9. Причины и следствия: обзор эпохи викингов

Несмотря на неоднократные попытки объяснить взрыв активности скандинавов в эпоху викингов и огромное разнообразие предлагаемых интерпретаций, некоторые ученые все еще считают их недостаточными. Более тридцати лет назад Томас Кендрик заявил, что «невозможно в окончательной и удовлетворительной формулировке объяснить грандиозный натиск северных народов, известный как экспансия викингов»¹, а впоследствии его взгляд поддержал Уоллас-Хэдрилл: «Скандинавские атаки так и не получили соответствующего объяснения»². В основе этого впечатления лежит уверенность в том, что нападения и миграция такого незаурядного масштаба требуют столь же незаурядного объяснения. Эту мысль недвусмысленно высказал Кендрик: «Вполне возможно, что наиболее настоятельными мотивами (викингов) были перенаселенность, нехватка земель и политические неурядицы, но все же... надо согласиться, что ни вместе, ни по отдельности они не выглядят достаточными, чтобы объяснить столь значительные и столь продолжительные миграции»³. Однако одна из основных задач данной книги заключалась в том, чтобы показать, что, по крайней мере когда речь идет о Западной Европе, размах нападений и плотность колонизации были сильно преувеличены. Это произошло в результате того, что суждения и оценки писателей того времени слишком охотно принимались учеными на веру, и этим мнениям было позволено оказывать недопустимое влияние на интерпретацию неписьменных данных. Если с этим согласиться, устраняется главная помеха интерпретации «натиска викингов»; стоит только признать наличие предрассудков и преувеличений в первичных источниках, появляется возможность рассматривать набеги викингов не как небывалое и необъяснимое бедствие, а как продолжение обычной для Темных веков деятельности, которой в этом случае способствовали специфические обстоятельства, обеспечивая ей прибыльность.

Ни скандинавам, ни народам Западной Европы не были чужды война и кровопролитие. Еще задолго до вторжения викингов в христианский мир его летописи были полны войн и боевых действий. Борьба, как между кланами, так и между королевствами, была знакома всем. Люди воевали по многим причинам — чтобы отстоять свои права или отобрать чужое, свести счеты за обиды, покарать за неподчинение, снискать славу, завоевать награду, продолжить старинную распрю, расширить королевство. Франки воевали друг с другом, и в VI веке Григорий Турский с ужасом и непониманием описывает их междоусобные схватки. Вражда была основной темой поэзии, а из всех добродетелей более всего восхвалялись и выше всего ценились воинские: верность своему вождю, храбрость, искусное владение оружием. Воины были становым хребтом общества; Беда⁴ считал их защитниками его родной земли от варваров (это были христианские варвары), ибо короли и военачальники были основой власти. В VIII веке, как и во времена Тацита, «германцам мир был не по вкусу; добыть славу легче в испытаниях, и нет иного средства содержать большую дружину, кроме насилия и войны»⁵. Ничто не говорит о том, что в этом отношении скандинавское общество решительно отличалось от того христианского мира, который мы знаем по письменным источникам. Впечатление, что скандинавы, нападавшие на побережья Западной Европы, не были лишены военного опыта, подтверждают и богато убранные оружием захоронения, если это вообще нужно доказывать.

Хроники и другие памятники письменности христианского Запада обычно довольствуются сообщением о результате битвы или войны, отмечая победу или поражение того или иного короля. Лишь изредка в произведениях таких авторов, как Григорий Турский или Беда, есть шанс обнаружить что-то по поводу разрушений, страданий и разорения населения, вызванных подобными конфликтами. Очень многое остается невысказанным, и нам не суждено узнать, сколько крови пролилось в схватке, о которой хронист упомянул в следующей лаконичной записи: «И в этом году (776 г.) мерсийцы и жители Кента сражались в Отфорде»⁶. Однако это незнание не дает нам права допускать, что внутренние раздоры, имевшие место до прихода викингов, были не серьезней мышиной возни. Конечно, мы очень подробно информированы о значительных размерах разрушений, произведенных викингами, но вовсе не потому, что нанесенный ими ущерб был больше, чем тот, что наносили друг другу жители Западной Европы. Объяснение очень простое — викинги были язычниками, а не христианами и нападали на церкви, к которым их христианские «собратья» обычно относились с почтением.

Было бы нелепо заявлять, что конфликты VII—VIII веков совсем не затрагивали хронистов, которые о них писали, но они, безусловно, задевали их не так непосредственно и жестоко, как нападения викингов. До появления викингов церковные и монастырские сокровища христианского мира находились в большей или меньшей безопасности от алчности светского общества. Миряне признавали силу духовных санкций, охраняющих эти места, и в некотором смысле эти богатства были их собственными. Ограбить церковь значило ограбить самих себя. В любом случае, если возникала потребность, мирянам не нужно было прибегать к силе, чтобы настоять на своем. Карл Мартелл и Этельбальд Мерсийский восстановили против себя Церковь тем, что отнимали ее земли и привилегии. В демонстрациях силы не было нужды. Хронистов, авторов житий и других церковных писателей, у которых нам в первую очередь приходится черпать свои познания об этом периоде, очень редко прямо или ощутимо затрагивали распри того мира, в котором они жили, чего нельзя сказать о том, что ожидало их после прихода викингов. Имеющиеся у нас записи VII—VIII веков представляют собой скудные сообщения о победах и поражениях, о сменах государей. Королевства появляются и исчезают как в калейдоскопе; за этими меняющимися картинами мы редко видим жестокие реалии власти.

Когда на сцене появились викинги, церкви впервые подверглись полномасштабному разграблению от рук вооруженных банд. Против этих язычников все кары духовенства, обеспечивавшие безопасность святыни и сокровища Церкви, были бессильны. Единственным средством, способным остановить скандинавов, были защитные сооружения с сильным гарнизоном или готовая к бою армия. Если же таковые отсутствовали, нападавшие требовали дани, разграбляя церкви в случае отказа, и духовенство, естественно, выражало свое недовольство. Едва ли стоит удивляться тому, что жертвы проявляли столь пламенную ненависть к этим язычникам, но нельзя предполагать, что все люди думали точно так же, ибо реакция светской аристократии и крестьян неизвестна. Однако имеются признаки того, что реакция некоторых людей не была однозначно враждебной, а кое-кто даже приветствовал пришельцев. В Англии, как и во Франкской империи, были люди, готовые присоединиться к викингам в их грабежах, помочь им, обратиться к ним за содействием или заключить с ними союз⁷. По крайней мере, для кого-то викинги были не более чем затруднением, дополнительным фактором в уже запутанном мире их ссор и споров. Междоусобные войны сыновьей Людовика Благочестивого могут показаться нам странными, но у Григория Турского или у Карла Великого они удивления не вызвали бы. Подобные раздоры были содержанием франкской жизни, в которой викинги были всего лишь трудностью, существование которой иногда приветствовали, но всегда признавали. Когда в 858 г. Карл Лысый напрягал все силы в борьбе против скандинавских разбойников, его брат вторгся в земли Западно-Франкского королевства и потребовал присяги на верность от его вассалов⁸. С точки зрения многих церковнослужителей это было низким предательством, но раз такое вообще могло произойти, — а многие воины Карла действительно перешли от него на сторону брата, — значит, поражение иноземцев не было первейшей заботой франков. У них были другие, более важные дела.

В то время, будучи бичом для христиан, викинги в глазах многих мирян выглядели обычными завоевателями, с которыми выгодно или удобно было бы найти общий язык. Набеги викингов не так уж сильно отличались от нападений саксов на франков или франков на саксов и аваров. Карл Великий действительно был преисполнен сознанием своей христианской миссии, но и его гнала вперед необходимость вознаграждать своих последователей землями и богатствами.

Для скандинавов походы викингов на Запад были не более чем следующим шагом в обычной для их собственного общества деятельности, шагом, возможность и выгодность которого обеспечивали особые обстоятельства. Выгода вытекала прежде всего из того факта, что церкви и монастыри Запада скопили огромные богатства. Часто незащищенные, расположенные на одиноких островах или вблизи побережья, они были легкой добычей, и первые викинги, наверное, были не меньше, чем их жертвы, удивлены той легкостью, с которой им удавалось захватить богатые трофеи. Как только о такой возможности стало известно, новость эта, должно быть, распространилась быстро, и неудивительно, что количество разбойников быстро увеличилось. Нападавшие находились в выгодном положении не только в силу доступности сокровищ, но и благодаря тактическим преимуществам, которые обеспечивало им нападение с моря. Сухопутные грабители, вроде саксов, вторгшихся в Рейнскую провинцию, могли двигаться очень быстро, но весть об их приходе всегда летела впереди них. Когда же приходили викинги, вероятность оповещения была очень мала, а это значит, что времени для подготовки сопротивления было недостаточно. К тому же у викингов всегда был безопасный путь к отступлению — они всегда приходили с моря.

Нападавшие, по крайней мере многие из них, желали не только добычи. Им нужна была земля для поселения. С самого начала скандинавских набегов на Западную Европу поиск земель был немаловажным фактором, и попытки провести грань между первыми викингами, искавшими добычи, и позднейшими, стремившимися к захвату земель, абсолютно ошибочны. О датских нападениях мы осведомлены лучше, чем о норвежских, но именно последние могут считаться самыми ранними. Согласно «Англосаксонской хронике», первая атака датчан на Англию произошла в 835 г., первая их зимовка на ее территории имела место в 851 г., а первое упоминание о колониях в Нортумбрии относится к 876 г. Не взирая на то, что эти поселения 876 г. могли быть не первыми, впечатление о том, что появлению первых колоний предшествовало примерно сорок лет набегов, не означает, что самые ранние викинги не были так же заинтересованы в колонизации. Тот факт, что они зимовали на Западе, а более ранние грабители вполне могли пережидать холода на континенте, говорит о том, что они не были простыми разбойниками, пускающимися в путь лишь для того, чтобы захватить добычу, а после вернуться домой. Повторно пересечь Северное море было бы ненамного труднее, и это было бы безопасней, чем разбивать лагерь на враждебной территории. Предположение о том, что первые колонии возникли в 876 г., само по себе неоправданно. Уже в 826 г. некоторые датчане обосновались в устье Везера, а в 841 г. возникли их поселения в устье Рейна⁹. Эти факты нельзя отмести, как не имеющие отношения к делу; они были частью одного движения, направленного в равной степени на поиск земель и захват добычи. Подобно франкским воинам, эти датчане жаждали земель. Связь между набегами и поиском земель наиболее ярко иллюстрирует отрывок из «Англосаксонской хроники», описывающий распад датской here в 896 г. Эта here, провоевавшая в Англии четыре года, распались; по словам хроники: «Затем летом этого года датская here разделилась, одна часть направилась в Восточную Англию, а другая в Нортумбрию; те же, у кого не было денег, достали себе корабли и поплыли на юг через море к Сене»¹⁰. Разница понятна: те, кому удалось скопить средства, необходимые для поселения, остались, другие же, кто не смог этого сделать, поплыли через Ла-Манш, чтобы добыть их. Набеги были способом накопления капитала для создания колоний. Это подтверждается данными археологических раскопок в Дании. Одним из самых поразительных фактов скандинавской археологии эпохи викингов является чрезвычайно малое количество западноевропейских монет старше 950 г., обнаруженных в Скандинавии¹¹. Выдвигаются различные объяснения, например такое, что серебро расплавлялось в слитки, так как скандинавы находились на домонетной стадии и не признавали ценности серебра в монетах. Однако как уже говорилось в одной из предыдущих глав, это мнение не находит доказательств. Гораздо логичнее сделать вывод о том, что серебро, которое, согласно хроникам, поступало в огромных количествах, так и не достигало Скандинавии. Датчане рассматривали его как предварительное условие колонизации, и в 896 г. те, у кого не было денег, не основали поселения, а вынуждены были продолжить свои поиски в другом месте. Скорее всего, большая часть добычи тратилась на питье, пищу и одежду, но возможно и то, что какая-то ее доля пускалась на приобретение земли¹². С образованием основных колоний в Англии и Нормандии острота этой потребности уменьшилась, и поиск земель стал менее насущным. Это может быть одной из причин того, что после первых нескольких лет X века в набегах устанавливается затишье. Время от времени совершались единичные вылазки, иногда, возможно, из Скандинавии, но чаще из уже существующих колоний. Для датчан проблема колонизации утратила свою злободневность.

О норвежских колониях нам известно не так много, по крайней мере о ранних этапах колонизации, но и здесь все говорит о том, что набеги были лишь одной из сторон поиска новых земель. Если бы основной заботой норвежцев была добыча, почему они не опередили датчан в их грабительских экспедициях в Англию? Почему после своих первых нападений на монастыри Нортумбрии они большую часть времени проводили на куда более бедных и удаленных островах на севере и западе? Разумно предположить, что набеги на Нортумбрию были лишь эпизодом в процессе колонизации, а не главной целью. Хотя датировка таких археологических пунктов, как Ярлшоф, и не позволяет нам утверждать определенно, что в 800 г. эти поселения уже существовали, у нас нет оснований полагать, что таких ранних поселений не существовало. Разумеется, освоение Исландии и процесс перемещения с севера Ирландии через Ирландское море на север Англии подчеркивает значение колонизации для норвежцев, а заселение ими Ирландии, по-видимому, началось до 830 г., если не раньше¹³. Как и в Дании, в Норвегии необычайно редки западноевропейские монеты IX века. Можно предположить, что деятельность норвежцев разворачивалась на территориях, где монет не находят, а соответственно, и добыча их была представлена в какой-то другой форме; в областях, знакомых с деньгами в виде монеты, орудовали датчане. Тогда тем более удивительно, что в Норвегии встречаются более древние монеты, чем в Дании¹⁴, и не менее примечательно, что самых древних кладов в Норвегии очень мало¹⁵. Клад из Хона уникален во многих отношениях, и не в последнюю очередь благодаря своей древности. Отсутствие кладов IX века может быть связано как со спокойствием ситуации в Норвегии, упраздняющим необходимость прятать имущество, так и с дефицитом самих ценностей, но и первое и второе удивительно, если смотреть с традиционной точки зрения. Если, возвращаясь домой, норвежцы и привозили с собой огромные богатства, то маловероятно, чтобы они также приносили с собой мир. Часто говорят, что норвежские захоронения полны сокровищ из Западной Европы, которые нередко трактуются как добыча¹⁶. Но, по крайней мере, некоторые из западноевропейских предметов, найденных в Норвегии, с той же вероятностью могли быть ввезены в качестве подарков или товаров для продажи. Более того, бросается в глаза то, что лишь очень небольшая часть этого привозного материала обнаруживается в могилах начала эпохи викингов. Единственная разновидность импорта, которая встречается в могилах IX века — кельтские украшения, которые находят в основном на западе Норвегии, и сами по себе они едва ли оправдывают гипотезу о том, что с Запада в Норвегию шел мощный поток захваченной викингами добычи.

Нет ничего удивительного в том, что раз начавшись, нападения повторялись снова и снова. У военачальников, скорее всего, не возникало трудностей при вербовке участников экспедиций на Запад. Если чему и стоит удивляться, так это тому, что походы в Англию так долго откладывались. Чтобы быть удовлетворительным, любое объяснение набегов викингов должно ответить на вопрос, почему норвежские набеги начались в конце VIII века, а не в другое время, и почему датчане последовали примеру норвежцев с таким отставанием.

Можно возразить, что эти возможности были открыты лишь благодаря случайности, и как только это произошло, активность викингов возросла. Это звучало бы убедительнее, если бы до конца VIII века скандинавы были полностью отрезаны от Запада. Однако между ними имело место множество контактов, и хотя они, вероятно, не были прямыми, до Дании и Норвегии, скорее всего, доходили вести о богатствах Англии¹⁷. После своих первых нападений на Нортумбрию норвежцы не стали грабить монастыри, расположенные южнее. Они могли это сделать, ведь у них были корабли, и к тому времени они уже должны были знать о такой возможности. Что бы мы ни думали об их познаниях в первой половине VIII века, то после набегов на Линдисфарн и Портленд мы едва ли вправе предполагать, что они не ведали о заманчивых перспективах, которые сулила Англия. Тот факт, что эти норвежцы тогда не слишком потревожили Англию, должен означать, что их больше интересовал поиск земель для колонизации. Возможно, что норвежские набеги и колонизация начались именно тогда, когда дефицит земельных ресурсов на их родине стал по-настоящему острым. Резкое увеличение количества могил в начале эпохи викингов вполне может указывать на стремительный рост населения в этот период, что и побудило некоторых людей эмигрировать¹⁸. Возможно, еще важнее то, что только в это время скандинавы научились строить корабли, на которых можно было без напрасного риска решиться на путешествие к Шотландским островам¹⁹. Как только стало известно о возможностях, предоставляемых новыми землями, это, конечно, послужило мощным стимулом для усовершенствования кораблей в свете опыта, приобретенного первыми путешественниками. Таким образом, неожиданное появление норвежцев в Западной Европе стало возможным отчасти благодаря эволюции этих судов и необходимым по причине потребности в земле.

Почему же тогда датские набеги и колонизация начались настолько позже, чем норвежские? Немногие из традиционных интерпретаций деятельности викингов могут равным образом объяснить и норвежские, и датские набеги. Так, например, существует предположение, что путь викингам открыли франки, положив конец морскому могуществу фризов, но это объяснение неубедительно в том, что касается датчан, а к норвежцам вообще не имеет отношения²⁰. В любом случае, нет никаких подтверждений тому, что фризы когда-либо обладали таким влиянием на море, какое подразумевается в этой гипотезе. Если оно вообще существовало, то франки, скорее всего, содействовали ему, а Карл Великий предпринимал меры для улучшения оборонительных сооружений вдоль побережья Фрисландии²¹. Захват Фрисландии франками в VIII веке — это не лучшее объяснение датских рейдов в IX. Аналогичная хронологическая сложность придает зыбкость и другому объяснению, говорящему, что набеги викингов были ответом на завоевание франками Саксонии²². Соседство франков и датчан должно было, скорее, препятствовать набегам, чем способствовать, и, возможно, какую-то роль в отсрочивании датских атак могли сыграть франкская дипломатия и миссии. И правда, высказывается мнение о том, что поддержка, которую оказывали франки сильным скандинавским королям, спасла Запад от преждевременного начала набегов и что только со смертью Хорика в 854 г. рейды по-настоящему набрали силу. О политической ситуации внутри Дании в этот период известно слишком немного, чтобы питать к этим объяснениям излишнее доверие. Фрэнк Стентон пошел еще дальше и заявил, что «при королях, подобных Хорику, создание Денло в Англии было бы невозможным»²³. Это означает, что Хорику приписывается большая власть, чем та, которой могли реально располагать он и другие правители того времени. После 854 г. характер набегов не претерпел заметных изменений, а кроме того, нет ни малейших доказательств того, что Хорик успешно препятствовал морским набегам своих земляков. На самом же деле, один из крупнейших набегов на памяти составителя «Англосаксонской хроники» произошел как раз в 851 г. Невозможно представить себе, чтобы какому-то из правителей того времени, будь то Хорик или Карл Великий, удалось бы остановить таких искателей приключений, какими были викинги. Безусловно, внутренняя политика Дании сказывалась на выборе участников набегов, но это влияние было лишь вторичным, и от нее не зависело, быть или не быть набегам и поселениям. Существует и другой подход, состоящий в анализе ситуации в Западной Европе и предлагающий, вместе со Стинструпом, вывод о том, что датчан как магнит притягивали внутренние неурядицы²⁴. Разумеется, они ими пользовались, и даже может быть, что их пригласили участвовать в западноевропейских распрях, но это тоже не более чем второстепенный фактор. Внутренние противоречия раздирали франкское, английское и ирландское общества задолго до начала набегов викингов, и в основе предположения о том, что эти атаки были развязаны с падением власти Людовика Благочестивого в начале 830-х гг., кроется серьезное недопонимание характера франкского общества в предшествующий период и пренебрежение тем неудобным фактом, что первые норвежские набеги имели место за двадцать лет до смерти Карла Великого.

Однако нет оснований полагать, что датская и норвежская активность были обусловлены разными причинами. Обе группы исходно были заинтересованы в поиске земель. Датская экспансия вполне могла начаться позже норвежской по той простой причине, что в Дании нехватка земельных ресурсов достигла своей остроты позднее, чем в Норвегии. Хотя Норвегия обладает большими земельными ресурсами, они трудны для обработки, и датский ландшафт мог обеспечивать нужды растущего населения дольше, чем норвежский. Тот факт, что датские и норвежские набеги начались в разное время, труднообъясним лишь до тех пор, пока мы допускаем, что нападавших интересовала только добыча, но если их задачей был поиск новых земель для создания поселений, то уже несложно понять, почему норвежцы стали действовать раньше. И датчане, и норвежцы были в состоянии искать новые земли за морем, так как располагали вполне надежными судами. К тому же эти корабли давали им огромные преимущества в военных конфликтах, а сочетанию колонизации со стычками удивляться не следует. Однако завоевание не было задачей военных действий и рейдов. Цель состояла в накоплении капитала для нужд колонизации, и приобретать землю викинги могли даже путем покупки. На это указывает и поразительное отсутствие в Скандинавии западноевропейских сокровищ, и запись «Англосаксонской хроники» за 896 г. И еще одно подтверждение — в Англии их поселения сосредоточены не на лучших землях, а на территориях, которые, видимо, В то время не были заняты местным населением²⁵. На эпоху викингов пришлось начало средневекового процесса внутренней полонизации. С возникновением в IX веке колоний дефицит земли в Дании уменьшился, хотя норвежцы, земельные ресурсы у которых были более обширными, но менее доступными, чем у датчан, продолжали эмигрировать в Исландию не только из Норвегии, но также из своих первых колоний на Британских островах.

Представляется, что деятельность шведов на Руси и норвежцев на Западе началась в одно и то же время. Киевская летопись с ее искусственной хронологией не пригодна для определения дат этого первого этапа шведской активности в России, но одну несомненную пограничную дату дают «Анналы Сен-Бертена», сообщающие, что еще до 839 г. группа шведов, называвшихся Rhos, достигла Византии. Внезапное появление ряда куфических кладов в различных частях России в 800—825 гг. говорит не только о том, что уже тогда в Россию поступало мусульманское серебро, но еще и о том, что для нее это время, возможно, было очень неспокойным. Похоже, что нарушители спокойствия прибыли с севера, где, примерно в то же самое время закапывались клады с таким же содержимым.

Сущность шведской активности в России в IX веке вызывает яростные споры, хотя фактических данных немного²⁶. «Анналы Сен-Бертена» утверждают, что король Rhos’ов назывался Chacanus, каган, а в начале X века Ибн Рустах говорит, что каган был у русов, причем термин этот применяется также к правителю хазар, живших в низовьях Дона и Волги. К концу IX века скандинавские воины, конечно, уже установили контроль над Киевом, и нельзя исключить того, что еще раньше аналогичные группы искателей приключений под предводительством военачальников, вполне достойных титула кагана, по крайней мере, с точки зрения византийцев или мусульман, добились более или менее прочной локальной власти на севере Руси. Эти завоеватели с севера, видимо, взимали дань с местных жителей и использовали ее для торговли с Византией, Хазарией и Булгарией. О таких взаимоотношениях упоминает Ибн Хордадбех в отрывке, который, будучи полон неясностей, возможно, означает, что некие Rus’ы, которых Ибн Хордадбех считал разновидностью славян, торговали прямо на Волге, а также с Византией и Хазарией²⁷.

Какой бы ни была трактовка этой скандинавской активности, одно ясно: не может быть, чтобы шведы когда-либо играли на Руси важную роль в качестве поселенцев. Их влияние на топонимы ограничивается речными маршрутами²⁸, и нет никаких археологических свидетельств, способных оправдать предположение о наличии там обширных по территории колоний с плотным населением. В финских захоронениях к юго-востоку от Ладожского озера, из которых раскопано около четырехсот, разумеется, имелось немало предметов, в особенности украшений, вероятно, попавших туда из Швеции²⁹, но это не должно вызывать удивления, если в X веке в этой области действовали скандинавы, добывая меха посредством насилия или обмена. Для того чтобы видимое сходство между этими захоронениями и могилами в районе озера Меларен можно было признать доказательством существования здесь скандинавской колонии, понадобится гораздо более пристальное изучение местных погребальных обрядов. Южнее, в Гнездове под Смоленском находится большое кладбище, о котором заявляют, что оно принадлежало шведской колонии, но лишь немногие его могилы можно отчетливо отождествить с захоронениями скандинавов³⁰. Сведения, предоставляемые этим кладбищем, производят практически то же впечатление» что и литературные источники, касающиеся Киева; а именно, что в конце IX и начале X века над этими сообществами господствовали скандинавские воины, но этот правящий класс, который никогда не был слишком многочисленным, скоро подвергся славянизации, хотя по-прежнему назывался Rus. Первые киевские князья носили, бесспорно, скандинавские имена, такие, как Олег (Helgi) и Игорь (Ingvar), но в 942 г. представитель правящей династии впервые был наречен славянским именем Святослав.

При своих скандинавских или русских правителях Киев мало соприкасался с Балтийским регионом³¹. Военачальники жили за счет сбора и продажи дани. Их связи с Византией хорошо засвидетельствованы, хотя, возможно, и были преувеличены, так как, судя по свидетельствам нумизматики, киевские русы, подобно скандинавам, выручали большую часть своего серебра у мусульманских купцов в Булгарин. Вероятно, они также торговали и в Хазарии³². Для мусульман русами были и киевляне, и скандинавы, деятельность их не разграничивалась, и, по правде говоря, большинство упоминаний в мусульманских произведениях письменности, вероятно, относится именно к моментально ассимилировавшимся скандинавам с берегов Днепра³³.

На севере Руси действовали скандинавы, прибывшие из областей за пределами Балтийского региона. Они также назывались русами и собирали дань для продажи в Булгарин. Эта торговля в изобилии приносила Скандинавии и Балтийскому региону серебро, особенно после 890 г., когда при Саманидах, видимо, увеличилась его добыча, и именно тогда наибольшего расцвета достигли Бирка, Хедебю и другие северные города. Это процветание обеспечило питательную среду для пиратов и сделало Данию, через которую в течение короткого времени перетекала на Запад часть этого серебра, желанным призом, который оспаривали друг у друга шведская, германская и норвежская династии.

Поток куфического серебра с Волги на север иссяк в 965 г. или вскоре после него, а причиной тому могла стать война, которую в 965 г. вел в Булгарин Святослав³⁴. Если так, то Киевская Русь решающим образом повлияла на Скандинавию викингов, ведь не только исчез процветающий торговый город Бирка, разумеется, вместе с локальной торговлей, которую он стимулировал, — скандинавы, паразитировавшие на богатствах Балтики, вынуждены были обратить свое внимание на другие места. Они восполнили свои убытки за счет германцев и англичан.

«Восточная» фаза скандинавской истории была непродолжительной, и когда она закончилась, скандинавы вернулись к своим традиционным связям с Западной Европой. Ее ресурсы, будь то товары, такие, как меха, шкуры или железо, или искусство северян в металлургии, судостроении и мореплавании, были ориентированы на Запад, сначала в ходе войны, а потом и во время мира. Взамен скандинавы получали не только богатство как награду за военную или коммерческую инициативу, но и многому научились, как в художественной, так и административной сфере³⁵. Важнее же всего то, что они получили новую религию — христианство. После своего обращения Скандинавия, наконец, в полной мере стала частью Европы. Не то чтобы христианство смягчило воинственный пыл скандинавов, ибо его умиротворяющее воздействие редко бывало ощутимым, но теперь скандинавы уже не были «аутсайдерами», а вместе со всей остальной Европой начали медленно двигаться по пути цивилизации. И в водах Британских островов, и в Балтийском море продолжался морской разбой, но он утратил былое значение, поскольку торговля предметами роскоши постепенно уступала место перевозкам более тяжелых товаров, так как в торговле люди начали ценить надежность: Скандинавы и прочие по-прежнему отправлялись в военные экспедиции в поисках земель и славы, в крестовые походы, в страны Леванта или на противоположный берег Балтийского моря; англо-норманны вторглись в Ирландию, англичане воевали с шотландцами, а французы с англичанами³⁶. Но эти войны были позволительными, так как разворачивались внутри христианского мира или же были направлены против язычников.

Исторические периоды являются субъективными порождениями наблюдателей, не важно являются они их современниками или нет, которые цепляются за какую-то существенную для них особенность, в свете которой и определяется некий «период». В IX; X и XI веках христианское общество Запада считало скандинавов чужими и странными, потому что они были язычниками. Историки, продолжающие эту традицию, как эхо вторят реакциям этих христиан — современников викингов и берут на вооружение их критерии. Так была сфабрикована эпоха викингов. Она началась, когда жители Запада впервые узнали о чужаках с севера, прибывших в поисках земли, богатства и славы. Она закончилась, когда эти пришельцы перестали быть чужими.

Примечания

1. T.D. Kendrick, A History of the Vikings (London, 1930), p. 22. Ср. H. Shetelig, VA, I, 10, «Необходимо сразу признать, что. никакой определенной причины, которая бы, как оказалось, имела силу в тот конкретный период, так и не выявлено, да и вряд ли она когда-нибудь будет обнаружена».

2. J.M. Wallace-Hadrill, The Barbarian West 400—1000 (London, 1952), p. 133.

3. Kendrick, loc. cit.

4. END, p. 740.

5. Tacitus, Germania, гл. XIV, перев. H. Mattingly (Penguin Books, 1948), p. 112.

6. EHD, p. 165.

7. См. с. 212. Другим Каролингом, который, как полагают, относился к викингам как к своим союзникам, был Лотарь, внук Карла, см. Nithard, Histoire des fils de Louis de Pieux, ред. Ph. Lauer (Les Classiques, de l’Histoire de France au Moyen Age, 1926), pp. 122—123, ср. W. Vogel, Die Normannen und das fränkische Reich (Heidelberg, 1906), pp. 76—77, 85—86.

8. F. Lot, Bibliothèque de l’École des Chartes, LXIX (1908), pp. 24—28.

9. W. Vogel, op. cit., pp. 59—60, 76—77.

10. EHD, p. 188.

11. См. с. 147—148.

12. См. с. 239—240. Перераспределение собственности между англичанами и датами не всегда было насильственным. В начале X века король Эдуард поощрял своих сторонников покупать землю «у язычников», F.M. Stenton, Types of Manorial Structure in the Northern Danelaw (Oxford Studies in Social and Legal History, II, 1910), pp. 74—75.

13. Jean I. Young, «A Note on the Norse Occupation of Ireland», History, XXXV (1950), pp. 11—13.

14. Kolbjørn Skaare, UOÅ, 1958—1959, pp. 110—114.

15. Sigurd Grieg, Vikingetidens Skatte fund, (Universitetets oldsaksamling skrifter, II, Oslo, 1929).

16. О западных предметах в Норвегии см. VA, V.

17. Ср. Bertil Almgren, Bronsnycklar och Djurornamentik (Uppsala, 1955), pp. 7—8.

18. H. Shetelig и Hj. Falk, Scandinavian Arcaeology (Oxford, 1937), pp. 275—278. Ср. S. Grieg, Hadetands eldste bosetnings-historie (Det Norske Videnskaps-Akactemie Skrifter, Hist. Fllos. Klasse, 1925, no. 2), pp. 97,116.

19. См. с. 117—118.

20. Ср. F.M. Stenton, Anglo-Saxon England (Oxford, 1947), p. 238; R.H.C. Davis, A History of Medieval Europe (London, 1957), p. 165.

21. L. Halphen, Charlemagne et l’Empire Carolingien (Paris, 1947), pp. 94—97.

22. M. Deanesly, A History of Early Medieval Europe 476—911, (London, 1956), p. 474.

23. F.M. Stenton, op. cit., p. 240.

24. G. Turville-Petre, The Heroic Age of Scandinavia (London, 1951), p. 51.

25. См. с. 239—240.

26. См. недавно опубликованную кн.: Ad. Stender-Petersen, «Der älteste russische Staat», Historische Zeitschrift, 191 (1961), pp. 1—17. См. также его обзор «Das Problem der ältesten bysantinisch-russisch-nordischen Beziehungen», X Congresso Internationale di Science Storiche, 1955, Relazioni, III, pp. 165—188. Стендер-Петерсен считает, что на севере Руси существовали обширные скандинавские поселения и что «государство» там было создано скандинавами в IX веке. Он считает открытие рунической надписи в Старой Ладоге «недостающим звеном», которое доказывает правильность его гипотезы. Его взгляды критиковались двумя советскими учеными Б.Б. Похлебкиным и В.Б. Вилинбахом в Kuml, 1960, pp. 135—137, а Стендер-Петерсен ответил в ibid., pp. 137—144. Одной рунической надписи недостаточно, чтобы доказать данную гипотезу перед лицом свидетельств, которые ведут к выводу, сделанному в тексте данной книги.

27. См. с. 71.

28. М. Vasmer, «Wikingenspüren in Russland», Sitzungsberichte der Preussischen Akademie der Wissenschaften, Phil.-Hist. Klasse, 1931, pp. 649—674.

29. W.J. Ravdonikas, Die Normannen der Wikingerzeit und das Ladogagebiet (KVHAA Handlingar, 40, 3, 1930).

30. См. с. 62—63.

31. См. с. 116, 172.

32. См. с. 109.

33. V. Minorsky, Encyclopaedia of Islam, 1-е изд. III, (1936), p. 1182.

34. Ibid.

35. Florence E. Harmer, «The English Contribution to the Epistolary Usages of Early Scandinavian Kings», Saga-Book of the Viking Society, XIII, 3 (1950), pp. 115—155.

36. Ср. A.J. Goedheer, Irish and Norse Traditions about the Battle of Clontarf (Haarlem, 1938), p. 120.