Религиозная преемственность: реликты язычества

Многие как будто бы новые обряды на самом деле повторяли, пусть и в измененной форме, языческие ритуалы. Так, в «Саге об Олаве Святом» рассказывается, что кровь погибшего в битве святого исцелила незрячего человека от слепоты (гл. CCXXXVI), что является своеобразной трансформацией веры в окропление жертвенной кровью, о чем говорится в ряде саг (см., например, «Сагу о Хаконе Добром», гл. XIV). Тот же Олав Святой, по словам саги, исцелил человека от сильной боли в боку: он наложил на это место руки — «и боль как рукой сняло. После этого Эгиль выздоровел». Рассказы о чудесах исцеления, совершаемых святыми при помощи молитв и заговоров, крови, наложения рук и т. д. (а также их останками), легко воспринимались в Скандинавии, органично «накладываясь» на истории о чудесных исцелениях с помощью аналогичных по форме языческих средств, к которым там прибегали испокон веков¹.

Согласно саге, уже после крещения Норвегии, при короле Олаве дружинник и скальд его сына Магнуса Доброго (1035—1046/47) обратился с молитвой к св. Олаву. В результате тот приснился королю Магнусу и, отчитав за недостаточное внимание к преданным людям, побудил короля изменить отношение к ним². Вера в жребий, в сны и видения не оставила скандинавов и после крещения. Как и раньше, принимали в домах нищих и странников, поскольку это было в древних обычаях скандинавов³. Сын Ингвара Путешественника Свейн перед битвой молился Господу о помощи и, в то же время, гадал, бросая жребий, чтобы узнать Его волю. Тот же король-креститель Олав сын Трюггви погиб в битве при Свельдре (1000), «обманутый ложным птицегаданием», хотя при этом был «опытный птицегадатель»⁴.

Состоятельные люди по обету строили мосты и прокладывали дороги, особенно в болотистых местностях, о чем свидетельствуют рунические камни, а также сооружали приюты для странников, делая все это и для спасения души, но и в продолжение традиций.

О хевдинге Стюре в саге говорится, что хотя он был злодеем, каких мало (см. выше), но на его похоронах были все же принесены минимальные жертвы; рассказчик объясняет эти знаки уважения тем, что Стюр успел принять христианство и, как положено хёвдингу, выстроил церковь. Практика торжественного прощания с умершими королями и представителями знати, их пышных похоронных процессий, вообще проводов в последний путь и установки памятников также в известной мере унаследована от прежней веры.

Церковь в своей борьбе с язычеством обращала главное внимание на обрядовую сторону, на ритуалы, которые были явными признаками старых верований: сожжение и погребение мертвых в кургане, «вынесение детей», кровавые жертвоприношения, употребление конины.

Но и саги, вошедшие в «Круг Земной» Снорри, и родовые саги свидетельствуют не только о вынужденной терпимости местного духовенства к некоторым языческим обрядам, не только о включении — в той или иной форме — этих привычных обрядов в круг христианских ритуалов, но и, в целом, о живучести остатков язычества в сознании народов Европейского Севера. Во всяком случае, до конца XI и в XII в. это положение вещей привлекало постоянное внимание папского престола. В середине XII в. папский легат в Скандинавии (Николас Брейкспиер, будущий папа Адриан IV) принялся активно искоренять там языческие пережитки. Позже в Норвегии они преследовались областными законами Гулатинга и Фростатинга, тексты которых, как говорилось ранее, сохранились, в отличие от областных законов двух других «четвертей» страны. В Швеции этим пережиткам уделяли значительное внимание областные законы XIII в. В Гуталаге (первая четверть XIII в.) весьма выразительно говорится о пагубной привычке народа «взывать» к «священным рощам», курганам и другим языческим «священным местам», а также обращаться к капищам. Законодательное осуждение подобных обрядов подтверждает их жизнестойкость, а также то, что к ним прибегали еще в XII—XIII столетиях.

Народ по-прежнему расправлялся с «виновными в неурожае». По-прежнему прибегал к кровной мести, по-прежнему верил в колдунов, употреблял в пищу конину, использовал языческие обереги, приносил дары языческим богам или домашним духам. Люди все еще «выносили детей». Соблюдали порядок тризны⁵, которая, однако, постепенно трансформировалась в поминки. Применяли «божий суд» — при помощи воды или раскаленного металла⁶. Промелькнули упоминания об окроплении кровью алтаря (!)⁷.

Священнослужители не соблюдали целибат еще и в XII в. Ивар Кольцо, епископ Трандхейма, имел сына; в сагах говорится о детях священников, например, в «Саге о сыновьях Харальда Гилли» мельком рассказывается об убийстве бондами священника и двоих его сыновей (гл. II)⁸. Упоминания о сыновьях священников и аббатов обнаруживаются и в грамотах, которые последние направляли в Рим с просьбой разрешить их детям исполнять священнические обязанности.

При сыне Свейна Эстридсена короле Нильсе Свейнссоне, который, как свидетельствует «Роскилльская хроника», был «муж смирный и бесхитростный, совсем не правитель», народ и клир оказались втянутыми в сложное судебное расследование (quaestio), видимо, на тинге. Знатный человек капеллан Педер и его сторонники возбудили дело «против клириков, дабы те из них, кто имеет жен», оставили их, а те, кто холост, ни в коем случае не женились. Клирики желали сопротивляться этому, но не имели сил... Бонды вмешались в спор — против этих клириков. «Иным [из них] рубили руки, иных убивали, иных изгоняли с родины, мало кому удалось сохранить свое имущество». Но капеллан Магнус, как затем выясняется, сын короля Нильса и «по [христианскому] имени Педер», очень знающий и начитанный, «был против вмешательства мирян в церковные дела». Он «взял сторону клириков против бондов и добился закона, что никто из мирян не имеет права подать жалобу на клирика на народном собрании, а лишь на священном соборе»⁹. Очевидно, что споры по поводу церковных канонов принимали подчас ожесточенный характер, в них вовлекался народ, выплескивалась его неприязнь к клирикам.

В «Саге об исландцах» (гл. 20) повествуется о том, что некий клирик «сделал ребенка одной женщине». Ее братья пожаловались влиятельному Кольбейну; тот «собрал народ со всей округи» и повел тяжбу. В результате у клирика отсудили половину его добра в пользу этой женщины, а также осудили шестерых домочадцев местного епископа за укрывательство виновного клирика. Епископ хотел дать за него большую виру («6 сотен»). Но Кольбейн все же добился раздела его имущества. Это дело интересно тем, что еще в начале XIII в. священнослужителя могли осудить на тинге.

Люди весьма осуждали клириков также за жадность, малообразованность, невыполнение требуемых служб и разжигание конфликтов. Церковники бывали и очень жестокими. Так, в «Саге о Сверрире» (гл. 135) рассказывается, что епископ Никулас Арнарсон произнес речь против главы повстанцев Сверрира, где требовал «сжечь жилища всех непокорных трендов», т. е. повстанцев (1196).

Так или иначе, но церковь, дабы не вызывать противодействия со стороны народа, была вынуждена проявлять терпимость, которая ощущается в главах областных законов, относящихся к церкви, где, в частности, значительная роль в разбирательстве церковных дел отводится прихожанам и тингу.

По разным поводам, в том числе при решении острых вопросов о подвластности той или иной территории, новоокрещенные скандинавы прибегали к жребию. Сам будущий святой Олав во время спора со шведами относительно сопредельных территорий прибегнул к жребию: в пограничном г. Конунгахелла вместе с королем-противником он бросал кости¹⁰. Сохранялось (в Швеции даже до второй четверти XIV в.) рабство и рынки рабов. Был широко распространен конкубинат. При самом Олаве Святом постоянно находилась и повсюду с ним ездила некая Альвхильд, которую «называли рабыней конунга. Она была знатного рода и очень хороша собой», к тому же родила ему сына, окрещенного королевским именем Магнус (гл. CXXII). И знатные люди, и бонды иногда все еще селили наложниц в своем семейном доме или выбирали их из числа служанок, а дети от них еще долго могли быть признаны наследниками наряду с законными детьми¹¹.

Судя по «Пряди о Халльдоре сыне Снорри», события которой относятся к середине XI в., пиршество на йоль приурочивалось к встрече Рождества и устраивалось по старым обычаям. Например, если кому-то приходилось пить «штрафной рог», он для этого садился на солому или камыш, которыми устилался пол на праздники, в том числе и в домах знати. Однажды ради приближения рождественского торжества «свечники подкупили звонаря и он зазвонил много раньше обычного»¹².

Несмотря на все старания церкви, в памяти людей упорно сохранялись языческие мифы. В сагах и, особенно, в скальдической поэзии языческие мифологические сюжеты занимают большое место. О бытовании некоторых специфических языческих мифов или, во всяком случае, их хорошем знании в XIII в. свидетельствует то, что Снорри включил некоторых из них в свои сочинения. Изложению мифов целиком посвящена первая часть его «Младшей Эдды». Один из таких мифов или преданий повествует о древнем конунге Ауне из Упсалы, который продлевал свою жизнь, принося в жертву Одину собственных сыновей. Ему пришлось, однако, в конце концов умереть, поскольку бонды не дали ему убить последнего, десятого сына¹³.

Церкви приходилось подвергать наказанию за сокрытие или поиски кладов — деяния, запрещенные христианством¹⁴.

В «Пряди о Токи», события в которой происходили на рубеже X и XI вв., рассказывается о неком Бродире, который «отошел от христианства», стал приносить языческие жертвы и весьма преуспел в колдовстве, так что его доспехи не брало никакое железо. Борьба с колдовством и колдунами, отвергаемыми христианской религией, усилилась, а с начала XII в. приняла ожесточенный характер. Глава монастыря Холар епископ Йон Эгмундарсон (1106—1121) издал против колдовства, магии и языческих обычаев специальный жесткий указ¹⁵. В Исландии борьба с языческими пережитками продолжалась и в XIV в.

Конунг Кнут Датский приказал убить надерзившего ему ярла Ульва, который, чтобы спастись, «ушел в церковь Луциуса». «Мир церкви» не остановил конунга, и ярла убили. После этого «монахи велели закрыть церковь», ибо по христианскому закону ее требовалось переосвятить, а виновного в убийстве предать светскому и церковному суду. Но конунг «послал своего человека к монахам, велел им открыть церковь и продолжать службу. Они сделали так, как просил конунг», за что получили от него в награду «большие земли, так что теперь, — пишет Снорри (ок. 1219), — церковь владеет там целой областью» («Сага об Олаве Святом», гл. CLIII).

Сохранились и некоторые другие обычаи, в частности языческий ритуал обета. В «Саге о Названых Братьях» по этому поводу сказано следующее: «И хотя людей тогда называли христианами, все же в это время христианство было молодым и очень неладным, ибо много искр язычества тлело под ним, и ложные обычаи были в ходу. У именитых людей был обычай приносить обет за того, кто умрет раньше: надо было пройти под тремя пластами дерна, и в том состояла клятва. Действо же было таким, что из земли вырезали три длинных пласта дерна; концы их должны были оставаться в земле, а середина приподнята, чтобы можно было пройти под ними»¹⁶.

Иногда стойкие язычники уезжали в другие земли, спасаясь от христианизации. Так, Бьёрн сын Кетиля Плосконосого, который «слыл очень знатным человеком», перебрался в Исландию, потому что его родня в Норвегии поменяла веру, а ему это не нравилось. В «Саге о Названых Братьях» говорится, что павшим в битве вместе с Олавом Святым определен прямой путь в Вальхаллу, а между тем дружинники короля и сам он были христианами.

Текст некоторых произведений сохраняет следы сильного влияния язычества — при уступках позиций христианству, привнесенных, вероятнее всего, более поздними «фиксаторами» этих произведений. Такое сочетание характерно, например, для «Поучений Высокого» или для «Прорицания Вёльвы». Последнее произведение является самой знаменитой песнью «Старшей Эдды»: там рисуется история мира от сотворения и (первого) «золотого века» до гибели богов и «второго рождения» сущего. Ее создание относится ко второй половине или концу X в. Песнь эта, выпеваемая Вёльвой, колдуньей и прорицательницей, является совершенно языческой по своему содержанию и форме и преисполнена «ложными обычаями». Там превозносятся традиционные добродетели: воинские честь, слава, в том числе посмертные, верность слову, величие и богатство. Однако во «втором рождении» после гибели богов во Вселенной будут торжествовать мир и справедливость. В «Прорицании Вёльвы» нет понятия Божьего суда, но в тезисе о «втором рождении» можно увидеть связи с христианскими представлениями о новом «золотом веке» человечества, возрожденного для добра. Эта песнь впитала и некоторые конкретные христианские положения: осуждение стяжательства, мысль об извечной вине женщины, вообще идею о вине (зле) и воздаянии за вину (зло).

О медленном изживании традиционных обрядов и хорошо заметном смешении их с христианской обрядностью свидетельствуют также способы захоронения. Сожжение покойников время от времени встречалось и в XII в. Наряду с этим еще в конце эпохи викингов иногда хоронили в ладье, о чем свидетельствуют хотя бы корабли викингов, откопанные археологами и ныне демонстрируемые в норвежских Гокстаде и Осло¹⁷; зачастую по старинке пускали судно (иногда подожженным) по воде, закапывали в землю ладью или имитировали ее форму камнями.

Обширный некрополь Бирки (конец VIII—IX в.) состоит из тысяч маленьких индивидуальных курганов. Согласно преданию, Фрейра, внука бога Одина, похоронили в большом кургане около капища в Упсале. Однако уже с V в. в курганах хоронили конунгов. «Сага об Инглингах», в частности, повествует, что в упсальских курганах похоронены не боги, а три древних конунга: Аун (не позднее V в.), Эгиль (умер незадолго до 516 г.) и его внук Адильс (ум. ок. 575). Отец Адильса (сын Эгиля) был также похоронен в кургане в Венделе, неподалеку от Упсалы (гл. XXV—XXVII и XXVIII)¹⁸. Но бонды долго продолжали верить в то, что в упсальских курганах лежат останки их старинных богов. И те монетки, что до христианизации приносились в виде дани к капищу Одина, чтобы верховный бог защищал страну и заботился об урожае, после возведения в Упсале церкви бонды продолжили ссыпать в тот же курган, проделывая в нем отверстие. Платить Одину, как и раньше, полагалось три раза в год: в начале зимы — за будущий год, в середине зимы — за вешнее благополучие и летом — за победу и урожай¹⁹.

В новообращенных скандинавских обществах возникали некие новые обряды,удобные для местных жителей и убедительно свидетельствующие о смешении культур — языческой и христианской. Это ярко проявлялось, например, в возникшей практике церковного захоронения и перезахоронения тел усопших родичей-язычников. Из саг явствует, что некоторые убежденные христиане переносили тела покойных близких на церковные кладбища или в церковные подполы. Так, например, поступила с телом язычника Грима сына Эгиля его любимая падчерица, захоронив отчима под алтарем нового храма. Харальд Синезубый, построив в Йеллинге церковь, перенес под ее пол тело своего отца, ранее похороненного по языческому обряду. Напомним, что именно в Йеллинге стоял памятный рунический камень того самого конунга-христианина Харальда. На церковные дворы иногда переносили и рунические камни. Все это как бы приобщало покойных язычников к христианству, и само такое «приобщение» покойников, как и крещение костей давно умершего человека, является, конечно, реликтом язычества, не знавшего четкой грани между живыми и мертвыми. Существование таких обрядов в Древней Руси, в семье киевских Рюриковичей, в частности при дворе Ярослава Мудрого²⁰, подтверждает их бытование в Скандинавии.

В отдаленных и суровых скандинавских землях, где еще не сложилась регулярная церковная служба и полностью соблюдать христианскую обрядность подчас было невозможно, возникали своеобразные смешанные обычаи. Об одном из них, также связанном с похоронами, рассказывается в «Саге об Эйрике Рыжем». Там говорится, что в «Гренландии, с тех пор как туда пришло христианство, людей приходилось хоронить в неосвященной земле в усадьбе, где [они] умерли». При похоронах в землю над грудью покойника вбивали столб. «И потом, когда приезжал священник, столб вытаскивали из земли, в дыру от столба вливали святую воду и совершали отпевание, хотя бы это было спустя много времени»²¹.

В сагах неоднократно упоминается об обычае так называемого неполного крещения²². Судя по «Саге об Эгиле» (события X в.), этот обычай имел место не только в Скандинавии. В саге рассказывается, что, когда Эгиль и его брат Торольв прибыли в Англию, которая «была крещена задолго до того, как это [их прибытие туда] произошло», конунг-христианин предложил им принять неполное крещение. «Это был распространенный обычай у торговых людей и у тех, кто нанимался к христианам, потому что принявшие неполное крещение могли общаться и с христианами, и с язычниками, а веру они себе выбирали ту, какая им больше нравится»²³. В «Пряди о Токи» один из персонажей свидетельствует: «Я принял неполное крещение, потому что мне приходилось бывать то среди христиан, то среди язычников; но я верю в Белого Бога и теперь хочу креститься»²⁴.

Описания самого обряда в сагах нет, но, по мнению современных исследователей, это было «оглашение» (лат. prima signatio), т. е. публичное объявление человека желающим креститься, своего рода «объявление о намерении» стать христианином. И если его последующее поведение устраивало церковь, где-то через два года он мог получить крещение²⁵. Очевидно, что этот обряд и своего рода испытательный срок были как бы компромиссом между «полным», т. е. настоящим, крещением и многобожием. Человеку предоставлялась возможность либо укрепиться в новой вере, дабы после крещения не изменять ей явно или тайно, либо остаться язычником; пока же он мог иметь дела с людьми обоих верований. Считалось, однако, что «неполному» христианину не следовало поручать важные дела, т. е. вполне доверять ему²⁶. Впрочем, и тайные язычники без труда приспособили свои три главных ежегодных жертвоприношения к Пасхе, Рождеству (Новому году) и одному из осенних христианских праздников²⁷.

Все это неоспоримо свидетельствует, что в Скандинавии в течение, вероятно, двух столетий после введения христианства господствовало двоеверие.

Археологи обнаружили и замечательные вещные свидетельства двоеверия скандинавов после крещения. Это, во-первых, общая форма для изготовления оберегов, с двумя отверстиями для отливки крестов и одним — для отливки «молота Тора», в точности соответствующая найденным археологами подвескам²⁸. Во-вторых, это изображения на рунических камнях, где встречаются и разной формы кресты, и солярные знаки, а также кресты, вписанные в солярные знаки²⁹.

Конечно, времена менялись, а с ними изменялись нравы и обычаи людей. После григорианских реформ (папа Григорий VII, 1075—1085), разрешавших вопрос о взаимоотношении между церковью и мирскими властями, обострилось внимание к отношениям в Скандинавии между «двумя мечами» Господа — светским и духовным, особенно к политической роли церкви. Обряд коронации конунгов, начиная с XII в., закрепил очевидный союз королевской власти и церкви на этапе становления их обеих³⁰. Церковь с самого своего проникновения в Скандинавию и на протяжении всего раннего периода стала опорой монархического режима, оказывала идеологическую и организационную поддержку возникающему феодальному строю, да и сама сделалась очень значимой социальной структурой и важным институтом средневекового общества. Постепенное проникновение канонического права, хотя и замедленное в условиях Севера, должно было воздействовать и на светское правотворчество. Сама же роль церкви в обществе зависела от степени государственного регулирования, от силы центральной власти и ее администрации; там, где последние были недостаточными, особенно на Готланде и в Исландии, церковь брала на себя ряд государственных судебных и административных функций.

Нельзя не отметить вполне определенное свидетельство саг относительно того, что сопротивление христианизации и стремление к сохранению языческих верований имели не только религиозную, но и социально-политическую мотивацию. В «Саге о фарерцах» знаток законов и колдун Транд становится на путь вооруженной борьбы против христианизации, которую свободным фарерцам приносят норвежские правители, заодно требуя платить им регулярную дань. Поэтому Транд, который велит своим людям убивать посланцев конунга, выступает в саге в ореоле героя. В XIII в. рассказы о сопротивлении фарерцев объединенным силам церкви и королевской власти были включены в саги о королях, внедрявших христианство, — Олаве сыне Трюггви и Олаве Святом³¹. Известно, что свейские бонды во главе с местной родовой знатью, например в том же Упланде, где располагались Бирка и Сигтуна, еще в середине XIII в. с оружием в руках сопротивлялись введению регулярных налогов, как «отнятию у них свободы» (битва при Спарсэттре, 1247)³². Социальная составляющая христианизации, несомненно, была очень важна.

Примечания

1. Наделение живых королей Западной Европы до конца Средневековья способностью излечивать некоторые болезни и, как это было в Дании, включая правление короля Вальдемара Великого (вторая половина XII в.), даровать благо (урожай) земле, по которой они проехали, и здоровье детям, до которых дотронулись, — также видимое наследие язычества.

2. КИ. С. 537.

3. ИСИЭ. С. 454.

4. РХ. С. 328.

5. КЗ. С. 31.

6. Сага о Сверрире. С. 62.

7. Сага об Инглингах. Гл. II, XII, XVI, XLIII, LVIII; Сага об Олаве Святом. Гл. LVIII, CVIII, CXII, CXIV, CXVII, CXXI, CCI; ср.: ИС I. С. 26 (Сага о Гунлауге Змеином Языке).

8. См.: Сага о Магнусе Слепом и Харальде Гилли. Гл. XIII о священнике — сыне священника. Харальд Гилли — норвежский конунг, 1130—1136 гг.

9. РХ. С. 333—334.

10. Сага об Олаве Святом. Гл. XCVII; КИ. Игра в кости осуждалась церковью как греховное занятие.

11. Сага о Харальде Суровом. Гл. XXX и др.

12. ИСИЭ. С. 53 и сл.

13. Сага об Инглингах. Гл. XXV.

14. ИСИЭ. С. 114.

15. СОДВ. Прим. 157.

16. ИС II:1. С. 120. Здесь обращает на себя внимание сходство этого ритуала с тем, который совершался при заключении побратимства.

17. Эта находка прямо сопоставима со сведениями «Саги об Инглингах» относительно захоронения Олава (гл. XLIX). Ср.: Стеблин-Каменский, 1980. С. 597.

18. Историки обоснованно предполагают, что эти сведения верны. См.: Стеблин-Каменский. С. 596.

19. Сага об Инглингах. Гл. XV, XVI.

20. Успенский, 2002.

21. ИСИЭ. С. 116.

22. См., например: Сага об Эгиле. Гл. LIV // ИС I. С. 152.

23. Сага об Эгиле. Гл. LIV // ИС I. С. 152.

24. КИ. С. 486.

25. См.: Ibid. P. 92—93.

26. Ibid. P. 93.

27. См., например: КЗ. С. 74. Интересны в этой связи и общие рассуждения Адама Бременского о христианстве в Скандинавии (с. 101).

28. Magnusson. Op. cit. S. 41.

29. KVHAA. Ärsbok 1963, № 21 (s. 87); Magnusson, 1976; Jansson, 1987; Мельникова, 2001.

30. Подробнее о коронации короля в Норвегии можно узнать из общего закона страны Ландслова (утвержден в 1274 г.), раздел которого «О христианстве» (Kristins Doms bolkr) уделяет этой процедуре значительное место.

31. См. о них же в сочинении Адама Бременского (с. 74).

32. Укрепившись в католичестве ко времени Реформации Густава I Вазы, т. е. к XVI в., шведы так же с оружием в руках восставали одновременно против протестантизма, централизаторской политики короля и связанных с ней новых поборов с населения. Сопротивлялись и норвежцы, для которых Реформация была связана с владычеством Дании. Таким образом, восприятие нового вероучения в широком общественном аспекте, далеко выходящем за пределы «чистой» веры, характерно для Скандинавии на протяжении всего Средневековья.