Сон Нильса

На берегу Сильяна родился, жил и работал великий шведский художник Андерс Цорн. В прибрежном селении Мора — его дом и музей, его могила и памятник художнику.

Цорн много ездил. Он встречался с Репиным, Коровиным, Серовым, бывал в Москве и Петербурге. Он писал Босфор, парижских девушек, испанские деревни, Гамбургский порт.

Он писал также портреты титулованных особ и богачей. В Петербурге ему заказал свой портрет Савва Мамонтов, крупный промышленник, знаток музыки, покровитель музыкантов, художников, артистов. Цорн написал портрет мецената всего тремя красками, черной, желтой и белой, причем работал он быстро, резкими мазками и как будто небрежно.

Несколько обескураженный Мамонтов не нашел ничего лучшего, как, глядя на свой портрет, спросить:

— Но почему же на моем пиджаке нет пуговиц?

— Я художник, а не портной, — ответил швед.

Цорн написал много картин. Особенно любовно изображал он сцены народной жизни своей Даларны — пляски крестьян в летнюю праздничную ночь, работу кузнецов, печение хлеба в родной Море. В музее собрана чудесная коллекция портретов — деревенский точильщик, старый часовщик, пастух с дудкой. Там же висит портрет суровой крестьянки, повязанной платком, как повязываются у нас в северных поморских деревнях. Это мать художника.

За Сильяном дорога пошла по малотронутым топором борам — беломошникам: мягкий ковер мхов и хвои, похрустывающий валежник. Сколько тут на полянках разных грибов! Шведы до последних лет вовсе не собирали их, не умели ни жарить, ни солить и совсем не отличали поганку от груздя или мухомор от подосиновика. Когда появились грибники-любители, то было немало случаев отравлений, и первое время пришлось ставить на дорожных перекрестках знатоков, которые, заглядывая в корзинки, выбрасывали оттуда всяческую несъедобную дрянь...

Празднуя самую короткую летнюю ночь, шведские девушки надевают старинные народные костюмы

После долгого подъема в гору я оказался возле бревенчатой туристской хижины на перевале, открытом ветрам.

Высокий шест «майского дерева», увитый засохшей листвой, стоял возле хижины. Скрещенные стрелы — старинный герб Даларны — украшали его. Вверху трепетал выцветший синий с желтым крестом шведский государственный флаг.

Скандинавы издревле празднуют середину лета. В деревнях да и в городах расстилают по полу пахучие ветви елей и можжевельника. Шест «майского дерева» украшают зеленью, венками, цветными лентами. Парни и девушки танцуют вокруг него всю ночь летнего солнцестояния и, взявшись за руки, идут потом на холм встречать первый луч. Девушки украдкой прячут цветы из венков, сплетенных в эту самую короткую из летних ночей. Они верят, что если эти цветы положить под подушку, то можно увидеть во сне жениха.

С верхушки «майского дерева», которым я любовался, жестяной петушок-флюгер показывал на север.

Необозримые дали раздвинулись там. Зеленый лесной океан шумел внизу, и серебряные озера терялись в нем. За туманной чертой горизонта угадывался север страны, ее главная лесосека и кладовая железных руд.

За этой чертой лежит больше половины страны. Там Норланд, шведская Сибирь. Не всякий житель Сконе согласится поехать на работу в норландский город Кируну, за Полярный круг. Южанам мерещатся там морозы, с трудом переносимые человеком.

А вот Нильс Хольгерсон прямо-таки рвался в Заполярье. Еще бы, туда ведь улетела его гусиная стая, и мальчуган вместе с выпущенным им из клетки Скансена орлом Горго должен был во что бы то ни стало разыскать ее.

По дороге на север Нильс заснул, утомленный однообразием лесов и болот, над которыми летел орел. Мальчику приснился удивительный сон. Будто он где-то на юге — может быть, в родной Сконе — шагает посреди самой странной толпы, какую только можно себе представить. Рядом с ним шли не люди, нет, — возле него шагали ржаные колосья на длинных соломинках, синие васильки, яблони, кряхтевшие под тяжестью плодов. Липы, дубы и буки гордо выступали посредине дороги, возвышаясь над робкими кустарниками. В зелени жужжали насекомые, в речках, которые текли вдоль дороги, плыли рыбы, на ветвях путешествующих деревьев пели птицы.

Приглядевшись, Нильс заметил и людей, совсем затерявшихся среди растений и животных.

Но кто же вел эту странную толпу?

Вело ее само Солнце.

— Вперед! — призывало оно. — Вперед!

Ржаные колосья, у которых Нильс спросил, куда это — «вперед», — сказали ему, что Солнце ведет всю армию на крайний север страны, в Лапландию, чтобы вступить там в борьбу с чародеем Окаменителем, нагоняющим на всех ледяное оцепенение.

Да, армия шла такая, что перед ней не устоять никакому Окаменителю!

Но что это? Нильс заметил: некоторые из его спутников пошли медленнее, неувереннее. Он присмотрелся: вот так раз — многих уже нет!

Первыми отстали ветвистые зеленые буки и каштаны. Когда шествие подошло к реке Даль-Эльвен, остановился могучий дуб.

— Он боится великого Окаменителя! — воскликнула светлоствольная березка, шагавшая рядом с Нильсом.

Стала отставать пшеница, остались возле дороги яблони. Потом их примеру последовали ячмень, рожь и горох. Да и животных сильно поубавилось — за Солнцем бежали теперь северные олени и песцы, перепархивали белые куропатки...

Оглянулся мальчик — нет уже его веселой спутницы, белой березки, нет сосны и ели, только низкорослые кустарники все еще тянутся за Солнцем.

А когда Солнце пришло наконец к темному ущелью, от всей вышедшей в поход могучей рати почти никого не осталось.

В глубине ледяного ущелья сидел великан в шубе из снега, обросший волосами из ледяных сосулек. Черные волки, окружавшие его, разинули пасти, посылая навстречу Солнцу стужу, ветер и тьму.

Солнце остановилось прямо против Окаменителя. Долго оно почти неподвижно стояло так, осыпая страшилище яркими лучами, и уже застонал Окаменитель, уже стала сползать с него снежная шуба, как вдруг Солнце воскликнуло:

— О, мое время прошло, мне пора!

И оно покатилось обратно из ущелья, на юг, чтобы на следующее лето снова начать поход против Окаменителя.

Как видите, сон Нильса вполне соответствует представлениям о природных зонах и смене времен года. Недаром книгу Сельмы Лагерлёф называли «географией в сказке».

Мы же с вами продолжим путешествие по следам Нильса Хольгерсона с того места, где дубы уже отстали, а березки, сосны, ели, как говаривал наш знакомый господин Герроу, — «не еще».