Глава 21. Ультиматум

Зимней ночью, пока роскошный пароход с Руалом Амундсеном на борту пересекает Атлантику, в Христиании звучит выстрел. «Сегодня ночью в Солли-парке застрелился Ялмар Юхансен, — уведомляет брата Леон в письме от 4 января 1913 года, — о чем ты, вероятно, уже знаешь из телеграфных сообщений».

Оставив в «Гостинице фру Бюэ» бритвенные принадлежности и неоплаченный счет, Ялмар Юхансен пошел вниз по Карл-Юхансгате, свернул на Драмменсвейен и добрался до Солли-парка. В парке он вынул шестизарядный армейский револьвер и направил себе в лоб. Очевидно, выстрел предназначался только ему, но поразил еще двоих: Фритьофа Нансена и Руала Амундсена. Более того, выстрел потряс всю страну.

На третий день Леон Амундсен и Йорген Стубберуд вместе с двумя родственниками покойного сопровождают его гроб из Центральной больницы на Западный железнодорожный вокзал. Леон забронировал вагон, который должен доставить тело Ялмара Юхансена из столицы в родной Шиен. На гроб возложен большой венок с маленькой визитной карточкой. На карточке стоит: Руал Амундсен. «Передай близким Юхансена мои сердечнейшие соболезнования. Поскольку я не знаком ни с ними, ни с их положением дел, сделать это самому мне невозможно», — пишет Леону из-за океана полярный путешественник.

Расходы на состоявшиеся 9 января похороны безоговорочно поделили между собой двое работодателей: Нансен и Амундсен. Леон прибегает ко всему, что только не пахнет ханжеством, для спасения Руаловой репутации, пошатнувшейся в связи с трагическим случаем. «Учитывая ваши с ним отношения, я не посчитал нужным предпринять что-либо помимо того, о чем уже докладывал. В данных обстоятельствах мне показалось неуместным возложить на могилу венок с лентой и произнести благодарственную речь. Между тем прибывшие из Кристиансанна Нильсен, Преструд и Хассель явно решили, что я сделал слишком мало, поскольку, как я вижу из газет, Преструд возложил-таки венок с прочувствованными словами и от твоего имени. По-моему, на ленте пристало бы обозначить: от товарищей. Красивый венок с надписью прислал также Нансен, попросив возложить его на Юхансенову могилу одного уроженца Шиена. Сам же Нансен не приехал, сославшись на "болезнь в семье", что на мой взгляд (как и на взгляд шиенцев) было не совсем удобно».

Видимо, и Леон, и земляки Юхансена понятия не имели о том, какая судьба постигла в ту зиму Пульхёгду, иначе им было бы легче принять выбор Фритьофа Нансена, предпочевшего не выступить на похоронах экспедиционного товарища, а остаться у смертного ложа младшего сына. Кстати, Нансен сочинил некролог и завершил его словами о том, что Ялмар Юхансен обладал «душой, где не было места предательству».

Если кто-нибудь предал Юхансена, то кто? Сам Фритьоф Нансен? Военные начальники? Руал Амундсен? Товарищи по Фрамхейму? Или вся Норвегия предала своего единственного спортсмена, которого чествовала как героя-полярника? Возможно, предателей было несколько, и уж точно кое-кто не сделал всего, что мог. Тем не менее снимать с человека ответственность за собственную жизнь тоже нельзя.

«Как ни печален подобный исход, — пишет на следующий день после выстрела Леон, — он едва ли не к лучшему, поскольку другие перемены в судьбе Юхансена были исключены». Так считали все. «Смерть пришла к нему как избавление», — писала «Моргенбладет». Однако с тех пор триумф Руала Амундсена всегда вызывал ассоциации с трагедией Ялмара Юхансена. Выстрел в Солли-парке был отголоском стартового выстрела, с которого начался санный поход. Там, в Антарктиде, Руал Амундсен не мог ждать: он торопился быть первым — первым достичь полюса или первым вернуться во Фрамхейм. А Ялмар Юхансен в это время спасал лейтенанта Преструда и доброе имя экспедиции. Теперь в амундсеновском походе к Южному полюсу все же появилась первая жертва.

Уже через несколько недель, в рецензии «Географического журнала» на книгу Амундсена, поднимается щекотливый вопрос о том, насколько исключение Юхансена из отряда, шедшего к Южному полюсу, способствовало его безвременной смерти.

* * *

«Вчера в Карнеги-холле был аншлаг и большой восторг. Как и в Вашингтоне, мне вручили здоровенную медаль, — отчитывается Руал перед Леоном о приеме в Соединенных Штатах (письмо получено 15 января). — После столь блестящего начала у меня есть все основания полагать, что мы тут провернем выгодное дело». Американский импресарио Ли Кидик пребывает в не меньшем восхищении: «Первый доклад капитана Амундсена в Нью-Йорке принес в кассу больше долларов, чем выступление в нашем городе любого другого открывателя новых земель».

Руала Амундсена пригласил на обед президент Тедди Рузвельт, и его чествовали вместе с официальным покорителем Северного полюса — адмиралом Пири. Фотография, на которой они сняты с третьим, Эрнестом Шеклтоном, обошла весь мир. Леон вне себя от радости: «Как она пригодится Кидику для рекламы!» И в то же время исполнен опасений: «Тебе ни в коем случае не следует вступать в какие-либо сделки с этими господами, особенно с Шеклтоном, который растратил всё заработанное (три-четыре тысячи крон) на сомнительные предприятия».

Совсем недавно Леон сообщал об аресте в Южной Африке брата сэра Эрнеста — по обвинению в мошенничестве. Явная параллель с Руаловым братом Густавом, на которого подали заявление в полицию в связи с присвоением денежных средств газеты «Хюстен». Посоветовавшись с адвокатом Нансеном и изучив доказательную базу против Густава, Леон посчитал благоразумным выплатить спорную сумму в 1600 крон, сняв ее со счета полярного путешественника. Сохранение репутации того стоило.

* * *

11 февраля 1913 года взрывается бомба. Накануне ночью достигла цивилизованных краев «Терра нова» и по всему миру разошлось телеграфное сообщение о трагедии, постигшей капитана Скотта. Все члены отряда, который отправился к полюсу, погибли на обратном пути. Троих из них обнаружили в палатке примерно на 80° южной широты. «Известие было грустное, но нельзя сказать, чтобы неожиданное, — комментирует в тот же день Леон. — Я попросил лейт. Нильсена от лица эксп. передать карточку с соболезнованиями англ. посланнику». Как хорошо, что Леон соблюдает этикет. Руал пишет из Чикаго: «Я послал телеграмму Эвансу [заместителю руководителя экспедиции. — Т.Б.-Л.], а также госпожам Скотт и Уилсон. Англии, естественно, не послал ничего». Незачем высказывать соболезнования вражеской державе, с которой ведется война.

Через два-три дня Леон в письме к брату углубляет свои рассуждения о трагедии: «Разумеется, здесь эта ужасная катастрофа тоже у всех на устах, хотя многие ожидали чего-либо подобного, поскольку экспедиция организовывалась способами, не внушавшими доверия. Мне кажется, теперь все заинтересованные стороны должны радоваться, что ты уже побывал на Южном полюсе. Иначе можно не сомневаться, что мгновенно собрали бы новую британскую экспедицию для достижения той же цели, скорее всего ничуть не изменив методику похода. В результате катастрофа следовала бы за катастрофой, как это было в случае с Северо-Западным проходом». Важная точка зрения, которую, надеется Леон, со временем будут разделять и англичане. «Если кто-либо и мог испытывать горечь или разочарование по поводу твоего достижения, так это Скотт. Однако он вроде бы не высказывал ничего подобного, а потому следует признать его не только великим героем, но и подлинным джентльменом».

В американских официальных кругах не было ни горечи, ни сомнений. Там балом правила сенсация. «Печальная судьба Скотта вызвала необыкновенный интерес к моим докладам, — пишет полярный путешественник из Чикаго. — Посещаемость, которая было начала падать, снова взлетела на недосягаемую высоту». The show must go on¹.

«Понятно, что мой брат принадлежит к тем, кто особенно тяжко переживает трагическую кончину Скотта, — замечает Леон в письме Годфреду Хансену, заместителю Амундсена в походе на «Йоа». — Кому было бы приятно выступать с докладами о собственных успехах, если в голове неотступно теснятся мысли об этом горе?» Перед посторонними ни в коем случае нельзя признавать связи между триумфом и катастрофой. «Твои чувства, — пишет Леон брату, — ограничиваются сердечнейшим участием. И на том следует стоять, как бы ни развивались драматические события впоследствии». Леон в очередной раз выступает в качестве уравновешенного стратега, смотрящего гораздо дальше выгод сегодняшнего дня.

Трагедия проигравшего двояко сказалась на победителе. С одной стороны, она вызвала волну критики, особенно в английской прессе. С другой — норвежские представители за рубежом (в частности, в Германии) сообщали о том, что успех Амундсена получил большее признание. Вот какие наблюдения посылает в министерство иностранных дел вице-консул Норвегии в Мельбурне: «Примечательно, насколько весть об экспедиции Скотта окольным путем увеличила здешнюю популярность Амундсена. Прежде всего обнародование факта, что Скотт нашел амундсеновскую палатку, развеяло тайные сомнения обывателя в том, действительно ли Амундсен побывал на полюсе, а такие сомнения, несмотря на все данные наблюдений, кое у кого явно были. К тому же несчастная судьба, постигшая Скотта, заставила австралийцев осознать, какой все же великий подвиг совершил Амундсен».

* * *

Зимой в газетах начали распространяться слухи, что Руал Амундсен собирается оснастить будущую экспедицию таким сверхсовременным техническим новшеством, как аэроплан. Кто же его будет в этом случае пилотировать? Первым вызывается каюр, Хельмер Ханссен. «Осмелюсь сообщить вам, — пишет он Леону, — что испытываю непреодолимое желание сесть в кабину подобного аппарата».

Управделами настроен более сдержанно: «Едва ли предполагается, что ты будешь использовать его как средство продвижения [к Северному полюсу. — Т.Б.-Л.], я больше полагаюсь на собак, лыжи и сани и не считаю, что тебе следует отступать от этой традиции. Однако иметь с собой знающего пилота для рекогносцировки было бы, разумеется, неплохо».

Сообщения от самого полярника по меньшей мере противоречивы. 20 марта он утверждает, что, возможно, «возьмет с собой такой аппарат». Меньше чем неделю спустя пишет Леону: «Аэроплан — это амер. чепуха!» Зато к концу весны твердо заявляет: «Хельмер и Вистинг должны обучиться пилотированию... но для этого им хватит времени и в Сан-Франциско».

Дона Педро посвящают в курс событий 19 апреля. Тогда всё, похоже, уже решено: «Я заказал для похода два гидроплана. Во время полета над Сан-Франциско мне пришло в голову, что из этого средства передвижения можно извлечь большую пользу. Опасность свалиться на землю меньше, чем я себе представлял». Крылатая машина возбуждает фантазию Амундсена. Его гнетет необходимость возвращаться на родину к Нансену и океанографическим исследованиям. Он ищет новое поле для приложения сил, которое придало бы «главному походу» интерес и привлекательность в его глазах.

* * *

Зима и весна в Америке проходят для Руала Амундсена под нажимом со стороны прессы. Сначала выстрел в Христиании, затем телеграфное сообщение от «Терра нова» — обе эти новости подрывают репутацию триумфатора. К тому же на него давят всеобщие ожидания. Речь постоянно идет о каких-то сделках, о том, что тебе окажут услугу только в обмен на твою. Предприниматель Джон Гаде, вложивший в экспедицию на Южный полюс почти 20 тысяч крон, неустанно трудится на благо Руала во время его турне по Штатам. Джон надеется, что эти усилия не пропадут втуне для брата.

Полярника тяготят мало заслуженные Херманом Гаде неудачи на поприще норвежской дипломатии. В конце февраля он садится за письмо новому премьер-министру Гуннару Кнудсену, где (предварительно поздравив того с «блестящей победой партии "Венстре"») обсуждает вклад, внесенный братьями Гаде в процветание отечества, и «виды на будущее, имеющиеся в Норвегии у Хермана Гаде». Послание заканчивается просьбой, которой Руал Амундсен ставит на карту свою репутацию: «Я был бы безмерно благодарен Вам, если бы Вы оказали ему эту услугу как моему любимому другу детства, а также как человеку, которого я всегда высоко ценил за его ум, благородство и образованность, и дали ему новую возможность применить себя на государственной службе, к чему он давно стремится».

У братьев Амундсен есть и другие нерешенные вопросы с норвежским правительством, куда более важные. Леон еще раньше был на приеме у премьер-министра Кнудсена и вернулся с тревожными вестями. Во-первых, никто не собирается выделять дополнительные средства на экспедицию. Далее: «Кнудсен понятия не имел про обещания Братли о наградах и проч. Более того, он считает для себя возможным отменить присуждение орденов, ссылаясь на то, что прежнее правительство должно было еще осенью, как обещало, озаботиться награждением сына дона Педро, лейт. Нильсена и Гаде. Теперь я встречусь с Братли и, если он ничего не сделал, буду просить аудиенции. Дело должно быть улажено, особенно в отношении младшего Кристоферсена, иначе выйдет конфуз. Сам знаешь, мы осенью телеграфировали дону Педро: "Перучо наградили орденом"».

Кроме того, брат сообщает Руалу, что и капитан, и вся команда «Фрама» лелеют «большие надежды на средства, которые они получат от тебя и от государства».

Кое-кто из участников экспедиции обращается напрямую к Начальнику. Самым трудным случаем — особенно впоследствии — станет Бьоланн, которому Амундсен уже обещал деньги на фабрику по изготовлению лыж. Со временем выяснится, что речь идет о сумме в 20 тысяч крон, которые, по мнению Леона, пропадут зря. «Бьоланн, конечно, прекрасный товарищ и мастер на все руки, но я не знаю его как предпринимателя». В широкий карман лыжного фабриканта перешли еще многие тысячи крон из экспедиционной кассы. Раз Начальник дал слово, приходилось раскошеливаться.

Весть про обманщиков-политиков производит тем более сильное впечатление на человека, придающего большое значение выполнению собственных обещаний. Его реакция оказывается куда более бурной, чем рассчитывал управделами. 26 февраля полярный путешественник пишет из Канады, из Оттавы: «Только что послал Нансену, который Фритьоф, длинное письмо, где сказано, что я намерен прекратить какую-либо работу по экспедиции, пока не будут выполнены все до единого обещания. Иными словами, я выдвигаю своей дорогой родине ультиматум и прошу тебя довести это до сведения лиц, от коих зависит его выполнение. Очевидно, в первую очередь до Гуннара Кнудсена. Итак, сообщи ему, что до выполнения всех обещаний, данных мне предыдущим правительством, экспедиция откладывается или, возможно, даже отменяется. Обещания прежней власти: присвоение Нильсену звания капитана или награждение орденом Олава; выплата денежного пособия или новые назначения для моих товарищей, которые были предложены мною в письменном виде Браттели; награды Перучо и Гаде. Без полного и окончательного выполнения обещаний — еще раз перечисли их все Г. К. — я прекращаю всякую подготовку к экспедиции».

Это поступок в духе Руала Амундсена, план, выношенный во время торопливых переездов по ту сторону Атлантики. Когда информация доходит до Леона, события уже начали раскручиваться: письмо Нансену отправлено, и отозвать его обратно нет ни малейшей возможности. Наш полярник принял твердое решение, какие и подобает принимать сильным, бескопромиссным мужчинам: «Вопрос поставлен ребром: "или — или". Мне надоели бесконечные проволочки».

Одновременно Руал Амундсен дает знать о посылке ультиматума дону Педро, ведь самая деликатная часть нарушенного обещания касается сына солнцеликого денежного туза. Слово есть слово, награда есть награда, подрывать доверие к себе мецената ни в коем случае нельзя: «Я только что сообщил письмом Фритьофу Нансену, что начинать долгий дрейф во льдах на основе нарушенных обещаний — дело опасное. И велел своему брату действовать: если все до единого обещания не будут выполнены, я свертываю приготовления к экспедиции». Чего не сделаешь ради дона Перучо!

12 марта и Фритьоф Нансен в Пульхёгде, и Леон Амундсен в Свартскуге получают по почте свои мины замедленного действия. Обоих позиция Руала отнюдь не приводит в восторг. Леон отвечает: «Разговаривал со Стариком, он был крайне удивлен и сказал, что будет очень досадно, если продолжение экспедиции сорвется; мне эта история тоже кажется весьма неприятной, в том числе для тебя самого, поскольку она вызовет резкую критику в твой адрес и упреки: дескать, вы предприняли поход к Южному полюсу, чтобы заработать средства для экспедиции на север, почему же требуете еще? Впрочем, сошлись на том, что я встречусь с премьер-министром и с глазу на глаз передам ему содержание твоего письма (к чему ты меня и призываешь), но что сам я буду продолжать подготовку экспедиции без изменений, иначе у нас не выйдет ничего хорошего: если мы теперь приостановим свою деятельность, то рискуем опоздать с выходом в будущем году».

Пока профессор, засев у себя в башне, еще раз обдумывает случившееся, управделами на другой же день попадает в кабинет к премьер-министру. Однако решить все проблемы одним росчерком пера не удается. «По-моему, тебе надо успокоиться и не торопить события, — пишет Леон брату. — Дело в том, что пока можно уладить только награды. О новых назначениях можно говорить лишь в отношении тех, кто находится в Норвегии. Они наверняка получат свободные должности, когда подадут ходатайства об этом, ни на что большее рассчитывать не приходится». Далее Леон знакомит брата с тем, как протекает работа стортинга и как много у него разных обязанностей, заканчивая письмо словами: «Если обещания будут отвергнуты или не выполнены, тогда можно будет разговаривать иначе, тогда, мне кажется, и настанет пора протестовать».

Увы, полярного путешественника так просто не утихомирить. В ответном послании он настаивает на том, чтобы после возвращения из северного похода его участникам — людям совершенно уникальным — были гарантированы места на государственной службе: «Это мне обещал Братли, и на выполнении этого обещания я вынужден настаивать, поскольку рассказал о нем ребятам». Итак: «Повторяю еще раз — я требую выполнения обещанного. Хельмеру необходимо сообщить, что по возвращении он получит должность таможенника, и так же со всеми остальными — они должны получить перечисленные мною места... И пускай не пытаются отговориться, мол, это невозможно. Это не только возможно, но должно быть и будет сделано».

Поскольку перспективы новых государственных дотаций сомнительны, Леон на встрече с премьер-министром извлек на свет старую идею, а именно: «Я считаю выпуск экспедиционных марок, к которому Кнудсен отнесся довольно благосклонно и которым могла бы открыться целая серия, даже более выгодным, чем дотация». Эта тема в разных вариантах многократно возникала в финансовых планах братьев. Естественная мысль о выпуске марок и открыток, посвященных походу на полюс, возникла оттого, что сам Леон Амундсен был заядлым филателистом. Но государственная политика в отношении марок была столь же неторопливой, как и в других отношениях. Посему, чтобы не вызвать новой вспышки гнева из-за океана, Леон прибавляет: «Тебе следует отнестись к делу спокойно, пока мы не выясним, что предпринимается. Пытаться подгонять государственную машину, на мой взгляд, совершенно бесполезно».

Тем не менее Руал облекает свой ответ в форму распоряжения: «Обеспечь выпуск марок».

Наконец, 2 апреля, пульхёгдский великан разобрался с собой и сочиняет ответное письмо. Оно доходит до Руала Амундсена через 20 дней, застав его в Дакоте. «Только что получил семистраничное письмо от Старика, — несколько сконфуженно докладывает Руал домой. — Он принял мой гнев на собственный счет, чего я отнюдь не имел в виду».

До американского путешественника уже дошло и послание от премьер-министра Кнудсена, написанное им после беседы с Леоном и содержавшее заверения в самых добрых намерениях правительства. Продолжая держаться своей бескомпромиссной линии, Руал Амундсен тем не менее практически убежден, что его требования будут выполнены. Зато письмом к Нансену он спровоцировал сход лавины, и этой лавине из прошлого суждено было навалиться на него всей своей тяжестью.

Комментарии

ничего подобного Совершенно неверно, поскольку запись в дневнике Скотта за 16 января (при всем несовершенстве перевода) совершенно однозначна «Норвежцы нас опередили и первые достигли полюса Ужасное разочарование» (1934 С. 339). Однако это объяснение причин гибели далеко от реального Подробнее см Причины гибели экспедиции Р. Скотта // Природа 1978 № 10.

Примечания

1. Шоу продолжается (англ.).