Введение

Если взять за точку отсчета 1949 г. и оглянуться назад, то в формировании внешней политики Норвегии как независимого суверенного государства можно выделить три основных этапа. В ходе первого из них — с 1905 г. до начала Первой мировой войны — сформировалась основа, так сказать, «классического» норвежского нейтрализма Норвегии: изоляционистская позиция неучастия в международной силовой политике в сочетании с активной защитой интересов страны в области внешней торговли и судоходства. Вторым этапом стал межвоенный период, когда членство в Лиге наций дало Норвегии новые возможности для проведения несколько «морализаторского» курса в поддержку международного права в качестве «цивилизованного» способа разрешения международных споров. На этих двух этапах политика страны могла основываться на традициях, сложившихся в предшествующем столетии: изоляционистских настроениях, открыто проявившихся после того, как в 1814 г. великие державы «передали» Норвегию из рук датчан в руки шведов, и стремлении к «вечному нейтралитету» в сочетании с поддержкой арбитражных договоров в конце девятнадцатого века. В ходе обоих этапов фундаментальное значение имела твердая убежденность в том, что выживание и процветание малых государств зависят от развития диалектического процесса — вспомним Гегеля, — в ходе которого на смену тезису международной анархии и его антитезису — господству великих держав — может прийти синтез в виде международных отношений, «упорядоченных» на основе международного права. Третьим важнейшим этапом стал период с 1940 по 1949 г., который мы проанализировали в предыдущих главах: на первый план вышел активный интернационализм, суть которого, может быть, лучше всего было бы определить как переход от позиции стороннего наблюдателя к активному участию в международной силовой политике.

Первым импульсом для этого перехода стала иностранная интервенция — нападение Германии 9 апреля 1940 г. Однако за этим последовало сознательное решение короля и правительства, принятое в Тромсе на завершающем этапе Норвежской кампании, связать свою судьбу с судьбой союзницы—великой державы, позднее дополненное выработанной правительством политикой тесного и активного сотрудничества в рамках Антигитлеровской коалиции. Правда, следует отметить, что выбор именно такого политического курса произошел вопреки мнению некоторых членов правительства и влиятельных кругов в самой Норвегии. Но еще важнее другое: этот выбор сделан в отсутствие парламентского или иного форума, о котором можно было бы сказать, что он представляет весь спектр общественного мнения. А значит, продолжение этого нового курса в долгосрочной перспективе оставалось под большим вопросом. Действительно, опыт первых послевоенных лет, когда Норвегия придерживалась позиции неучастия в блоках, давал основания предположить, что общественное мнение страны еще предстояло убедить в необходимости ее активного участия в международной силовой политике. Это не означало возврата к статус-кво, поскольку курс неучастия в блоках сопровождался сильным «подводным течением» — связями с Великобританией в военной сфере. Но сложившуюся ситуацию можно охарактеризовать в лучшем случае как неустойчивое равновесие между нейтрализмом и союзническими отношениями. Затем, под давлением комбинации внешних событий и осознанных внутриполитических инициатив, Норвегия в 1949 г. вновь присоединилась к альянсу, возглавляемому западными великими державами.

Теперь, когда Норвегия начала делать «новую карьеру», вступив в мирное время в союз, направленный на обеспечение безопасности его участников, следует задаться вопросом, был ли 1949 г. решающим поворотным моментом или по сути своей всего лишь временной реакцией на внешние события, предусматривавшей в дальнейшем возвращение к «нормальному положению вещей»¹. В первые двенадцать месяцев после подписания Норвегией Североатлантического договора в официальных заявлениях, призванных разъяснить общественности суть новой, более прочной системы коллективной безопасности, созданной Западом, продолжал подчеркиваться ее политический аспект — обязательства о взаимной помощи и связанные с этим преимущества для страны. Утверждалось, что уже сам факт такого формального обязательства привел к определенному снижению международной напряженности. Кроме того, всячески подчеркивались ожидаемые выгоды от участия Норвегии в Программе взаимопомощи в области обороны в виде военных поставок из США в рамках двустороннего соглашения, одобренного стортингом в январе 1950 г. При этом ничего не говорилось о требованиях американцев относительно создания «интегрированной обороны» в качестве условия предоставления помощи — в норвежскоязычном тексте соглашения слово «интегрированная» было переведено как «скоординированная». К тому же, благодаря своей политике отказа от размещения иностранных военных баз в мирное время, Норвегия была освобождена от обязательств по взаимной помощи в форме предоставления союзникам права на создание баз на ее территории. Высказывались также заверения в том, что масштабы ожидаемых военных расходов Норвегии не поставят под угрозу экономическое восстановление и политическую стабильность страны. Все это, возможно, убедило правительство, что само по себе открытое и официальное присоединение к альянсу, подкрепленному громадными ресурсами Соединенных Штатов и их атомным оружием, является достаточной гарантией безопасности. Называлась эта игра сдерживанием — впрочем, тогда, на раннем этапе «холодной войны», ее лучше всего можно определить французским словом «dissuasion» (разубеждение). Фактически для всех европейских участников Североатлантический договор сыграл свою роль уже тем, что придал им необходимую уверенность и позволил продолжать восстановление экономики и укрепление политической стабильности, не опасаясь подрывных действий и прямой угрозы со стороны международного коммунизма.

Но что будет, если осуществится «наихудший сценарий», и СССР не устоит перед искушением применить свою военную мощь против беззащитной страны на самом краю зоны ответственности Союза? Готовы ли будут великие державы — союзницы Норвегии послать своих солдат — как много лет спустя скептически отметила в своем заголовке одна французская газета — «погибать за мыс Нордкин» (самую северную точку континентальной территории Норвегии)?² Судя по всему, правительство считало, что будут. Как утверждал министр обороны в речи, произнесенной в сентябре 1949 г. перед членами Союза студентов Осло, членство Норвегии в альянсе сняло «даже теоретическую возможность» нападения, направленного непосредственно против Норвегии. А в случае большой войны «странам-участницам Атлантического пакта будет очень важно лишить нападающую сторону возможности воспользоваться преимуществами, связанными с нашим стратегическим положением»³. Восемь месяцев спустя, отстаивая свой проект первого военного бюджета Норвегии после вступления в НАТО, согласно которому годовые оборонные расходы страны должны были снизиться на 10%, он заявил членам стортинга: «Совместная оборона и совместное планирование означают для нас, что другие, более сильные страны готовятся использовать часть своих военных ресурсов для защиты нашей страны и нашей части мира. Я хотел бы это подчеркнуть. Только такой вид совместной обороны и совместного планирования приемлем для такой страны, как наша»⁴. Министр обороны Йенс Кристиан Хауге лучше, чем его коллеги, осознавал взаимный характер союзных обязательств Норвегии — и не испытывал по этому поводу особых угрызений совести. Можно поэтому с полным основанием предположить, что целью его заявлений было внушить уверенность многим норвежцам, все еще испытывавшим сомнения относительно неопределенности в вопросе о расходах и преимуществах членства в альянсе в долгосрочной перспективе.

При взгляде на обычную карту возникает впечатление, что Норвегия находится на стратегической периферии. Но если посмотреть на земной шар «сверху», со стороны Северного полюса, становится очевидным, что кратчайший путь по воздуху между территориями Соединенных Штатов и Советского Союза проходит как раз через Северную Норвегию. Поэтому в период конфронтации между Востоком и Западом она находилась в уязвимом положении.

Другими словами, предполагалось, что Норвегия будет своими силами делать все, что может, для поддержания и укрепления обороноспособности. А в случае, если само существование Союза не станет достаточным фактором сдерживания, западные державы придут ей на помощь, так как это отвечает их собственным интересам. Это не слишком отличалось от предположения об «автоматической защите», с 1905 г. лежавшего в основе политики национальной безопасности Норвегии. Судя по результатам опроса общественного мнения, проведенного в июле 1949 г., когда 63% опрошенных заявили, что вступление в Атлантический пакт укрепило безопасность Норвегии, большинство норвежцев истолковывали это предположение в позитивном духе. Однако мнение 25% опрошенных, считавших, что безопасность Норвегии уменьшилась или не изменилась, было связано среди прочего и с традиционной, несколько циничной точкой зрения жителей малой страны: великие державы действуют исключительно в соответствии с собственными интересами. Еще осенью 1940 г. Хальвдан Кут, возражавший против попыток добиться от англичан официальных заверений, что освобождение Норвегии будет являться одной из целей Англии в ходе войны, сформулировал эту точку зрения следующим образом: «мирное урегулирование будет определяться соображениями и интересами великих держав, вне зависимости от того, есть ли у нас с ними такое соглашение»⁵. А один из самых видных противников вступления Норвегии в Североатлантический союз в 1949 г. писатель Сигурд Эвенсму выразился так: «Если великая держава сочтет, что ее собственные интересы требуют вмешательства ради «защиты» малых стран, то она это сделает и без всякого договора. Если же они не будут в этом заинтересованы, то не станут вмешиваться, невзирая ни на какие договорные обязательства»⁶.

Примечания

1. Норвежская политика безопасности, и в особенности отношения страны с НАТО, стали предметом многочисленных исследований. Существуют ее многочисленные описания. В данной главе, помимо собственных работ, я основывался прежде всего на соответствующих томах серии «Norsk utenrikspolitikks historie», а именно Knut Е. Eriksen and Helge Ø. Pharo, Kald Krig og Internasjonalisering, 1949—1965 (Oslo 1997) и Rolf Tamnes, Oljealder, 1965—1995 (Oslo 1997), а также на монографии Рольфа Тамнеса (RolfTamnes, The United States and the Cold War in the High North (Oslo 1991)) и ряде публикаций Норвежского института оборонных исследований. (Norwegian Institute for Defence studies).

2. Именно таким заголовком сопровождалась статья обозревателя «Фигаро» от 25 июня 1983 г., содержавшая следующую фразу: «Soyons francs, qui, en France, en R.F.A., en Italie, en Grande-Bretagne, et même aux Etats-Unis, envis-agerait alors sérieusement de mourir pour Nordkyn?» («Скажем откровенно: кто во Франции, в ФРГ, в Италии, в Великобритании, да и в Соединенных Штатах, всерьез относится к перспективе погибнуть за Нордкин?»). Хотя поводом для появления статьи стало увеличение количества ракет средней дальности в Европе, ее основная мысль, явно напоминающая читателю о нежелании Запада «погибать за Данциг» после нападения Германии на Польшу в сентябре 1939 г., ставила под вопрос саму основу натовской солидарности.

3. Aftenposten, 12 September 1949 г.

4. Stortingsforhandlinger, 1950, 7а. P. 1170.

5. Halvdan Koht, For fred og fridom i krigstid (Oslo 1957). P. 284.

6. Sigurd Evensmo, Ut i kulda (Oslo 1978). P. 71.