Введение

В озможно, накал страстей, который характерен для описаний набегов норманнов европейскими хрониками, вызванный столкновением Западной Европы с викингами, все еще воздействует на наши представления о них. Викинги виделись европейским церковным хронистам, которые часто становились жертвами их набегов, в неком зловещем свете, и поэтому описывались ими как злобные пираты, разрушающие христианскую цивилизацию. Принимая сложившуюся точку зрения, более поздние авторы сразу выносили викингам приговор, хотя некоторые (очевидно завидуя их возможностям) романтизировали норманнскую дерзость и независимость. Одна научная школа, описывающая викингов, не желала признавать, что они представляли какую-либо важность в истории европейской культуры, и набеги викингов рассматривала не иначе как катаклизм, от которого Европа постепенно излечилась. Другая школа, хотя и рассматривала викингов в духе описаний древних германцев Тацитом или благородных дикарей Руссо, также отрицала, что они внесли какой-то свой вклад в европейскую цивилизацию в обмен на те достижения, которые восприняли от нее. Порой создается впечатление, что экспедиции викингов истолковываются обеими школами как дерзкая, но простая сага, повествующая только о сжигании монастырских библиотек и разрушении ими книжной культуры, и соответственно хронисты либо обвиняли скандинавов, либо восхваляли их. Уже король Альфред, который имел право судить о набегах викингов, добросовестно признал, что библиотеки, которыми Англия была полна, «прежде чем они были опустошены и разорены», потеряли свое значение задолго до набегов, так как науки и знания в стране находились в совершенном упадке. На этот факт некоторые современные историки ссылаются как на оправдание викингов.

Естественно, что мы, рассуждая о викингах, в первую очередь представляем себе их ладьи, которые являлись величайшими шедеврами кораблестроения, а самих норманнов — вооруженных топорами и мечами, нападающих на какой-то открытый берег лишь по той причине, что именно свои набеги они и воспевали в собственной литературе. Но было бы неверно предполагать, что общество викингов было менее сложным, чем освященное традицией и обособленное христианское общество, которое они разоряли. Вульфстан из Йорка в своей проповеди к англичанам, когда «большинство их преследовалось данами», находит совершенно неестественным, что «если серв ушел от своего лорда к викингам, перешел из христианства в язычество, встречая своего господина в сражении, убивает его, ему не нужно платить вергельд¹ родственникам бывшего господина; а если бы его прежний господин убил серва, он должен был заплатить вергельд за него, как если бы тот был свободным человеком». Тот факт, что значительно большее число свободных людей проживали в «Области датского права»; чем в остальной Англии, по данным «Книги Страшного суда», предполагает, что основной характеристикой культуры викингов (во всех случаях их столкновения с другими обществами) была мобильность — не только географическая, но и социальная. Своими достижениями в области кораблестроения, навигации и торговли викинги, кажется, более обязаны технологии, чем цивилизации, а типичное описание норманнов в «Речах Высокого» не является чересчур романтичным и может представляться несоответствующим героическому образу скандинава:

Глупый надеется
Смерти не встретить,
Коль битв избегает,
Но старость настанет —
Никто от нее
Не сыщет защиты.

      (Речи Высокого, 16)

или

День хвали вечером,
Жен — на костре,
Меч — после битвы,
Дев — после свадьбы,
Лед — если выдержит,
Пиво — коль выпито.

      (Речи Высокого, 81)²

В данном случае имеет смысл замена образа храброго викинга, пьющего мед из черепов своих врагов в Вальхалле (результат неправильного перевода в XVIII веке поэтической фразы «рог для питья»), образом совершенного «инженера», двигающегося без устали из одной страны в другую, провозглашающего в качестве своего главного принципа правило, что обо всем следует судить только в свете действительного опыта, и готового продавать свои услуги тому, кто предложит за них лучшую цену. Этот образ викинга, по-видимому, нельзя считать более показательным и верным, нежели образ жаждущего крови пирата или благородного дикаря, сложившийся ранее, и для многих он даже может показаться менее привлекательным; в любом случае, представленную фигуру викинга, обладающего несомненными техническими знаниями, невозможно считать чуждой нашей развитой цивилизации, и достоинства викингов, проявляющиеся в их искусстве, ритмическом стихосложении, силе, а также в последовательности и умении работать с любым материалом, достигая при этом значительных высот, могут быть более очевидны именно для нас, чем для наших предков.

Важнейшими основаниями для понимания образа жизни викинга, наделенного значительными техническими знаниями, являются его «инструменты торговли». И здесь мы прежде всего имеем в виду корабли викингов и их оружие. Корабли нам известны благодаря счастливой случайности, так как они хорошо сохранились, будучи герметично запечатанными в голубой глине норвежских погребальных курганов в Туне, Гокстаде и Усеберге: их модели и копии, изготовленные с различной степенью точности, способствовали тому, что образцы этих судов стали восприниматься как типичные военные весельные суда викингов. Однако эти корабли не использовались викингами для длительных морских походов к чужим берегам. Точная копия судна из Гокстада пересекла Атлантику под парусом в 1893 году, что свидетельствует в пользу представления о возможности использования подобного типа судов для походов в Исландию, Гренландию и Америку; это не доказывает, однако, что они в действительности могли участвовать в подобных мероприятиях. В морских путешествиях, предполагающих военные цели, мужчины, принимающие участие в сражениях, могли также сидеть за веслами, но длительные поездки с грузом в открытом море невозможно было предпринимать без паруса и более маленькой команды для управления кораблем (около 15—30 человек), которую нужно было также кормить и платить ей жалованье. Из отчетов о морских путешествиях, данных Отером (Охтхере) и Вульфстаном королю Альфреду, ясно, что их суда двигались только под парусом без использования весел. Хотя такие корабли не сохранились, нам кое-что известно о способе их навигации. Так, например, некоторые характерные черты ладьи, найденной в Гокстаде, могут дать отчетливое представление об их действительной конструкции. Корабль из Усеберга, напротив, в то время как он может многое поведать об искусстве викингов, никогда не мог быть избран даже самым безрассудным норманном для морского путешествия. Степсель мачты этого корабля был расколот (и скреплен вновь при помощи железного обруча), прежде чем он был захоронен, и поэтому представляется чрезвычайно ненадежным для длительного морского путешествия: из-за отсутствия балласта судно не могло бы выдержать ветер, именно это обстоятельство, вероятно, способствовало тому, что его мачта испытала значительное напряжение, которое привело к ее расщеплению.

Корабль из Гокстада в длину составляет 76,5 фута, в ширину — 17 футов, при осадке в 3 фута (руль опускался немного ниже) высота борта над водой в средней части судна составляла 3 фута 9 дюймов. Данные измерения должны вызвать восхищение любого человека командой, которая под руководством капитана Магнуса Андерсона провела подобное судно через Атлантику. Однако вместимость его в современном измерении составляет лишь немногим более 30 тонн, и совершенно ясно, что именно использование весел определило сам дизайн ладьи. Весла, установленные на корабле из Гокстада, не были ни громоздкими, ни длинными, требовавшими широкого взмаха, как, возможно, вообразили себе некоторые. Длина весел составляла только 16 футов (на носу и на корме, где фальшборт был выше линии воды, они длиннее), соответственно они не были больше, чем те, что используются на современных спасательных шлюпках, напротив, весла викингов изготавливались достаточно легкими и с очень узкими лопастями. Недавний опыт, проведенный командами обученных гребцов на воссозданных с большой точностью в современных условиях ладьях викингов, показал, что взмах веслом, который был необходим для продвижения судна по морю, должен был быть коротким и быстрым, отличающимся от взмаха веслом при гребле на реке. Можно с уверенностью говорить о том, что любое судно, которое в большей степени полагалось на парус, нежели на весла, имело большую осадку и высокий надводный борт, и по экономическим причинам — большую вместимость. Однако это не приводило к его неповоротливости, так как на корабле из Гокстада, например, киль установлен на фут глубже в середине корабля, чем на его концах, что свидетельствует о том, что корабелы викингов знали, как легко и быстро заставить судно повернуть на другой галс, усиливая при этом его боковую устойчивость, уравновешивая судно с помощью киля в середине корабля. Более поздняя история о Торберге Скавхогге (Строгале, см. Сагу об Олаве, сыне Трюггви, 88) (он разрушил изогнутый борт корабля, который посчитал неудовлетворительным, одним ударом топора так, что восстановить его уже не представлялось возможным) показывает, что в Скандинавии существовали признанные независимые специалисты в кораблестроении. Однако этих фактов явно недостаточно, чтобы утверждать, что именно подобный вполне научный подход к установке киля корабля обеспечил ему возможность двигаться против ветра, например в случае, если судном управляла слишком малочисленная команда, чтобы грести. Толщина обшивки днища корабля из Гокстада только 1 дюйм толщиной. Это меньше, чем у многих современных судов вчетверо меньшей длины, что, однако, свидетельствует об аналогичном современному рациональном подходе викингов к конструированию корабля. Если бы киль прикреплялся к каркасу, он должен был быть намного толще, иначе скрепления разошлись бы под напором волн. Обшивка, тщательно выделанная из дерева, первоначально была в три раза толще, так что можно сказать, что борта корабля оказывались сшитыми с помощью узких планок, изготовленных из гибких сосновых корней, связанных со шпангоутами. Таким образом, такие преимущества, как максимальная устойчивость и водонепроницаемость судна, оказались объединены с его минимальным весом (и таким образом с максимумом качественных характеристик), напоминая о наиболее технически усовершенствованных современных гоночных машинах, и свидетельствуют, что ладьи викингов изготавливались с таким мастерством, которое находит аналогии только в нашем веке. Основание мачты устанавливалось на кильблоке, составляющем больше 10 футов в длину, чтобы распределять давление потоков воздуха. Далее мачта проходила через еще более длинный бимс (16 футов в длину), взмывая вверх над корабельными настилами, в которых были спроектированы отверстия, тянущиеся по направлению к носовой и кормовой частям судна, так что мачта могла быть легко поднята и опущена. Траверз переднего края каждого фальшборта прикреплял к его внутренней стороне тяжелый бимс с двумя отверстиями, которые были направлены слегка вверх под различными углами. Они, возможно, предназначались, чтобы плотно закрепить конец beiti-ass, иными словами, рангоут, использовавшийся для расширения основания паруса, который в противном случае оказывался плохо прикрепленным. Однако позиция рангоута, предложенная викингами, давала возможность жестко фиксировать постановку ведущего края паруса так, чтобы корабль мог плавать по направлению потоков ветра. Рангоут должен был быть даже более необходимым на «хавскипах» (морских кораблях викингов) или океанских судах, которые не имели полной команды гребцов, и обеспечение необходимого управления им, без сомнения, становилось предметом особой заботы хозяина судна.

Торстейн Бычья нога, составлявший команду «Длинного змея», корабля короля Олава, участвовал в битве при Свельде, но получил упрек от короля за то, что он не сражался так, как следует — с мечом и копьем, как всем повелевал Бог; напротив, Торстейн использовал свои кулаки, а затем и рангоут, чтобы сбрасывать врагов в море, объясняя свои действия следующим образом: «каждый мужчина должен делать то, что он может» [т. е. знает как]. Его слова говорят о той гордости, которую мог испытывать он, профессиональный моряк-викинг, за свое искусное владение инструментом своего ремесла. Именно рангоут и его разумное использование на морских кораблях освободили мореплавателя от необходимости ожидать попутного ветра, и поэтому, а также по некоторым другим причинам, как мы полагаем, норвежский мореплаватель Отер, описывая королю Альфреду свои путешествия, рассказал, что на Норд — Капе в Норвегии он ждал ветра, чтобы обогнуть мыс и от запада пройти к северу, прежде чем плыть дальше, не признаваясь в том, что он сильно зависел от него. Позднее, рассказывая о своем путешествии, Отер свидетельствует, что ему пришлось ждать настоящего сильного ветра, чтобы войти в Белое Море, но это обстоятельство вполне объяснимо, так как из-за тающего снега там образуется сильное течение: чтобы справиться с таким течением, Отеру не оставалось ничего другого, как войти в Белое море на полной скорости с попутным ветром, не оставляя своему судну никакой возможности лечь в дрейф. Ожидание попутного сильного ветра в Норд-Капе не несет даже оттенка намека на неуверенность Отера или его нежелание предпринимать какие-то действия, но, напротив, свидетельствует об уверенности, свойственной лишь знающему человеку, ожидающему естественного развития событий, каким на самом деле и был Отер. Чтобы обогнуть Норд-Кап, желательно было положиться, как он и сделал, на постепенно затихающие юго-западные ветры, которые выводили корабль, помогая ему обойти превалирующие северо-восточные воздушные потоки. Кроме того, Отеру было необходимо убедиться, что он не находился на пути наступающих и усиливающихся штормовых ветров. Ожидание Отером благоприятного периода, когда ветер сместится к северу от запада, вполне могло иметь место в реальности, так как он знал, что ветры перемещаются против часовой стрелки в таких географических районах, и смещение ветра означало, что шторм был безопасен для его движения на север. Современные капитаны траулеров с большим опытом и хорошим знанием данной территории разделяют эту точку зрения и считают, что если ветер сместился к северу от запада, то он не возникнет снова, и ожидание Отером перемены ветра (что не заняло бы много времени) свидетельствовало, возможно, больше о благоразумии капитана, нежели о действительной необходимости. Скорость, с которой шло его судно, никогда не подвергалась сомнениям, даже если сравнить ее со стандартами XIX века, а некоторые явные неточности, замеченные редакторами в отчете Отера, исчезают, когда мы принимаем во внимание течения, описанные в современных штурманских книгах. Определенный отрезок пути (откорректированный в соответствии с течениями), который проходил корабль Отера за день, очень хорошо согласуется с обычным днем плавания ладьи, описанным в сагах, — 100 миль со скоростью 4 узла. Современные копии корабля из Гокстада с тренированными гребцами показали, что судно могло двигаться с еще большей скоростью. Например, копия корабля, изготовленная в 1893 году, в среднем развивала скорость до 11 узлов под парусом, но примечательно, что реконструированные суда представляют для нас только относительную важность, так как именно корабль Отера определяет все наши рассуждения о средней скорости и среднем расстоянии обычного морского путешествия.

В настоящее время выделяют две черты, признанные самыми характерными для кораблей викингов. Прежде всего это ряд щитов вдоль фальшборта, а также руль, установленный на правом борту (или на борту управления), а не на корме; все модели кораблей, как бы плохо они ни сохранились, представляют эти признаки. Вывешивание щитов в ряд на фальшборте должно было, возможно, свидетельствовать о знатности и богатстве хозяина корабля, и их устанавливали, только пока судно стояло в гавани. Едва ли викинги выходили в море со щитами, независимо от того, шло судно под парусом или на веслах, ведь в любом случае они серьезно затрудняли бы работу корабля, а их установка не могла быть продиктована какой-то серьезной военной необходимостью. Действительно, мы знаем, как указал Х. Шетелиг, что щиты никогда не вывешивали на фальшборте корабля при отправлении его в плавание, но только, когда он стоял в гавани, хотя сохранились свидетельства, что некий исландец отплыл к фьорду на корабле, оснащенном щитами, но поскольку для судна, находящегося в плавании, это не было характерно, он впоследствии даже получил соответствующее прозвище — «Бьерн-щитоносец». Вторая отличительная черта кораблестроения викингов — это руль, который хотя и является с нашей точки зрения довольно необычным, но в действительности его с уверенностью можно назвать одним из лучших примеров совершенного функционального дизайна корабля.

Установка руля под килем служила той же цели, которую в настоящее время на судне выполняет современный выдвижной киль или подветренный борт, а именно для усиления боковой устойчивости корабля и, таким образом, повышения эффективности плавания и устойчивости корпуса. Кроме того, руль легко поднимался, чтобы уменьшить осадку корабля, когда тот причаливал. Отсутствие руля на корме делало возможным без усилий поднимать ее на возвышение, что сохраняло судно сухим, прежде чем оно отправлялось в следующее морское плавание.

На парусе корабля из Гокстада, возможно, были изображены красные и белые вертикальные полосы, но резьба на камнях из Готланда показывает смешанный рисунок паруса, состоящий из пересекающихся диагональных линий, из письменных источников нам также известно, что такой рисунок широко использовался. Запутанная сеть между парусом и корпусом, вырезанная на некоторых камнях, иногда интерпретировалась исследователями как декоративное продолжение изображаемого паруса, представляющего традиционное плетение, но при отсутствии свободно двигающихся шкивов на корабле такой парус очень трудно было опустить (мы знаем, что для этого обычно его должен был «оседлать» член команды), особенно когда парус наполнялся ветром. Кажется вероятным предположить, что рисунок на камнях — это сеть линий снастей для уборки парусов; она предоставляла возможность сворачивать парус на реях, а также поддерживала парус и предотвращала его искривление.

Магнитный компас был тогда неизвестен, но некоторые исследователи, в частности С.В. Сельвер, настаивали на том, что викинги использовали какой-то вид солнечного компаса. Тем не менее свидетельства, на которые они ссылаются в этом случае, весьма сомнительны. Однако зная об использовании викингами особого измерения — «eyktarstadr» — (при котором образовывался угол в 60° на юго-запад) в описании географического положения Винланда, с уверенностью можно сказать, что викинги не только представляли связь между солнечной широтой, высотой и долготой, но также имели какие-то средства для определения азимута, об измерении которого свидетельствует «eyktarstadr», позволявший определять местонахождение судна без привязки к каким-то объектам на земле. Несомненно, что для определения азимута требовалось какое-то устройство. Оставляя в стороне вопрос, был ли предмет, найденный в Эйстрибюгде в Гренландии С.Л. Вебеком, в действительности таким прибором, необходимо просто отметить, что, без сомнения, викинги использовали какое-то подобное устройство. Также представляется вероятным, что сохранилась и некая устаревшая карта викингов, показывающая направления и проложенные морские курсы на так называемой «игральной доске», напоминающей средневековые доски с обозначением галса. На них устанавливался колышек, который передвигали на подходящее количество дырочек на доске, чтобы зарегистрировать расстояние, пройденное кораблем в различных направлениях, для определения нового курса.

Секиру, очевидно, стали воспринимать в качестве типичного оружия викингов уже в XIV веке, когда «бородатый» топор с режущим краем, направленным вниз, был назван топором данов. Он представляет наиболее типичный скандинавский вид секиры, который, имея характерную форму (с «бородкой»), появляется во второй половине IX века. Тот факт, что секира сохранила свое типовое имя вплоть до XIV века, т. е. спустя пять веков после того, как сам стиль топора подвергся некоторым изменениям, свидетельствует о том, какое глубокое впечатление она производила на тех, с кем викинги схватывались в сражении. Топор, украшенный в стиле Еллинге, представляет характерную форму, выработанную в X веке, при которой важно было соблюсти симметрию (его лезвие слегка удлинялось вверх и вниз). В 1000 году секира, которую викинги использовали в сражениях на Западе, видимо, имела изящную выпуклость (которую не нарушали ни «бородка», ни угол топора). Она начиналась от узкого лезвия, соприкасающегося с древком, доходя до широкого округлого лезвия, равно сбалансированного над и под точкой соединения с древком. Этот тип секиры получил известность, так как именно его использовали в военных кампаниях Свейна и Кнута (подобные топоры были найдены на дне Темзы недалеко от Старого Лондонского моста, а железные крюки, покоившиеся вместе с ними, вполне возможно связать с атаками Олава на мост, которые описаны в «Саге об Олаве Святом»); этот тип топора, однако, не получил такого широкого распространения, как его предшественники, для которых были характерны низкие края углов лезвия. Они найдены на Оркнейских островах, Ислэе, Дублине и Йорке, т. е. на всей территории, на которой действовали викинги.

Некоторое представление о развитии меча викингов также можно получить, исследуя территорию его распространения. На Шетландских островах мы находим меч с простой треугольной головкой на рукояти и прямой гардой, напоминающий тот, что использовали норвежские поселенцы в Британии в VIII и IX веках. Более поздний тип меча, относящийся к первой половине X века, представлен серией находок, обнаруженных на пространстве от о. Мэн, через всю область Дэнло, до Норвича. У него длинное заостренное треугольное навершие и изогнутая гарда: примеры этого типа также найдены в Норвегии, где все они украшались в стиле английского орнамента. Возможно, данный тип развился в поселении викингов на Британских островах, по-видимому, в то же самое время, что и мечи, которые были более распространены на континенте, но оставались редкими для Британии. У континентальных мечей были прямые гарды с треугольным навершием, расходившимся на три или пять долей, каждая из которых часто принимала форму головы какого-либо животного. Ближайший пример этому типу в Британии — мечи с небрежно выделанными полукруглыми головками на вершине гарды, разделенными на три секции неглубокими желобками. Возможно, что именно эти мечи изображены на монетах викингов, найденных в Йорке и на Нанбарнхольмском камне вблизи него. Два меча этого типа, обнаруженные в Йорке, и некоторые подобные ему — в Ирландии, явно свидетельствуют о том, что Йорк, находившийся на главном пути перемещения викингов с востока на запад, оказывался, таким образом, в гораздо большем соприкосновении с различными европейскими культурами, нежели другие районы Британии.

Другой тип меча, получивший в Британии известность, вполне сопоставимую с распространением боевого топора, найденного на дне Темзы, также обнаружен в этой реке и совершенно не встречается в колониях викингов в Ирландии и Шотландии, хотя в то же время он является типичным для юга и востока Балтики. Этот тип меча относится, возможно, к позднему X веку, периоду правления Свейна и Кнута, и интересен тем, что его орнамент, выполненный на слегка закругленной рукояти, разделен на три доли. Такой меч носил сам Кнут, насколько мы можем судить по его описанию самого себя, которое сохранилось в новом монастырском служебнике (MS Stowe 944).

Наиболее важной частью меча, однако, являются не декоративные черты рукояти и гарды, но лезвие: и во многих случаях можно с уверенностью говорить о том, что оно также часто импортировалось, как, впрочем, и эфес, хотя чаще всего к викингам оно поступало из мастерских Рейна, нежели с Британских островов. Конечно, не все мечи, на которых стоит клеймо Ингельри или Ульфберта, действительно были изготовлены этими прославленными мастерами, но как бы то ни было, действительно, очень часто лезвие ввозили из зарубежных мастерских, а затем подгоняли его к рукояти, чтобы меч, с одной стороны, был удобен, а с другой — удовлетворял местному вкусу, независимо от того, был ли этот вкус английским или скандинавским. Главным украшением лезвия была насечка из металла (волнистый рисунок, напоминающий спинку гадюки, который вполне мог вдохновить поэтов на частое упоминание в своих произведениях этого периода о лезвии со «змеиным орнаментом»). Аслак Лиестоль привел убедительные доказательства того, что Эйрик Кровавая Секира из Йорка, скорее всего, владел мечом данного типа, если, конечно, его интерпретация строки в поэме Эгиля в похваление Эйрика верна. А. Лиестоль также предоставил наиболее убедительное объяснение технологии создания насечки со змеиным рисунком при ковке мечей. Поперечные сечения на мечах с насечками показывают, что на некоторых из них, также как на многих прибрежных камнях, были выгравированы буквы. Данный факт, однако, не являлся бы предметом для обсуждения, если бы прежняя точка зрения (что рисунок создавали путем вбивания полос металла в специальные желобки, выгравированные на поверхности) была верной. А. Лиестоль предполагает, что процесс создания рисунка был очень похож на тот, что применяется в настоящее время в производстве леденцов, украшенных узором. Плоская заготовка, из которой должен был быть произведен меч, сначала прокатывалась в тонкий лист, составлявшийся из двух или трех различных видов стали, и затем разрезалась продольно на полосы, которые в разрезе практически сохраняли равные углы. После этого полосы скручивались в различных направлениях и вновь разрезались на две половины. Таким образом, вдоль оси получившейся болванки образовывался неровный волнистый рисунок, сформировавшийся при кручении полос, изготовленных из первоначального прокатанного листа. Две половинки образовавшихся болванок затем вновь сковывались вместе, тем самым создавая внешние поверхности новой заготовки. Различные образцы насечек, действительно найденные на мечах викингов этого типа, появились благодаря тому, что мастер каждый раз при изготовлении меча принимал правильное решение, насколько тонко необходимо раскатать первоначальную заготовку, на какое количество брусков необходимо разрезать металлический лист, в каком направлении скручивать полосы, чтобы создать правильную проекцию сечений (над или вдоль оси бруска) для образования внешней стороны меча. Эта техника трудоемка и сложна (А. Лиестоль проанализировал поверхность одного меча, который состоял из пятидесяти восьми первоначально отдельных кусков металла!), но принятая мастерами технология, оказавшаяся вполне понятной для них, красноречиво свидетельствует о выдающихся способностях скандинавских кузнецов, работавших в период эпохи викингов.

Арабские писатели, такие как Аль-Бируни и Аль-Кинди, на которых ссылался профессор Валиди, высоко оценивают два иностранных народа — франков и русов (или шведских поселенцев на территории Руси), способных изготавливать и оставаться неизменно верными своим мечам, сделанным из раскатанного мягкого железа и стали, которые оказываются лучше в холодных условиях, чем мечи, изготовленные из ближневосточной стали (она имеет другое название). Анализ меча этого типа, проведенный Орвиком, показывает, что дополнительные раскатанные листы, из которых изготавливали первоначальные болванки, состояли из стали с 0,2-процентным содержанием углерода и они были тоньше тех, что не имели углеродного наполнения, в свою очередь отражая точную связь между функциями меча и его орнаментом, представляющим широко распространенный и признанный исследователями лучшим рисунок, использовавшийся, таким образом, даже для создания насечки.

Щиты и кольчуги, изображенные на ковре из Байе, не являются типичными для ранних веков эпохи викингов; щит с остроконечным концом и длинная кольчуга сменили более ранние круглые щиты и короткую кольчугу, обнаруженные на рисунках с изображением воинов на камнях в Мидлтоне, хотя они заставляют предположить, что хорошо подогнанный остроконечный шлем с защитой для носа и щек использовался викингами на западе уже в начале X века. Более тщательно изготовленный шлем явился результатом развития тех моделей, что были найдены в Венделе или Саттон-Ху. Очевидно, данный тип сохранился и был изображен на некоторых камнях (например, на Нанбарнхольмском камне), но не являлся обязательной частью снаряжения каждого воина, которое считалось вполне завершенным при наличии копья и короткого ножа с одним режущим краем или сакса с характерным расширением позади острия, образующего угол.

Героические саги о норманнах сыграли второстепенную роль только в сравнении с их кораблями, оказав большое влияние на воображение народов, с которыми викинги сталкивались в своих походах. В переводах Уильяма Морриса и сэра Джорджа Дасента они убедительно свидетельствовали о том, что викинги постепенно переходили от безрассудной жестокости, проявляемой ими в отношении побежденного населения, к определенной лояльности. И их благородные порывы и стремление к порядку стали воспринимать в качестве типичной черты, свойственной «нашим скандинавским предкам», как начали называть викингов. В.П. Кер приводит очень необычное объяснение данной аномалии, когда вдруг жаждущий крови разбойник, отправляющийся в походы в иные страны, дома оказывается почтенным сельским жителем. Исследуя этот вопрос, необходимо учитывать, что лучшие примеры скандинавских саг были записаны и увидели свет благодаря деятельности современников Дж. Чосера, живших три века спустя окончания эпохи викингов. Нет никакого сомнения, однако, что в основе своей саги сохраняли сознательно культивировавшуюся традицию устной передачи информации, которая ни разу не прерывалась начиная с раннего периода эпохи викингов и поэтому может поведать многое об интересующем нас народе, но было бы опасно полагать, что те события и факты, которые излагались в сагах, являются истинной и непреложной правдой об эпохе викингов. Вот что В.П. Кер говорит о сагах: «это запись творившегося "беспредела" — история в прозе, рациональная и безучастная по характеру, взирающая на все события в беспристрастном свете. В целом саги представляют такой вид литературы, которому не нужно ничего перенимать ни от идей гуманизма, ни рационализма». Такая точка зрения справедлива не только в описании характера саг, но и вполне верна в формировании нашего представления об их авторах. Однако мы не должны заблуждаться, приписывая четкость и ясность в описании событий всем архаическим сказителям, которые в X веке сообщали, например, о визите Эгиля в Йорк, — приписывая в большей степени, нежели мы связываем достоинства «Гамлета» или «Макбета» Шекспира с Холиншедом или с утраченными английскими сагами, датируемыми X веком.

Мрачные описания, содержащиеся в «Речах Высокого», соотносимы с периодом викингов в большей степени, нежели уже слегка формализированный героизм некоторых персонажей саг, таких как, например, Гуннлауг или Гуннар. Подобный подход к описанию героев появился в сагах, поскольку те были записаны более поздними почитателями эпохи викингов, и поэтому оказались столь близки по духу переводчикам XIX века. Устная традиция, которую составитель саги использовал как сырой материал, возникла в эпоху викингов, и на ее основании мы можем предстаешь, что захватывало народное воображение в то время. Однако литература периода викингов представлена в сагах только скальдическими поэмами, которые впоследствии цитировали различные авторы, поскольку полагали, что их строки были созданы в тот же период времени, к которому относились описываемые в сагах события. Данные поэмы не представляются нам совершенно удивительными и необъяснимыми, поскольку они всецело являются продуктом своей эпохи. Главный смысл их создания авторами заключается не в том, чтобы представить на наш суд совершенный стих или утонченность литературной идеи, так как сюжеты в сальдической поэзии обычно просты — это, например, восторг, в который викинга привели дары или хороший корабль, похвала конунга, обеспокоенность грозящей опасностью, — поэтому главное усилие автора направлялось в большей степени не на создание изящного повествования, а на конструирование сложного метафорического образа, должного свидетельствовать о некоем виде остроумия и искусности самого сказителя. Часто исследователи проводят аналогии между литературой и скульптурой, что нередко опасно, однако нельзя не признать, что искажение нормального синтаксиса и фантастическая сложность прорисовки частных и малозначительных элементов представляют в скальдической поэзии параллель с искажением и гипертрофированием образа животного, являющегося типичным для искусства викингов. Когда Харальд Суровый, возглавлявший последний набег викингов, произносит перед Стэмфордбриджем стихи по поводу предстоявшей ему битвы: мы чувствуем, что осознали что-то важное, что подводит нас к правильному пониманию взглядов викингов на литературное сочинение. Например, человеческая рука — это земля ястреба, так как во время соколиной охоты викинги помещали на руку сокола, а огонь руки — это золото колец; именно поэтому под фразой «богиня огня на земле ястреба» следует понимать «госпожа», образ (кеннинг), который в поэзии иногда изменяется, если ее автор опускает слово «огонь». Литература викингов, очевидно, включала также трагические баллады о Вельсунгах и различные поэмы о богах, как трагические, так и абсолютно нелепые. Если говорить о других направлениях в литературе, то можно отметить, что у викингов была и высокопрофессиональная поэзия, создававшаяся на заказ по определенному случаю. Современному читателю такая поэзия неизбежно должна показаться недостаточно прочувствованной, особенно если сравнить ее с современной эпохе викингов поэзией англосаксов. Только в некоторых поэмах о море можно ощутить образы как реальной, так и выдуманной действительности, созданные авторами саг.

И встреч ударами
Синей стали
Смело идем
Без доспехов.
Шлемы сияют,
А свой оставил
Я на струге
С кольчугой рядом, —

но затем немедленно извиняется за свою немногословность, заявляя, что «эти стихи не были достаточно хороши, мне придется сочинить лучше», и декламирует другую строфу:

В распре Хильд — мы просьбы
Чтим сладкоречивой
Хносс — главы не склоним —
Праха горсти в страхе.
Несть на сшибке шапок
Гунн оружьем вежу
Плеч мне выше чаши
Бражной ель велела.

      (Сага о Харалъде Суровом, 91)³ —

Если мы проявим достаточную предусмотрительность и осторожность, рассматривая саги как свидетельство определенного литературного вкуса (или событий) эпохи викингов, мы можем многое узнать о контактах между ранней скандинавской литературой и другими европейскими литературами этого периода. Поэтов, работавших на Британских островах на правителей, которые были викингами по происхождению, можно отличить от других авторов, так как для английских поэтов характерен более красочный стиль в изложении событий, описываемых в поэме, и точная рифма и, кроме того, они многое заимствовали от сохранившейся и культивировавшейся на территории англосаксонской Англии латинской поэзии. Неточная рифма и особая стихотворная форма скальдической поэзии уходят корнями в поэзию ирландских профессиональных поэтов, если принять версию, предложенную профессором Турвилль-Петра. Во всей Скандинавии был принят литературный стиль, созданный северными сказителями, сохранившими в своем творчестве ирландские и английские мотивы, которые появились в английской среде, и этот стиль также служат напоминанием об истоках происхождения некоторых декоративных стилей в искусстве викингов. Другую сторону контакта скандинавов с британцами и ирландцами необходимо рассмотреть, опираясь на сохраненный церковными хронистами материал, который использовался более поздними авторами как основа для создания саг. Мы обладаем некоторыми свидетельствами, позволяющими сделать вывод, что епархия архиепископа Йорка, занимавшаяся в том числе и вопросами культуры, находилась на службе у викингов.

Наполненный запутанными историческими событиями период между вторжением Великой Армии в 867 году и смертью Эйрика Кровавая Секира постепенно можно будет восстановить полностью, исследовав чеканку монет, осуществлявшуюся церковными монетными дворами по повелению тех или иных английских правителей скандинавского происхождения, в то время как район Пятиградия, который не обладал ресурсами Йорка, по всей видимости останется во многом неизвестным для историка. К сожалению, воссоздание истории викингов в Британии затрудняется и тем, что церковные хронисты более позднего времени уже не искали оснований для своих сообщений о тех или иных событиях исключительно в устной традиции норманнов, которая господствовала в королевствах викингов, хотя для нас апелляция хронистов к взглядам скандинавов была бы весьма ценна. Тем не менее очевидно, что на территории Британии существовала некая письменная хроника, которая оставалась в Йорке в течение всей его оккупации англосаксами, и она восприняла, хотя и частично, скандинавскую версию, описывая события с точки зрения норманнов и их влияния на интересы викингов, в отличие от других летописцев, которые рассматривали викингов только как врагов. Она, конечно, не сохранилась, но ее существование можно доказать, ссылаясь на то количество письменных сообщений, описывавших события этого периода с норманнской точки зрения, которые представлены церковными летописцами севера Англии, основывавшихся, вероятно, на одном общем письменном источнике. Некоторое указание на восприятие скандинавской точки зрения английскими церковными хронистами содержится также в манускрипте «Англосаксонской хроники», которая является продолжением хроники, созданной в Йорке: она ничего не сообщает о великом поражении скандинавов в битве при Брунанбурге (сражение в долине Винхейд в саге об Эгиле), но представляет отдельные записи о земельных интересах той или иной семьи, которые мы также встречаем в так называемых родовых сагах: «В этом году Ситрик убил своего брата Ньяля в Ирландии».

Однако, реконструируя исторические события, мы не можем всецело полагаться только на интерпретацию литературных источников, которые в любом случае отличаются от литературной формы, существовавшей в тот же период времени в самой Скандинавии эпохи викингов. Но разумное и осторожное использование письменных источников в какой-то степени делает для нас возможным составить свое представление о идеях и целях людей, живших и действовавших в эпоху викингов. С другой стороны, этот период времени часто представляется исследователями как некий необъяснимый взрыв человеческой энергии, сила которого в течение трех веков вела скандинавов через моря известного в то время мира, оставив после себя несколько топонимов, диалектных слов и героические истории, сюжеты которых столь последовательны, что заставляют нас говорить об оригинальном и поэтому легкоузнаваемом стиле и духе.

Алан Л. Биннс

Примечания

1. Вергельд — букв. «военное золото», «золото войны» — натуральный или денежный штраф, платившийся в качестве искупления родичам убитого. Выплата вергельда, оговоренного обычаем или устраивавшего родственников, снимала необходимость кровной мести с их стороны. Отсюда позднейшее славянское «вира» с тем же значением. Примеч. ред.

2. Перевод А. Корсуна.

3. Перевод стихов О.А. Смирницкой.