Глава девятнадцатая. А жизнь идет...

После выпущенной в 1923 году «Последней главы» Гамсуну все труднее и труднее становилось писать. Он пробовал уезжать из дома, надеясь в полной изоляции от семьи и хозяйства, как и раньше, найти вдохновение. Но ничего не получалось. И, кроме того, у него возникли серьезные проблемы общения с людьми: он никого не хотел видеть, кроме своего ближайшего окружения.

Тогда Гамсун решает пройти курс психоанализа и зимой 1926 года отправляется в Осло, где живет почти полгода.

Вера Гамсуна в иррациональные силы и мистику была воистину поразительна. Она нашла отражение во многих его произведениях и прежде всего в «Мистериях». Когда его маленькая дочь Виктория заболела, то Гамсун почти все время держал ее на руках, прижимая к груди, а потом утверждал, что дочь спасло тепло его тела.

4 января 1926 года писатель становится одним из первых норвежцев, подвергших себя полному курсу психоанализа, в который он очень верил.

Врачом Гамсуна стал Йоханнес Йоргенс Стрёмм. Он был сыном священника и медицину начал изучать в 1880-е годы. Когда ему попалась статья Фрейда, он тут же решил посвятить свою жизнь новому учению о сознании и подсознательном. В 1913 году он работал в Германии, проходил там своеобразную «практику», а в 1914 году вернулся домой в Норвегию и написал книгу «Неврастения». Один экземпляр своего труда он послал в подарок Гамсуну. Писателю книга настолько понравилась, что он решил пройти курс лечения у Стрёмма, тем более что всю свою жизнь он серьезно страдал, по его же собственному выражению, от «расстройства нервов».

Не менее сильным стимулом к лечению была и надежда, что «забьет родник вдохновения, как в молодости», и Гамсун вновь станет писать с той же одержимостью (но никак не легкостью, которая никогда не была признаком его письма), что и в былые годы.

Гамсун жил в Осло, а Мария с детьми осталась в Нёрхольме присматривать за хозяйством. К психоанализу она относилась с большим недоверием.

6 января Гамсун писал Марии:

«Я был на приеме у доктора уже три раза. Надо сказать, довольно странное это лечение. Оно состоит в том, что я должен вспомнить свои последние сны и рассказать о них доктору, а он уже "анализирует" их. Он доволен мной, даже говорит, что у нас будет хороший результат. Он предостерегает меня от скептицизма и говорит, что вынужден просить, чтобы я задержался не менее чем на три недели».

Задержаться пришлось на полгода. Постепенно писатель стал замечать улучшения в своем состоянии. Он больше не боялся людей, не «шарахался» в сторону от незнакомцев и стал намного спокойнее.

Он даже поверил, что «источник» наконец забьет, и с радостью писал об этом домой.

Конечно, Гамсун не только лечился в Осло, но и развлекался. Он, например, ходил на антикварные аукционы и с ужасом писал Марии, как дорога нынче старинная мебель — «а ведь она даже не в стиле ампир».

В это время он пристрастился к кино и с особенным удовольствием смотрел комедии и приключенческие фильмы.

Но постепенно развлечения, как и само лечение, стали надоедать Гамсуну и он в конце апреля 1927 года пишет Марии:

«Дорогая моя Мария!
Я получаю от тебя такие теплые, нежные и сердечные письма, что не знаю, как и благодарить тебя. И в свое время я постараюсь отплатить тебе добром за добро. Чувствую я себя довольно странно: хожу к доктору и пытаюсь восстановить свои способности к работе. А ведь больше всего на свете мне хотелось бы вернуться домой и работать в моем "домике" на окраине усадьбы и писать хорошие книги, за которые бы мне платили громадные гонорары — они бы пошли на нас всех. Я сижу тут уже несколько месяцев, трачу свое время и деньги впустую. "Все будет хорошо!" — говорит доктор. Он совершенно в этом не сомневается. Если бы он хоть раз усомнился, то и я бы потерял надежду, но он абсолютно уверен в результате. А пока жизнь печальна и мало меня радует».

Однако определенные успехи Гамсун замечал и сам. Так, впервые за пятнадцать лет он смог отправиться в театр и посмотреть пьесу Дж. Голсуорси «Джентльмены», а потом написал об этом Марии. Нет ничего удивительного в том, что фру Гамсун возмутилась. Мало того, что она была не менее ревнива, чем ее муж, так она еще и очень скучала по светской жизни и театральным подмосткам, с которых писатель буквально «уволок» ее силой.

Чувствующий свою вину Гамсун пишет 13 июня:

«Я решил, что я больше не буду продолжать лечение и скоро приеду домой, хочу только постепенно подготовить к этому доктора... Я приеду домой не позже чем через четырнадцать дней, если не раньше.
Наверное, с моей стороны было глупо предложить Туре приехать ко мне, если ты уже успела сказать ему об этом. Но объясни ему, что я закончил лечение раньше, чем предполагал. А теперь то, что касается тебя самой. Может, ты, наконец, возьмешь себя в руки и повеселеешь — и с радостью встретишь меня не только по приезде, но и останешься в хорошем настроении и после, тогда я действительно смогу работать. Боже мой, я жил тут все это время ради нашего благополучия, и ты должна это признать. В мире так много жен, которые должны не покладая рук трудиться на благо семьи, лишь бы избежать нищеты и голода, а ведь ты избавлена от этого ужаса, поэтому, мне кажется, ты могла бы смеяться и танцевать дни напролет, а не ходить в расстроенных чувствах и не расстраивать меня. И что, во имя всего святого, так расстраивает тебя? Что я подчинил тебя, что ты больше не скитаешься по меблированным комнатам? Я-то ведь вижу, как живут хорошенькие актрисульки, так что тебе не о чем жалеть! Они с каждым годом вынуждены накладывать все больше и больше грима на лицо, чтобы замазать морщинки, они пьют, чтобы поднять настроение, половина актерской братии — лесбиянки, вторая половина — гомосексуалисты, и при этом все ходят в одежде, за которую еще не расплатились. Конечно, мы в Нёрхольме живем изолированно, и это плохо для нас обоих. Я думаю, нам надо нанять прислугу, горничную, так что тебе не придется больше надрываться, если кто-то приедет к нам в гости, на это у нас найдутся деньги, но только в том случае, если и у тебя, и у меня будет хорошее настроение и я смогу работать».

18 июня Гамсун уехал домой.

У Стрёмма остались записи сеансов психоанализа писателя, которые в 1978 году были переданы в издательство «Гюльдендаль» для расшифровки и возможной публикации. Но стенографические записи врача разгадать не удалось. Сам же Стрёмм говорил в 1958 году, что в основном лечение касалось чувства безумной ревности Гамсуна к Марии, поэтому записи было решено не публиковать еще и по этическим соображениям.

* * *

Лечение, надо сказать, принесло свои плоды. Сразу после возвращения в Нёрхольм Гамсун начинает работать над «Бродягами» (другой вариант русского названия — «Скитальцы»), первой частью трилогии об Августе.

Еще раз попытался Гамсун уловить облик того, что меняет историю и зовется прогрессом. Воплощением нового становится главный герой трилогии «Бродяги» (1927), «Август» (1930) и «А жизнь идет...» (1933)¹ предприимчивый Август — мастер на все руки и бродяга.

Хотя Гамсун вновь возвращается к теме социальной отверженности, бессилие Августа на этот раз носит уже необратимый характер.

Критики писали, что довольно сложно определить жанр этих произведений, настолько переплелись в них черты романов реалистического, символистического и философскоплутовского.

«Для повидавшего свет Августа обыденное существование кажется невыносимым: в бедных деревнях люди жили как в дремоте, — все, что зарабатывали, проедали; дети учились только тому, что знали их родители, — и так проходили дни и вся жизнь, — пишет Б. Сучков. — Это инертное существование Август расшатывает, увлекая людей своей безудержной фантазией, гомерическим враньем, посулами, иногда дельными советами, но часто и совершенно непрактичными... В конечном итоге беды навлек Август, его безудержное стремление идти в ногу с цивилизацией.

Вообще все, кого увлекают россказни Августа, так или иначе за это платятся. Его друг Эдвард Андреассен, вовлеченный Августом в бродяжничество, нигде не может пустить корни. Проведя долгие годы в Америке, он, сильный человек, возвращается домой надломленным, потеряв энергию и интерес к жизни. Его жена Ловиса-Магрете, жизнерадостное создание, с успехом боровшееся за существование на собственном маленьком хуторе, после пребывания за океаном превращается в рассеянную, не находящую себе покоя и места женщину, стремящуюся обратно, к призрачной жизни больших городов.

Лишь те люди, кто не гнался за миражами, а прочно держался за родную почву, — крестьянин Эзра, не расстающийся со своим наделом, Паулина — владелица поленской лавки, честное, прямолинейное существо, ее брат, староста Иоаким, — выдерживают превратности времени и, не гонясь за многим, постепенно улучшают жизнь. Иной раз они выступают против Августа, иной раз в союзе с ним, ибо образ Августа многомерен. Раздумывая над его сутью, староста Иоаким изрекает несколько загадочно, что Август есть "...символ, что значит образ или пароль"».

Хотя наиболее сильной является первая часть трилогии, а последняя — самая слабая, все три романа имели оглушительный успех. С 1927 по 1933 год трилогия издавалась множество раз, а романы были проданы тиражами соответственно в 30 тысяч, 25 тысяч и 27 500 экземпляров.

* * *

Поскольку завершить работу над первой половиной «Бродяг» Гамсуну удалось уже к концу лета, он смог уговорить и Марию пройти курс психоанализа у Стрёмма. Напомним, что от безумной ревности жена Гамсуна страдала не меньше самого писателя.

Осенью 1926 года семья переезжает в Осло и снимает там виллу. Мария ходит на сеансы к врачу, которому нисколько не верит, и считает его методы смехотворными, но противиться мужу она не смеет, потому что Гамсуну хорошо работается в это время, а для нее хорошее настроение мужа было очень важно.

3 января 1927 года Гамсун начинает повторный курс лечения у Стрёмма и, по приказу врача, снимает отдельную квартиру для себя неподалеку от «семейной» виллы. С Марией он изредка встречается на ступеньках крыльца кабинета Стрёмма, но разговаривать им запрещено, поэтому они лишь улыбаются друг другу.

Возможность работать была так важна не только для Гамсуна, но и для Марии потому, что материальное положение писателя было не таким уж прочным.

Часть денег он потерял сразу после Первой мировой войны, когда многие банки разорились. Кроме того, в 1924 году Гамсун купил 200 акций норвежского отделения датского издательства «Гюльдендаль», которое с 1902 года было его постоянным издательством. Всего было 1200 акций, и их купили люди, имеющие отношение к литературе.

Сначала положение норвежского издательства выглядело весьма плачевным: акционеры задолжали много денег датчанам, у которых и купили филиал, и только благодаря невероятному коммерческому успеху трилогии Гамсуна норвежский «Гюльдендаль» и его директор и друг писателя Харальд Григ смогли выплатить датскому «Гюльдендалю» долг.

Издательство было обязано Гамсуну самим своим существованием. Когда же в 1931 году писатель решил продать «Гюльдендалю» все права на свои написанные книги, он получил за них 200 тысяч крон, которые были выплачены немедленно. Гамсун решил все свои денежные проблемы, но в свойственной ему манере тут же потратил большую их часть на благотворительность: 25 тысяч крон перечислил на счет Союза художников Норвегии, 25 тысяч крон — на счет Союза писателей Норвегии и еще 50 тысяч крон пожертвовал двум детским домам.

В 1933 году он решил выкупить свои права обратно, поскольку, как он заявил Григу при встрече, ему не нравилось «чувство, что он сам себе не хозяин». Григ согласился на сделку. Но в 1938 году Гамсун вновь решает продать права издательству, и тут уж Григ был вынужден ответить отказом: слишком нестабильна стала экономическая ситуация в мире.

* * *

Денежный вопрос всегда волновал Гамсуна — но не «корысти ради», а в интересах семьи и детей.

Дети от второго брака всегда жили с ним и в полной мере пользовались деньгами отца. А вот с Викторией, дочерью от Бергльот Бек, дело обстояло иначе.

В 1920 году Гамсун, как мы помним, послал ее учиться во Францию и при этом не скрывал, что у него есть свои планы на ее будущее.

Виктория поехала во Францию и вышла там замуж за англичанина, уехала в Англию, но вскоре вернулась обратно. Молодые супруги Чарльстон купили себе небольшую усадьбу во Франции и занялись земледелием, точно так же, как и сам Гамсун, и это было то, что он советовал делать другим, — но только не дочери Виктории, которая должна была стать светской дамой и выйти замуж за американского миллионера.

«Мне хотелось для тебя чего-нибудь другого, а не того, что случилось, — в столь юном возрасте оказаться на задрипанном хуторе во Франции. Ты должна была увидеть мир, ты создана для большого чувства, я известен, и у меня есть знакомые в четырех странах мира».

К тому времени Гамсун уже был вторично женат, и у него не оставалось времени заниматься дочерью от первого брака. Тогда Виктория нашла замену отцу — его старого приятеля консула Огорда, который с течением временем стал ее мудрым советчиком и воспитателем.

Тем не менее отец никогда не забывал о дочери. Получив Нобелевскую премию, он предложил Виктории поехать вместе с ним в Стокгольм и обещал выплатить ей часть премии. Но Виктория отказалась.

Осенью 1927 года Гамсун стал чувствовать себя старым и ненужным, а потому решил выплатить Виктории единовременную компенсацию отцовского наследства.

Поскольку Гамсун сохранил прекрасные отношения с первой женой и, кроме того, регулярно выплачивал ей хорошее денежное содержание, он обратился с предложением о выплате наследства к Бергльот. Однако Гамсун оставался самим собой и в письме к бывшей жене не мог не «проехаться» по поводу зятя-англичанина, которого терпеть не мог: «Конечно, Виктория может посоветоваться по поводу наследства со своим мужем, хотя оно совершенно не имеет к нему никакого отношения, это ее личные деньги, и будет лучше всего, если они так и останутся ее деньгами и будут находиться на ее счету в норвежском банке».

Старшая дочь Гамсуна обратилась за консультацией к консулу, который посоветовал ей подождать, ибо, по его мнению, со временем авторские права ее отца будут только увеличиваться в цене, как и его капитал. Именно так и ответила Виктория — в очень вежливой форме — отцу в письме.

Гамсун пришел в ярость, поскольку действительно предлагал дочери очень хорошие условия, написал довольно резкое письмо Бергльот, а в заключение прибавил:

«Кроме того, Виктория не получала гарантий от Бога, что будет жить дольше меня, и в случае ее ранней смерти она вообще ничего не получит, если только я умру позже нее».

Тем не менее в 1930 году он вновь вернулся к вопросу о выплате наследства, поскольку ложился на операцию в больницу и хотел обеспечить деньгами свою старшую дочь. Вероятно, отношения с Марией начали портиться уже в то время, поскольку Гамсун стремился во что бы то ни стало решить вопрос при жизни.

Виктория пошла навстречу желанию отца и попросила, чтобы его и ее адвокаты обсудили условия выплаты единовременной компенсации. Адвокаты произвели подсчет, и получилось, что доля наследства Виктории 28 тысяч крон. Гамсун посчитал такую сумму очень маленькой и сказал, что сам он рассчитывал выплатить дочери около 50 тысяч. В результате сумма выплаты была установлена в 45 тысяч.

Но тут Виктория подняла вопрос о наследстве авторских прав отца. Гамсун вновь страшно разозлился на этот раз, надо сказать, не без оснований: мало того, что он увеличил по собственному почину сумму наследства почти вдвое, так дочь смеет еще и выставлять новые условия.

В результате нового раунда переговоров адвокат старшей дочери писателя запросил 100 тысяч крон. Но это было совершенно очевидным ущемлением прав младших детей, и Мария Гамсун выступила резко против. С тех пор Виктория рассматривала вторую жену отца как своего врага.

После консультаций с мужем Виктория решила отказаться от единовременной выплаты наследства и получить его «в свое время и в установленном законом порядке». Но уже в 1931 году она пишет отцу:

«Дорогой папа.
Я очень жалею, что не послушалась своего внутреннего голоса, который советовал мне сразу после возвращения во Францию написать тебе и попросить прощения за все, что произошло, что я не приняла твоего предложения. Сейчас я оказалась в очень тяжелой ситуации.
...Не знаю, как ты отнесешься к моему письму, но если ты готов все еще выплатить мне 50 000 крон, то я с радостью приму эти деньги...
Твоя Виктория».

Но 50 тысяч у Гамсуна в распоряжении больше не было: часть он потратил, а часть съела инфляция. Поэтому Виктории теперь полагалось 40 253 кроны, которые вскоре и были ей выплачены.

Однако отношения между отцом и дочерью были безнадежно испорчены и возобновились лишь через двенадцать лет.

Тем не менее эта история показывает, насколько хорошим и чувствующим ответственность за своих детей отцом был Гамсун, если даже после нанесенного Викторией оскорбления он по собственной воле счел необходимым обеспечить безбедное существование ее самой и ее семьи.

* * *

В 1929 году вся Норвегия праздновала семидесятипятилетие своего кумира.

Гамсун с ужасом ждал приближения своего дня рождения. Выглядел он по-прежнему прекрасно и внимательно следил за здоровьем. Мария Гамсун вспоминала:

«Кнут вел со старостью целенаправленную борьбу. Ему было 75 лет, так что предстоял, так сказать, ближний бой.

Он хотел написать еще одну книгу, одну-единственную, чего бы ему это ни стоило.

У него было отличное здоровье, если не считать глухоты. Но внешне ничего не было заметно, так как он категорически отказался носить предложенный ему слуховой аппарат. Он был статный и красивый, мужчина без малейшего изъяна. Любая атака на все эти достоинства мгновенно останавливалась. Даже крохотные поползновения мы успешно прекращали, всякий раз устраивая трехдневный постельный режим. Он всегда был необычайно неприхотлив в еде. Только все самое простое, естественное, то, с чем "мы с тобой родились", появлялось на нашем столе в обычные дни; никаких изысков и излишеств, только сельдь, рыба, мясо, каша, молочный суп. Не говоря уже о настоящем отварном картофеле.

Теперь перед моим изумленным взором представали принесенные им поваренные книги апостолов здорового образа жизни обоих полов, и мы должны были тереть на терке, резать, давить сок из трав, фруктов и овощей. А однажды он вдруг решил принять солнечные ванны на опушке леса; пролежав после этого положенные три дня, он больше никогда в жизни не загорал.

В день семидесятипятилетия к нему приехал фотограф, чтобы сделать снимки. А когда я сидела с готовой фотографией в руке и собиралась уже положить ее в конверт, чтобы послать в одну из стран, одной из его поклонниц, — он выхватил снимок и сказал: "Думаешь, кто-то купит мои книги, когда увидит, как я выгляжу! Я пошлю даме фотографию, где я в более молодом возрасте".

— Ты ухмыляешься! — воскликнул он.

— Я?

— Да, во всяком случае, ты дернула губами!

Но он вышел из этой борьбы победителем, без особого ущерба для себя».²

Накануне дня рождения Гамсун с Марией и Туре на своем семиместном «кадиллаке» отправились из Нёрхольма на юг Норвегии. Туре Гамсун с улыбкой вспоминал, что его отец не хотел ехать на собственной машине, потому что боялся журналистов, которые могли опознать авто по номерам, и даже собирался, как истинный любитель детективов, сбрить усы.

На несколько дней семья остановилась в гостинице в маленьком городке Флеккефьорде, где и переждала «опасный» день. Правда, журналистам все же удалось установить местонахождение юбиляра, но вот интервью от него никто из них так и не получил.

С юбилеем писателя поздравили практически все государственные и общественные организации Норвегии, в Нёрхольм пришли горы поздравительных телеграмм и писем от частных лиц, в том числе от Генриха Манна, Герхарда Гауптмана, Томаса Манна, Стефана Цвейга, Андре Жида и многих других знаменитостей со всего мира. Гамсуну было приятно внимание, но он с удовольствием отказался бы от него.

В связи с семидесятипятилетием писателю было предложено стать почетным членом многих организаций и обществ. Некоторые почести он согласился принять, некоторые — отверг. Так, он отказался от Серебряного креста Союза писателей Норвегии, за что его тут же обвинили в надменности.

* * *

Жизнь в Нёрхольме шла своим чередом. Хозяйственными работами в усадьбе руководили двое датчан, да и сам Гамсун всегда следил за любимым детищем.

В 1927 году Гамсун написал в Вальдрес своему старому другу Эрику Фрюденлюнду и спросил, не может ли он взять к себе на воспитание старшего сына Туре. Писатель считал, что Туре нуждается в «целительном воздухе Эурдала».

Туре Гамсун вспоминал: «Отец твердо верил в целебные свойства воздуха, солнца и пищи в Эурдале и в своего верного эурдальского друга. Там к нему самому когда-то вернулись силы, там он прожил свои самые светлые годы. То же самое можно сказать и про меня.

...В течение трех лет Эурдал был своего рода центром, где собиралась вся наша семья. После Рождества, уже в новом году, туда приехал мой брат и тоже начал учиться в местной школе, время от времени проведать нас приезжала и мать с сестрами».³

Нельзя сказать, чтобы Марии нравилось, что постепенно, быть может, и с лучшими намерениями, одного за другим Кнут отсылает из дома детей.

На склоне лет она с явным неодобрением писала:

«Так как мы редко видели обеих наших дочерей и были ограничены в передвижении, я изобретала немыслимые вещи. Я была столь находчивой ради них, а может, ради себя самой.

Обе они начали путешествовать в четырнадцатилетнем возрасте. Им надо было получить образование. Поэтому он забрал их из средней школы в Гримстаде и отправил сперва в Германию, затем во Францию.⁴

Тогда у меня было чувство, — сегодня не знаю, как оно конкретно проявлялось, — что они занимают слишком много его драгоценного времени, отрывают его от последних крупных романов, которые он писал в Нёрхольме. Он часто повторял, торопливо и лихорадочно: "Мое время не бесконечно, Мария!" А они были маленькими, очаровательными девочками, в которых уже проглядывала женщина, с чудесным характером и смышленым взглядом. Ему не нравилось, что я была целиком поглощена ими. Может, в нем снова вспыхнула ревность, как в первые годы нашей любви?

Я все время хотела оставаться для них мамой, после того как меня так рано лишили этой роли. Кнут часто выговаривал мне за это. Нельзя носиться со взрослыми детьми, эта привычка перейдет потом на внуков!

Но я внушала себе, что обе дочери иногда нуждаются в моем присутствии. На самом деле это было моей потребностью — быть вместе с ними».⁵

Отношения в семье потихоньку накалялись,⁶ но пока все еще более или менее нормально.

1930 год был неудачным для семьи Гамсунов. Сначала прооперировали отца семейства, а весной два месяца провела в постели Мария.

Летом же заболела любимая дочь Гамсуна Эллинор, которая своим упрямым и вспыльчивым характером, непредсказуемостью и чувствительностью очень походила на отца.

Находясь в Германии, Эллинор заболела анорексией, и Гамсун решил послать ее на лечение все в тот же Вальдрес к Эрику Фрюденлюнду.

Вскоре заболел менингитом Туре... После его выздоровления Кнут, Мария и их старший сын вместе со своим учителем Трюгве Тветросом в 1931 году отправились на Французскую Ривьеру.

* * *

Сначала они поехали на поезде через Швецию, Данию в Германию.

По воспоминаниям Туре, когда они приехали в Берлин, то оказались в центре внимания.

«Преданность немцев Гамсуну, — писал он, — выражалась весьма необузданно: цветы, письма, журналисты шли нескончаемым потоком. Три дня отец просидел в своем номере в "Централ-отеле", осаждаемый легкими пехотинцами прессы с камерами наготове. Мы с матерью по очереди спускались в вестибюль и объясняли им, что отец никогда не дает интервью... В конце концов осада была снята.

...Потом мы поехали на поезде на юг Германии.

...На Миланском вокзале мы пошли в ресторан. Отец сразу же, невозмутимо, как всегда, начал изучать всевозможные мелочи, на которые ни я, ни мать, и вообще ни один человек никогда не обращает внимания. Водрузив на нос очки, он принялся исправлять погнувшуюся вилку, проверил на глаз, не изогнут ли нож и края ложки. Но больше всего его интересовало, что же написано на столовых приборах...»⁷

То путешествие запомнилось Туре разными мелочами: например, на франко-итальянской границе Гамсун умудрился поссориться с французскими таможенниками. Все дело в том, что он вез с собой из Норвегии табак для трубки, а таможенник потребовал заплатить за две жестянки пошлину в двадцать франков. Гамсун так возмутился несправедливостью требования (ведь он провез банки с табаком через несколько границ), что на глазах чиновника попытался в бешенстве выкинуть их за окно. Таможенник оказался проворнее, выхватил злополучные жестянки из рук писателя и бросился за подмогой. Когда в купе вернулись трое таможенников, которые явно собирались арестовать строптивого пассажира, только дипломатические способности Туре помогли спасти ситуацию. Однако его отец остался недоволен и всё продолжал бурчать по дороге в Ниццу: «Посмел бы он меня арестовать!»

А в отеле в Ницце он решил сам нести свой чемодан в номер и страшно разозлился, увидев, что рассыльный уже сделал это. Во все время пребывания в отеле он не давал служащим чаевых, поскольку привык делать это, когда покидал гостиницу. За такую скаредность семью Гамсуна в отеле невзлюбили. Но, как известно, чем-чем, но жадностью писатель никогда не страдал, а потому громадные чаевые, оставленные в последний день, сделал отъезд Гамсунов из гостиницы похожим на выезд королевской семьи: служащие провожали их до машины с глубокими поклонами.

Словом, может, Гамсун и обладал не самым легким характером на свете, но скучно с ним никогда и никому не было.

Кнут и Мария еще какое-то время пробыли во Франции, а потом вернулись домой, а вот Туре с учителем остались там еще на два месяца.

* * *

По возвращении домой Гамсун занялся своими рутинными делами: как один из главных акционеров «Гюльдендаля» принимал участие в обсуждении планов издательства, продолжал следить за хозяйством в Нёрхольме и писал.

В 1933 году вышла последняя часть трилогии об Августе — «А жизнь идет».

«В 1933 году, согласно христианскому летоисчислению, Кнут выпустил Августа Бродягу идти над пропастью со стадом овец, — писала Мария Гамсун. — После Августа у нас воцарилась страшная пустота. Десять лет он и ему подобные населяли мир, в котором Кнут был творцом и хранителем, отцом и другом. Мне тоже не хватало этого героя, особенно потому, что последняя книга об Августе писалась по другую сторону тощей перегородки между моей комнатой и комнатой Кнута. Невозможно было не познакомиться с героями книги, коль скоро все совершалось так громко.

Всегда бывало так, что законченная книга становилась абсолютно законченной. Он никогда больше не отыскивал ее, не искал ту страницу, где, может быть, высказывались вещи, заслуживающие внимания. Он никогда больше не открывал ее.

Но случалось, что он просил об этом меня. Чтобы проверить, не использовал ли он раньше то или иное выражение. Мы, старики, говаривал он, склонны заново пересказывать одни и те же байки. Я ни разу не уличила его в этом.

...После каждой книги, как и теперь, после трилогии об Августе, самым важным было освободиться от нее. И тогда его другой мир — дом и семья — на протяжении многих лет делались для него спасением. В эти периоды он по-прежнему много читал — и книги, и газеты. Сам писал в газеты. Многие пытались поймать его на удочку, и иногда бывало, что он жадно заглатывал крючок. Его мнение никогда не было мнением большинства, нет, он чаще всего оставался одиноким. Особенное заключалось в том, что он, казалось, был доволен этим. Думаю, что его встревожила бы роль представителя большинства».

* * *

Весной 1934 года писатель отправляется во Францию навестить Эллинор и Арильда, а летние месяцы проводит в Лиллесанде и Кристиансанде.

В этом же году институт Гёте присудил ему свою премию, которую Гамсун принял, но полагающиеся 10 тысяч немецких марок передал в фонд помощи немецким рабочим.

В 1935 году он вновь приезжает во Францию и Германию, навещает детей и работает там над своим новым романом «Круг замкнулся».

Супруги в это время видятся всё реже и реже, хотя оба и живут в Нёрхольме, просто, когда один находился дома, другой старался из усадьбы уехать.

В своем комментарии к собранию писем Гамсуна, которые так и называются «Письма к Марии» и где последнее письмо датируется 1938 годом, Туре Гамсун пишет:

«Постепенно между письмами от него к ней наступали всё большие и большие паузы. Причиной было то, что он, уже очень пожилой человек, чрезвычайно редко выезжал из своего дома, и в таких поездках она почти всегда сопровождала его. Он уже больше не вынашивал планов новых книг. И ему больше не было нужды уединяться в убогой комнате вдали от дома, чтобы обрести покой».

Однако, если учесть, что в пятом томе переписки Гамсуна содержатся 60 писем, адресованных ей, а в томе шестом — их всего лишь 16, супруги же часто разлучались, то правда, скорее всего, заключается в том, что отношения между ними постепенно разлаживались.

«В доме не чувствовалось семейной атмосферы, — писала Сигрид Стрей, — и создавалось впечатление, что существовало некоторое противостояние, в котором Гамсун выступал против детей и их матери».

Она вспоминала: «Гамсун много говорил о детях и их воспитании, когда мы оставались вдвоем. Он и Мария никак не могли прийти к согласию. Детям была дана слишком большая воля... Я посоветовала ему отправить Арильда, который к тому времени уже закончил гимназию, учиться на ветеринара, поскольку Гамсун рассчитывал, что именно он унаследует Нёрхольм. Такую усадьбу надо содержать, а поэтому хорошо бы иметь дополнительный доход. Но Гамсуну моя идея не понравилась. У него самого не было образования, и я поняла, что, по его мнению, не обязательно оно и для детей.

...Фру Гамсун тоже говорила со мной о детях. Она считала, что Гамсун слишком уж перегибает палку в отношении контроля за ними».

В начале 1936 года Эллинор попадает в серьезную автомобильную катастрофу в Германии, и Мария бросается на помощь дочери, а Гамсун остается присматривать за усадьбой и продолжает работать над романом. Он очень переживает из-за любимой дочери, но, когда Мария просит его приехать в Берлин, в письме сварливо интересуется у нее, как, по ее мнению, он сможет работать в Берлине. Если Эллинор захочет, он, конечно, приедет, но только пусть она попросит его об этом сама...

* * *

В 1936 году выходит последний роман Гамсуна «Круг замкнулся». Это своеобразное подведение творческих итогов писателя. Действие в романе, как и во многих других его произведениях, разворачивается в маленьком городке в Южной Норвегии, а главным героем вновь становится бродяга и философ по имени Абель.

В письме к Харальду Григу Гамсун сообщал, что этот роман действительно замыкает круг его произведений, что «последнее звено соединилось с первым», то есть «Круг замкнулся» с «Голодом». Критики указывали, что кроме слов самого автора у нас есть еще и зашифрованное в названии подтверждение этого феномена: по-норвежски последний роман называется «Ringen sluttet», где слово «конец» — slut — читается как анаграмма названия первого романа Гамсуна «Голод» — «Sult».

«Он сказал, что эта книга станет последней, — вспоминала Мария Гамсун. — Я поверила ему, и теперь он хотел, как говорим мы, крестьяне, сесть за ужин. В деревне хорошо ужинать, когда вечереет, после такого долгого дня, после изнурительного труда.

Но он так и не сел за ужин. Напротив, он решил, что дело осталось незавершенным. Судьба Абеля не была дописана, действие должно происходить в Америке, и Абель со всем покончил, имея в шелковом чулке холодный револьвер.

Знакомые бумажки с записями начали вновь накапливаться на его столе в многочисленных кучках, на которых сверху лежали камни или какая-нибудь другая тяжесть.

Дети стали взрослыми и покинули отчий дом, все и вся стремились только к тому, чтобы его не беспокоить. У него было всё. Кроме одного, самого главного, — творческой силы. Конечно же он пробовал менять положение на этой самой дыбе, ездил куда-нибудь, как прежде. Все чаще он отправлялся в Осло, оставаясь там то на короткое время, а то и надолго. Там ведь жили сыновья: Туре рисовал, а Арильд пробовал себя как журналист, и он следил за ними восторженным, но критическим взором.

Дочери, одной из которых не было еще и двадцати, тоже подолгу жили в этом городе, который Кнут научил меня опасаться — и ненавидеть. Сесилия училась в школе живописи. "Все не так! Не Вы должны писать красками, а Вас нужно писать!" — воскликнул восхищенный ею молодой коллега. Эллинор, к большому нашему беспокойству, была больна. Никто не мог понять причину ее болезни. Никто не понял этого и до сих пор.

Все они жили очень скромно, я же, напротив, тратила деньги в Нёрхольме на содержание усадьбы.

Несколько лет я жила очень одиноко. Но в этом не было ничего непривычного. Непривычно было то, что Кнут находился в Осло».⁸

* * *

В Осло Гамсун уехал не просто так: сначала в июне 1936 года, а затем год спустя супруги серьезно поссорились. Причиной первого скандала послужило обвинение женой мужа в неверности, а причиной второго — дневник Марии, единственный ее друг, которому она на протяжении всех лет брака поверяла свои тайны и печали.

Гамсун нашел его и прочитал. Как это случилось, не так уж важно, главное, что писатель в конце жизни вдруг узнал, что его жена не просто была недовольна жизнью, а с трудом выносила ее и все время жалела об упущенных в молодости возможностях.

Марии действительно жилось нелегко: она часто оставалась одна, делала только то, что хотел муж (во всяком случае, ему казалось, что она ему подчиняется целиком и полностью). Даже обещание сходить с ней и детьми в кино чаще всего так и оставалось обещанием.

Еще в 1928 году она писала другу: «Я могу сказать Вам, что у Гамсуна нет ни одного друга, он терпеть не может писать письма друзьям, все люди ему совершенно безразличны. Может, это и покажется Вам ложью, но Гамсун именно таков... Его работа — его единственный друг, его единственная любовь. Ни на кого больше он не обращает внимания».

Письмо это, совершенно очевидно, написано обиженной женщиной (мы знаем, как ценил Гамсун старых друзей и как много жертвовал денег на благие нужды), но в любой претензии, предъявляемой супругами друг другу, есть доля правды.

Гамсун действительно передал в руки Марии большую часть своей переписки и даже попросил ее научиться копировать его подпись. Во время войны эта доверчивость сыграла с ним плохую шутку...

Марию обижало невнимание к ней мужа и нежелание читать ее книги. С 1921 года Мария писала произведения для детей, которые пользовались просто бешеным успехом в Норвегии. Однако многие, в том числе, по мнению фру Гамсун, и Харальд Григ, полагали, что книги писал за нее муж. Большего оскорбления для творческого человека и представить нельзя.

Перед войной озлобленность Марии приняла болезненные формы. Психиатры считают ревность формой психического заболевания, и у нас есть основания подозревать, что фру Гамсун в этом отношении была не совсем здорова. Во всяком случае, даже в конце жизни она продолжала утверждать, что у ее 78-летнего мужа были молодые любовницы.

Несмотря на хорошую физическую форму Гамсуна, нет никаких оснований подозревать его в неверности жене — прежде всего потому, что этот человек никогда не шел на компромисс с собой и единственную измену первой жене вспоминал с омерзением.

После скандала с дневником на какое-то время супруги расстались, и фру Гамсун начала писать мужу анонимные письма, в которых упрекала его в изменах с актрисами и трате безумных денег на любовниц. Она даже припомнила некую датчанку. Остановить поток льющейся на старого человека грязи смогла адвокат Сигрид Стрей, причем в своей книге воспоминаний она пишет об этом очень тактично и не называет никаких имен.

Гамсун же, как только предоставлялась возможность, уезжал из дома путешествовать и часто даже не говорил заранее Марии о поездке. Сопровождал его Туре, ставший к тому времени художником. Так, они несколько раз ездили в Германию и Францию, а в 1938 году несколько месяцев провели в Италии и Югославии.

В это время зашла речь даже о разводе, причем разрыва отношений желали обе стороны. Но хотели ли они его по-настоящему?

Перед войной супруги помирились. Но легче им от этого не стало. Постоянные ссоры и скандалы происходили на глазах детей. Мария грозилась покончить жизнь самоубийством, а затем предприняла попытку «утихомирить» мужа: она подговорила Сесилию растолочь ее таблетки для похудения, добавить их в тесто для хлеба и предложить отцу. Серьезного вреда здоровью Гамсуна этот хлеб не нанес, но на несколько дней уложил его в постель.

Нет никакого смысла оправдывать или обвинять Марию Гамсун. Ей было тяжело с мужем и обидно, что ради него она пожертвовала всем, а он ради нее — практически ничем. Но не вызывает сомнений, что они оба, несмотря на взаимные обиды и наносимые оскорбления, по-настоящему любили друг друга.

Такая любовь-ненависть описана Гамсуном во многих его романах. Очевидно, именно так и только так он и мог любить, вот только в жизни любовь-ненависть привела его и Марию к суду и тюрьме, поскольку, если Гамсун просто сочувствовал германским националистическим идеям, то фру Гамсун стала ярым приверженцем нацизма и талантливым его пропагандистом...

Примечания

1. Другой вариант названия на русском языке — «А жизнь продолжается».

2. Пер. с норв. Т. Чесноковой.

3. Пер. с норв. Л. Горлиной и О. Вронской.

4. Четырнадцатилетнюю Эллинор Гамсун отослал на воспитание в монастырь в Германию, потому что считал необходимым для девочки хорошее и «приличное» образование. Вскоре туда же отправилась и Сесилия. На каникулы девочки приезжали к семье в Вальдрес.

5. Пер. с норв. Т. Чесноковой.

6. В 1930 году Гамсун пишет сестре своей первой жены, с которой всегда поддерживал тесный контакт, и просит ее передать Бергльот, чтобы она «хоть изредка писала мне».

7. Пер. с норв. Л. Горлиной и О. Вронской.

8. Пер. с норв. Т. Чесноковой.