Глава седьмая. Революция на Парнасе

Со своими лекциями по литературе Гамсун проехал по всей Норвегии. Он имел такой оглушительный успех, что в некоторых городах даже пришлось отменять другие «увеселения» — например, в театре в Ставангере были отменены все спектакли в те дни, когда в городе выступал Гамсун.

У писателя было в это время две цели: совершить революцию на Парнасе, «расчистить» дорогу молодым писателям-психологам, свергнув старые авторитеты, и заработать денег, которых по-прежнему катастрофически не хватало.

Гамсун хочет писать, чтение лекций отрывает его от «Мистерий», и на несколько летних месяцев 1891 года он решает сделать паузу и приезжает поработать в «тихий уголок» Сарпсборг.

Гамсун писал, что «Мистерии» были созданы им в то время, когда он «был влюблен, был беден». В это время он пережил две любовные неудачи.

Первым увлечением была некая Каролина, работавшая горничной в отеле. Жители Сарпсборга реагировали на любовь Гамсуна так же, как и жители «маленького приморского городка» — на любовь Нагеля.

Другим увлечением писателя была в это время Лулли Льюис, которую писатель встретил в Кристиансанне у своих друзей Ханса и Каллы Неерос.¹ Лулли Льюис, по мнению многих исследователей творчества Гамсуна, стала прообразом Дагни Хьелланн. Однако отношения писателя и фрекен Льюис зашли в тупик, и Гамсун, разорвав помолвку, уехал из городка и постарался забыть о неудаче.

Он был очень удивлен, когда в 1935 году его адвокат, фру Сигрид Стрей, старая подруга Лулли, сообщила ему, что фрекен Льюис так и не вышла замуж, а свой разрыв с ним рассматривала как «величайшую трагедию жизни». Гамсун отвечал фру Стрей, что и предположить никогда не мог, что Лулли любит его.

Надо сказать, что Гамсун был необыкновенно красив и обаятелен, а уж тем более в молодые годы. На его выступления женщины ходили не столько послушать лекции, сколько посмотреть на лектора. Даже Арне Гарборг в своих воспоминаниях о турне Гамсуна не мог не отметить, как красив и, выражаясь современным языком, сексуален был автор «Голода». В письме к своей знакомой из Бергена Гарборг спрашивал в шутку, сколько дам завоевал Гамсун, а она отвечала ему: «Бог мой, он завоевал всех женщин Бергена. Они все пали к его ногам».

* * *

Осенью 1891 года Гамсун приезжает, наконец, в Кристианию, где читает три свои знаменитые лекции — «Норвежская литература», «Психологическая литература» и «Модная литература», в которых сформулированы основные принципы программы писателя, реализованные в его произведениях 1890-х годов.

Главным недостатком современной литературы, по мнению Гамсуна, является то, что она не удовлетворяет требованиям изображения психологической глубины. Признавая заслуги своих предшественников, представителей реалистической школы, «четверки великих» — Хенрика Ибсена, Бьёрнстьерне Бьёрнсона, Александра Хьелланна и Юнаса Ли, — он тем не менее считает, что они уже не могут служить примером для молодых норвежских писателей. Гамсун твердо убежден, что современный художник в первую очередь должен быть проникновенным психологом.

Сам того не зная, он следует за Зигмундом Фрейдом,² призывая понять происходящие в душе человека процессы, динамику его души, влечения, подавленные желания и представления, душевные конфликты — бессознательную духовную жизнь, которая должна быть главным объектом писателя.

Для литературы нового типа не годились тона и полутона реализма. Здесь были нужны новые средства: автор должен был описывать не только свет человеческого разума, но и тьму его подсознания.

Кроме того, когда иррациональное — антипод рационального — оказывается в центре внимания автора, из художественного произведения исключаются всякая тенденциозность и возможность моральной оценки. Искусство, по мнению Гамсуна, призвано быть «благородным», изображать «аристократов духа», утонченные, избранные натуры, к которым он причисляет и себя в силу своей особой нервной организации и художественного таланта.

Ниспровергающий пафос Гамсуна уравновешивался его высокой оценкой норвежской литературы в целом, «которая по праву пользуется известностью во всем мире». Однако эта литература годна лишь для «крестьянского населения» с его «мещанскими устремлениями». Поэтому «четверка великих» и пишет на потребу дня о «банкротстве фирм и мошенничестве, о судьбах влюбленной парочки и узкоколейки, о внутренних делах паствы прихода Святого Петра... об американских врачах-гинекологах и ошибках в норвежском переводе Библии».

Гамсун утверждает право писателя на изображение противоречивых, непоследовательных, «современных людей», переживающих кризисы и крушение надежд от колыбели до могилы, находящихся в нервном возбуждении, в душевной дисгармонии, в смутной, неопределенной тоске. Писатель имеет право писать обо всем субъективно. Новый герой и новый писатель-психолог должны, по мнению Гамсуна, обновить литературу, расширить рамки психологизма прежней, реалистической литературы, исследовавшей типические характеры в типических обстоятельствах в соответствии с наукой.

Лекции Гамсуна, по его приезде в столицу, вызвали такое внимание публики, что на них пришли многие известные деятели культуры: Эдвард и Нина Григ,³ Фритьоф Нансен и даже Хенрик Ибсен, на которого (из норвежских писателей) молодой коллега нападал больше всего.

О предстоящих чтениях ходило много слухов. Говорили о словесной казни великих писателей, о надвигающемся скандале, поэтому нет ничего удивительного, что послушать Гамсуна собралось столько народа.

Скандал действительно грянул: молодой революционер камня на камне не оставил от классиков реалистической литературы.

Особую «пикантность» происходящему придавало присутствие на лекциях Ибсена, который был единственным из «четверки», пришедшим на выступление Гамсуна.

У нас есть воспоминания свидетелей и участников той знаменательной встречи. Особенно интересны воспоминания Хильдур Андерсен, последней музы Ибсена, талантливой пианистки.

Она вспоминала, как 7 октября вместе с Ибсеном сидела в первом ряду среди публики на первой в Кристиании лекции молодого Кнута Гамсуна. Гамсун был явно встревожен, обнаружив, что Ибсен принял приглашение и пришел на его лекцию. А пронзительный взгляд Ибсена, «неприкосновенной святыни» норвежской литературы, еще более усилил остроту нападок автора и одновременно увеличил его нервозность.

По словам Хильдур, Ибсен сказал ей через несколько дней: «Надеюсь, ты помнишь, что сегодня вечером мы идем на вторую лекцию господина Гамсуна?»

«Не хочешь ли ты сказать, — удивилась она, — что собираешься вновь отправиться слушать этого бесстыжего молодого господина?»

На что Ибсен ответил: «Должен же я поучиться, как мне следует писать свои вещи».

Своими лекциями, как мы уже говорили, Гамсун во что бы то ни стало пытался устранить старую литературу и заменить ее новой. А потому «четверку великих» надо было просто смести в сторону, убрать ее прочь с дороги!

Тем не менее литературоведы неоднократно с удивлением писали, насколько слеп был лектор в своем отрицании Ибсена, как не смог он разглядеть, что великий драматург уже давно встал на тот путь, за который ратовал сам Гамсун.

Самое интересное, что разглядеть своего преемника смог как раз Ибсен, который, справедливости ради стоит отметить, обладал не менее сложным и «упертым характером», чем Гамсун.

Зимой того же (1891/1892) года Ибсен начинает работу над пьесой, которая безоговорочно признана автобиографической, — «Строитель Сольнес». Сам автор и не отрицал, что строитель — он сам.

Совесть строителя нечиста: в прошлом он не был неподкупным и часто предавал собственные же принципы, да и перед будущим он в долгу, ибо часто давал надежды молодым и так же часто их не оправдывал.⁴

Суть «Строителя Сольнеса» — ответственность таланта. Поэтому главному герою противостоит еще один персонаж — молодой художник Брунвик, новый строитель, которому не дает пробиться Сольнес, но которого он оценивает по достоинству как талантливого человека. В образе Брунвика нетрудно узнать молодого Кнута Гамсуна.

Так что Ибсен прекрасно знал цену Гамсуну и понимал, что тот просто вынужден был выступить со своими революционными чтениями, чтобы расчистить себе дорогу.⁵ Однако речи молодого коллеги его тем не менее сильно ранили.

Герман Банг⁶ вспоминал, что как-то Ибсен присутствовал и на его лекции о «Гедде Габлер», в которой было указано на ряд неточностей в пьесе.

«Когда на следующий день, — пишет Банг, — я встретил Мастера на улице, он остановил меня и с какой-то мягкой иронией сказал:

— Вы были, по крайней мере, добры ко мне. (Он намекал на лекции Кнута Гамсуна, который скальпировал всю норвежскую литературу и предъявил публике отрезанную голову Хенрика Ибсена на золотом блюде своего красноречия.)».⁷

Надо сказать, что к критике весьма восприимчив был и сам Гамсун. Когда его три лекции, прочтенные в столице, вызвали резкое неприятие и многие журналисты разразились гневными статьями по поводу дерзости молодого писателя, Гамсун был очень уязвлен. Особенно же его задела резкая рецензия в «Верденс ганг», написанная редактором Томмесеном, которого он ценил и которого не смог простить: исследователи полагают, что именно Томмесен стал прототипом главного героя в созданном через несколько лет романе «Редактор Люнге».

Несмотря на нападки прессы, Гамсун продолжает турне с лекциями по Норвегии, а когда выдается время, работает над «Мистериями». По его замыслу, это должен быть роман, «подобного которому еще не было». Он хотел продолжить начатую в Кристиании революцию на Парнасе и совершить переворот в национальной литературе. «Я обязан написать этот роман хотя бы для четверки доморощенных пророков, — пишет он Скраму. — Меня переполняет материал, и я чувствую себя сильным, как лев».

«Мистерии» выходят в Копенгагене осенью 1892 года.

* * *

В «Мистериях», как и в «Голоде», писатель ставил перед собой задачу «исследовать иррациональную душевную жизнь современного человека». Поэтому нет ничего удивительного в том, что сын Гамсуна, Туре, назвал этот роман «самой странной, самой страстной и самой живописной из всех книг Гамсуна — неповторимым калейдоскопом необъяснимых сплетений, загадочным тропическим лесом».

Художественная архитектоника «Мистерий», самый принцип изображения жизненной ситуации, положенный в основу повествования, был отмечен новизной и оригинальностью.

Вся поэтика романа, система отношений его героев зиждутся на недосказанности, недоговоренности. Гамсун набрасывает на все происходящее покров тайны. Действие в его романе — драматичное, напряженное, строящееся на крайне острых психологических конфликтах и столкновениях — затянуто пеленой загадочности, неразгаданности. Истинные первопричины поступков действующих лиц, и в особенности главного героя романа Нагеля (он же Симонсен), скрыты под поверхностью событий.

Юхан Нильсен Нагель — главный герой книги, он же сам автор.

«С момента выхода "Мистерий", — пишет Туре Гамсун, — и до сих пор идут споры о личности Нагеля. Идентифицировал ли себя Гамсун с тем, что Карл Нэруп называл в своей рецензии "карикатурой на гения, чужаком на Земле, идеей фикс Господа Бога"?

...Книгу можно толковать по-разному. Не считая героя "Голода", от имени которого ведется рассказ, в "Мистериях" Гамсун в первый и последний раз создал образ, во многом идентичный самому себе. Программа обязывала».⁸ И далее: «С гордой аристократической неподатливостью, с нежным состраданием к отдельному человеку, с рабским унижением — он и есть Гамсун».

«Личность Нагеля расщеплена и полна противоречий, — пишет сам Гамсун о своем герое, — разочаровавшись в любви, выбитый из колеи пустотой будничного существования, он сходит с ума, теряет интерес к жизни и гибнет, бросившись в море».

Сюжет романа намеренно упрощен, ибо только так писатель мог создать «место» для подтекста. Подтекст — это основное слово для понимания самого феномена жизни и непостижимости ее загадки. Все в людской судьбе, все ее мистерии и неожиданные повороты — это проявления воли и желаний «таинственного зова жизни, и с этим уж ничего не поделаешь».

Дело происходит в небольшом городке, в который приезжает шарлатан Нагель, никому не известный и странный человек.

В романе «Женщины у колодца» (1920) Гамсун напишет: «В больших городах существует мнение, будто у жителей городков почти не бывает крупных событий: это ложный и обидный взгляд, ведь там бывают банкротства, мошенничества, убийства и скандалы совершенно такие же, как в большом свете».

Такие же удивительные события происходят и в маленьком городке «Мистерий», поскольку законы жизни одинаковы для всех.

Жизнь людей в романе как бы двоится, делясь на видимый слой, поверхностный и неистинный, и скрытый, таинственный и подлинный. Существует обычная, привычная жизнь, в которой все жители городка знакомы друг с другом, все друг другу примелькались и даже надоели. И существует жизнь, скрытая от людских глаз.

Но вот среди обывателей появляется бродяга Нагель, смущающий их своими разговорами и поступками. Он становится настоящим благодетелем для нищего и убогого Минутки, презираемого всеми горожанами, и бедной седой Марты, у которой хочет купить кресло, не имеющее никакой ценности. Внутреннее чутье Нагеля позволяет ему разгадать их тайны (Минутка некогда разбил сердце юной Марты и сломал ее жизнь), а заодно и проникнуть в сокровенную жизнь сонного городка: разглядеть тайные драмы и разбитые мечты, скрытые переживания и кипящие страсти, которые иногда выплескиваются наружу.

Собственно, Нагель ничего не знает точно, он обо всем догадывается, делает свои выводы на основе наблюдений, предположений, недомолвок, но догадки его наверняка правильные.

Самая же большая тайна, мистерия жизни, разгадать которую не по силам даже гению, — это таинство любви.

Этой силе человеку нет возможности сопротивляться, она захлестывает его, увлекает за собой — и часто губит, как это случается с бедным семинаристом Карлсеном. Он мучается от безответной любви к Дагни Хьеллан и кончает жизнь самоубийством, перерезав вены на руках.

Нагель издевается над его предсмертной запиской с цитатой из Виктора Гюго, но и самому ему не удается избежать любви к Дагни и не удается найти сил бороться с ней.

О герое романа мы ничего не знаем: Гамсун намеренно ничего не сообщает о нем читателю, ограничиваясь лишь скупыми намеками, из которых следует, что Нагель — представитель столичной богемы, ни во что не верящий, прожженный циник и скептик. Любовь к Дагни возродила в Нагеле надежду на счастливое будущее и возможность обретения внутренней гармонии, покоя в душе и, в конечном итоге, смысла собственного существования. Однако сил бороться за свою мечту у него не хватает — и он погибает, кончает жизнь самоубийством, проклиная свою неудавшуюся жизнь...

Мы уже говорили, что Гамсун замышлял «Мистерии» как продолжение полемики с реалистической литературой. И это действительно так. В романе повторяются многие из положений, выдвинутых в лекциях. Кроме того, в поле критики Гамсуна попадают все те же писатели-реалисты.

Для русского же читателя роман интересен еще и тем, что особое внимание Гамсун уделяет Толстому, который является одной из его главных мишеней.

Тема эта впервые затрагивается в разговоре Нагеля с фрекен Хьеллан (в восьмой главе), которая спрашивает: «Что вы думаете о Толстом?» — «Мне он не нравится, — отвечает Нагель, — хотя мне нравятся "Анна Каренина" и "Война и мир"». На том разговор и кончается, но Толстой вновь становится предметом беседы, теперь уже главной темой, на мальчишнике Нагеля. Основная суть высказываний о главном герое: «Он великий писатель, но как философ он дурак...»

Подобное же мнение, правда, в совершенно другой форме, Гамсун выскажет в книге путевых очерков о путешествии на Кавказ «В сказочном царстве»:

«"Война и мир" и "Анна Каренина" — лучших произведений в этом жанре никто не написал.

...Что мне, насколько я понимаю, не нравится, это — попытки великого писателя стать философом. Это превращает его творчество в позу.

...Философия Толстого является смесью старых банальностей и его собственных, удивительно несовершенных затей».

Сам Гамсун никогда философией не занимался, он всегда хотел наблюдать за мистериями духа и жизни и, столкнувшись с ними, замирал как перед величайшей загадкой.

Все исследователи творчества Гамсуна в один голос говорят, что в «Мистериях» заметно влияние Достоевского.

«Отец читал "Преступление и наказание" Достоевского, — пишет Туре Гамсун, — и до "Мистерий", и во время работы над книгой. Он признавал, что Достоевский — писатель, у которого он научился многому, гораздо большему, нежели у других литераторов. Достоевский для него — великан, колосс, обладающий поэтическим гением, способный раскрыть красоту души человека, его отзывчивость и способность к самопожертвованию. Но, оставшийся в одиночестве, Нагель не склонится перед горькими слезами Сонечки. Ему нечего сказать людям. Ему проще ответить за содеянное — и погибнуть. Быть может, за совершенное некогда убийство? То нам не ведомо, это приходит к нему в ночных кошмарах. Самоубийство — выход для Нагеля, конец его мучениям.

Тридцать лет спустя Гамсун вернется к причинам, толкающим человека на великий грех самоубийства. Тогда он напишет роман "Последняя глава". Но там, правда, все закончится совсем по-другому».

«Ранние романы Гамсуна "Голод", "Мистерии" и "Пан" ввели в литературу "современного человека" — исключительного героя в исключительных обстоятельствах, голодного, бездомного, одинокого, но жадного до жизни и мечтательного, — пишет скандинавист Г. Шатков. — Этот герой молод, восприимчив к красоте мира, непредсказуем в своем поведении; он мечтает писать великие книги в столице, или, как Нагель, влиять на умы людей в маленьком норвежском городке, или, как Глан, слиться с природой в лесной чаще. Он чувствует в себе силы для этого, но реализовать свои мечты не может и потому пропадает в безвестности или погибает. Ранние романы Гамсуна — это книги, воспевающие расточительную щедрость чувств и беспечную молодую любовь; они проникнуты благодарностью за миг человеческой жизни, когда "алая кровь горит огнем нерастраченных сил". Но, вместе с тем, эти романы трагичны и свидетельствуют о тревоге автора за будущее его героев. Свое жизнелюбие и свою тревогу Гамсун передал с щемящей художественной силой, в изумительном языковом и композиционном стиле лирической прозы».

* * *

Гамсун в качестве одного из своих литературных кумиров называл Достоевского.

Как и Достоевский, Гамсун считал, что литература должна уделять как можно больше внимания душевному состоянию человека, «тайным движениям, которые незаметно происходят в дальних уголках души, необъяснимому хаосу ощущений, тончайшей жизни фантазий», то есть бессознательной духовной жизни.

Лев Толстой — в противоположность Достоевскому — «не устраивает» Гамсуна прежде всего потому, что не исследует, по мнению великого норвежца, духовной жизни человека, но пускается в философствования и учит жизни. В 1870 — 1880-х годах, пишет Гамсун, «появились произведения, которые были не столько продуктом вымысла, сколько прилежания и рассудочности. Можно было писать о чем угодно из жизни простых людей, следовало только быть "верным действительности", благодаря этому в разных странах появилось много крупных писателей... Они стали вождями, они все знали и всему учили».

К таким вождям Гамсун относит и Льва Толстого, которому отказывает в праве «быть мыслителем и учителем жизни», ибо философия Толстого — это «смесь старых банальностей и далеких от совершенства собственных откровений».

К 1892 году писатель прочитал все произведения Достоевского, переведенные на норвежский язык. Над кроватью Гамсуна, в которой он и умер, висел портрет великого русского писателя.

Этот портрет был прислан Гамсуну одной из многочисленных поклонниц. Сын Гамсуна вспоминал:

«Книги Гамсуна издавались огромными тиражами в России, где у него было много восторженных почитателей. Ему писали офицеры и студенты с просьбой прислать автограф, русские княгини с литературными амбициями присылали ему украшенные короной любовные письма на английском, немецком и русском языках. Станиславский и Немирович-Данченко ставили его пьесы, и они шли с огромным успехом. Письма из Московского Художественного театра были увенчаны чеховской чайкой — они прилетали словно вестники победы».

Гамсун пишет Марии: «Вчера одна русская дама, которая просит у меня автограф и фотографию, прислала мне большую литографию с портрета Достоевского. Как интересно! Ведь Достоевский — единственный писатель, у которого я чему-то научился, он — самый великий из всех русских гигантов. Я вставлю этот портрет в рамку, и я пошлю этой даме красивый — а, может, лучше сказать, необыкновенно красивый или очень тонкий? — портрет господина Гамсуна, даже если ты рассердишься!»

После прочтения «Униженных и оскорбленных» Гамсун писал: «Книга убила меня, я был вынужден пойти и прогуляться, но так и не смог унять дрожи, сотрясавшей все тело».

Насколько хорошо Гамсун знал творчество Достоевского, стало очень важно в 1892 году, когда ему будет предъявлено обвинение в плагиате.

В новелле «Азарт», написанной в 1889 году, были найдены элементы сходства с «Игроком» Достоевского. «Игрок» впервые вышел на норвежском языке в 1889 году, и Гамсун, сразу же заметив сходство, попытался вернуть рукопись своей новеллы из редакции норвежской газеты «Верденс Ганг». Однако было слишком поздно, и в 1892 году разразился скандал. Позднее «Азарт» был переработан и под названием «Отец и сын» включен в сборник рассказов 1903 года.

В деле плагиата слово лучше предоставить самому Гамсуну, который, это стоит подчеркнуть, никогда не лукавил и свое честное имя ценил очень высоко.

В июне 1892 года он пишет свой немецкой переводчице:

«Дорогая сударыня!
Я только что получил статью из "Фрайе Бюхе",⁹ в которой меня обвиняют в плагиате. Мне советуют на нее ответить. С чего бы? Я никогда не отвечаю на подобные нападки.
Но именно Вам я хотел бы дать пояснения по этому вопросу.
Я не читал "Игрока" Достоевского, когда работал над своим "Азартом", да и давно это было. Уверяю вас, что если бы я прочитал это произведение, то уж точно написал бы свой рассказ по-другому — из одного только чувства самосохранения. Черновик к "Азарту" был сделан мной очень давно — еще в Америке.
...Я прочитал роман Достоевского после того, как закончил работу над "Азартом". Но, быть может, я слышал от кого-то рассказ о нем или читал рецензии? Такой возможности я не исключаю, да и доказать ничего не могу...
Если порыться в моих набросках, то, верно, сыщется материал на целый большой роман — в частности, мои собственные переживания от азартных игр, — так что мне есть чем объяснить сходство между нашими с Достоевским произведениями об игре. Но все мои оправдания будут бессмысленны.
Я прошу Вас ни при каких обстоятельствах и условиях не публиковать мое письмо. Мне претит оправдываться.
...И под конец хочу Вас спросить: быть может, вы знаете, как называется тот роман Достоевского, где появляется мой слуга из "Азарта"? Не знаю, переведен ли он на норвежский. Я не намерен более говорить о влиянии на меня Достоевского; за последние несколько лет я прочел, пожалуй, практически все его переведенные на норвежский произведения. Он чувствует так же, как я, — мне это совершенно очевидно, — и пишет так же, как я, только намного тоньше, выпуклее и богаче, ибо он — гений. Но мне тем не менее представляется странным, что кто-то может утверждать, что я мог чему-то у него научиться еще до того, как мне стало известно, кто он такой».

Позиция Гамсуна совершенно ясна. Она не менялась со временем, поскольку сам писатель был абсолютно уверен в собственной правоте, но тем не менее досадное недоразумение омрачало ему жизнь.

В 1893 году он пишет своему ярому противнику, редактору «Моргенбладет» Вогту:

«Я прочитал Вашу последнюю рецензию на мою книгу, в которой Вы вновь возвращаетесь к истории о моем якобы плагиате. Поэтому я считаю своим долгом ответить Вам исключительно в частном порядке. И я не хочу, чтобы хоть одно слово из этого моего письма было опубликовано.
...Неужели Вы действительно считаете, что я настолько туп — не говоря уже об отсутствии у меня элементарной порядочности, чтобы стать плагиатором? Я прочитал "Игрока" Достоевского через полгода после окончания работы над "Азартом", а в тот момент мой рассказ уже давно был в редакции "Верденс Ганг". На следующее же утро после того, как я прочитал "Игрока", я немедленно отправился в редакцию и попросил дать мне возможность переработать рукопись, но "Азарт" уже был в наборе.
...Если бы это действительно был плагиат, неужели Вы считаете, что я настолько туп — не говоря уже об отсутствии у меня элементарной порядочности, чтобы дать согласие на перевод этой вещи на английский и немецкий?
У меня есть материал для целого романа об игре — собственные мои впечатления, и, собственно, именно страсть объясняет сходство между самыми разными произведениями об игре... Больше об этом мне и говорить не хочется».

Гамсун был слишком горд, чтобы оправдываться, а быть может, считал, что своими объяснениями только подольет масла в огонь. Кроме того, он считал, что развязанная в немецкой прессе дискуссия о плагиате была «срежиссирована» норвежскими писателями, живущими в Германии и обиженными выступлениями против них Гамсуна.

Первым «подозреваемым» стал Арне Гарборг, выпустивший в 1890 году роман «Усталые люди». В критических отзывах на «Мистерии» журналисты часто сравнивали «Усталых людей» с этой новой книгой Гамсуна — и, естественно, не в пользу последней. Гарборга даже называли «альтернативой» Гамсуну. Был ли Гарборг замешан в «немецкое дело», сказать трудно, но Гамсун считал, что без него не обошлось, потому что, помимо обвинения в плагиате у Достоевского, в статье был еще и прозрачный намек на плагиат у Гарборга (из его романа «Студенты-крестьяне»).

Так или иначе, но история получилась неприятная. Можно предположить, что только сильный характер Гамсуна и уверенность в своей правоте помогли ему «пережить» ее и продолжать работать.

Следующим романом стал «Редактор Люнге» — ответ уже не «четверке великих», а злобным критикам и критиканам.

* * *

Как всегда, работать в больших городах, где у него находилось много друзей и знакомых и слишком велик был соблазн развлечений, Гамсун не мог, а потому уехал заканчивать роман на датский остров Самсё.

Вскоре были написаны два памфлетно-критических романа — «Редактор Люнге» (1892) и «Новые всходы» (в оригинале — «Новая земля», «Ny Jord») (1893), — имеющие, как считают многие исследователи творчества Гамсуна, ныне чисто историко-литературное значение.

В «Редакторе Люнге» Гамсун дорассказал историю Дагни Хьеллан, вышедшей замуж за морского офицера и ставшей светской дамой, но по-прежнему помнившей о Нагеле.

В этом романе Гамсун очень зло, как истинный сатирик, нарисовал образ беспринципного газетного дельца, который считал возможным диктовать народу, как ему развиваться дальше.

Роман по праву называют приговором буржуазному либерализму. С другой стороны, в нем впервые были «озвучены» взгляды Гамсуна на вопрос о независимости Норвегии и ликвидации навязанной ей в 1814 году Швецией унии, расторгнутой лишь в 1905 году.

Интересно, что среди руководителей радикальных движений Европы наряду с именем Гамбетты писатель называл и имя Александра Ульянова.

«Новые всходы» были не менее сатиричны — но мишенью писателя стала уже художественная богема и — шире — художественная интеллигенция. Можно сказать, что «Новые всходы» тоже являлись своеобразным продолжением «Мистерий», потому что в этом романе описывалась среда, из которой вышел Нагель. Писатель иронизировал над большими и малыми божками этой среды, гениями на час, истекающими завистью друг к другу, и это было несомненной необходимостью защититься и успокоить уязвленное самолюбие.

Если богема с ее пороками, мелочностью и завистью вызывала у Гамсуна резко отрицательные чувства, то, основываясь на собственном опыте, он вывел в романе «сладкие» образы меценатов-торговцев.

Работа над произведениями продвигалась тяжело — писателя мучили плохое здоровье и отсутствие денег. Ему вновь пришлось читать лекции — и в Дании, и в Швеции.

Но когда вышел «Редактор Люнге», ситуация изменилась. Книга разошлась почти мгновенно, и практически тут же был напечатан второй тираж.

Критика на роман, как всегда, была разной. Нильс Кьяр¹⁰ написал в «Дагбладет»: «Эта книга — настоящий подвиг в золотой век навозных ядовитых мух. У того, кто нападает, есть силы выдержать натиск. Ему хватит мужества и стойкости отражать удары. Давайте же низко поклонимся ему, если повстречаем на улице».

В «Верденс Ганг» рецензию написал Гарборг, сквозь зубы процедивший несколько добрых слов в адрес Гамсуна, но в целом полностью разгромивший книгу.¹¹

Как бы то ни было, но у Гамсуна теперь появились деньги, а желание путешествовать никогда его не покидало. И вместе со своим другом, датским драматургом Свеном Ланге, он уезжает в Париж.

Примечания

1. Гамсун жил в Кристиансанне с января по май 1892 года.

2. Зигмунд Фрейд (1856—1939) — австрийский врач-психиатр и психолог, основатель психоанализа, автор теории психосексуального развития индивида, в формировании характера патологий которого главное место отводил переживаниям детства. От разработанного совместно с Й. Брейером «катартичного» метода (отреагирование с помощью гипноза забытых психических драм) перешел к методу свободных ассоциаций как основе психоаналитической терапии. Универсализация психопатологического опыта привела Фрейда к психологизации человеческого общества и культуры (искусства, религии, литературы).

3. Эдвард Григ (1843—1907) — норвежский композитор, пианист, дирижер. Крупнейший представитель национальной школы, активно использовавший в своих произведениях мотивы норвежского музыкального фольклора. Его жена Нина была известной пианисткой.

4. Это во многом и грехи самого Ибсена. Так, во время двух процессов в Норвегии против литераторов (один из процессов был затеян буржуазными кругами против романа Ханса Йегера, другой — против романа о молодой проститутке «Альбертина» художника и писателя Кристиана Крога) Ибсен промолчал, в то время как Бьёрнсон выступил в защиту молодых писателей, хотя именно Ибсену, которого сразу же после публикации пьес «Кукольный дом» (1879) и «Привидение» (1881) обвинили в пропаганде безнравственности и который знал, как тяжело «отбиваться», следовало помочь молодым авторам.

5. В 1894 году против Ибсена было совершен еще один подобный демарш. В этом году, во многом с помощью самого классика, был создан Союз писателей Норвегии. На банкете по случаю его учреждения несколько молодых писателей изрядно выпили, и один из них, талантливый Нильс Кьяр, произнес речь, суть которой сводилась к лозунгу «Мы, молодые, ненавидим старых писателей! Ваше время прошло!». С тех пор ноги Ибсена в Союзе писателей не было.

6. Герман Банг (1857—1944) — датский писатель, критик, автор социально-психологических романов.

7. Пер. с дат. А. Чеканского.

8. Пер. с норв. Л. Горлиной и О. Вронской.

9. «Фрайе Бюхе» — австрийский журнал.

10. Нильс Кьяр (1870—1924) — норвежский писатель и драматург, критик, прославился психологическими эссе.

11. Гамсун же всегда ценил Гарборга и его произведения, хотя и подозревал его в интриганстве. Зимой 1891 года, разъезжая по Норвегии с лекциями, он писал своему бергенскому другу: «...я еще не читал "Усталых людей" Гарборга, но когда узнал, что издательство сразу же сделало второй тираж, я прослезился и послал телеграмму фру Ларсен: "Второй тираж Гарборга! Ура!"»