях, и в итоге они могут потерять всякое влияние на ход событий. Мир во всем мире зависит от установления отношений доверия и сотрудничества между великими державами, и было бы бессмысленно создавать новую линию противостояния — между большими и малыми странами.

Спор между великими державами и малыми государствами стал главным содержанием первых двух недель работы конференции. Речь шла о совместных предложениях четырех великих держав по процедурным вопросам. Когда «фракция» малых государств выступила с возражениями против привилегированного положения великих держав, Соединенные Штаты и Великобритания попытались частично пойти им навстречу, но Советский Союз продолжал твердо настаивать на первоначальных предложениях. Таким образом, основная борьба, как казалось, шла между малыми странами и СССР, а в это время Норвегия и в какой-то степени Франция пытались выработать компромисс, который устроил бы советскую сторону. Однако после некоторых успехов в преодолении разногласий участники конференции раскололись на два лагеря. Этому в какой-то мере способствовало нежелание или неспособность советских представителей оценить усилия Норвегии и Франции в роли беспристрастных посредников. Молотов пристально следил за позицией норвежской делегации, и ее действия на первоначальном этапе удостоились похвалы советского министра. Но потом он вернулся к традиционному советскому подходу: другие страны могут быть «либо с нами, либо против нас». Постепенно начали применять этот принцип и западные великие державы. Хотя посредничество Франции позволило предотвратить срыв конференции в момент схватки Югославии и Италии из-за Триеста, скромные усилия Норвегии по наведению мостов в итоге не устроили никого.

В первом публичном политическом заявлении Хальварда Ланге, сделанном в феврале 1946 г. после того, как он стал министром иностранных дел, недвусмысленно подчеркивалась избранная Норвегией позиция неучастия в блоках: «В качестве лояльного члена Объединенных Наций мы должны делать все, что в наших силах, для укрепления взаимного доверия между странами, от которого зависит деятельность этой организации, а значит — сотрудничать со всеми, не участвуя в создании каких-либо блоков»¹. На международных конференциях вроде Парижской или в ООН программных целей, поставленных в последней части фразы, можно было достичь, либо вовсе воздерживаясь от голосования по спорным вопросам, либо по очереди поддерживая то предложения восточной группы, то позицию западных держав. Но и в этом случае из-за нарастающего ухудшения отношений между Востоком и Западом Норвегия рисковала оказаться в положении «сидящего на двух стульях», ведь и Москва, и Запад все нетерпеливей ждали, когда же она наконец «четко заявит» о своей позиции. Явные нотки раздражения прорвались в целом настроенного пронорвежски английского посла сэра Лоуренса Колльера, отметившего в апреле 1947 г., что и у правительства, и у всего народа «все больше проявляется тенденция зарывать голову в снег в надежде избежать вовлечения в борьбу между великими державами»². Подобная тактика балансирования впервые подверглась серьезному испытанию на прочность в июне 1947 г., когда госсекретарь США Джордж К. Маршалл объявил о своем плане американской помощи в экономическом возрождении разоренной войной Европы.

Поскольку в написанных позднее работах об этом периоде подчеркивались в первую очередь те аспекты «плана Маршалла», что были связаны с «помощью», не стоит забывать, что в нем содержалась и политическая программа. Странам-участницам «плана Маршалла» предлагалось установить между собой теснейшим образом организованное сотрудничество, построенное на принципах свободной торговли. Но еще до того, как эти условия были сформулированы, большинство потенциальных получателей помощи предполагали, что предложения помощи будут сопровождаться каким-то политическим «довеском». Именно на этом фоне следует оценивать первую реакцию Норвегии на «план Маршалла». План совместного восстановления стран Европы, основанный на американской долларовой помощи, слишком легко мог перерасти в создание экономического и политического блока. Первоначальная реакция Хальварда Ланге заключалась в следующем: если Норвегия может позволить себе остаться вне рамок плана, то это было бы оптимальным решением. Хотя Норвегия и испытывала нехватку твердой валюты, эта проблема казалась гораздо менее острой, чем в большинстве других европейских стран, и могла быть решена за счет прямых валютных займов. Поэтому внимание правительства привлекали прежде всего политические аспекты плана, поскольку предполагалось, что Советский Союз откажется к нему присоединиться. Беспокойство вызывало и то, что принцип регулируемой государством «плановой экономики», лежавший в основе программы правительства НРП по восстановлению страны, мог не выдержать столкновения с экономическим либерализмом, за который выступали Соединенные Штаты.

И все же Норвегия, как и две другие скандинавские страны, откликнулась на приглашение Франции и Англии участвовать в конференции по выработке плана организации сотрудничества. Одной из причин этого стала сохраняющаяся надежда на успех политики наведения мостов: если сотрудничество будет осуществляться в рамках Экономической комиссии ООН для Европы, то к нему смогут присоединиться и восточноевропейские страны, и в этом случае скандинавам, возможно, удастся сыграть свою посредническую роль. Но за всем этим стояло высказанное в меморандуме Арне Урдинга четкое понимание того, что отказ от участия в плане «означал бы демонстративное присоединение к восточному блоку». На конференции Норвегия стремилась к ограничению масштабов предполагаемого сотрудничества, выступив за так называемый «принцип списка покупок», возможно в надежде, что лейбористское правительство Англии поддержит схему, предусматривающую наименьшее вмешательство в экономическую политику стран-участниц. Это могло бы позволить и некоторым восточноевропейским странам позднее присоединиться к плану, хотя Советский Союз явно оказывал на них давление, требуя недвусмысленного отказа. Однако после вмешательства американцев, изложивших конкретные условия предоставления помощи, о «принципе списка покупок» пришлось забыть. В то же время норвежское правительство начало осознавать, что проблема с твердой валютой, с которой столкнулась страна, гораздо серьезнее, чем предполагалось. В результате возникла дилемма, из-за которой правительство всю зиму так и не могло прийти к окончательному решению, следует ли Норвегии на постоянной основе присоединиться к организации, созданной для осуществления «плана Маршалла». Но ухудшение климата в отношениях между Востоком и Западом, проявившееся в срыве совещания министров иностранных дел великих держав в декабре 1947 г. и захвате коммунистами власти в Чехословакии в феврале 1948 г., со всей очевидностью указывало, что Норвегии придется отказаться от тактики балансирования во внешней политике. В конце концов выбор, на чью сторону становиться, перед страной не стоял. Норвегия, будучи западной страной в идеологическом, экономическом и культурном отношении, имела только одну альтернативу, когда дальнейшее выжидание стало невозможным.

Анализируя норвежскую политику «сдержанной позиции» в период «наведения мостов» в ретроспективе, ее вряд ли можно назвать успешной. Как Советский Союз, так и западные великие державы понимали, что Норвегия во всех отношениях является западной страной, и, если дело дойдет до серьезного столкновения, она присоединится к группировке, возглавляемой англосаксонскими державами. Поэтому с точки зрения Кремля норвежская тактика балансирования доверия не вызывала. Единственный внешнеполитический курс, который мог устроить Советский Союз, заключался в том, чтобы поддерживать его позицию по конкретным вопросам. Какое-то время в 1945 и 1946 гг. в Москве, судя по всему, питали надежду, что чувства восхищения и симпатии, которые норвежцы испытывали к Советскому Союзу, благодаря его роли в войне, способны привести Норвегию к более тесному сближению с великой державой — своим восточным соседом — в политическом и даже военном отношении, и не только в вопросе о Шпицбергене. По крайней мере такое впечатление возникает при знакомстве с недавно введенными в научный оборот документами советского Министерства иностранных дел. Однако летом 1947 г., вероятно отчасти и в связи с отказом Норвегии согласиться с советскими требованиями по Шпицбергену, тон донесений посла СССР в Осло изменился: теперь он называл риторику норвежцев на тему «наведения мостов» лишь «прикрытием все усиливающихся политических и военных связей с Англией»³. К тому времени терпение Запада в отношении норвежской тактики балансирования также стало истощаться, хотя мало кто из политиков выразился столь же зло, как Джордж Кеннан, директор управления политического планирования Госдепартамента США. В аналитической записке, датированной сентябрем 1947 г., он обвинил скандинавов в «патологическом страхе перед русскими»⁴.

Однако, если исходить из информации, которой в тот период обладали творцы норвежской политики, и существовавшей тогда обстановки, у Норвегии были все основания избегать ухудшения отношения к себе со стороны Советского Союза: ее сосед имел подавляющее превосходство в силах в регионе, которой мог стать ареной столкновения между Востоком и Западом из-за советских планов относительно Свальбарда и американо-английских баз в Исландии и Гренландии. Да и в более широком контексте вполне разумным было стремление избежать или по крайней мере отсрочить возникновение ситуации, когда СССР, оказавшийся лицом к лицу с блоком своих союзников военного времени, «сговорившихся» против него, возвратился бы к мышлению «осажденной крепости». Кроме того, норвежцы не были уверены в способности Соединенных Штатов играть роль лидера свободного мира, учитывая их необузданную капиталистическую систему, подавляющую экономическую мощь и скрытый изоляционизм. Большинство норвежцев больше устроило бы лидерство Англии, и многие члены правительства НРП разделяли стремление английского министра иностранных дел Эрнеста Бевина, по его собственному образному выражению, найти третий путь между «красными клыками и когтями американского капитализма и коммунистической диктатурой Советской России»⁵.

Примечания

1. Magne Skodvin, Norden eller NA TO (Oslo 1971). P. 131.

2. Magne Skodvin, Scandinavian or North Atlantic Alliance (Forsvarsstudier No. 3, 1990). P. 11.

3. См. Sven Holtsmark (ed.), Norge og Sovjetunionen 1917—1955 (Oslo 1995). P. 405 i.а. [Цитата приводится по российскому изданию этого совместного сборника документов — «Советско-норвежские отношения 1917—1955». М., 1997, док. 307. — Примеч. пер.]

4. Geir Lundestad, America, Scandinavia and the Cold War 1945—1948 (New York 1980). P. 93.

5. PRO, CAB 131/2. Bevin memorandum to Defence Committee 13 March 1946.