Живые и мертвые: отношения и обряды

Для язычников миры божественный и земной, вообще тварный, не только не отделены друг от друга, но полностью слиты, пронизывают все сущее своим присутствием. Боги имеют биографию, рождаются, живут и умирают, они связаны с людьми сложными отношениями, в том числе сексуальными. Люди саги не чувствовали не только духовной, но даже физической отъединенности от обитателей потусторонних миров, они как бы сосуществовали с ними. Особенно ярко это ощущается в отношении к смерти, к покойникам и обряду похорон.

Смерть занимала особое место в представлениях и обычаях скандинавов, к ней и связанным с ней ритуалам они относились очень внимательно. Дело в том, что в мире саги люди разных возрастов столь часто уходили из жизни, что и сама смерть воспринималась как часть жизни, как ее этап¹. Путешествие в загробный мир считалось вполне возможным, недаром этот сюжет присутствует в большинстве волшебных сказок, восходящих к мифам и языческим временам вообще. Согласно «Саге о Золотом Торире», берсерк Агнор сам вошел в курган, взяв с собой все корабельное имущество и богатство, которое он накопил. Это место он заколдовал, чтобы никто под страхом смерти туда не вошел. В «Саге об Эгиле» упоминается Херлауг, один из местных норвежских правителей, который, узнав о приближении войска короля Харальда Прекрасноволосого, ушел в курган, который уже в течение трех лет насыпали по его приказу, и был там засыпан². Добровольный уход в курган или в скалу по разным случаям фигурирует и в других сагах.

Курган являлся границей между мирами живых и мертвых. Такой же границей был любой могильный холм, любой знак захоронения, будь то пласт земли или груда камней, даже скала (гора). Судя по захоронениям в воде людей и жертвенных предметов, а также по гаданиям, вода также являлась границей или преградой между мирами живых и неживых. «Гренландская Песнь об Атли» свидетельствует, что большое значение придавалось и границе между своим, освоенным пространством и чужим; например, где-то на юге такой границей был обширный лес Мюрквид, пересечь который предстояло герою³.

Какого-либо культа мертвых, в том числе предков данного рода, в сагах не обнаруживается. Но традиционное, хотя далеко не всегда почтительное отношение к мертвым, особенно покойным родичам, внимание к обряду похорон занимают в сагах важное место — и как дань обычаю, и как закрепление престижа, ранга данной семьи.

В сагах часто рассказывается об обстоятельствах ухода того или иного персонажа из жизни — это и понятно, ведь от них зависела судьба человека после смерти. А в благополучном пребывании, как мы сегодня сказали бы, «на том свете» скандинавы были живо заинтересованы. Поскольку люди саги не видели непроходимой грани между живыми и мертвыми, то в этой области существовали свои отношения и правила, которые живым следовало соблюдать. Во всяком случае, в сагах покойники стремятся влиять на жизнь людей, они нередко действуют среди живых, притом ведут себя весьма устрашающе, так что живые их боятся. А живой человек мог при известных обстоятельствах встретиться с покойником, что для человека при всех условиях было дурным предзнаменованием и чаще всего плохо кончалось.

Считалось, что, если человек при жизни был злодеем или погиб при неясных, сомнительных обстоятельствах, его труп будет «тяжелым», а сам такой покойник после смерти станет агрессивным. Он будет выходить по ночам из могилы и приносить большие неприятности и даже смерть живущим, прежде всего родственникам. В «Саге о людях из Лососьей Долины» (гл. XVII, XXIV), где события происходят уже после христианизации, таким злодеем при жизни был некий Храпп. Умирая, он приказал жене вырыть ему могилу в дверях дома и похоронить его в стоячем положении. «Так я смогу лучше следить за моим хозяйством», — сказал он. В результате Храпп часто вставал из могилы, и «рассказывают, что он убил большинство своих домочадцев во время своих появлений». Он причинял и много беспокойства «большинству из тех, кто жил по соседству», так что местность та запустела, а сын Храппа, поселившийся в доме отца после его смерти, «сошел с ума и вскоре умер». Перезахоронение этого жуткого покойника в пустынное место не смогло полностью избавить людей от него. Он стал являться и днем. Только когда его тело, «еще не разложившееся», сожгли, а пепел бросили в море, прекратилась эта трагедия⁴. В той же саге рассказывается об одном человеке, которого утопили, но он «потом часто являлся», наводил на людей порчу и однажды даже вступил в драку с живым человеком. Упоминание о том, что покойника похоронили в стоячем положении, встречается в сагах несколько раз.

«Сага о людях с Песчаного Берега», которая в целом считается весьма достоверной, хотя и содержит ряд легенд («чудес»), повествует о посмертных кознях очень дурного, склочного человека Торольва Скрюченная Нога. Он умер сидя за столом и с открытыми глазами, т. е. хотел «влиять на живущих». Ему закрыли глаза, обмотали голову покрывалом, чтобы он наверняка никого из живых не мог видеть. Тело вытащили через пролом в стене, который затем заделали. Повезли хоронить после заката солнца на санях, в которые были впряжены два вола. Сначала в этих волов вселилась нечистая сила, а вскоре и вся скотина, которая паслась неподалеку от могилы Торольва, «бесилась и выла до самой [своей] смерти». Стало ясно, что покойный Торольв превратился в злобного тролля. Он гонялся за пастухом, и однажды несчастного нашли подле его могилы «обугленным и с переломанными костями», а скот пропал. Погибали птицы, случайно севшие на эту могилу. Корова, которая лизала камни на ней, отощала и пала, но перед этим родила бычка, который на самом деле был троллем. Слепая старуха, в прошлом кормилица молодого хозяина, по реву бычка разгадала его сущность, но воспитанник ей не поверил и погиб от рогов выросшего чудовища. Спаслись от него, только когда загнали в болото. Тело погибшего хозяина «отнесли в церковь», наличие которой, очевидно, не отвращало людей от суеверий: они видели, как Торольв ездил на коньке крыши своего бывшего дома, а зимой стал появляться и внутри дома, так что его «вдова тронулась умом и умерла, и многие люди пострадали». Жители этого хутора бежали, «опустела вся округа»: кого-то покойник свел в могилу, кто-то переехал. Стало ясно, что Торольва требовалось перезахоронить. «Тогда если людей вызывали сопровождать покойного до могилы, не было принято отказываться». Сопровождавшие пережили массу страшных приключений, пока не замуровали опасного покойника в скале⁵.

Наконец, в этой же саге повествуется о похоронах гостившей на одном из хуторов богатой кельтки Торгунны, прибывшей из Ирландии; приезжая оказалась колдуньей. Когда она заболела и умерла, для нее подготовили «похоронные дроги», тело обернули в полотняные пелены. По дороге, когда сопровождающие остановились на отдых, покойница встала, сбросила покровы и, обнаженная, приготовила им еду, затем ушла, а люди еду съели. Однако вскоре обитатели хутора стали вымирать. Тогда по совету мудрого местного годи наследник хутора Кьяртан сжег постель Торгунны и устроил над ней и являвшимися вместе с ней мертвецами суд, на который созвал соседей, как на тинг. Одновременно местный священник (!) помолился на хуторе, освятил там воду и исповедал насельников. «После этого все наладилось»⁶.

О таком же покойнике, изводившем живущих, рассказывается и в «Саге о Битве на Пустоши»⁷.

Еще один рассказ: на некоего Хальвдана ночью напали разбойники, но были им все перебиты. Однако и мертвые они продолжали ему досаждать, пока «собачка-ведунья» не помогла их убить окончательно⁸.

Вера в «живых покойников» и роль покойных предков в жизни живых — общее свойство языческих представлений о неразрывной связи живого и мертвого, о совмещении времен вообще. Так, дохристианское представление древних славян о роли предков-«чуров» сохранилось в заклинании «чур меня», дошедшем до наших дней.

Иногда с покойниками происходили чудеса иного рода. Об одном из утонувших людей, например, говорили, что он не утонул, а вошел в гору и «был там хорошо принят». Подчас использовался ритуал намеренного вызова мертвых, чтобы выведать у них тайны того, что происходит среди живых⁹.

Эти легенды очень действовали на воображение скандинавов. Из саг известно, что «опасного» покойника потому и выносили не через дверь, а через пролом в стене (скорее всего, земляной¹⁰), чтобы он не вернулся, не нашел вход в дом. Так, например, поступили с телом Торольва Скрюченная Нога.

Но в подавляющем большинстве случаев люди уходили из жизни навсегда, и, судя по сагам, в связи с их уходом живым полагалось соблюсти традиционные правила и ритуалы. Немалую роль в посмертной судьбе покойного и в жизни его родичей, друзей и соседей играли похороны.

Согласно «Саге о Ньяле» (гл. XCVIII), покойному следовало плотно «закрыть» (сжать) ноздри и губы («охрана» вдоха и выдоха), и тот, кто это делал, брал на себя обет отомстить за смерть этого человека, если она не была естественной¹¹. Обет отмщения, как и всякий иной обет или клятву, полагалось давать, встав на возвышение или хотя бы поставив ногу на камень или чурбан¹². Затем тело хоронили в могиле, засыпали камнями, а поверх них землей. Сверху полагалось сделать холм или холмик и поставить камень¹³. В сложных обстоятельствах полагалось хотя бы прикрыть тело землей или камнями, чтобы его не растерзали дикие звери¹⁴.

Врага, соперника также было положено похоронить, хотя бы присыпать землей или камнями, однако это делалось не всегда, что позволяло родне покойника возбуждать судебный процесс по поводу неуважения к их мертвому родичу. Зачастую победитель стремился опозорить врага и в смерти, даже собственными руками создать позорные обстоятельства его кончины. Скандинавы так поступали еще долго. Известно, например, что сицилийские норманны, взяв в 1185 г. Солунь, развлекались тем, что раскладывали на улицах города трупы его убитых защитников в обнимку с мертвыми ослами и собаками.

В сагах отражен еще один обычай, связанный с убийством врага. В ряде случаев перед тем, как забросать его тело землей или камнями, ему отрубали голову, которую потом увозили с собой и засаливали. Об этом рассказывают «Сага о Названых Братьях» (ее герои принадлежат к первой трети XI в., а составлена она, вероятно, около 1200 г.), «Сага о Курином Торире» (фольклорная основа относится ко второй половине X в.), «Прядь о Торарине Дерзком» (герои могли жить в начале XI в., запись примерно от середины XIII в.)¹⁵ и другие саги. В «Саге о Названых Братьях» отрубленную голову неприятеля один из главных персонажей Торарин вез домой «в мешке у стремени для прославления своей победы». Он и спутники забавлялись время от времени тем, что, достав голову и поместив ее на кочку, «глумились над ней». Но потом их «взяла оторопь» и они ее похоронили¹⁶. В родовой «Саге о Бьёрне» недруг Бьёрна, убив его, приторочил голову к седлу, чтобы похвастать этим трофеем дома, но испугался, увидев летевшую навстречу стаю ворон. В сагах пару раз встречается рассказ о том, как убившие недруга люди отрубали ему голову и по дороге домой играли ею, как мячом.

Я намеренно указываю время появления фольклорной основы саг, обычно далеко отстоявшее от времени их записи, поскольку обычай глумления над трупом врага, скорее всего, древнее «эпохи саг». Гораздо чаще в сагах подчеркивается, что и врагов положено хоронить, пусть только присыпая землей или камнями. Точно так же в те времена, «хотя христианство в этой стране [Исландии] было еще молодым, обирать убитых не было принято и тогда»¹⁷.

Судя по (полумифическим) сведениям саг о смерти ранних Инглингов, а также о правилах, принятых при короле франков Хлодвиге и описанных Григорием Турским, в древнем обычае Севера и вообще германцев было сожжение покойников. Некоторые данные позволяют предположить, что трупосожжение у германцев наблюдалось еще в XII—XIII вв. до н. э. и затем распространялось в течение новой эры и раньше всего утвердилось в Дании. А из рисунков мифологического характера и отдельных упоминаний следует, что у скандинавов трупосожжение имело место и было распространено еще и в X столетии. Но данные археологии свидетельствуют, что на Севере очень давним было также захоронение тела в ладье. Если же хоронили в земле, то над могилой насыпали курган, прежде всего если дело касалось знатных людей. Так было и в эпоху викингов. Причем курганы насыпались над привилегированными покойниками не только в самой Скандинавии, но и там, где такого скандинава заставала смерть, — в Британии, на Руси.

В ладье хоронили и в море. В «Саге об Инглингах» (гл. XXIII) рассказывается о старых временах, когда один из «малых» конунгов свеев, Хаки, тяжело раненный во время жестокой междоусобной битвы с норвежцами около Упсалы, приказал похоронить себя следующим образом: «Он велел нагрузить свою боевую ладью мертвецами (своими погибшими в этой битве воинами. — А.С.) и оружием и пустить ее в море. Он велел затем закрепить кормило, поднять парус и развести на ладье костер из смолистых дров. Ветер дул с берега. Хаки был при смерти или уже мертв, когда его положили на костер». Снорри заключает свой рассказ поистине поэтически: «Пылающая ладья поплыла в море, и долго жила сага о смерти Хаки».

Снорри также пишет о том, что первым в корабле с насыпанным поверх него курганом был похоронен норвежский конунг Хакон Добрый, который, как известно, умер около 966 г. («Сага о Хаконе Добром», гл. XVII, XVIII). Но он ошибся, этот обычай намного древнее.

Однако в эпоху викингов все-таки преобладали захоронения на суше. Ладьи и кургана удостаивались известные, знатные, обычно состоятельные люди. В «Саге об Эгиле» упоминается о кургане, который насыпали три года. В той же саге рассказывается, что, когда хоронили известного Скаллагрима, отца Эгиля, вместе с ним в могилу положили коня, оружие и орудия кузнечного ремесла, которым он, помимо других достоинств, славился. Судя по содержанию раскопанных археологами могильников эпохи викингов, по меньшей мере до конца X в. в могилы знатных и состоятельных скандинавов клали убитых людей, обычно рабов из числа пленников, чтобы те сопровождали хозяина и служили ему в ином мире. В сагах упоминания о таких обрядах я не встречала, скорее всего к XIII в. они либо уже отошли в прошлое, либо авторы саг и создатели их письменных текстов не считали нужным акцентировать эту языческую черту скандинавского прошлого, так несовместимую с христианским похоронным обрядом.

Одну из основательниц исландского общества, старую и мудрую норвежку Унн захоронили в кургане в ладье и «много богатств с ней» («Сага о людях из Лососьей Долины», гл. VII)¹⁸. В «Саге об Инглингах» (гл. XLIII и XLVII) также говорится о захоронениях в курганах, в частности курган насыпали над телом Харальда Прекрасноволосого, основателя династии норвежских конунгов (ум. ок. 940)¹⁹. Подчас при раскопках в кургане обнаруживается деревянная погребальная камера, в которой и покоится тело человека. О такой камере свидетельствуют и некоторые саги.

Итак, в течение всей эпохи викингов было принято хоронить известных викингов в корабле (ладье), которую затем либо пускали в открытое море, иногда предварительно поджигая, либо закапывали в землю, насыпая поверх курган. О похоронах под курганом в ладье есть немало свидетельств в сагах²⁰. Нередко делали имитацию судна: на земле поверх могилы камнями выкладывали силуэт корабля, иногда сверху опять же насыпали курган. Корабль или его силуэт ориентировали по линии запад/восток, как будто он был готов к плаванию, а упокоившийся там воин был полностью вооружен и также готов отправиться в викинг. Захоронение в холме, в парадной одежде, с оружием и украшениями бытовало еще долго, нередко соседствуя с христианской символикой²¹.

«Относительно обряда погребения у язычников, — свидетельствует Адам Бременский, — хотя они и не веруют в воскресение плоти, памятно следующее: по обычаю древних римлян (?) могила и сами похороны почитались с благоговением. Вместе с умершим хоронили его имущество, оружие и все то, в чем бы он нуждался, если бы был жив»²². В отношении обряда похорон сведения Адама подтверждаются данными археологии. Известно даже, что покойнику надевали специальные «башмаки Хель», на завязках, чтобы «в них он вошел в Вальхаллу»²³. Правдив Адам и тогда, когда пишет о благоговении перед могилой почитаемого предка. Ошибался Адам лишь в одном: не все скандинавы страшились ограбления могил, преимущественно курганов, где они ожидали найти оружие, драгоценности и прочие ценные вещи.

Интересна легенда, которую рассказывали об ограблении кургана некоего Соти, викинга, который при жизни был могучим великаном и злодеем. Хотя теперь, будучи мертвым, он должен был стать еще ужаснее, компания юных друзей во главе с отважным Хёрдом стала раскапывать его курган. Это оказалось трудным делом, поскольку то, что разрывали днем, за ночь восстанавливалось в прежнем виде. Кто-то посоветовал вонзить меч в раскопанную яму, чтобы курган больше не закрывался. Средство помогло. Внутри могильного холма оказалась камера из бревен. Когда ее открыли, двое грабителей упали замертво от невыносимой вони. В боковом склепе обнаружилась ладья, а в ней много сокровищ. Но тут земля стала дрожать и все увидели, что на носу ладьи сидит сам Соти, на которого «было страшно смотреть». Мертвец обратился к грабителям со стихами, вопрошая, зачем они все это совершают. Хёрд отвечал ему также в стихах, объясняя, что ему нужны прежде всего оружие и доспехи. Чтобы справиться с Соти, юноши засветили свечу, отчего он лишился сил и рухнул на землю. Тогда с его руки стащили «замечательное сокровище» — колдовское запястье, о котором было известно, что оно несет гибель носящим его владельцам-мужчинам, пока не попадет к женщине. Тут Соти ушел в землю, а Хёрд взял себе его меч, шлем и волшебное запястье²⁴.

«Сага о Греттире» (XII в.) рассказывает об ограблении кургана, которое предпринял ее герой. Однажды его торговый корабль потерпел крушение, и Греттира на время приютил в своем доме лендрман²⁵ Торфинн, отец которого Кар Старый, похороненный в кургане, после смерти вел себя плохо. Он выходил из могилы и распугал всех, у кого поблизости были земли, так что стал единственным владельцем всей округи; впрочем, вреда тем, кто оказался у него «в подчинении», он не делал. Кроме того, ночью над его курганом зажигались огни, что указывало на наличие клада. И вот Греттир решился и раскопал курган. Внутри его был сруб с опорными столбами и конские кости. А на сиденье сидел человек, рядом с которым лежали груды сокровищ, золото и серебро, а под ногами мертвеца стоял ларец, полный серебра. Греттир хотел все это вынести наружу, но «могильный житель» вступил с ним в далеко не шуточную схватку. В конце концов Греттир отрубил ему голову, приложил ее к ляжкам покойника. Вынес все богатство из кургана в дом к Торфинну, который его похвалил. Греттир спрятал все возле своей постели, даже меч, о котором Торфинн сказал, что отец при жизни это оружие ему так и не отдал (гл. XVIII).

Саги «о древних временах» полны историями об ограблении курганов. Когда какой-либо человек решался проникнуть в курган, его интересовало там главным образом оружие, другие ценные предметы, похороненные вместе с их владельцем. На одной из свадеб (речь идет примерно о 1119 г.) некий бонд рассказывал историю об известном берсерке, который именно с такой целью забрался в курган.

Мифологическое повествование о знатной деве-воительнице, ставшей викингом, по имени Хервёр, в основном посвящено истории о том, как она добывала знаменитый меч Тюрфинг из кургана известного хёвдинга Ангантюра, незаконной дочерью которого она была. Эта легенда, наполненная к тому же прекрасными стихотворными диалогами, пользовалась огромной популярностью на Севере и легла в основу немалого числа литературных произведений²⁶. Как свидетельствует «Сага о Хервёр», после беседы со своим дядей и воспитателем ярлом Бьярмаром Хервёр решилась отправиться к кургану отца, на остров Самсё. Ее решение не было неожиданностью для окружающих. Эта красивая девушка с детства могла помериться силой с мужчинами, а упражнения с мечом и щитом предпочитала девичьим играм и рукоделию. Но она чаще приносила людям зло, чем добро, так как с оружием в руках грабила их и присваивала их наследственные владения. Ходили даже слухи о том, что ее отцом был не знатный Ангантюр, а злой раб, свинопас.

Своему воспитателю Хервёр объявила: «Поеду посмотреть на родичей моих. Хочу взять их богатство — или погибнуть». Надела мужскую одежду, взяла оружие и отправилась на место сбора викингов, назвавшись там именем Хьёрвард. Вскоре она стала предводителем этого отряда и предложила всем плыть на Самсё, поскольку там много кладов в курганах. И хотя некоторые из тех, с кем она вместе сражалась, боялись троллей, которые обычно охраняют подобные места, все же они прибыли на остров. Спутники Хервёр, оглядевшись, испугались и стали уговаривать ее повернуть назад: «Знаешь ли, парень, куда идешь? Лучше уплыть». Таким образом, пути их разошлись. Члены отряда пошли к селению, а Хервёр дождалась вечера, когда, по поверьям, над курганами, где были клады, зажигались огоньки. Она смело прошла сквозь огни и подошла к кургану отца. Вызвав его из могилы посредством заклинаний и рун, она потребовала, чтобы отец отдал ей, своей единственной наследнице, сокровища, а также меч, шлем, щит, кольчугу, — короче, все, что положено иметь викингу. В ходе последующего довольно длинного стихотворного диалога отец мягко предупредил Хервёр, что меч Тюрфинг проклят, поэтому он принесет гибель ее роду, что нет на свете девушки, способной удержать его в руках, и вообще просил ее поскорее «бежать на корабль». Девушка почувствовала, что оказалась «между двумя мирами», однако все же выторговала у отца оружие и сокровища. К этому времени ее товарищи уплыли, она осталась на острове одна, но дождалась проезжих мореплавателей и вернулась домой, прославившись и став еще красивее. Хервёр удачно вышла замуж. Но один из ее сыновей, ее любимец, злобный как тролль, убил своего брата, взял у матери меч деда и уехал в некие мифические земли. Так сбылось предсказание Ангантюра, что меч принесет гибель ее роду²⁷.

То, что сын колдуньи наследовал ее свойства, по меньшей мере злобный нрав, следует и из других саг²⁸.

Увлекательная, почти «готическая» легенда о Хервёр, как и все истории об ограблении курганов, несомненно, имела под собой реальные основания: курганы грабили еще в эпоху викингов и, конечно, после нее, в христианские времена, когда табу на языческие захоронения перестало действовать. Увы, таков удел всех богатых захоронений...

Очевидно, что и после крещения у скандинавов продолжали бытовать как древний обряд похорон, так и языческое представление о неразрывной связи живых с мертвыми, а мертвых с земной жизнью. В мифологической «Саге о Хервёр» имеется такое примечательное высказывание: «Люди с древности верили, что человек может [уже] родиться с оружием, или с конем, или со скотиной» и т. д.²⁹

Как уже говорилось, по твердому убеждению скандинавов воины, погибшие в битве, получали вечное убежище в Асгарде, в палатах Одина Вальхалле, где они победоносно сражались и пировали. Но это надо было заслужить отвагой и красивой гибелью в бою. «Позорная смерть» труса или гибель, настигнувшая человека в неприглядных условиях, презиралась. Например, не мог рассчитывать на Вальхаллу тот ярл Хакон, который во время сражения с конунгом Олавом сыном Трюггви был заколот рабом в свином хлеву, где он прятался³⁰.

После похорон устраивалась тризна — поминальный пир, по возможности с большим числом приглашенных. Если хоронили хёвдинга и военного вождя, в похоронных обрядах активно участвовала вся дружина, а скальды на тризне провожали его «песней на смерть». О роскошном поминальном пире, который малый конунг Ингъяльд устроил по своему отцу конунгу Энунду, рассказывается в «Саге об Инглингах»³¹. Пушкин, который увлекался свидетельствами летописей и историков по поводу викингов, в частности варягов, пишет в «Песни о вещем Олеге» о тризне, которую устроили на Руси киевскому князю, скандинаву по происхождению, его скандинавские же наследники и дружина, что «пирует у брега». Забавно, что иногда тризну справляли одновременно со свадьбой, так сказать, заодно, о чем уже говорилось. Поминальные пиры занимали важное место в укреплении, сплочении того группового начала, которое было непременным свойством патриархальных эпох.

В память о покойном по возможности воздвигали мемориальную стелу — вертикально стоящий камень с рунической надписью, так называемый рунический камень. Собственно, такие каменные намогильные плиты, узкие и высокие, ставили в Скандинавии еще до новой эры. В эпоху викингов памятники в виде вытянутого вверх камня, обычно неправильной формы, ставили преимущественно погибшим вне дома, чьи тела не могли быть преданы родной земле. Но рунические камни ставили иногда и тем, кто умер на родине. Надписи выбивались между двумя параллельными линиями, ближе к концу эпохи викингов — на своеобразных «лентах» — телах красиво изгибающихся, переплетающихся змей. Писали имена погибших, имена тех родичей, реже соратников или друзей покойного, которые ставили этот памятник, отмечая при этом, кем они ему приходятся, сообщали также, где он погиб, иногда имя художника-камнетеса, который «выбил эти руны». Нередко на камне помещали художественные изображения, которые позволяют судить, в частности, о верованиях покойного или тех, кто ставил ему памятник: священный молот Тора и солярные знаки либо крест или крест, вписанный в солярный знак, и т. д. Вырезали изображения кораблей с мореходами, разные фигуры, в том числе мифологического характера. Писали заклинания против осквернителей камня и просьбы Тору «освятить эти руны». И раскрашивали рисунки яркими природными красителями.

Считается, что лишь 10—15% рунических камней имели собственно мемориальное значение. Идея рунических камней возникла, скорее всего, в Свеаланде в X в. и получила особенно развитие в Скандинавии конца XI — начала XII в., поскольку в рисунках на таких камнях преобладают христианские символы: изображения креста, церкви, фигуры с крестом. На более ранних — рисунки с мифологическими сюжетами, языческие заклинания против тех, кто разрушит камень, просьбы богам «освятить эти руны». Немало камней поставлено в знак постройки моста, видимо, в исполнение обета. Среди заказчиков рунических камней много женщин. Такой памятник и, особенно, запись о тех, кто его ставил, были в ряде случаев важны и как заявление о наследных правах. Это было существенное обстоятельство, тем более что заказать памятник с рунической надписью могли только состоятельные люди, а им было что наследовать и отстаивать перед родней и соседями. Так что совсем не случайно многие памятники теснились на виду, около мест тинга, моста и т. д. Историки считают также, что памятник служил прославлению рода, семьи. Не исключено, как полагают некоторые исследователи, что сооружение рунических камней с языческими символами уже на излете эпохи викингов, в конце XI — начале XII в., т. е. в обществах, формально принявших христианство, служило своего рода демонстрацией преданности языческой старине, древним традициям, что высоко ценилось народным сознанием. Имеются и другие гипотезы. Но никто из исследователей не сомневается в том, что эти памятники были знаковыми предметами³².

Так или иначе, но и тризна, и весь ритуал похорон, и памятный камень, подобно другим обрядам любого назначения, связанным с «пиками жизни», т. е. основными вехами земного пути человека, имели важные социальные функции. Каждой социальной группе следовало хоронить своих покойников согласно ее статусу. И такой похоронный ритуал, во-первых, подчеркивал, демонстрировал и закреплял престиж данной семьи, рода, клана; поэтому родичи стремились обставить похороны как можно богаче и торжественнее. Во-вторых, как уже подчеркивалось, участие в процедуре похорон способствовало консолидации этих естественных общностей. Наконец, было неприлично и даже оскорбительно без уважительной причины не принять участие в похоронах и тризне не только родича, но соседа или влиятельного в местном обществе лица. Нельзя не отметить и тот известный специалистам и древним эпосам факт, что похороны также были зрелищем.

Примечания

1. См., например: Песнь о Гудрун // КИ. С. 151.

2. КЗ. С. 45.

3. КИ. С. 159.

4. ИС I. С. 206—207, 282—283.

5. ИС II:2. С. 73—77.

6. Там же. С. 103.

7. ИС I. С. 325, 338—339 и др.

8. СОДВ. С. 77.

9. ИС I. С. 471. Ср.: КИ. С. 603—635.

10. «Земляные дома», т. е. дома, построенные из жердей, обложенных дерном, с дерновой же крышей, как уже говорилось выше (часть 2), были повсеместно распространены в безлесной Исландии, да и на Скандинавском полуострове, и не только в Средние века. Такие крыши еще и сегодня можно увидеть в тамошних хуторах, обычно на хозяйственных строениях.

11. ИС I. С. 588, а также с. 613.

12. ИСИЭ. С. 464.

13. ИС I. С. 75.

14. ИС I:1. С. 225.

15. Там же. С. 307 и сл., 335 и сл., 364 и сл.

16. ИС II:1. С. 167.

17. Там же. В сагах иногда проскальзывает сообщение о том, что рабы после битвы обирали еще не похороненных павших воинов.

18. ИС I. С. 262.

19. ИС I. С. 162—163 и др.; КЗ. С. 36. Когда во времена Харальда Прекрасноволосого «малые» конунги бились за верховную власть, погибших хоронили в курганах, на тех склонах, на которых они погибли (КЗ. С. 66—67).

20. Там же. С. 29, 62, 81—82 и др.

21. ИС I. С. 153, 250, 301 и др.

22. Адам. С. 101.

23. Сага о Гисли сыне Кислого. Гл. XIV.

24. ИСИЭ. С. 464—468.

25. Лендрман — ленник, крупный королевский чиновник.

26. IMS. P. 18 o. a. и прим. Л. Лённрута, издателя саги на совр. швед. яз. Ангантюр — малый конунг, один из главных персонажей «Саги о Фритьофе Смелом».

27. IMS. Р.З 1—48.

28. См., например: Сага об Эйрике Рыжем // ИСИЭ. С. 112.

29. IMS. P. 70 o. a.

30. ИС I. С. 35.

31. КЗ. С. 30—31.

32. Сегодня многие из рунических камней нерушимо стоят там, где их установили тысячелетие назад, т. е. оказались, например, подле хлева, на забытой тропе и т. д. См.: Juhansson, 2009.