Глава 50. Две минуты молчания

«Сегодня с именем одним — один народ, единый сердцем». Под такой шапкой вышла «Афтенпостен» 14 декабря 1928 года. Правительство решило объявить день покорения Южного полюса национальным днем памяти Руала Амундсена. Ровно в полдень весь народ, во всех городах и весях, посвятит полярнику две минуты своей жизни — две минуты полного молчания.

Отметили этот день и в зарубежных представительствах, и в норвежских диаспорах многих стран. Но утверждать, что «весь мир» почтил память норвежского полярника, было изрядным преувеличением, хотя «Афтенпостен» именно так и писала. Норвежский посол в Лондоне Беньямин Фугт прислал на родину следующее донесение: «Один из здешних норвежских корреспондентов сказал мне, что тщетно пытался уговорить разные английские газеты вспомнить эту дату в своих публикациях. Ответ был один: "14 декабря, Южный полюс, нет, с этим мы примириться не можем"».

Во всех норвежских школах произносили речи, пели патриотические песни и призывали к двухминутному молчанию. По радио целый день передавали программы, посвященные знаменательной дате. В столице славословия полярнику разносились над людскими толпами из громкоговорителя, укрепленного на башне церкви Христа Спасителя. Официальная Норвегия во главе с королем и кронпринцем собралась в крепости Акерсхус. Присутствовали здесь и Фритьоф Нансен, и капитан «Фрама» Свердруп, и капитан «Мод» Вистинг, и еще живой капитан Густав Амундсен.

«Афтенпостен» так описывает минуты молчания в старинной крепости: «Все встают. Почетный караул низко опускает норвежский флаг перед бюстом Руала Амундсена — наступает глубокая, благоговейная тишина, слышен лишь бой часов, который разносится по всей стране, везде и всюду, где живут норвежцы, расходится волнами в мировое пространство, неведомо как далеко...»

Речь памяти полярника произнес слегка неуместный здесь корпулентный капитан Готвалдт, начальник радиослужбы дирижабля «Норвегия». Кое-кто явно был удивлен таким выбором. В этот час на ораторской трибуне полагалось бы стоять преемнику, наследнику по героической линии норвежских полярных исследований, Ялмару Рисер-Ларсену. Однако Густав Амундсен и его сын ожесточенно протестовали против того, чтобы герой-летчик «со слезами на глазах стоял перед всем миром, играя на давно порванных струнах дружбы».

Предшественник, Фритьоф Нансен, произнес свою речь в память Руала Амундсена еще осенью. И все тем же загадочным образом волны эфира донесли ее до всех радиоприемников в стране. Конечно же слова Нансена и стали подлинной надгробной речью Руалу Амундсену.

Без малого сорок лет — с тех самых пор, как Нансен, увенчанный лаврами, вернулся из Гренландии первым норвежским героем, а безымянный семнадцатилетний парень, стоя в толпе на тротуаре, ел его глазами, — тень Фритьофа Нансена осеняла жизнь и дела Руала Амундсена. Впоследствии двух этих норвежцев снова и снова сравнивали между собой. Чаще всего приходили к выводу, что предшественник более велик, чем преемник. Однако на нескольких бурных этапах своей карьеры младший превзошел старшего. В первый раз — когда вырвал себе Южный полюс, во второй — когда в рекордные сроки организовал дирижабельный перелет над Северным полюсом, и в третий — когда героической смертью превратил себя из опасного безумца в сущего святого.

Хотя Фритьоф Нансен испустил последний вздох под открытым небом, на своей веранде, его кончину в 1930 году едва ли можно назвать героической. Избрав для похорон день Национального праздника, 17 мая, соотечественники попытались сделать их свидетельством всенародной консолидации, но пышной церемонии недоставало символической силы, которая вознесла в вечность Руала Амундсена.

Последние годы жизни Фритьоф Нансен, не жалея сил, старался организовать в Арктике научную дирижабельную экспедицию. Бремя забот и огорчений, связанных с этой идеалистической затеей, было так велико, что можно с уверенностью сказать: это тоже сократило профессору жизнь, хотя и не стало непосредственной причиной его смерти.

Национальный патриотизм всегда был мощнейшей движущей силой полярных исследований. Руал Амундсен использовал его эффективно и без зазрения совести. Нансен со своим Обществом арктических исследований явил нам столь же героический, сколь и яркий пример того, как безнадежны оказались все старания найти дирижабль для полета под международным флагом науки.

В своей речи памяти Руала Амундсена Фритьоф Нансен не упомянул о жертвенности и мученичестве — попытке спасения Нобиле, — хотя именно этот элемент задавал тон в волне траурных речей, захлестнувшей страну. Экспедицию «Латама» славили как величайший из подвигов полярника — как экспедицию не ради исследований и патриотизма, но ради любви к ближнему. «Именно здесь благородный человек Руал Амундсен продемонстрировал всему миру величие духа, равного которому во все времена еще поискать», — писала «Афтенпостен». Нансен лишь констатировал, что, «закончив труды, он вновь вернулся на просторы Ледовитого океана, где вершилось дело его жизни. Он упокоился в безвестной могиле под чистым небом ледового мира, над которым веет ветер вечности».

В такой интерпретации, если отвлечься от поэзии, Руал Амундсен отправился вовсе не спасать жизнь другого человека; наоборот, он искал себе могилу. Для человека столь искушенного в международных спасательных операциях, как Фритьоф Нансен, невозможно было рассматривать эгоистическую воздушную акцию Руала Амундсена как начинание во имя добра.

Нансен считал, что главным в деяниях коллеги был «сам факт этих деяний». «Амундсен не был ученым, да и не хотел им быть», — заявил профессор со вздохом дорого доставшегося смирения.

«Он был настоящий мужчина, это верно». Фраза Фритьофа Нансена балансирует на волосок от риторической пустоты. У него в запасе нет высоких слов о «человеке Руале Амундсене», он не находит нравственной масштабности, не находит развития в деле жизни, которое должен прославлять. Если он сам пришел от физических подвигов к углубленности науки, то Руал Амундсен, скорее, выбрал противоположный путь. Начался он многообещающе, пробами воды и наблюдениями за магнетизмом, а закончился все более поверхностной акробатикой, все меньшей глубиной.

Профессор выбирает биологический ракурс: «Во все времена он будет стоять в истории изучения Земли особняком — плоть от плоти глубинных корней своего народа». Руал Амундсен низводится до генетического примера, до физического связующего звена меж легендарными героями ушедшего мира викингов и новой, молодой Норвегией: «Именно такие мужчины, как он, волевые, сильные, дают веру в преемственность поколений, уверенность в будущем». Память о Руале Амундсене усилит в Норвегии биологическое самосознание, веру в норвежское племя: «Тот мир, что взрастит таких сынов, еще молод».

С совершенно иным подъемом и чувством Фритьоф Нансен пятнадцатью годами раньше писал некролог Роберта Скотта и его товарищей. Вывод тот же: все они были настоящие мужчины. Мужчины. Мужественность Амундсена основывалась на физических достижениях, тогда как мужественность Скотта в сущности своей была духовной. Величайшим подвигом англичанина в смертный час стал подвиг духа: «Опустошенный, сведя счеты с жизнью, он лежит там, чтобы никогда больше не подняться, ледяное око смерти глядит на него, меж тем как он спокойно ведет карандаш по бумаге».

Фритьоф Нансен без труда сообразил, что вести карандаш по листку белой бумаги не менее героический поступок, чем прокладывать лыжню по просторам континента. В своем восхищении карандашными записями англичанина Нансен готов был оправдать все его неудачные шаги как руководителя экспедиции. Роберт Скотт вел своих людей прямиком к гибели, но что это значило, если он вывел слово живым из ледяной пустыни?

С норвежцем обстояло наоборот: «Он был человек поступка, один из молчаливых мужчин, которые вершат дела».

Если Руал Амундсен не видел своих слабостей, он видел свои пределы. «Мой отец говаривал мне, мальчику: никогда не берись за то, к чему не имеешь способностей» — так заявил полярник, когда уже в зрелые годы принимал почетное членство «Ротари-клуба». Он не был универсальным талантом, как Фритьоф Нансен, и тем более его никак не назовешь человеком Возрождения; он — профессиональный викинг, прошедший определенное обучение, достигший совершенства в своем ремесле. Бурное развитие техники оттеснило его к пределу, который он мог преступить, только нарушив завет отца.

Руал Амундсен сделал за свою жизнь очень много, и ему не поставишь в укор недостаток универсальности, в жизни полярнику не хватало, скорее, стержневой масштабности человеческого развития, взросления, зрелости. По мере того как он оставляет позади свои вехи и обеспечивает человечеству все новые географические знания, внутренне он неуклонно идет к духовному обнищанию.

«Нет ничего хуже, чем спотыкаться, и медлить, и не знать, чего хочешь. Поставь себе одну цель, вложи в работу всю свою волю, и ты увидишь — дело пойдет». Таков краткий завет Руала Амундсена, обращенный к молодежи и сформулированный в виде письма к племяннику Гого после возвращения с Южного полюса. Какова же была эта одна цель, которую полярник поставил в жизни себе самому?

Подвиги Руала Амундсена охотно формулируют в четырех пунктах: Северо-Западный проход, Южный полюс, Северо-Восточный проход, Северный полюс. В совокупности это и есть все классические маршруты полярных исследований, четыре дороги полярного путешественника. Ведь именно эти цели влекли к себе людей.

К концу XIX века фактически лишь полярные регионы Земли оставались на географической карте белым пятном. Открыть, картографировать часть земной поверхности — это, пожалуй, величайшая посюсторонняя честь, достижимая для индивида.

Выбор Северо-Западного прохода был сделан по уверенному наитию. Теоретически его уже более-менее открыли. Предстояло только осуществить вековые чаяния и пройти его за одну навигацию. Так же обстояло и с Южным полюсом; преодолеть один изнурительный широтный градус — и полюс достигнут. Плато уже покорил Эрнест Шеклтон.

На севере речь шла о более сложных географических задачах, и техническое развитие давало открывателю все меньший запас времени. И за полярным перелетом 1925 года, и за дирижабельной экспедицией 1926-го последовали — почти сразу же — экспедиции соперников. Но и тут Руал Амундсен ухватил почет и славу, так сказать, в последнюю секунду. Лишь Северо-Восточный проход стоит особняком — как неудача. Он был давным-давно покорен, однако все же дополняет образ открывателя, который достиг всего.

Географические цели, какие он ставил себе, однозначно свидетельствуют, что Руал Амундсен держал курс на мирскую славу. Внимание — вот сияющая цель всех его стремлений. Потому-то лыжник и погонщик собак так поспешно пересел на самолет, когда началось бурное развитие авиации и все взгляды устремились в небо. Потому-то он записался в армию, когда война затмила исследовательскую работу, потому-то не мог сложа руки сидеть в Свартскуге, когда все взоры были обращены к генералу Нобиле и его льдине. Великой целью Руала Амундсена было не открытие мира; он хотел, чтобы мир открыл его.

Харалд У. Свердруп якобы сказал Одду Далу, что «Амундсен имел много недостатков, и безусловно крупных недостатков, — но при том был великим человеком!». Линкольн Элсуорт выбрал диаметрально противоположную отправную точку, когда писал: «Он был как ребенок, чье доверие так часто обманывали, что в конце концов он уже никому не доверяет. Оттого-то он и укрылся под ледяным панцирем». По-своему каждый из них прав: Руал Амундсен был и великим человеком, и маленьким ребенком.

Бросается в глаза, как последовательно он шел к своим целям — с детства и до конца жизни. Руал Амундсен остался верен идеалам детства и ребенку в глубине своей души. Только так он мог реализовать свои идеи столь целеустремленно, столь упорно, столь фанатично. Для ребенка ошибки и недостатки были невелики, просто составляли часть его натуры; но в мире взрослого мужчины они стали огромными. С годами в полярнике все больше проступали черты ребенка, вершащего великие дела. Все более рискованные предприятия, все более мучительная жажда аплодисментов, восхищенных взглядов.

Руал Амундсен никогда не сковывал себя обязательствами семейной жизни. Но всю жизнь зависел от других людей. Умел привязать их к себе, как умел и оттолкнуть от себя. Мог сделать их объектами идеализации либо жертвами агрессивности. Однако поскольку он не обладал способностью сопереживания, его отношение к другим людям, по сути, оставалось безличным, не умаляя при этом их значения. Руал Амундсен мог быть один, но только не за пределами внимания общественности. Полярника невозможно помыслить без норвежского народа.

«Еще задолго до полудня, когда наступят минуты молчания, на улицы выплеснулось волнующееся людское море — таких масс не увидишь и по национальным праздникам». Мы вновь цитируем «Афтенпостен» от 14 декабря 1928 года.

Не среди высокопоставленных гостей в крепости Акерсхус, но внизу, в народе: «Все ждут торжественного мгновения — и вот разом начинают бить колокола на церкви Христа Спасителя, на церкви Троицы и всех прочих, приспускают флаги, это сигнал: все обнажают головы, останавливаются трамваи, вожатый в моторном вагоне снимает шапку, дорожный рабочий замирает, и вспоминает, и на сердце у него теплеет, безмолвная людская масса одержима одной мыслью. Захватывающее мгновение, никто не замечает холодного северного ветра. Седой согбенный старик снимает кожаную шапку, у многих по щеке сбегает слеза. Молчание — абсолютная тишина объемлет всех и вся; едва ли возможно почтить память нашего полярного исследователя строже и достойнее... В этот миг он стоит перед нами совершенно как живой, его облик отчетливо проступает перед нами, чеканное, волевое, любимое лицо, которое столько раз смотрело в глаза смерти.

Минуты памяти миновали — тишина нарушается, люди вновь возвращаются к своим делам, унося в сердце образ и имя этого человека...»

Преклонение многих маленьких людей перед одним великим — феномен, широко известный в Европе меж двумя войнами. Культ личности поочередно захватил итальянский, немецкий, русский народ. Как он мог найти почву в таком демократичном и индивидуалистическом народе, как норвежский?

Когда Руал Амундсен отправился в плавание на яхте «Йоа», Норвегия еще была покорным вассалом Швеции. Народ, чтивший его память зимним днем 1928 года, обрел самостоятельность всего лишь двадцать три года назад. Он завоевал свободу на волне единения, на волне мечты о давнем величии, веры в будущее, сильного ощущения собственной избранности, особой миссии в мире. Когда борьба увенчалась победой, народный энтузиазм достиг кульминации. Каждый, глядя на себя в зеркало, словно бы видел там личность масштабов Фритьофа Нансена. А на заднем плане высилась легендарная фигура прошлого тысячелетия — Олав Трюгвасон¹. Психологический откат не мог не наступить.

Всеобщее единение обернулось партийно-политическими конфликтами; классовая борьба и раскол наложили отпечаток на экономику страны. Поднявшаяся нация викингов вскоре оказалась совершенно заурядной страной, неудачно расположенной на дальнем краю земли. Воспетая в сагах империя — всего лишь голые скалы, которых потомкам викингов вполне хватало, чтобы чувствовать себя достойным образом.

Если бы не Руал Амундсен. Когда закончилась героическая эпоха Фритьофа Нансена, он вышел из-за кулис, набрал в легкие воздуху, наполнил паруса и вдохнул новую жизнь в самые горделивые мечты норвежского народа и в самые милые иллюзии. Он наделил мифы смыслом, взорвал границы отечества и придал ему необозримый имперский масштаб.

Что видел народ своим внутренним взором, когда истекли эти две минуты? Смотрел в холодные, отрешенные глаза полярника? Наверно, мысли большинства унеслись к Южному полюсу. Они видели флаг и пятерых соотечественников, а может, и палатку. В Полхейм, крайний форпост на нижней стороне глобуса, — вот куда отправились их мысли. Такой великой сделал Норвегию Руал Амундсен.

Благодаря подвигам одного человека целый народ осознал себя, свою неповторимость, свое величие. В нем народ увидел себя. И сделал его судьбу своей. «Память о нем будет вечно жить в норвежском народе, как о нынешнем Олаве Трюгвасоне, о нем будут рассказывать легенды» — такими словами заканчивает Одд Арнесен книгу о национальном герое.

«На туманном небосклоне норвежского народа он взошел сияющей звездой, — сказал в своей траурной речи Фритьоф Нансен. — Столько раз она загоралась яркими вспышками! И вдруг сразу погасла, а мы все не можем отвести глаз от опустевшего места на небосводе».

Покинутый. Та же пустота, с которой Руал Амундсен всю жизнь боролся в собственной душе, поразила норвежский народ. Куда девалось его величие? Неужели Норвегия все-таки лишь забытое королевство на границе вечных снегов? Народу понадобились годы, чтобы не всматриваться более в пустое пространство и, наконец, осознать, что полярник потерпел крушение и сгинул в штормовом море.

На пороге нового тысячелетия волны вокруг памяти Руала Амундсена могут уняться; средь полного штиля он падает с небес.

Море гладкое, как зеркало.

Комментарии

Само полярное плато не интересовало Шеклтона, поскольку его целью был Южный полюс.

Неудавшийся дрейф «Мод» дал немало ценной научной информации.

Амундсен открыл миру, что прежние методы изучения полярных стран безнадежно устарели и нуждаются в решительной замене, и он был в числе первых, опробовавших их.

Перечисленные автором режимы обошлись народам в миллионы жертв Амундсен принес себя в жертву в попытке спасти потерпевших бедствие.

Примечания

1. Олав Трюгвасон — конунг (король) Норвегии (955—999).