Отношение к картинам

Все дома Мунка — в Осгорстранде, Рамме и Экелю — были заполнены холстами и картинами. Вряд ли какой-либо другой великий художник с таким рвением собирал свои собственные картины. Мунк очень неохотно продавал картину, которую любил, и еще более неохотно, которая ему не нравилась. Если он ради денег продавал картину, которую считал хорошей, он часто не находил себе покоя, пока не создавал картину заново. Он хотел наиболее значительные картины иметь в своем собственном собрании.

— У меня нет других детей, кроме моих картин. Они должны быть около меня, чтобы я был в состоянии работать. Только глядя на свои картины, я начинаю работать. Вдали от моих детей я могу самое большее делать наброски. Когда отправляю их на большие выставки, я теряю покой и становлюсь глупым читателем газет. Я не могу не читать того, что пишут о моих картинах. Хотя и знаю, что это опасно. В особенности опасно, когда тебя хвалят. Я знаю, что мне нужно продолжать работать, а похвалы действуют парализующе. Как будто кто-то стоит сзади и шепчет:

— Пиши вот так, и тебя будут хвалить!

— У меня никогда не было времени жениться. В молодости у меня не было денег. Но я был верен богине искусства, поэтому и она меня не покинула.

Все силы, все способности. Мунк отдавал одному — живописи. Поверь он, что будет писать лучше, если ежедневно будет стоять на руках, он бы делал и это. Он создавал не прекрасные произведения, не изысканные рисунки, не картины, похожие на действительность.

Его картины — отражения состояния его духа.

Однажды ему дали почетный заказ — написать портрет члена королевского дома. Он отказался:

— Я слишком стар, чтобы рисовать ордена.

Случалось, что он буквально воевал со своими картинами. Он мог наброситься на них, обдирать их, бить, пинать ногами.

— Эта проклятая картина действует мне на нервы. Проходит один лошадиный курс лечения за другим. Становится все хуже и хуже. Пожалуйста, отнесите ее на чердак. Закиньте ее как можно дальше.

Я пошел с ней по лестнице, но не смог открыть дверь на чердак. Поставил картину на лестничной площадке перед дверью. Когда я спустился вниз, Мунк спросил:

— Вы открыли дверь?

— Нет.

Мунк побежал наверх, открыл дверь и бросил картину на чердак.

— Это плохой ребенок. Я делал с ним все что мог. Он упорствует, не поддается. Поверьте мне, эта картина в состоянии спрыгнуть с лестничной площадки и удариться о мою голову. Мне не будет покоя, пока я не избавлюсь от нее. Это ужасная картина.

Он сел. Вытер пот со лба.

— Я больше ничего не сделаю.

Он ударил ногой другую картину.

— Эта тоже плохая. Уберите ее. Я никогда не умел писать руки. Я знаю, что никогда не мог написать руки. Тиис сказал, что это хорошая картина. Он снисходителен. Здесь пишут столбец за столбцом о том, что я великий художник. А вы считаете эту картину хорошей?

Я не ответил.

— Я еду в Витстен. Отдохну немного. Витстен — единственное место, где я могу отдыхать. Там нет ничего, что хотелось бы писать. Полный покой. Я собираюсь жить там. Это ужасно скучная дыра. Я езжу туда каждый сочельник, чтобы мучиться. Я пишу «Мать-Землю». Пишу уже двадцать лет. Я стою в Витстене каждый сочельник и переделываю «Мать-Землю». Там сыро и холодно, и я страдаю за свои грехи. Там не настоящая печка, а так какая-то чепуха. Я брожу по мокрому, липкому снегу и смотрю через фьорд на Осгорстранд. В Осгорстранде нельзя и шагу сделать, чтобы не захотелось писать. Я написал все, что там есть. Деревья, дома, камни. При помощи этих камней я мог бы написать берег. Написать камни, как живые существа. Я всегда сажаю на них людей. И получается новый и худший портрет Яппе или Ингер, сидящих на камне.

Да, мне очень хочется поехать в Осгорстранд и написать камни. Написать их, как живых существ. Нет, я поеду в Витстен. Я не могу больше писать. Почему я не стал чем-либо другим? Такой высокий, сильный человек, как я, сидит день за днем с углем. С маленькими кисточками.

Мунк часто боялся продолжать писать на эскизах и набросках.

— Если я буду еще писать, от них запахнет потом.

Недовольство готовыми картинами было, несомненно, одной из причин того, что он часто их переделывал. Некоторые из них, например, «Мать-Землю», одну из главных картин в актовом зале университета, он переделывал двадцать раз.

Однажды я предложил ему две тысячи крон за эскиз, стоявший у него в Экелю.

— Хорошая цена за несколько штрихов, но я не могу продать. Я должен продолжать работать над ними. Опасно продавать эскизы. Не следует сдаваться слишком рано.

Через несколько часов он позвонил.

— Это Мунк. Вы можете взять эскиз за тысячу крон. Помните, вы предложили мне две тысячи? Но я продолжал работать над ним. Приходите, увидите сами.

Мунк был безжалостен к людям, дававшим ему советы, как писать. Однажды мы с ним стояли у ворот в Экелю, к нам подошел старый друг Мунка. Поздоровавшись с Мунком, он попросил разрешения войти в дом.

— Нет. Я никого больше не пускаю.

— Но у тебя гость.

— Мне же нужно продавать картины.

— Только на минуточку, Эдвард. Мне хочется посмотреть, над чем ты сейчас работаешь.

— Я сказал — нет. Помнишь, когда ты был здесь в последний раз?

— Я был здесь?

— Да. Ты был здесь. Я стоял и смотрел на белого рысака и на старого крестьянского битюга. Я держал их под уздцы, и они бегали по кругу. Мне хотелось посмотреть, как они поднимают ноги. — Ну, Эдвард, — сказал ты, — не собираешься ли ты стать директором цирка?

— Я сказал это в шутку.

— Да, да. Но когда я показал тебе свою новую картину, ты сказал: — Почему ты положил так много зеленой краски?

Старый друг приподнял шляпу и ушел.

— Он из худшего сорта, — сказал Мунк. — Говорит, что ему нравятся мои картины, а сам пишет, как изящная барышня.

Мунк пришел в актовый зал университета, чтобы посмотреть, как вешают новый вариант «Матери-Земли». В зал вошел рабочий. Он ходил по залу и осматривал картины. Мунк подошел к нему:

— Как вам нравятся эти картины?

Рабочий показал на старика на картине «История» и сказал:

— Борода зеленая.

— Да, да, борода зеленая.

Они стояли и смотрели друг на друга.

— Я спросил вас, как вам нравятся эти картины?

— Борода не бывает зеленой.

— Какого черта вы здесь делаете? Уходите.

Несколько дней спустя Мунк попросил меня вместе с ним посмотреть картины в актовом зале. Он смотрел на все картины, кроме «Матери-Земли» — единственной картины, которой он был недоволен. Проходя вдоль стены с картинами, он сказал:

— Зачем здесь стена? Разве в Праздничном зале должны быть четыре стены? А не будет ли забавнее, если здесь повесить несколько прекрасных ковров? Сегодня ночью мне приснилось, что у меня еще одна «Мать-Земля». Я так обрадовался, что затанцевал. А потом сел на стул и заснул. Прилетели ангелы — унесли меня. Мне нужно ехать в Витстен и писать «Мать-Землю». Перед тем как позвонить вам, я сделал наброски ангелов.

Ему казалось, что «Матери-Земле» не хватает целостности. Сначала он хотел назвать картину «Исследователи». Хотел показать, что играющие дети — это юные исследователи. Считал, что левая сторона картины исчезла, что в картине нет смысла.

В 1930-х годах Мунку позвонил богатый торговец, предложил написать портрет его жены за десять тысяч крон. Мунк сказал, что должен увидеть ее, прежде чем дать ответ. Она пришла к Мунку, и Мунку захотелось ее написать.

Получился хороший портрет молодой женщины в воздушном летнем платье. Получив портрет, торговец позвонил Мунку и сказал, что картина ему нравится, но, по его мнению, ей не хватает характерных черт лица. Вся голова — это всего лишь легкая красная краска.

— Вот это-то и хорошо. У вашей жены нет черт. Только черная тушь, которой она подмазывает глаза.

Мунку она нравилась, и позже он сказал:

— Да, это было легкое платье.

В 1922 году, когда Мунк закончил цикл картин о шоколадной фабрике «Фрейя», директор попросил его побольше нарисовать на картинах. Рабочие жаловались, что Мунк не нарисовал дверей и труб над домами. Мунк пришел на фабрику и стал дорисовывать. У ворот его ждала машина. Директор увидел это и любезно предложил Мунку одну из фабричных машин. Она всегда будет стоять у ворот и ждать его. Однажды машина исчезла. Мунк побежал к директору и сказал:

— Что же вы заставляете меня одного рисовать?

Через несколько дней он пришел к директору, бросил кисти на стол и сказал:

— Остальное можете портить сами.

Как-то в воскресенье я встретил в Экелю Яппе Нильссена. В одном антикварном магазине в Осло он видел картину с именем Эдварда Мунка на ней. По его мнению, это была картина не Мунка. В следующее воскресенье я опять встретил Яппе Нильссена в Экелю. Он спросил Мунка:

— Мне сказали, что ты был там, видел картину и сказал, что ты ее написал. Верно ли это?

— Нет, я этого не говорил. Я сказал, что не помню, чтобы я ее писал. Может быть, женщина, стоящая спиной к зрителю, моя сестра, — сказал я. А какое тебе дело до этой картины? Я не хочу шума, писаний и т. д. Разве ты не видел, что картина хорошая?

Оказалось, что эту картину написала Харриет Баккер¹. Она была продана в Германию, а теперь вернулась в Осло с именем Эдварда Мунка на ней.

Всего один раз я был свидетелем того, как Мунк хотел купить проданную им картину. Я получил фото картины, которую продавал немецкий коллекционер.

— Купите ее. Это, может быть, лучшее из всего написанного мною. Если вы ее не купите, куплю я.

— Сколько давать?

— Купите. Сколько бы он за нее ни хотел. Я хочу, чтобы она была здесь.

Я купил. Увидев картину, Мунк сказал:

— Ах, неужели она не лучше? Не можете ли вы отослать ее обратно в Германию? По-моему, она довольно-таки плоха. Я думал, что она хороша.

Один-единственный раз я был свидетелем того, что Мунк плохо помнил свою работу.

Мунк часто очень небрежно обращался со своими картинами. Случалось, ходил по ним, когда они лежали на полу.

— Хорошая картина может многое вынести. Только плохие картины обязательно должны быть целыми и вставлены в тяжелые дорогие рамы. Я же только обвожу их узким кантиком, предпочтительно круглым и белым.

Но если посторонние вольно обращались с его картинами, он приходил в бешенство.

— Вы знаете, Тиис поручил Харальду Брюну почистить и смазать маслом мои картины. Я не узнал одной из моих лучших картин. Харальд Брюн что-то на ней нарисовал.

Для того чтобы уменьшить опасность пожара, Мунк выстроил в Экелю несколько домиков. Один — кирпичный, остальные простые деревянные. Когда этих домов оказалось недостаточно, чтобы вместить все его картины, он построил от дома к дому высокий забор, над которым возвышалась узкая, в метр шириной, крыша. На этом заборе под крышей он развешивал многие из своих картин. Однажды он меня спросил, хороша ли выдумка.

Я ответил:

— Забор деревянный. Если где-то загорится, огонь с одного дома перекинется на все остальные.

Мунк отошел от меня. Повернулся, недовольно посмотрел на меня и сказал:

— Я не могу показать вам картины.

Я понял, что он хотел сказать, и сразу же ушел. Прошло более месяца, прежде чем Мунк позвал меня снова.

Ни о ком Мунк не говорил так тепло, как о людях, которые в его юности платили ему по нескольку сот крон за картину. Если они попадали в затруднительное положение, Мунк всегда им помогал. Однако если кто-то, купив за несколько крон его картину, приходил и просил автограф, он чаще всего отказывал.

— Я получил за нее десять крон. Вы недовольны покупкой? Может быть, хотите получить еще и рамку?

Но если картина ему нравилась, он ее дописывал.

— Берегите ее. Вы видите, она мне очень нравится.

Однажды на улице он встретил женщину, отец которой купил у него картину, когда он был молод и беден. Она сказала, что ее двое детей ссорятся из-за того, кому достанется картина, и спросила, не может ли она купить еще одну, чтобы у каждого из детей было по картине.

— Я хорошо помню вашего отца. Он был хороший человек. Дал мне двести крон за картину, которую мог купить за пятьдесят. Благодаря таким людям мы, художники, можем жить. Пойдемте ко мне, я дешево продам вам картину.

Женщина поехала с Мунком, и он дал ей картину, за которую она заплатила пять тысяч крон. Что это была за картина? Он помнил лишь, что она проходила лошадиный курс лечения. Может быть, это была просто плохая картина? Он позвонил женщине:

— Вы никому ее не показывали? Это Мунк. Она плохая. Люди подумают, что я кончился как художник. Будьте добры, возьмите машину и привезите ее. Она плохая. Все произошло слишком быстро. Я просто взял одну картину. Я даже ее не помню. Вы получите большую хорошую картину. Пожалуйста, возьмите машину. Приезжайте. Она плохая.

Когда женщина приехала, Мунк вытер пот и сказал:

— Вы никому ее не показывали? Пять тысяч, да. Пожалуйста, вот деньги. Дайте мне срок. Пожалуйста, уходите. Я не могу больше заниматься делами.

Прошло много месяцев, прежде чем он послал ей картину.

Об одном из крупнейших коллекционеров картин в Осло, прекрасном знатоке искусства, он сказал:

— Он никогда не приходит один. А с целой толпой. Идут косяком художники, рецензенты и сам Сёрен. А потом выходят в коридор и голосуют. У него только один голос. И голос получает та картина, которая нравится Сёрену. Они, наверно, голосуют до тех пор, пока не дойдут до той картины, которая нравится Сёрену.

Я предложил купить несколько картин, но Мунк не хотел продавать. Это были зимний пейзаж и картина, которую он назвал «Готская девушка». Рано утром он пришел ко мне. В гостиной у меня висели четыре его картины и две — Карстена. Мунк сказал, что картины висят плохо. Мы сняли все картины и повесили четыре его.

— Теперь поедем ко мне и возьмем зимний пейзаж и «Готскую девушку».

Эти картины я получил в подарок. Мунк ничего не хотел за них взять.

— Нет, они так хорошо здесь висят, но обещайте найти хорошее место для картин Карстена, которые мы сняли.

Рождественским ранним утром он позвонил. Открывшей ему горничной сказал:

— Я старый бедный художник, хочу продать маленькую картину. Как вы думаете, захочет ли кто-нибудь в доме взглянуть на нее?

На картине была изображена собака. Я давно пытался ее купить. И вот я ее получил.

Вскоре после того, как стало известно, какие знаменитые художники будут расписывать ратушу, в Осло к Мунку пришел один старый житель Осло.

— Здравствуйте, Мунк. Мне очень жаль, что не вам поручили роспись ратуши.

Мунк не ответил. Тогда он похлопал Мунка по плечу и сказал:

— Я приду к вам как-нибудь в воскресенье и куплю картину.

— А вы уверены, что деревенская лавочка будет открыта, — ответил Мунк.

Когда гость ушел, Мунк сказал:

— Это он закрыл вид с улицы Карла Юхана на море.

Как-то, когда я был у него. Мунк сказал:

— Мне давно хотелось устроить выставку цветных рисунков. Я не хочу их продавать, но мне хочется вставить их в рамки и повесить, Можете вы это сделать?

Я это сделал. Всего было больше сорока рисунков. Увидев, как они развешаны, Мунк сказал:

— Они здесь хорошо висят. Если вы мне дадите по сто пятьдесят крон за каждый, я их продам.

Для Мунка было чрезвычайно важно, чтобы проданные им картины были хорошо развешаны. Об одной картине, которая у меня висела особенно удачно, он сказал:

— Ее нельзя отделять от дома. Здесь она — дома.

Однажды он сказал:

— Я видел одну из моих картин, которая висела вместе с картинами Ван-Гога и Гогена. Это было в одном из залов в Дрездене. Я долго стоял и смотрел на эту стену. И должен сказать, что моя картина висит хорошо, не падает.

В 1921 году Мунк написал для меня новый вариант «Танца жизни». Я часто бывал у него, когда он работал над картиной. Однажды, желая положить синюю краску, он взял на кисть коричневую, и там, где должно было быть море, появилась коричневая черта. Мунк бросил кисть:

— Картина испорчена. Пришлите мне завтра новый холст. Последите, чтобы размер был тот же.

— А вы не можете замазать это пятно?

— Я никогда не замазываю.

— А счистить ножом?

— Нет. Ножом я более не пользуюсь. Картина испорчена.

Он надел пальто и шляпу, чтобы проводить меня. И у ворот сказал:

— Может быть, я нарисую там маленькую веточку. Да. Пойду сейчас и сделаю веточку.

Когда картина была готова, Мунк спросил, как она мне нравится.

Картина мне нравилась.

— Вам не кажется, что эта веточка ее портит?

Старый друг Мунка, критик-искусствовед Яппе Нильссен, похвалил картину.

— Видишь, я нарисовал маленькую веточку на этом дереве, по-твоему, она не портит картину?

— Нет, почему она может испортить?

Когда он ушел, Мунк сказал:

— Бедный Яппе, он — человек конченый.

Много лет спустя Мунк пришел ко мне в воскресенье утром. Он нервничал. Ходил по комнате взад и вперед. Я стал ходить за ним. Вдруг он сказал:

— А вы не можете сесть? Вы всегда так ходите?

Я сел, и Мунк сел. Сел спиной к стене, на которой висела картина «Танец жизни». Я смотрел на него.

— Что-нибудь с галстуком? Почему вы на меня так смотрите?

Я перевел взгляд на стену за его спиной.

— Ах, вы смотрите на эту проклятую ветку? Разве я не сказал вам, чтобы вы купили мне новый холст?

Директору и совладельцу одного из крупнейших предприятий в Осло исполнилось шестьдесят лет. Это было в 1930-х годах. Члены правления решили подарить ему картину Мунка. Пришли ко мне и попросили выбрать большую картину. На другой день после вручения подарка, к Экелю подошел человек с тележкой. Мунк вышел. На тележке лежала картина, купленная членами правления предприятия.

Мунк замахал руками, посмотрел на меня и сказал:

— Если я купил ботинки сестре, а они ей не понравились, может ли она их отдать и получить взамен деньги?

— Нет.

— Вот видите. Для нас — художников — существуют другие законы. Недостаточно, чтобы картина нравилась тому, кто ее покупает. Она должна нравиться и тому, кому ее дарят.

Вскоре после этого один богатый помещик захотел купить картину. Мунк спросил:

— Вы не собираетесь ее подарить?

— Да, это будет подарок моей жене.

— А у нее есть тележка?

Яппе Нильссен в газете «Дагбладет» написал убийственную статью о выставке одного молодого художника. Мунк позвонил ему:

— Что с тобой, Яппе? Почему ты так пишешь?

Яппе спросил, видел ли Мунк выставку.

— Нет, я ее не видел, но я знаю, что никто не имеет права позорить художника. Если ты чего-то не понимаешь, или тебе что-то не нравится, ты должен писать так:

«Я ничего не понимаю в этих картинах», или «Эти картины ничего мне не дали». Неужели моя судьба ничему тебя не научила?

— Ты хочешь, чтобы я перестал писать?

— Нет, ты хорошо пишешь о картинах, которые тебе нравятся.

— Не могу же я писать только о тебе.

— А иконы тебе не нравятся? Пиши об иконах.

Мунк очень хорошо помнил все свои картины и пытался быть в курсе того, где они находятся.

В последние годы он чаще всего делал несколько вариантов одной и той же картины и не любил продавать ту картину, которая ему нравилась больше других.

— Это относится к «Фризу жизни». Я не могу продать.

Если Мунк всегда старался помочь тем, кто покупал у него, в его молодые годы, то он мало интересовался теми, кто покупал у него в поздние годы. В 1930-х годах он позвонил богатому норвежскому судовладельцу, купившему у него картину за тридцать тысяч. Мунк хотел на время одолжить картину. Он тосковал по ней и сказал, что напишет вторую такую же для своего собрания. Судовладелец ответил:

— Вы можете приходить смотреть на нее в любое время.

Мунк был недоволен ответом.

— Вы же купили не кирпич. Это моя картина. Вы купили только право заботиться о ней. Поэтому я и получил от вас так много денег. Иначе вам не было бы интересно заботиться о ней.

Один бергенский судовладелец заказал портрет дочери.

Мунк написал ее, но судовладелец не захотел брать портрет.

— Она выглядит ужасно, — сказал он.

— Да, — ответил Мунк. — Она и некрасивая и злая. Но разве картина не хороша?

Мунк часто позволял критикам и торговцам картинами давать названия его картинам. Ему нравился их книжный характер — «Комната умирающего», «Два человека», «Встреча», «Поцелуй», «Море любви», «Танец жизни», «Утешение», «Вампир», «Смерть Марата», «Пепел» и т. д.

У многих из его картин множество разных названий. Картину, называвшуюся «Любящая женщина» и «Зачатие», Енс Тиис протащил в Национальную галерею Осло под названием «Мадонна». Если бы ее назвали «Клеопатрой», Мунк не возражал бы. У картины должно быть имя. Недостаточно писать «Картина в красных тонах» или «Голубой пейзаж».

Однажды мы вместе осмотрели выставку, которую ему предстояло открыть. Я увидел литографию женской головы и спросил Мунка, кто это.

— Не помню, как ее звали, — ответил он. — Помню, что у нее было тонкое лицо. Старинный дворянский род.

— Можно назвать картину «Графиня»?

— Да, можно. Я хорошо ее помню. Она была хозяйкой публичного дома в Любеке. Возможно, она была графиней.

Примечания

1. Харриет Баккер (1845—1932) — норвежская художница.