XXIII. Зимовка. Какъ они проводили темную зимнюю ночь. Новый годъ

Дни быстро темнѣли, и наступила третья полярная ночь, которую Нансенъ и Іогансенъ проводили вдали отъ родины. Какая разница была между жизнью на кораблѣ «Фрамъ», среди товарищей, въ свѣтломъ удобномъ помѣщеніи, и жизнью въ тѣсной холодной хижинѣ, гдѣ дымъ ѣлъ глаза, наединѣ другъ съ другомъ, въ изорванной грязной одеждѣ, съ однообразной пищей, въ полумракѣ около лампы, распространявшей чадъ и копоть. Читать и писать было почти невозможно. Листъ бумаги покрывался жирными пятнами, какъ только они брали его въ руки, и Нансену иногда совсѣмъ не удавалось разобрать то, что онъ писалъ въ своемъ дневникѣ. Да и записывалъ онъ за эту зиму очень мало, исключая метеорологическихъ наблюденій, которыя ежедневно вносилъ въ свою тетрадь. Впечатлѣній извнѣ не было почти никакихъ, да и писать было очень трудно при мерцающемъ свѣтѣ лампы, лежа на спинѣ или сидя на твердыхъ камняхъ. Жизнь была такъ однообразна, что нечего было писать о ней. День за днемъ появлялись и исчезали однѣ и тѣ же мысли; разговоры Нансена съ Іогансеномъ также не отличались разнообразіемъ. А жить имъ пришлось на пустынномъ берегу цѣлыхъ девять мѣсяцевъ.

Съ каждымъ днемъ зимнія сумерки сгущались, кругомъ царила свинцовая мгла, вѣтеръ и вьюга шумѣли за стѣнами хижины, и ея обитатели сознавали полную свою отчужденность отъ всего міра. Передъ хижиной у нихъ была протоптана тропинка, и они бѣгали по ней взадъ и впередъ, чтобы размять ноги послѣ сидѣнія въ своей тѣсной каморкѣ. Но прогулка ихъ длилась не долго: одежды были настолько разорваны и такъ пропитаны жиромъ, что малѣйшій вѣтеръ пронизывалъ ихъ насквозь. Починить одежды было невозможно за неимѣніемъ нитокъ. Тотъ небольшой запасъ, который у нихъ былъ, они берегли къ веснѣ, чтобы починить одежду, когда придетъ время двинуться домой.

Путники больше всего страдали отъ грязи. Мыла у нихъ не было; они терлись пескомъ, который сцарапывали съ камней, служившихъ имъ постелью и стуломъ. Но и песокъ мало помогалъ. Иногда Нансенъ нагрѣвалъ надъ лампой чашку съ водой и мылся ею при помощи мѣха. Это доставляло ему громадное удовольствіе; но одна вода не отмывала толстаго слоя жирной грязи. Одежда прилипала къ тѣлу, и вмѣстѣ съ нею отдиралась кожа, отчего на тѣлѣ образовались раны. Изрѣдка они снимали части одежды и кипятили ихъ въ котлѣ, а потомъ руками сгребали съ нея грязь и жиръ, послѣ чего она на нѣкоторое время становилась мягче, и двигаться въ ней было удобнѣе.

Чѣмъ было коротать длинные, темные зимніе дни? Читать имъ было нечего. «А какъ хотѣлось намъ имѣть книги», пишетъ Нансенъ. «Какою чудесною намъ казалась жизнь на «Фрамѣ», гдѣ мы имѣли въ своемъ распоряженіи цѣлую библіотеку! Мы часто говорили другъ другу, что славно было бы жить такъ, если бы намъ было только что читать. Единственное печатное слово составляли таблицы для мореплавателей и небольшой календарь, который я прочелъ столько разъ, что зналъ его наизусть. Но все-таки видѣть книгу было уже утѣшеніемъ: одинъ видъ печатныхъ буквъ заставлялъ сознавать, что въ насъ осталось кое-что, свойственное образованному человѣку. Все, о чемъ намъ нужно было говорить, было переговорено, и почти ничего не приходило въ голову, что могло бы занять насъ. Единственнымъ удовольствіемъ было рисовать другъ другу картины, какъ хорошо мы будемъ проводить слѣдующую зиму дома и какъ вознаградимъ себя за всѣ лишенія, перенесенныя здѣсь. Мы чувствовали, что научились цѣнить всѣ хорошія вещи въ мірѣ — пищу, питье, одежду, обувь, жилище, семью, добрыхъ сосѣдей и все прочее. Мысли наши подолгу останавливались на большихъ блюдахъ съ пирожнымъ, не говоря уже о хлѣбѣ и картофелѣ. Но еще лучше пищи было бы чистое платье, которое мы могли бы надѣть! А потомъ книги; только подумайте, — книги!

«Въ теченіе всего этого времени наши бороды и волосы страшно отросли; они были совершенно черные, какъ и наши лица, и когда весною наступитъ солнечный свѣтъ, то бѣлки нашихъ глазъ и зубы должны ослѣпить насъ своею бѣлизною. Вообще намъ казалось, что наружность наша не представляетъ ничего необыкновеннаго; только когда пришлось встрѣтиться съ другими людьми, мы убѣдились, что внѣшность наша довольно непривлекательна.

«Наша жизнь была нѣсколько странная, и терпѣніе наше подвергалось суровому испытанію; но она не была такъ невыносима, какъ можетъ показаться. По крайней мѣрѣ, мы думали, что, принявъ во вниманіе всѣ обстоятельства, мы еще хорошо отдѣлались. Настроеніе духа у насъ все время было хорошее; мы свѣтло смотрѣли на будущее и радовались при мысли, сколько намъ предстоитъ хорошаго. Намъ не приходилось даже ссориться, чтобы убить время. Іогансенъ имѣлъ привычку храпѣть по ночамъ, и мнѣ случалось давать ему пинка съ намѣреніемъ прекратить этотъ храпъ, но, къ счастью, Іогансенъ только немного отстранялся и продолжалъ спокойно спать».

Вечеръ въ хижинѣ

Въ чудныя лунныя ночи вся окрестность принимала сказочный видъ; при ясномъ свѣтѣ луны ледъ казался сіяющимъ мраморомъ. Путники бродили по своей тропинкѣ, дрожа отъ холода, но не могли оторвать глазъ отъ неба, отъ безпредѣльнаго звѣзднаго пространства, и забывали всѣ лишенія и горести. Особенно красивы были падающія звѣзды, которыя, блеснувъ, исчезали во мракѣ. Иногда показывались сѣверныя сіянія, и любоваться ими никогда не надоѣдало.

Цѣлый дождь лучей разсыпался по сѣверному небу; они были тонки и блестящи, какъ самыя тонкія и блестящія серебряныя нити. Лучи играли и переливались на небѣ по направленію съ востока на западъ. Чудные переливы свѣта среди густого зимняго мрака радостно волновали сердца одинокихъ странниковъ; сердца эти рвались къ другому свѣту, къ свѣту домашняго очага, гдѣ тепло и уютно, и гдѣ оставшіеся близкіе, любимые сидѣли печальные, напрасно ожидая ихъ возвращенія. Не одна слеза сбѣжала по лицу дорогихъ сердцу, вызванная заботою объ ихъ участи и тоскою долгой разлуки.

«Приближается Рождество, — пишетъ Нансенъ, — время веселья. Дома всѣ теперь заняты, еле успѣвая сдѣлать все, что нужно; но здѣсь не къ чему суетиться; единственное, чего мы желаемъ, это — убить время. Спать, спать! Горшокъ весело шумитъ на огнѣ; я сижу и жду завтрака, глядя на мерцающее пламя; мысли же мои далеко. Что за странная сила заключается въ огнѣ и свѣтѣ? Эти змѣевидные, огненные языки невольно приковываютъ взоръ; вы глядите на нихъ, словно желаете прочесть въ нихъ свою судьбу, и въ головѣ вашей пестрой чередой проносятся воспоминанія. А что вамъ тогда за дѣло до лишеній? до настоящаго?

«Іогансенъ лежитъ рядомъ со мной и спитъ; во снѣ онъ улыбается. Бѣдняга! вѣрно, ему грезится, что онъ дома на Рождествѣ, съ тѣми, кого любитъ. Но спи, спи, и да снятся тебѣ пріятные сны, пока не пройдетъ зима, а потомъ настанетъ весна — весна жизни».

Грустно для нихъ прошли праздники; на этотъ разъ грустнѣе, чѣмъ на «Фрамѣ». Каждый скрывалъ про себя свои невеселыя мысли, стараясь ободрить своего товарища. На Рождество стояла отличная погода, луна ярко свѣтила на небѣ, и было сѣверное сіяніе. Ради праздника были тронуты запасы, взятые съ «Фрама»: былъ поданъ шоколадъ, и хлѣбъ, жареный въ салѣ. Наконецъ наступилъ и Новый годъ...

«Старый годъ былъ немного странный, — пишетъ Нансенъ, — но все-таки, пожалуй, не слишкомъ плохой. Теперь дома звонятъ колокола, провожая старый годъ. Нашъ церковный колоколъ — ледяной вѣтеръ, воющій надъ льдами и снѣжными полями, воющій яростно, вздымая падающій снѣгъ цѣлыми тучами и сметая его внизъ съ вершины горъ. Въ проливѣ далеко видно, какъ столбы снѣга мчатся одни за другими по льду, погоняемые порывами вѣтра, и снѣжная пыль блеститъ при лунномъ свѣтѣ. А полная луна безмолвно и тихо переплываетъ изъ одного года въ другой. Она свѣтитъ одинаково и добрымъ, и злымъ, и не замѣчаетъ нуждъ и стремленій новаго года. Одинокіе, забытые, на разстояніи сотенъ миль отъ всего, что намъ дорого, мы все-таки неустанно думаемъ о томъ, что они дѣлаютъ вдали. Еще разъ перевернута страница въ книгѣ вѣчности; открывается новая, бѣлая страница, и никто не знаетъ, что будетъ на ней написано».