Глава тринадцатая. Скальды, пророчицы и руны

Скальдическая поэзия, столь похожая на вязь скандинавской резьбы, очень трудна для восприятия современным человеком. Для того чтобы объяснить, чем именно, приведем сразу подстрочный перевод одной из вис (строф):

Готова тому, кто был добр в сердце,
Золотая рака моему
Славлю я святого конунга
Он посетил богов господина.

Читатель XXI века вряд ли догадается, что для викингов она звучала приблизительно также, как для нас звучит следующая строфа:

Готова златая рака
Доброму сердцем
Моему господину святому,
Любимцу богов,
Которого я прославляю.

В приведенной висе обращает на себя внимание крайняя запутанность, с современной точки зрения, текста. Именно в изощренной форме и заключался смысл скальдической поэзии, ибо форма должна была не обнаруживать смысл, то есть актуальное настоящее, и так хорошо известное аудитории скальда, а, наоборот, с помощью особых, строго регламентированных, приемов скрывать его, ибо только особая вычурность формы и возможность ее варьирования заново в каждой новой висе могли сделать простой факт настоящего предметом поэзии.

Многочисленные кеннинги с эпитетами почти не оставляют места в строке для сообщения каких-либо фактов, ибо объемы строки были строго ограничены законами скальдического творчества.

Кеннинг — это замена существительного обычной речи двумя существительными, из которых второе определяет первое, например, «дракон моря» — корабль. Приведем наиболее распространенные кеннинги: «буря копий» (битва), «море меча» (кровь), «огонь битвы» (меч). Могли быть и многоступенчатые кеннинги.

Например, известный скандинавист М.И. Стеблин-Каменский приводит следующий кеннинг: «метатель огня вьюги ведьмы луны коня корабельных сараев», где «конь корабельных сараев» — корабль, «луна корабля» — щит, «ведьма щита» — секира, «вьюга секиры» — битва, «огонь битвы» — меч, а «метатель меча» — воин, то есть просто «он»!

По сути дела, виса — это не текст в современном смысле этого слова, ибо она практически ничего не сообщает о конкретном событии. И если для слушателей скальда герои висы были легко узнаваемыми людьми, а о событии не было необходимости сообщать всю информацию, но лишь часть ее, для воспроизведения картины целого, то для современного слушателя висы нуждаются в комментарии.

Именно поэтому при записи саг в XIII веке возникла необходимость в объяснении, когда и в связи с каким событием была сочинена та или иная виса. В противном случае создавалась опасность неправильного толкования.

Скальды всегда сочиняли висы о том, что видели сами или, по крайней мере, слышали от очевидцев. «Вы должны, — говорил конунг Олав Харальдссон скальдам перед своей последней битвой, — быть здесь и видеть то, что произойдет. У вас тогда будут не одни только рассказы других. Ведь вы должны после рассказывать и сочинять стихи обо всем этом».

Скальдические стихи сочинялись по свежим следам событий, их содержание было заранее предопределено фактами действительности.

Основная заслуга скальдов состоит в том, что они впервые избрали предметом поэзии не эпическое прошлое, а единичный факт настоящего, часто самый прозаический.

Невозможность высказать в глаза заведомую ложь, следовавшая как из актуальности (современности) самих вис (ибо описываемые события всегда были известны слушателям, а многие принимали в них непосредственное участие), так и из веры древних скандинавов в магическую силу слова¹ (лживое слово — посягательство на благополучие того, кому льстят), была на протяжении многих веков доказательством верности скальдических стихов, многие из которых использовались в качестве исторических источников.

Скальдическую поэзию можно назвать хитросплетением речи, полной условностей и завуалированных намеков, ориентированных на догадливость и определенный фонд знаний слушателей.

Она качественно отличается от эпической поэзии — песен «Старшей Эдды», в которых собраны все известные нам сказания о богах и героях древнего Севера. Ибо сказители, передававшие из поколения в поколение песни «Эдды», считали, что лишь воспроизводят древние строки и легенды, и ничего не могли добавить от себя. Они не осознавали себя авторами строф — в отличие от скальдов, которые первыми в истории литературы стали считать себя непосредственными авторами, хотя их авторство и было направлено лишь на форму, но не на содержание.

Скальдическое искусство исконно было связано с рунической магией. М.И. Стеблин-Каменский писал, что «вырезание рун и сочинение скальдических стихов сходны как тип творчества.

Из того, что скальды говорят в своих стихах о своем искусстве, очевидно, что они осознавали его как владение определенной формой, как умение зашифровать содержание посредством определенной фразеологии и в то же время как способность оказать определенное действие — прославить, в случае хвалебной песни, и посрамить, уничтожить, в случае хулительных стихов. Но, как явствует из того, что рунические мастера говорят о своем искусстве, они тоже осознавали его как владение определенной формой, как умение вырезать руны в определенном порядке и т. д., и в то же время как способность оказать, в силу владения этой формой, определенное действие — защитить могилу, отогнать злые силы и т. д.».

Изощренная форма стихов скальдов и рунических заклятий обеспечивала не только их действенность, но и временную сохранность в целости и невредимости, а следовательно, и временную действенность.

В некоторых надписях на шведских рунических камнях сам резчик рун называет себя скальдом. В «Младшей Эдде» слова «искусство скальдов» и «руны» используются как синонимы. Известный исследователь древнескандинавской литературы Ян де Фрис писал: «Вполне вероятно, что древнеисландское слово "скальд" означало "сочинитель хулительных стихов"».

Слово «скальд» (skáld) в древнеисландском языке было среднего рода, так же как некоторые слова, обозначавшие сверхъестественные существа. Возможно, это было связано с представлением о безличной, но очень могущественной силе, проявляющейся в поэзии скальдов и ее направленном воздействии.

В древнеисландском языке есть и другое слово, обозначающее поэта и одновременно жреца и хранителя мудрости, — это слово «тул». Исследователи считают, что в обязанности тула входило и произнесение сакральных культовых текстов. Тулы произносили свои заклинания с так называемого «престола тула» (ср. ниже с престолом или помостом пророчицы). Само название тула произошло от глагола, который означает «говорить вполголоса, бормотать». В «Речах Высокого» тулом называется Один, владеющий сакральной магической силой рун.

«Последняя вспышка веры в магическую силу поэтической формы, — писал М.И. Стеблин-Каменский, — была в Исландии в XVII веке, когда возникло множество народных сказок о магических стихах так называемых сильных поэтов. В сказках этих рассказывается, как строфа сильного поэта вызывала проказу или другую тяжелую болезнь, даже смерть, поднимала мертвеца из могилы и т. д. Такие строфы обычно импровизировались, причем считалось, что если человек сможет сразу же ответить на обращенные к нему стихи, подхватив рифму или завершив строфу, то тем самым магическое действие стихов парализовывалось. Сочинялись также длинные стихотворения, которые были по существу заклинаниями. Многие такие стихи сохранились. "Сильным поэтом" считался, в частности, Хатльгрим Пьетурссон, наиболее знаменитый поэт XVII века, автор рим², сатирических стихов и особенно псалмов и вообще религиозной поэзии. В народной сказке рассказывается, что однажды Хатльгрим убил своим четверостишием лисицу, которая причинила много вреда. Он увидел ее в окно церкви во время службы — он был священником — и не мог удержаться от того, чтобы не сочинить о ней тут же уничтожающее четверостишие».

Таинственные знания можно почерпнуть из «внешнего мира» — мира за границами своей усадьбы. Тут надо напомнить о замкнутости пространства для древних скандинавов. Исландия для них была, как мы помним, центром мира, вокруг которого были расположены все остальные страны.

Контраст Исландия — не Исландия находит свое отображение и в мифе (Мидгард — Срединный мир и Утгард — Внешний мир), и в противопоставлении в скандинавском праве двух категорий двора, земель — «в пределах ограды» и «за оградой».

Выйдя «за ограду», человек оказывался в «чужом», нечеловеческом, пространстве, где можно было легко вступить в контакт со сверхъестественным и обрести тайное знание. Существовало даже специальное выражение — «сидеть снаружи» для обретения сокровенного знания (мудрости). Было известно также, что колдуны для занятий волшбой выходили ночью за пределы двора.

«Не случайно и фигура скальда, — пишет Е.А. Гуревич, — избранника Одина, получившего от него в дар глоток чудесного, обладающего силой непосредственного магического воздействия напитка, равно как и сам его "податель", верховный бог поэтов, отмечены печатью Утгарда. С наибольшей рельефностью это представление о поэте как о существе маргинальном и опасном, отчасти принадлежащем "чужому" миру и способном по своему выбору вступать в контакт со сверхъестественным, внечеловеческим, нашло отражение в фигуре Эгиля и его прямых предках по мужской линии. Все они, как известно, были скальдами.

Дед Эгиля Ульв считался оборотнем (bamramr), за что и был прозван Kveld-úlfr (Вечерний Волк): по вечерам он начинал избегать людей и делался сонливым — верный признак того, что его душа (hugr) готовилась на время расстаться с телом. Оборотничество и "волчья" натура, по-видимому, были унаследованы Квельдульвом от предков, на что недвусмысленно намекают имена и прозвища последних: его отца звали Бьяльви (bjalfl — звериная шкура), а его мать, Халльбера, была дочерью Ульва Дикого Зверя, херсира из Наумудаля, и приходилась сестрой Халльбьёрну Полутроллю с острова Хравниста. Кроме того, как и его тесть, Кари из Бердлы, отец скальда Эльвира Хнувы, Квельдульв был берсерком. Грим, его сын, впоследствии прозванный Скаллагримом (Лысым Гримом), большой мастер в работах по железу и дереву, был рослым великаном, "черноволосым и некрасивым, похожим на отца и видом, и нравом", и в глазах людей выглядел скорее как тролль, нежели как человек. Показательна характеристика Скаллагрима и его спутников (многие из них к тому же были берсерками) в одном из эпизодов саги, где встретивший их человек сообщает: "Там пришли люди — двенадцать человек, если называть их людьми. Ростом и видом они больше похожи на великанов, чем на обычных людей". Как разъяренный берсерк, ведет себя и сам Скаллагрим, во время игры в мяч после захода солнца сделавшийся таким сильным, что едва не убил голыми руками собственного сына — поступок, на который, как считалось, мог быть способен только волк, но не человек

Во всем подобен отцу и деду был и младший сын Скаллагрима, Эгиль. И о нем рассказывается, что он был "велик, как тролль", безобразен и темноволос. Гротескный образ Эгиля запечатлен в его обстоятельном "литературном портрете" — самом подробном описании внешности, подобного которому не удостаивался больше ни один из героев исландских саг: "У Эгиля были крупные черты лица, широкий лоб, густые брови, нос не длинный, но очень толстый, расстояние между носом и верхней губой большое, подбородок необычайно широкий и такие же скулы, шея толстая и могучие плечи, так что он выделялся среди других людей своим суровым видом и в гневе был неистов. Он был высок ростом, выше других людей, волосы имел серые, как у волка, и густые, но рано стал лысеть... Эгиль был черноглаз, и у него были нависшие брови". Не менее гротескна и исказившая это лицо гримаса: сидя на пиру у конунга Адальстейна (Этельстана) после гибели своего брата Торольва, бывшего дружинником этого английского короля, и ожидая виру за павшего в бою родича, Эгиль то и дело опускал одну бровь до скулы, а другую поднимал до корней волос. Брови его разгладились не раньше, чем он получил от конунга большое дорогое запястье.

Поступки Эгиля вполне соответствуют его "волчьей" внешности: уже в семилетнем возрасте во время игры в мяч он убивает своего старшего и более сильного товарища, а впоследствии, вступив в поединок с Атли Коротким и обнаружив, что того не берет никакое оружие, все же одерживает победу над своим противником, перекусив ему горло».

Таким образом, при сравнении описания скальдов — как Эгиля, так и других поэтов — вырисовывается собирательный образ древнескандинавского поэта, который, по словам Е.А. Гуревич, «и внешним обликом, и характером противопоставлен идеализированному положительному герою саг».

Скальд в сагах — обладатель «темной» внешности, часто берсерк, возможно, оборотень, иногда он происходит из рода троллей, искусный в стихах.

За мед поэзии скальд иногда платит большую цену — как это сделал, например, Эгиль, который, согласно толкованию его стихов Дж. Харрисом, принес в принудительную жертву Одину двух своих сыновей, а взамен получил дар поэзии, способность распознавать тайных врагов.

Скальд, таким образом, приносит жертву, как и сам Один, ради знания рун провисевший на Мировом древе девять дней (о чем рассказывалось выше) и дорого заплативший за обладание медом поэзии (то есть за знание тайн скальдического искусства).

Вот миф о меде поэзии из «Младшей Эдды» в переводе О.А. Смирницкой:

«Все началось с того, что боги враждовали с народом, что зовется ванами. Но потом они назначили встречу для заключения мира. И в знак мира те и другие подошли к чаше и плюнули в нее. А при расставании боги, чтобы не пропал втуне тот знак мира, сотворили из него человека. Он звался Квасир. Он так мудр, что нет вопроса, на который он не мог бы ответить. Он много странствовал по свету и учил людей мудрости.

И однажды, когда он пришел в гости к карлам Фьялару и Галару, они позвали его как будто за тем, чтобы поговорить с глазу на глаз, и убили. А кровь его слили в две чаши и котел, что зовется Одрерир, — чаши же зовутся Сон и Боди, — смешали с той кровью мед, и получилось медовое питье, да такое, что всякий, кто ни выпьет, станет скальдом либо ученым. Асам же карлы сказали, что Квасир захлебнулся в мудрости, ибо не было человека, чтобы мог выспросить у него всю мудрость.

Потом карлы пригласили к себе великана по имени Гиллинг и его жену. Они зазвали Гиллинга с собою в море покататься на лодке и, лишь отплыли от берега, направили лодку на подводный камень, так, что она перевернулась. Гиллинг не умел плавать и утонул, а карлы снова сели в лодку и поплыли к берегу. Они рассказали о случившемся его жене, та опечалилась и стала громко плакать. Тогда Фьялар спросил ее, не станет ли у нее легче на душе, если она взглянет на море, где утонул ее муж И она согласилась. Тогда Фьялар сказал своему брату Галару, пусть заберется на притолоку и, как станет она выходить, сбросит ей на голову мельничный жернов, а то, мол, надоели ее вопли. Тот так и сделал.

Узнавши о том, великан Суттунг, сын Гиллинга, отправляется туда и, схватив карлов, отплывает в море и сажает их на скалу, что во время прилива погружается в море. Они молят Суттунга пощадить их и, чтобы помириться с ним, дают за отца выкуп — драгоценный мед.

На том и помирились.

Суттунг увозит мед домой и прячет в скалах, что зовутся Хнитбьерг, приставив дочь свою Гуннлед сторожить его...

Один отправился в путь и пришел на луг, где девять рабов косили сено. Он спрашивает, не хотят ли они, чтобы он заточил им косы. Те соглашаются. Тогда, вынув из-за пояса точило, он наточил косы. Косцы нашли, что косы стали косить много лучше, и захотели купить точило. Он сказал, что пусть тот, кто хочет купить точило, заплатит за него в меру. Это всем пришлось по душе. И каждый стал просить точило для себя. Тогда Один бросил точило в воздух, но, так как все хотели схватить его, вышло, что они полоснули друг друга косами по шее.

Один остался ночевать у великана по имени Бауги, брата Суттунга. Бауги стал сетовать на свои дела и рассказал, что девять его рабов зарезали друг друга косами и навряд ли ему удастся найти себе других работников. Один же назвался Бёльверком и взялся работать у Бауги за девятерых, а вместо платы попросил себе глоток меда Суттунга. Бауги сказал, что не он хозяин меда: мол, Суттунг один завладел им, но он готов идти вместе с Бёльверком и помочь ему добыть мед.

Бёльверк работал все лето за девятерых у Бауги, а как пришла зима, стал требовать с него плату. Они отправились к Суттунгу. Бауги рассказал брату своему Суттунгу об уговоре их с Бёльверком, но Суттунг наотрез отказался дать хоть каплю меда.

Тогда Бёльверк сказал Бауги, что надо попробовать, не удастся ли им заполучить мед какой-нибудь хитростью.

Бауги согласился.

Бёльверк достает бурав по имени Рати и велит Бауги попробовать, не возьмет ли скалу бурав. Тот так и делает. Потом Бауги говорит, что скала уже пробуравлена. Но Бёльверк подул в отверстие, и полетела каменная крошка в его сторону. Тут он понял, что Бауги замышляет его провести. Снова велит он буравить скалу насквозь. Бауги стал буравить снова, и когда Бёльверк подул во второй раз, каменная крошка отлетела внутрь. Тогда Бёльверк принял обличье змеи и пополз в просверленную дыру. Бауги ткнул в него буравом, да промахнулся.

Бёльверк добрался до того места, где сидела Гуннлед, и провел с нею три ночи, а она позволила ему выпить три глотка меда. С первого глотка он осушил Одрерир, со второго — Боди, а с третьего — Сон, и так достался ему весь мед.

Потом он превратился в орла и поспешно улетел, а Суттунг, завидев орла, тоже принял обличье орла и полетел в погоню. Как увидели асы, что летит Один, они поставили во дворе чашу, и Один, долетев до Асгарда, выплюнул мед в эту чашу.

Но так как Суттунг уже настигал его, Один выпустил часть меда через задний проход. Этот мед не был собран, его брал всякий, кто хотел, и мы называем его долей плохих скальдов».

Таинственному меду поэзии ученые находят параллели в мифологиях разных народов мира, в частности в древнеиндийской мифологии. Это божественный напиток сома, вызывающий экстатическое состояние и дающий бессмертие.

Не раз руны и скальдическое искусство в древнескандинавской литературе употребляются как синонимы.

Наиболее интересна в этом отношении «Сага об Эгиле», в которой рассказывается об одном из самых известных скальдов, который владел рунической магией не хуже, чем искусством складывать висы.

Как уже говорилось, изгнанный из Норвегии конунгом Эйриком Кровавая Секира и его женой Гуннхильд, Эгиль поставил на берегу жердь с лошадиным черепом и вырезал на нем проклятие, призывающее духов страны изгнать из государства коварного конунга и его жену.

«Как показал норвежский рунолог Магнус Ульсен, — писал М.И. Стеблин-Каменский, — Эгиль, по всей вероятности, вырезал не то прозаическое заклятие, которое приводится в этом месте, а другое, стихотворное, совпадающее с ним по содержанию, но приведенное в саге в другом месте. Особую силу надписи должно было придать то, что, как заметил Магнус Ульсен, в ней были выдержаны магические числовые соотношения между рунами: в каждой из четырех полустроф (четверостиший), из которых состояла надпись, было ровно 72 руны, то есть три раза общее количество рун в старшем руническом алфавите. Таким образом, эта надпись была одновременно и скальдическим, и руническим искусством».

Подобная жердь с лошадиным черепом и вырезанным на ней рунами заклятием называлась «нид». Это слово одновременно обозначало и хулительный жанр скальдической поэзии, обладающий невероятной действенной силой.

Кроме того, лошадиная голова была связана с верой в магическую силу звериных голов и голов тотемических животных. Так, на носах боевых кораблей викингов, которые получили название драккаров, или драконов, были установлены резные фигуры драконов. Эти драконы должны были устрашать противников в бою, и законы запрещали викингам при возвращении домой подплывать к земле на корабле, на носу которого была разинутая пасть дракона. Это, по верованиям древних скандинавов, могло испугать добрых духов земли. Поэтому головы драконов при приближении к родному берегу снимались.

О возможных последствиях нида видно из «Пряди о Торлейве Ярловом Скальде». Норвежский ярл Хакон отобрал у Торлейва его товары, корабль сжег, а спутников убил. Тогда Торлейв переоделся нищим и пробрался в палаты ярла и испросил разрешение сказать сочиненные им хвалебные стихи. Ярл разрешил и сначала был очень доволен хвалой себе и своему сыну Эйрику. Но вскоре он почувствовал страшный зуд и понял, что стихи Торлейва — скрытый нид. Тут Торлейв стал произносить центральную часть своего нида:

Туман поднялся с востока,
Туча несется к западу.
Дым от добра сожженного
Досюда уже долетает...³

Тут в палате стало темно, оружие на стенах пришло в движение, многие присутствующие были убиты. Ярл же потерял сознание, а когда пришел в себя, то обнаружил, что у него отгнили борода и волосы по одну сторону пробора. Он долго после этого пролежал больной.

Сочинение нидов запрещалось законом, а за заучивание их взимался штраф.

В норвежском законе «Гулатинга», который действовал до середины XII века, записано: «Никто не должен делать ни устный нид о другом человеке, ни древесный нид». «Наказание, о котором здесь идет речь, — пишет И.Г. Матюшина, — по существу означало смертный приговор. Объявленный вне закона оказывался не только вне защиты правовых норм общества, и всякий мог убить его, он как бы вообще исключался из числа людей и должен был удалиться в поисках убежища в незаселенную местность. То же наказание за сочинение нида предусматривалось собранием древнеисландских законов, называемых "Серый гусь"... Обе рукописи, записанные во второй половине XIII века, но, несомненно, восходящие к более раннему периоду, содержат почти идентичные главы, расширяющие границы того, что можно считать нидом: "...если человек сделает нид о ком-то, он объявляется вне закона. Это нид, если человек вырезает древесный нид, направленный на кого-то, или высекает или воздвигает нид-жердь против кого-то". Из приведенного отрывка следует, что помимо хулительных стихов (в законах применительно к стихотворному ниду используется слово "устный нид" или просто "нид") нидом могли называться и вполне материальные объекты. Краткость их описания объясняется, вероятно, тем обстоятельством, что ко времени кодификации законов все, что было связано с древесным нидом и нидом-жердью, было общеизвестно. Для нас же более подробные сведения сохранили саги».

О мести Эгиля Скаллагримсона мы уже говорили. В «Саге о людях из Озерной долины» приводится еще одно, более полное, описание процесса установки нида-жерди. Йокуль Бардарсон убивает кобылу, разрезает ей грудь, на жерди вырезает наверху человеческую голову, произносит нид, а затем режет его рунами на жерди, которую после произнесения проклятия вставляет в грудь кобылы. Голову лошади он направляет в сторону жилища человека, на которого и сказан нид.

В основе такой веры лежит убеждение в том, что слово может оказать магическое действие. Неслучайно, что до наших дней не дошел в целостности ни один нид. «Можно предположить, что главная причина, — пишет И.Г. Матюшина, — по которой автор саги не приводит полностью текстов, связана с тем, что мы условно назовем "негативным сокрытием" нида... Нид целиком как замкнутое формальное единство таит опасность, он может оказаться губительным для всех, входящих с ним в контакт, и, следовательно, негативно оценивается ими. Опасность нида скрыта именно в целостности и замкнутости его строфической организации».

Именно поэтому конунги всегда платили за хвалебную песню — драпу, — которую сочинял для них скальд. Они получали нечто материализованное — славу, и работу скальда необходимо было вознаградить.

Древнеисландские законы давали право оскорбленному убить обидчика, если «человек назовет другого ragr/argr, strodinn, sordinm.

Все эти слова встречаются и в рунических надписях.

Слово ragr/argr имеет несколько значений — тот, кто не обретет мира и покоя, трусливый, немужественный, женоподобный, а также им называют пассивного гомосексуалиста.

Слова strodinn и sordinn на русский язык можно перевести как содомит и содомия.

Основной хулой в нидах было обвинение другой стороны в женоподобии, противоестественной сексуальной практике (такой, как пассивный гомосексуализм и скотоложество), оборотничестве и нарушении грани, отделяющей человека от животного.

Того, на которого было направлено заклятие, называли нидингом — человеком, достойным презрения и изгнанным из общества.

Тем не менее отношение к ниду в древнескандинавском обществе было неоднозначным. Дело в том, что нид считался вполне «приемлемым» и абсолютно законным, если служил на благо общества, — например, служил правому делу мести. Пример тому находим в «Саге об Олаве сыне Трюггви» в «Круге Земном» Снорри Стурлусона:

«Конунг датчан собирался отправиться со всем этим войском в Исландию, чтобы отомстить за хулительные стихи, которые все исландцы сочинили о нем. В Исландии был принят закон: о конунге датчан нужно было сочинить по хулительной висе с каждого жителя страны. А причина тому была та, что корабль, принадлежавший исландцам, разбился у берегов Дании, и датчане захватили весь груз как добро, выброшенное на берег морем, и заправлял этим наместник конунга по имени Биргир. О них обоих сочинены хулительные стихи...

Харальд конунг велел одному колдуну отправиться в чужом обличье в Исландию на разведку и потом ему донести. Тот отправился в обличье кита. Подплыв к Исландии, он отправился на запад и обогнул страну с севера. Он увидел, что все горы и холмы полны там духами страны, большими и малыми. А когда он проплывал мимо Оружейного Фьорда, он заплыл в него и хотел выйти на берег. Но тут вышел из долины огромный дракон, и за ним — множество дышащих ядом змей, жаб и ящериц. Колдун поплыл прочь и направился на запад вдоль берега к Островному Фьорду. Но когда он заплыл в этот фьорд, навстречу ему вылетела птица, такая громадная, что крылья ее задевали горы по обоим берегам, а за ней — множество других птиц, больших и малых. Колдун поплыл оттуда прочь и направился сначала на запад, а затем, огибая страну, на юг к Широкому Фьорду и заплыл в него. Но тут навстречу ему вышел огромный бык и пошел вброд по морю со страшным ревом, а за ним шло множество духов страны. Колдун поплыл прочь и направился на юг, огибая мыс Дымов, и хотел выйти на берег у Викарскейда. Но тут навстречу ему вышел великан с железной палицей в руке. Голова его была выше гор, и много других великанов шло за ним. Оттуда колдун поплыл вдоль берега на восток. Но там, как он сказал, нет ничего, кроме песчаных отмелей, и где негде пристать, и сильный прибой, и море такое огромное между странами, что на боевых кораблях туда не переплыть»⁴.

В облике быка, дракона, орла и великана колдуну явились четыре наиболее выдающихся исландца того времени, владевшие, как явствует из саги, искусством перевоплощения.

Для нас этот отрывок интересен еще и тем, что, как и Эгиль, исландцы в своем коллективном ниде, обращаются за помощью к духам страны.

Этих четырех духов-хранителей мы видим и на гербе современной Исландии:

Исландские законы также запрещали сочинение любовных стихов, обращенных к женщине — мансёнг — под страхом виры, ибо считалось, что такие строфы могут подействовать как приворот.

«Приписывание магической действенности мансёнгу, — пишет И.Г. Матюшина, — очевидно, коренилось в представлении о том, что это не простая речь, а поэзия, "связанные слова", то есть выраженное в стихах приравнивалось к реальному осуществлению желаемого.

Скальд был наделен особой, почти магической властью вызывать дар в ответ на свои стихи».

* * *

Говоря о скальдах и магии, невозможно не затронуть и вопрос шаманизма и обрядов посвящения⁵.

Мирче Элиаде писал, что «как и все остальные народы, индоевропейцы имели своих магов и экстатиков. Как и везде, эти маги и экстатики выполняли четко определенную функцию в комплексе магико-религиозной жизни общества. Кроме того, как маг, так и экстатик иногда ориентировались на мифическую модель: например, в Варуне видели "Великого Мага", а в Одине (кроме многих других особенностей) — экстатика особого рода».

В культе Одина есть несомненные черты шаманизма.

Мы уже говорили, что, для того чтобы познать руны, Один провисел на мировом ясене Иггдрасиль девять дней и девять ночей. Некоторые германисты видели в этом обряд посвящения.

Отто Хофлер сравнивал этот германский обряд с обрядом сибирских шаманов — обрядом инициационного влезания на дерево.

Само название Иггдрасиля переводят как «скакун Игга», а Игг — одно из имен Одина. В северной традиции виселица также называется «конем висельника», а, как мы помним, Один — бог повешенных.

У скакуна Одина — Слейпнира — восемь ног, точно так же как и у «шаманских лошадок». М. Элиаде писал, что восьминогий конь — типично шаманский атрибут.

Так, в бурятской легенде молодая женщина берет (при живом первом муже) вторым мужем духа-предка шамана, и в результате этого мистического брака одна из ее лошадей приносит восьминогого жеребенка. Земной муж отрубает ему четыре ноги. Женщина кричит: «О, как ты мог это сделать! Ведь это был мой шаманский конь!» — и улетает от земного мужа в другую деревню, а позже становится духом — покровителем бурятов.

Хофлер считает, что Слейпнир, вероятно, является мифическим архетипом многоногого «коня на шесте» (если мы вспомним древесный нид скальдов — жердь с насаженной головой кобылы, — то связь скальдического магического искусства с шаманизмом будет вполне вероятна), исполняющего тайную роль в тайном культе мужских сообществ.

Родил Слейпнира Локи. Было это в самом начале, когда асы только стали селиться в мире. И когда возвели они Вальгаллу и устроили Мидгард, явился к ним один мастер и стал предлагать свои услуги: в три полугодия брался он возвести стены такие крепкие, чтобы ничего не могли и поделать с ними ни великаны гор, ни инеистые великаны. В награду себе просил он у асов в жены Фрейю, а вместе с ней — Солнце и Месяц. Держали асы совет и порешили заключить такой договор с мастером: если построит он стены за одну зиму, тогда асы отдадут ему Фрейю, Солнце и Месяц. Но если к первому летнему дню хоть что-то будет не готово, он ничего не получит; и при постройке не должен он пользоваться ничьей помощью. Когда передали асы мастеру эти условия, стал он просить только, чтобы ему позволили взять в помощь коня его Свадильфари, и по совету Локи ему это позволили.

С первым же зимним днем принялся мастер за дело: днем строил, а по ночам возил камни на своем коне, и дивились асы, какие каменные глыбы привозил этот конь. Казалось, конь делал вдвое больше каменщика.

Но договор асов с мастером был заключен при свидетелях и скреплен многими клятвами, ибо так мастер-великан думал защитить себя на тот случай, если вернется Тор. А Тор был в то время на востоке и воевал с великанами.

Проходила зима, быстро подвигалась постройка, и скоро стены были почти готовы. И были они так высоки и прочны, что, казалось, никому не взять их приступом. Наконец за три дня до лета осталось только навесить ворота.

Тогда собрались асы на совет и стали спрашивать друг друга, кто посоветовал выдать Фрейю замуж в страну великанов и обезобразить небо, лишив его Солнца и Месяца. И все асы разом припомнили, что дал им этот коварный совет Локи, сын Лаувейи, виновник всяческих бед и разжигатель распрей среди асов, и порешили, что заслуживает он лютой смерти, если не найдет способа помешать мастеру. Испугался Локи и поклялся, что уладит дело и каменщик не выполнит условия.

В тот же вечер, когда отправился за камнями мастер со своим конем Свадильфари, выбежала из лесу навстречу коню кобыла, а потом опять бросилась в лес. Порвал конь удила, погнался за кобылой, а каменщик за конем, и так гонялись они друг за другом всю ночь. На следующий день оказалось, что урочная работа не выполнена, и мастер пришел тогда в такую ярость, на какую способны только горные великаны. Асы же поняли, что каменщик их — горный великан, испугались, что приведет он на них великанов войною, и принялись громко звать Тора к себе на помощь. Тор тотчас явился, высоко подняв свой молот Мьёлльнир. И пришлось тут каменщику отказаться от Солнца и Месяца, лишиться владений своих в стране великанов и поплатиться своей головою: одним ударом молота Тор вдребезги разнес великану череп, а самого его бросил в царство туманов — Нифльхель.

А со Свадильфари в образе кобылы бегал Локи, и спустя некоторое время принес он жеребенка серой масти и о восьми ногах. Нет коня лучше у богов и у людей, а имя тому коню Слейпнир, и это конь Одина.

Из приведенного пересказа мифа видно, что у Локи так же, как у Одина, заметны некоторые «шаманские» черты — в частности, способность превращаться в других животных.

Обладает такими чертами и Фрейя, имеющая наряд из соколиных перьев, который позволяет ей летать.

Как мы помним, Один также мог перевоплощаться в птицу или дикого зверя и в таком виде странствовать по свету. «Вполне обоснованно, — пишет Мирче Элиаде, — сопоставление этого экстатического путешествия Одина в облике животных с превращением шаманов в животных, поскольку и шаманы в виде быков или орлов сражаются друг с другом, и нордические традиции описывают несколько поединков между магами в образе моржей или других животных, в то время как их тела остаются неподвижными — как тело Одина во время его экстаза. Конечно, такие верования встречаются и за рамками собственно шаманизма, но это сопоставление с практиками сибирских шаманов напрашивается, тем более что еще ярче напоминает шаманские представления. Можно даже допустить, что два ворона Одина — Хугин (Мысль) и Мунин (Память) — представляют двух сильно мифологизированных "духов-помощников" в облике птиц, которых Великий Маг высылал (поистине шаманским способом!) на четыре стороны света».

В неоднократно упоминавшемся нами эпизоде из «Саги об Эгиле», в котором он воздвигает древесный нид, есть заклинание духам страны, обреченным скитаться без дороги и обретения покоя, пока не выполнят желания Эгиля и не изгонят из страны ненавистных ему конунга Эйрика и Гуннхильд.

Великий маг Один занимается вызыванием мертвых и на своем коне Слейпнире совершает не одну поездку в Хель, царство мертвых, что также полностью соответствует нисхождению в преисподнюю шаманов.

Путешествие Одина в Хель описывается в песни, которая не входила в основную сохранившуюся рукопись «Эдды» и имеет два названия — «Сны Бальдра» и «Песнь о Путнике»:

Славные асы сошлись для совета;
Были с богами богини там все.
Долго судили: с чего посетили
Светлого Бальдра⁶ зловещие сны?
Один встал с места, древний Творец;
Быстрого Слейпнира он оседлал.
Вниз он, к полночи, в Нифльхэль поехал.
Встретил там страж его — страшный пес Гармр.
С грудью, забрызганной кровью багровой,
Грозно рычал он на Праотца чар,
Путь продолжал тот; земля задрожала;
Темных достиг обиталищ он Хель.
Один вратами восточными въехал,
Вольвы могильный курган он нашел,
Спел заклинанья — и вольва проснулась,
Поднялась против воли и речь повела.
Вольва сказала:
Кто, незнакомый, меня беспокоит,
Тяжким путем заставляет идти?
Снег был на мне, орошал меня ливень,
Росы кропили, мертва я давно.
Один сказал:
«Путник» зовусь я, и Вальтамр отец мой.
Знаю земное, скажи мне про Хель.
Скамьи кому здесь готовят и кольца,
Убран чертог для кого золотой?
Вольва сказала:
Мед искрометный здесь сварен для Бальдра:
Пенный напиток шипит под щитом.
.........................................
Горе богам — их надежда погибнет!
Тягостна речь мне! Молчать я хочу!
Один сказал:
Нет еще, Вещая! Вольва, ответь мне, —
Многое надо еще мне узнать!
Молви, кто будет убийцею Бальдра,
Одина сыну кто смерть принесет?
Вольва сказала:
Ходру⁷ росток должен гибкий достаться,
Бальдра убить он судьбой обречен.
Одина сыну конец принесет он.
Тягостна речь мне! Молчать я хочу!
Один сказал:
Нет еще, Вещая! Вольва, ответь мне, —
Многое надо еще мне узнать!
Кто за убитого мстителем станет,
Ходра заставит попасть на костер?
Вольва сказала:
Вали родится в чертоге на западе,
Ринд сын и Одина. Ночь лишь прожив,
Будет он биться, кудрей не расчешет,
Рук не омоет, пока не отмстит он.
Тягостна речь мне! Молчать я хочу!
Один сказал:
Нет еще, Вещая! Вольва, ответь мне, —
Многое надо еще мне узнать!
Молви, чьи дочери лить будут слезы,
Вскинут свой белый покров до небес?
Вольва сказала:
Вижу теперь: ты не Путник зовешься!
Один ты, странник! — древний Творец!
Один сказал:
Ты не провидица вещая, вольва!
Трех исполинов ты лютая мать!
Вольва сказала:
Один, прощай! Уходи, и гордись ты:
Больше никто не пробудит меня —
Вплоть до поры, когда минет плен Локи
И Всерушители сгубят богов⁸.

Получение знаний от головы великана Мимира М. Элиаде сравнивает с гаданием юкагиров с помощью черепов шаманов-предшественников.

Общение с умершими дарует знание. Скальд может получить дар слагать стихи, уснув на могиле или на могильном кургане поэта.

Вот как это описывается в «Пряди о Торлейве Ярловом Скальде»:

«В то время жил на Полях Тинга человек по имени Торкель. У него было много скота, и был он мужем зажиточным, но не знатным. Пастуха его звали Халльбьёрн по прозвищу Хвост. Вошло у него в привычку приходить к кургану Торлейва⁹ и ночевать там, а стадо держать неподалеку. И вот подумывает он о том, что неплохо было бы сочинить хвалебную песнь о жителе кургана, и он нередко говорит об этом, когда лежит на кургане. Но оттого, что скальдом он не был да и в искусстве этом ничего не смыслил, песнь у него не выходила, и он не мог продвинуться дальше начала и, кроме слов "Здесь лежит скальд", так ничего и не сочинил.

Как-то раз ночью лежит он на кургане как обычно, а занят он был все тем же делом — старался прибавить к тому, что уже сочинил, какие-нибудь восхваления жителя кургана. Затем он засыпает и после этого видит, что курган открывается и оттуда выходит человек большого роста и в богатой одежде. Он взошел на курган к Халльбьёрну и сказал:

— Вот лежишь ты тут, Халльбьёрн, и очень тебе хочется совершить то, что тебе не дано — сложить обо мне хвалебную песнь. И теперь ты либо овладеешь скальдическим искусством, — а у меня ты сможешь научиться большему, чем у любого другого, — и сдается мне, так оно и будет, либо нечего тебе больше над этим биться. Сейчас я скажу тебе вису, и, если тебе удастся запомнить ее и повторить, когда ты проснешься, ты сделаешься великим скальдом и сочинишь хвалебные песни многим хёвдингам и немало преуспеешь в этом искусстве.

Потом он потянул его за язык и сказал такую вису:

Здесь лежит из скальдов
Скальд в уменье первый;
Нид сковал даритель
Древка ярый ярлу.
Не слыхал, чтоб прежде
за разбой воздал бы —
Люд о том толкует —
Кто монетой этой.

— Теперь ты станешь настолько сведущим в искусстве поэзии, что сможешь сочинить обо мне хвалебную песнь, когда проснешься. Смотри же, старайся соблюдать размер и будь красноречив, а более всего заботься о кеннингах.

После этого он возвращается назад в курган, и курган закрывается, а Халльбьёрн просыпается, и кажется ему, что он видел его спину. Тогда он вспомнил вису и спустя некоторое время пошел со своим стадом домой и рассказал о том, что произошло. Потом Халльбьёрн сочинил хвалебную песнь о жителе кургана и сделался великим скальдом»¹⁰.

М. Элиаде считает, что подобные описания типологически близки к посвящению или вдохновлению будущих шаманов и магов, проводящих ночь возле трупов или на кладбищах. Подобную роль играют вещие сны, когда посвященному открываются тайны будущего. Таких вещих снов очень много в сагах, например такие сны регулярно снятся Гисли («Сага о Гисли»).

Довольно близки к шаманским обрядам и обряды посвящения в воинов, которые в северной традиции имеют параллели в посвящении в берсерков — магическом превращении в диких животных, по сути дела, оборотничестве. Заметим, что в сагах рассказывается, что «обычные» люди берсерков, как правило, боялись и не любили. Как мы помним, берсерками были и многие скальды.

Одним из атрибутов шаманства Одина исследователи считают его двух волков — Гери, что значит «Жадный» и Фреки, что означает «Прожорливый», — которым он кидает еду со стола.

С образом волка связаны и берсерки.

Мифология и магия собаки и волка развивалась во всем мире тайными обществами воинов. Некоторые общества практиковали ликантропию — магическое превращение участника церемонии в собаку или волка.

В «Саге о Вёльсунгах» (глава VII) описывается, как Сигмунд с сыном попали в лесу в некий дом, где спали двое людей, а над ними висели волчьи шкуры. То были заколдованные королевичи, которые каждый десятый день выходили из волчьих шкур.

Сигмунд и Синфьотли залезли в шкуры и превратились в волков, а снять шкуры не смогли. Тогда порешили они разбежаться в разные стороны и обратиться за помощью друг к другу только в том случае, если на одного из них нападут сразу не менее семи человек. Едва они расстались, как Сигмунд набрел на людей и позвал на помощь Синфьотли, который бросился на его зов и всех умертвил. Но когда напали на Синфьотли одиннадцать человек, то не стал он звать отца на помощь, а сам одолел врагов. Стал он насмехаться над Сигмундом, тот бросился на Синфьотли, повалил его на землю и прокусил ему горло. Но некоторое время спустя вылечил его.

Этот эпизод находит прямую аналогию в истории Эгиля, тоже прокусившего горло своему врагу.

Надев шкуру волка, человек перенимает волчьи повадки, становится одержимым воином, непобедимым и неуязвимым, обладающим недюжинной силой дикого зверя.

Это отчасти подтверждает и окончание рассказа о том, как Эгиль перекусил горло Атли, ибо после убийства Атли Эгиль бросается на жертвенного быка, валит его наземь и ломает шею.

«Воинское испытание, — пишет М. Элиаде, — это почти всегда личный бой, который ведется таким образом, чтобы вызвать у неофита "буйство берсерка". Потому что одной храбрости здесь мало. Берсерком становятся не только благодаря храбрости, физической силе или упорству, для этого надо выдержать магически-религиозное испытание, которое радикально меняет поведение воина. Он должен преобразовать свою человеческую сущность, продемонстрировав агрессивное и устрашающее исступление, которое отождествляет его с разъяренными дикими животными. Он "разогревается" до наивысшей степени, его захватывает таинственная сила, нечеловеческая и неодолимая, так что боевой порыв исходит из самой глубины его существа. Древние германцы называли эту силу "вут" — термин, который Адам Бременский переводит как "ярость" (furor). Это своего рода демоническое безумие, которое повергает в ужас и парализует противника. Ирландский ferg ("гнев"), гомеровский "менос" — почти точные эквиваленты того же устрашающего сакрального состояния, характерного для героических поединков».

Много общего имеет с шаманизмом и особый вид магии Севера, которому Один научился у Фрейи и который называется сейд. Благодаря этому искусству он мог насылать смерть, несчастье или болезнь. Но, как мы помним, этот вид магии считался недостойным и низким. Заниматься им могли только женщины.

Упоминание об обряде гадания на рунах жрицей, несомненно, владеющей даром волшбы, сохранилось в поздних германских легендах, в частности в одной рейнской легенде, которая была записана в Германии в конце XIX века Ольгой Петерсон и называется «Жрица Герты»:

«Красавица Гетта, жрица богини Герты, жила в ее священной роще, на высоком холме, у самого берега Неккера. По рунам читала она судьбу людей и молилась за них, и все простые сердца находили у нее утешение и исцеление от своих страданий.

Она была так же хороша, как и дочери Вальгаллы, валькирии и богини, но голубые глаза ее не светились отвагой, а были кротки, столь же кротки, как и ее сердце.

Слава о ее мудрости распространилась по всему Рейну и далеко за пределы его, и стали стекаться к ней толпы народа, чтобы узнать от нее свою судьбу и почерпнуть мудрость из ее рун.

Многие юноши возвращались с холма Герты, пораженные в сердце красотой ее жрицы. Но кто из смертных осмелился бы заговорить с ней о своей земной страсти?

И вот раз в одну прекрасную летнюю ночь, когда вся земля отдыхала в немой тишине, а жрица Герты сидела на ступенях жертвенника, на котором горел небольшой огонь, вышел из лесу молодой воин. Не в первый раз уже видела его жрица.

— Ты обладаешь даром узнавать по рунам судьбу людей, — сказал он, останавливаясь перед девушкой. — Вот и я пришел узнать от тебя свою судьбу.

— Не время теперь бросать руны! — сказала Гетта, поднимая глаза на воина. — Дух прорицания покинул меня, и сама богиня отдыхает под густым дубом у ключа в своей священной роще! Приходи завтра!

Но воин не уходил; он стоял около девушки, не спуская с нее восторженного взора. Смотрела на него и жрица: не богиня Герта в ту минуту наполняла ее сердце.

— Хорошо, я приду завтра, — сказал он наконец, — но нужно мне узнать свою судьбу не от жрицы богини Герты: хочу я знать, любит ли меня красавица Гетта.

С этими словами ушел храбрый воин, и всю ночь тосковала о нем жрица богини целомудрия.

На следующую ночь снова явился юноша — молча подошел он к Гетте, мощной рукой поднял он ее, и губы их слились в беззвучном, но страстном поцелуе.

— Герта накажет меня за то, что не сумела я сохранить ей моего сердца, — сказала Гетта.

— Зато богиня любви Фрейя благословит нас, — отвечал юноша, — завтра жрец ее соединит нас на всю жизнь!

— Но настанет ли это завтра? Жрица Герты должна поддерживать огонь на алтаре ее храма, а не на очаге своего мужа. Нет, Герта не простит нам! — говорила девушка.

А юноша страстно обнимал Гетту и только шептал:

— Фрейя за нас! Фрейя за нас! Завтра Герта уступит свою чудную жрицу!

Всю ночь просидел воин у ног прекрасной Гетты и не мог наглядеться, не мог налюбоваться на нее. Наутро пошел он разыскивать жреца богини Фрейи, который навеки соединил бы его с его милой.

На другой день после заката солнца вернулся воин в сопровождении жреца Фрейи в священную рощу Герты. Долго искали они жрицу и, наконец, нашли ее у священного ключа богини целомудрия: неподвижно лежала жрица грозной богини, а. волк терзал ее сердце и пил ее кровь.

Бросился воин на волка и ударом меча положил его на месте. Поднял он свою Гетту, но глаза ее были сомкнуты навеки... Не настало для Гетты желанного завтра.

Сожгла грозная богиня Фрейя священную рощу Герты, разрушила ее жертвенник и такой чащей орешника и дикого винограда поросло это место, что нет возможности разыскать его: остался только ключ, да и тот с тех пор носит название Волчьего ключа, а иногда зовут его Источником Гетты, но все следы грозной богини уничтожены навеки.

На месте священной рощи построен знаменитый Гейдельбергский замок. Он был сожжен в 1807 году, но и в развалинах стоит грандиозным памятником прошлого.

Кто из путешествовавших по Европе не гулял по его разрушенным обширным залам, не вспоминал знаменитые пиры Елизаветы Гейдельбергской; кто не влезал на огромную бочку супруга Елизаветы, Фридриха; кто не мечтал при лунном свете на уцелевшей башне замка и не бродил по огромному парку, но помнит ли кто-нибудь историю Гетты?»

Попытался восстановить обряд гадания по рунам и сэр Джордж Эдвард Бульвер-Литтон¹¹ (1803—1873), классик английской литературы, блестящий политический деятель и знаток оккультных наук, владелец полного набора магических инструментов в своем известном романе «Гаральд, последний король англосаксов».

Некромантия — одно из самых страшных гаданий. Распространенное среди скандинавов, оно, как и прочие магические учения, имеет древнюю историю и связано с такими всемирно известными именами, как Фалес, Анаксагор, Гераклит, Эмпедокл, Аристотель, Пифагор, Платон, Плутарх, Гомер.

В Риме считалось, что души добродетельных людей после телесной смерти отправлялись на небо, а души злых — в преисподнюю, где пребывали в полудреме до тех пор, пока их не вызовут с помощью колдовства (как это делали еще вавилоняне). Кстати, о том, что некромантия процветала и в Древней Греции, говорил еще Гомер. В одиннадцатой песни «Одиссеи» рассказывается, как Одиссей роет яму, насыпает туда муку, льет мед, молоко, вино, воду и кровь жертвенного животного, чем и привлекает тени мертвецов. Считалось, что благодаря такой жертве астральные тела умерших материализуются.

Вот как описывает Бульвер-Литтон сцену гадания по рунам:

«Наступила тихая безлунная, но звездная ночь; по небу бродили облака, как будто желавшие заслонить сияние звезд.

Хильда стояла на холме среди круга камней перед костром, зажженным ею у подножия кургана. На земле стоял сосуд с водою, яркое пламя придавало поверхности воды красный или, вернее сказать, кровавый цвет. Вокруг костра был выложен круг из кусочков коры, вырезанных в виде острия стрел, их было девять, и на каждом из них были вырезаны руны. В правой руке Хильда держала посох, ноги ее были босы, а талия стянута поясом, на котором тоже были изображены руны, к нему была прикреплена сумочка из медвежьего меха, украшенная серебряными пластинками.

Когда Гаральд пришел, лицо Хильды имело дикое и мрачное выражение. Она будто не замечала его и пристально смотрела на огонь. Потом, пробужденная невидимыми силами, закружила у костра и запела тихим глухим ГОЛОСОМ:

У священного ручья
Сидят норны,
И водой его ежедневно
Освежают Ясень Жизни,
Олени щиплют листья,
А змей подгрызает корни,
Но зоркий орел
Стережет древо.
Капли воды из ручья
Я на курган твой пролью,
Руны вызовут
Пламень жизни,
Славный сонм наших праотцев
Из могил возведут.
Всю правду пророчице
И вождю ты скажи.

Хильда брызнула на курган водой и кинула в огонь кусочки коры с начертанными на них рунами. Из могильника начало вырываться яркое сияние, из середины которого постепенно появлялся призрак громадных размеров. Как Гаральд, внимательно наблюдавший за происходящим, ни напрягал зрение, он не мог решить, видит ли перед собой настоящее привидение или просто клубы сгустившегося тумана.

Вскоре Хильда снова начала петь:

О, Великий мертвец,
Кому саваном служит
Блеск его подвигов,
Ты прими мой привет!
Как Один во дни минувшие
Мрак преисподней вопрошал
И от головы Мимира
Научения ждал,
Так и гордый потомок
Его ждет от могил,
Чтобы дух его праотцев
Его путь осветил.

Костер громко затрещал, и из пламени полетели к ногам пророчицы кусочки коры, на которых руны были уже как будто выжжены красным.

Хильда подняла их и рассмотрела, а затем испустила такой ужасный крик, что Гаральд задрожал от ужаса.

Затем она вновь запела:

Ты не воин, сошедший
В лоно хладной земли;
Я дрожу пред тобою,
Посол высшей судьбы.
Мощный сын исполина,
Грозный вождь,
Ты сковал мне уста,
Силу чар сокрушил!

Хильда страшно скорчилась, пение ее перешло в хрип, изо рта показалась пена, но она продолжала:

Моногарм, сын колдуньи,
В Ямвиде царствуешь ты,
И на гибель несчастным
Прядешь нить зол и беды.
Когда в час роковой
Судно мчится на мель,
Тогда гады толпой
Из болота ползут.
И на месте, где ты
В сне являлся девице,
Стоишь гордо, но крылья
распусти и лети поскорей.
Грозен, грозен дух злобы
И коварен,
Но ты
Не робей, и надменный
Враг падет пред тобой.

Пророчица опять замолчала, и Гаральд решился приблизиться к ней, видя, что она все еще не обращает на него внимания.

— Я действительно разрушу все козни врага, — заговорил он. — Но я вовсе не желаю спрашивать живых или мертвых об угрожающих мне опасностях... Если ты можешь быть посредницей между мною и этой тенью, то ответь мне на те вопросы, которые я считаю нужным тебе задать».

Далее следует обмен вопросами и ответами, причем пророчица отвечает, едва шевеля губами, а затем поднимается ветер и гасит костер, а Хильда без сознания падает на землю.

Сила таких пророчиц была великой. В «Пряди о Торлейве Ярловом Скальде» рассказывается, как по наущению ярла Хакона, который не смог простить скальду нида, при помощи ворожбы и заклинаний две сестры-колдуньи создали из бревна великана и направили его в Исландию убить Торлейва, что и было сделано.

В «Саге об Эйрике Рыжем» есть также очень интересный рассказ о гренландской провидице и подробное описание процесса ее предсказаний:

«В селении жила женщина по имени Торбьёрг. Она была прорицательница. Ее называли Малой Вёльвой. У нее было девять сестер, но в живых оставалась тогда она одна.

У Торбьёрг было в обычае ходить зимой по пирам. Ее постоянно приглашали к себе, особенно те, кто хотел узнать, что им суждено или какой выдался год. Так как Торкель был там самым крупным хозяином, считали, что разведать, когда кончатся плохие времена, должен он.

Торкель приглашает прорицательницу и оказывает ей хороший прием, как это бывало, когда принимали таких женщин. Ей было приготовлено почетное сиденье, и на него положена подушка, которая, как полагалось, была набита куриными перьями.

Когда она пришла вечером с человеком, высланным ей навстречу, он была одета так — на ней был синий плащ, завязанный спереди ремешком и отороченный самоцветными камушками до самого подола. На шее у нее были стеклянные бусы, на голове — черная смушковая шапка, подбитая белым кошачьим мехом. В руке она держала посох с набалдашником, оправленным желтой медью и усаженным самоцветными камушками. Пояс у нее был из трута, а на поясе висел большой кошель, в котором она хранила зелья, нужные для ворожбы. Она была обута в мохнатые башмаки из телячьей кожи, и на них были длинные и крепкие ремешки с большими пряжками из желтой меди. На руках у нее были перчатки из кошачьего меха, белые и мохнатые изнутри.

Когда вошла в дом, все почли своим долгом уважительно ее приветствовать, а она принимала приветствия от каждого в зависимости от того, насколько он был ей приятен. Торкель взял ворожею за руку и привел ее к сиденью, которое было ей приготовлено. Затем он попросил ее окинуть взглядом его стада, домочадцев и дом. Но она ни о чем не сказала.

Вечером поставили столы, и вот что было подано ворожее: каша на козьем молоке и кушанья из сердец всех животных, которые там были. У нее были ложка из желтой меди и нож с рукоятью из моржовой кости, стянутой двумя медными кольцами. Острие его было обломано.

Когда столы были убраны, Торкель подошел к Торбьёрг и спросил, как ей понравился его дом и обхождение людей и скоро ли он получит ответ на то, что спрашивал и что всем хочется узнать. Она сказала, что ответит только на следующее утро, после того как проспит там ночь.

На исходе следующего дня ей было приготовлено все, что нужно для ворожбы. Она попросила, чтобы ей помогли женщины, которые знают песню, необходимую для ворожбы и называемую вардлок (vardlokka). Но таких женщин не нашлось. Стали искать в селении, не знает ли кто этой песни. Тогда 1удрид сказала:

— Я не колдунья и не ворожея, но когда я была в Исландии, Халльдис, моя приемная мать, научила меня песне, которую она называла вардлок.

Торбьёрг отвечала:

— Тогда твое знание кстати.

Гудрид говорит:

— Это такая песня и такой обряд, в которых мне не пристало принимать участие. Ведь я христианка.

Торбьёрг отвечает:

— Возможно, что ты оказала бы помощь людям и ты не стала бы от этого хуже. Но это дело Торкеля позаботиться о том, что мне нужно.

Торкель стал уговаривать Гудрид, и она сказала, что сделает, как он хочет.

Женщины стали кольцом возле помоста, на котором сидела Торбьёрг, и Гудрид спела песню так хорошо и красиво, что никто раньше не слышал, чтобы ее пели настолько красивым голосом. Прорицательница поблагодарила ее за песню.

— Многие духи явились теперь, — сказала она, — любо им было слушать песню, а раньше они хотели скрыться от нас и не оказывали нам послушания. Мне теперь ясно многое из того, что раньше было скрыто и от меня, и от других»¹².

После этого она предсказала Гудрид счастливую судьбу, а затем каждый по очереди подходил к ней и задавал вопрос.

В «Саге об Одди Стреле» обряд гадания описан несколько иначе. Там говорится, что пророчица вечером «вышла со своими людьми из дома, и никто из них не ложился спать, и всю ночь совершали они свою волшбу». А на следующее утро колдунья созвала всех в дом и сказала, что каждый будет подходить к ней и задавать вопрос, а она откроет будущее.

При совершении обряда сейда или предсказания вёльва поднималась на специальный помост, а вокруг становились ее люди, которые специальными песнями приводили ее в состояние экстаза. Колдовские песни могли быть либо очень красивыми — как это описывается выше, — либо ужасными и неприятными для человеческого уха.

Одним из основных «атрибутов» колдуньи-пророчицы является ее посох (völr), от названия которого произошло и само названий пророчиц — вёльва (völva).

В экстатических плясках шаманов многих народов используется «конь» — шест с лошадиной головой. Некоторые исследователи культуры Севера считают, что посох пророчиц и был именно таким «конем», сидя на котором они совершали особый ритуальный танец. Впоследствии этот «конь», судя по всему, превратился в столь знакомое нам помело ведьм.

В сагах есть упоминания и о том, что пророчицы могли покидать свое тело и превращаться в птиц. Так, в одной из саг рассказывается о двух колдуньях, которые покинули свои тела, лежащие на помосте для гаданий, и превратились в двух китов, которые бросились следом за кораблем с героем. Когда же герою саги удалось перебить им спины, то в тот же миг колдуньи упали с помоста со сломанными позвоночниками.

В другой саге рассказывается о битве двух колдунов, принявших облик собак, а затем превратившихся в орлов.

Искусство провидиц, которое также называется, как мы помним, сейдом, М. Элиаде сравнивал с классическим шаманским сеансом — для обоих характерны наличие ритуального наряда, значение хора с магическими песнопениями и экстатическое состояние.

«Но мы, — писал М. Элиаде, — все же не считаем сейд шаманизмом в строгом смысле: "мистический полет" является лейтмотивом общей магии, а особенно европейского колдовства. Специфические шаманские темы — путешествие в преисподнюю с целью возвращения души больного или проводов умершего — хотя и зафиксированы в традициях северной магии, но не представляют принципиального элемента в сеансе сейда. Совсем наоборот, этот сеанс сосредоточивается на гадании, то есть в конечном счете представляет собой скорее "малую магию"».

Как мы помним, Один владел этим искусством волшбы. В одной из песен «Старшей Эдды» — «Перебранке Локи» — злой и хитроумный бог Локи упрекает Одина в самых ужасных грехах:

Локи сказал:
Молчи-ка ты, Один!
с начала времен
людей ты судил неправо:
в распре не раз,
кто праздновал труса,
тому ты дарил победу.
Один сказал:
Пусть в распрях не раз,
кто праздновал труса,
тому я дарил победу,
зато восемь зим
ты в подземелье сидел,
был дойной коровой,
был женкой рожалой,
ты — бабоподобный муж!
Локи сказал:
А сам ты, я слышал,
на острове Самсей,
как ведьма, бил в барабаны,
жил, ворожея,
у людей в услуженье. —
сам ты бабоподобный муж»¹³.

В процитированном выше отрывке употребляется слово «женовидный» («бабоподобный» в поэтическом переводе), которое может значить и способность к перемене пола, которое давало искусство волшбы, — уже знакомое нам слово argr — и связано оно с шаманскими способностями Одина, ибо речь, безусловно, идет не о барабане, а о шаманском бубне.

Слово argr значило одновременно и «способность к особого рода колдовству». (Некоторые исследователи связывают этот вид магического искусства Фрейи и Одина с саамскими заклинаниями.)

Употребление слова argr в перебранке, в результате которой Локи удается «поставить на место» абсолютно всех богов, говорит о крайне отрицательном отношении к волшбе, которая не пристала мужам.

Тем не менее владели этим секретом и скальды.

Подтверждение этому находим в «Саге о Гисли», когда к Гисли во сне приходит пророчица и дает ему совет не ворожить и не колдовать:

«Гисли был человек мудрый, и у него был большой дар видеть вещие сны¹⁴...

Рассказывают, что как-то раз, осенью, Гисли метался во сне. Это было, когда он жил у Ауд, и, когда он проснулся, Ауд спросила его, что ему снилось. Он отвечает:

— Ко мне приходят во сне две женщины. Одна добра ко мне и всегда дает хорошие советы, а другая всегда говорит такое, от чего мне становится хуже, чем раньше, и пророчит мне одно дурное. А сейчас снилось мне, будто я подошел к какому-то дому и вошел туда, и будто бы я узнал во многих, кто сидел там, своих родичей и друзей. Они сидели возле огней и пировали. И было там семь огней, одни почти догорели, а другие пылали ярко. Тут вошла в дом добрая женщина моих снов и сказала, что те огни означают мою жизнь, какая мне еще осталась. И она дала мне совет оставить, покуда я жив, старую веру, не ворожить, и не колдовать, и быть добрым к хромым, и слепым, и тем, кто меня слабее. Вот и весь сон.

Тогда Гисли сказал несколько вис:

Привиделись мне палаты,
О, пламени волн поле¹⁵,
Там семь костров горело
В ряд, мне беду предрекая.
Друзья, за трапезой сидя,
Встретили речью заздравной
Скальда, слагатель вис
Ответил им словом приветным.
«Глянь, о, клен сраженья¹⁶, —
Фрейя рекла ожерелий¹⁷, —
Сколько горит костров
Здесь пред тобой в покое.
Столько зим проживешь, —
Биль покрывала¹⁸ сказала, —
Здесь на земле владыка
Браги врагов Тора¹⁹.
Питатель орлов²⁰, слушай, —
Молвила Ловн золота²¹, —
Навеки оставь ведовство,
Скальду волшба не пристала,
Ведомо всем, что негоже
Вязу дротиков лязга²²
Злейшему лиху вверяться,
Тайным знаньям колдуний.
Бойся посеять смуту,
Меч обнажить опрометчиво,
Дурно над слабым глумиться,
О, дуб непогоды Одина²³.
Будь защитой убогому,
На помощь слепому,
Волка волны возничий²⁴,
Следуй завету этому»²⁵.

Об обряде рунического заклятия, совершаемом старухой-колдуньей, рассказывается в «Саге о Греттире», переведенной на русский язык О.А. Смирницкой:

«Остаются три недели до начала зимы. Тогда старуха попросила отвезти ее к морю. Торбьёрн спросил, что ей там нужно.

— Дело-то маленькое, но, может статься, предвещает большое событие, — говорит она.

Сделали, как она просила. И, выйдя к морю, она заковыляла вдоль берега, как будто ей кто показывал дорогу. На пути у нее лежала большая коряга — ноша как раз по плечу одному человеку. Она взглянула на нее и попросила перевернуть. Снизу коряга была как будто обуглена и обтерта. Она велела отколоть щепочку с гладкого места. Потом взяла нож, вырезала на корне руны, окрасила их своею кровью и сказала над ними заклинания. Она обошла корягу, пятясь задом, и нашептала над ней много колдовских слов. После этого она велела столкнуть корягу в море и заговорила ее, чтобы плыла она к Скале Острову, Греттиру на погибель. Оттуда она направилась домой, в Лесной Залив. Торбьёрн сказал, что не возьмет в толк, к чему все это. Старуха сказала, что скоро, мол, все узнает. Ветер дул с моря, но старухина коряга поплыла против ветра и быстрее, чем можно было ждать.

А Греттир, как рассказывалось, жил на Скале Острове со своими сотоварищами и ни о чем не тужил. На другой день после того, как старуха заколдовала корягу, Греттир и Иллуги спустились со скалы за дровами для костра. И, подойдя к западной стороне острова, они увидели, что прибило к берегу корягу. Тогда Иллуги сказал:

— Вот сколько сразу дров, родич. Отнесем-ка корягу домой.

Но Греттир толкнул ее ногой и сказал:

— Злая коряга и послана злым. Поищем лучше других дров. — И отпихнув корягу в море, сказал, чтобы Иллуги остерегался брать ее домой, "ибо она послана нам на беду".

Потом они пошли к хижине и ничего не сказали об этом рабу. На другой день они снова натолкнулись на эту корягу, и она была уже ближе к лестницам, чем накануне. Греттир отпихнул ее в море подальше, говоря, что никак нельзя ее брать домой. Прошла ночь. Тут поднялся сильный ветер, да еще с дождем. Им не захотелось выходить, и они велели Шумиле пойти за дровами. Тот был очень недоволен, говоря, что это сущее мучение — мерзнуть в такую непогоду. Он спустился с лестницы и нашел старухину корягу и решил, что ему здорово повезло. Поднял он корягу, доволок еле-еле до дому и бросил с грохотом наземь. Греттир услышал:

— Шум ила раздобыл что-то. Надо сходить посмотреть, что это такое. — Берет топор и выходит.

А Шум ила сказал:

— Ну-ка, разруби так же ловко, как я дотащил ее сюда.

Греттир рассердился на раба и со всего маху ударил топором по коряге, не разглядев, что это такое. И топор, ударившись, в тот же миг повернулся плашмя, отскочил от дерева и прямо по правой ноге Греттиру и разрубил ее до кости. Тут Греттир взглянул на корягу и сказал:

— Вот и пересилил тот, кто хотел зла. И на этом дело не кончится. Ведь это та самая коряга, которую я два дня подряд отпихивал в море. Два несчастья произошли из-за тебя, Шумила: первое, что у тебя потух наш огонь, и второе, что ты принес в дом эту злосчастную корягу. Смотри, если случится из-за тебя третье, — оно принесет смерть и тебе, и всем нам».

Так и случилось — у Греттира воспалилась нога, он серьезно заболел и не мог больше сражаться, чем, по наущению старухи-колдуньи, воспользовался Торбьёрн, напал на дом Греттира и убил его самого и его сотоварищей.

Для нас же эта глава из саги интересна тем, что описывает достаточно подробно (это одно из немногих, если не единственное такое описание) ритуал рунического заклятия.

Он включает в себе следующие «этапы»: выбор предмета для нанесения рун; вырезание сакральных слов;

окрашивание их кровью, ибо кровь в древних обрядах всегда являлась универсальным символом силы и оплодотворения;

произнесение вслух заклинаний, которые «высвобождают» силу рун;

совершение магических действий — движение задом наперед и против солнца; заговор вырезанных рун;

передача рунического проклятия тому, кому желают зла.

Последнее очень важно, ибо, судя по тем данным, что есть у исследователей, руническое проклятие, нанесенное на некий предмет, не может принести зло до тех пор, пока человек сам не «примет» предмета с рунами.

Точно так же, как мы помним, если сильный скальд успеет ответить на строфу другого сильного скальда или закончит стих, то проклятие не будет иметь силы, а «вернется» тому, кто его сотворил.

Примечания

1. М.И. Стеблин-Каменский писал, что «в силу того, что в скальдической поэзии форма была в известной мере независима от содержания, самой поэтической форме приписывалась действенная сила».

2. Рима — длинное стихотворное повествовательное произведение, древнеисландская эпическая поэма, жанр, процветающий в XIV—XIX веках.

3. Пер. М.И. Стеблин-Каменского.

4. Пер. М.И. Стеблин-Каменского.

5. Под обрядом посвящения понимают совокупность ритуальных действий и устных наставлений, в результате которых меняется статус посвящаемого — как религиозный, так и социальный. «Посвящение, — писал М. Элиаде, — вводит неофита одновременно и в человеческое общество, и в мир духовных ценностей. Он узнает правила поведения, приемы и организацию посвященных, а также мифы и священные традиции, имена богов и историю их деяний».

6. Бог весны и света, любимец богов, сын Одина и Фригг.

7. Хёд — слепой бог, убивший светлого бога Бальдра по злобному наущению хитроумного Локи, который и направил руку слепца, стрелой из побега омелы.

8. Имеется в виду Рагнарёк, когда наступит конец мира, когда освободится Локи, прикованный к скале за убийство Бальдра, и когда на мир двинется всесокрушительное войско чудовищ и великанов. Пер. С. Свириденко.

9. Торлейв — скальд, сочинивший знаменитый нид на конунга, в результате которого у последнего отгнили полбороды и волосы по одну сторону пробора (см. выше).

10. Пер. Е.А. Гуревич.

11. Джордж Эдвард Бульвер-Литтон хорошо известен российскому читателю как автор исторических произведений. Тем не менее у лорда Литтона была собственная теория магии, основанная на многолетнем углубленном изучении тайных наук, популярная в России в XIX веке. Его мистический роман «Занони» (в основе которого лежит учение розенкрейцеров) был чрезвычайно популярен в русском высшем обществе и рассказывает об общении с потусторонним миром. В России XIX века многие пытались вызывать умерших, именно руководствуясь романами английского лорда.

12. Пер. М.И. Стеблин-Каменского.

13. Пер. В. Тихомирова.

14. Вспомним об упоминавшейся выше способности шаманов видеть вещие сны.

15. Кеннинг женщины.

16. Кеннинг воина.

17. Кеннинг женщины.

18. Кеннинг женщины.

19. Кеннинг скальда.

20. Кеннинг воина.

21. Кеннинг женщины.

22. Кеннинг воина.

23. Кеннинг воина.