Глава 41. Норвежцы в Риме

16 марта 1926 года, во второй половине дня, председатель Общества воздухоплавания доктор Томмессен отправится в Рим, чтобы от имени страны и экспедиции вступить во владение дирижаблем «Норвегия». От одного из корреспондентов «Тиденс тейн» он успел узнать, что в этот же день в Осло прибудет Руал Амундсен. Главный редактор срочно созывает совещание. Линкольн Элсуорт уже несколько дней находится в Осло, и перед важной поездкой в Рим Томмессен может обсудить с обоими руководителями экспедиции все существенные вопросы.

Всю зиму Амундсен и Элсуорт держались поодаль от всех внутренних концепций и тактических схем. Начальник полагал себя вправе не обращать на это внимания. «Для меня главное одно — достичь цели, — писал он в феврале Томмессену, — остальное пускай делают другие».

В январе Умберто Нобиле побывал в Осло с пятидневным визитом и на встрече в Обществе воздухоплавания поставил целый ряд щекотливых вопросов. Амундсена и Элсуорта представлял на этом совещании Ялмар Рисер-Ларсен, он же был гидом дирижаблестроителя при осмотре достопримечательной белой стихии под названием «снег». Впоследствии норвежец писал, что, впервые ступив на снег, полковник «тотчас поскользнулся и упал, пришлось его поднимать. С того дня он заметно занервничал, опасаясь за исход экспедиции».

Щекотливые вопросы сплошь касались чести Италии и собственного статуса полковника в экспедиции. Как насчет названия экспедиции? Насчет итальянского флага? Как насчет личного состава и прав пилота? Каждый из вопросов чреват конфликтом. И найти решения в отсутствие двух членов руководства было очень нелегко.

Именно упомянутые вопросы спешно рассматривались на совещании в кабинете Ролфа Томмессена. «После этого мы расстались в полном согласии», — пишет позднее в отчете редактор. Скоро он уже сидит в поезде, направляющемся на юг.

Еще раньше норвежский посланник в Риме отправил в министерство иностранных дел конфиденциальный доклад, в котором сообщил, что все связанное с участием Италии в трансполярном перелете рассматривалось как политические проблемы, относящиеся к компетенции высшего государственного руководства. Норвежская же сторона смотрела на дирижабль «Норвегия» как на частное дело полярника. Правда, это не означало, что нельзя вести речь о национальной принадлежности, ведь, по большому счету, Руал Амундсен давно перестал быть частным лицом.

Итальянский режим сразу оценил рекламный потенциал воздушной экспедиции, и доля его участия в этом предприятии постепенно стала очень значительной. Позднее Томмессен подсчитал, что в совокупности итальянские ассигнования на экспедицию составили 840 тысяч крон, тогда как норвежские — государственные и частные, вместе с доходами от докладов и публикаций, — вылились в сумму чуть менее 600 тысяч крон, а американские, то есть деньги Элсуорта, — около 50 тысяч крон. Коль скоро ассигнования Муссолини принимались с благодарностью, вполне логично было бы признать итальянское участие по крайней мере на равных с американским.

Но, хотя Королевством Норвегия руководило в то время безликое парламентское правительство, земляки Руала Амундсена считали себя в сфере полярных исследований этакими господами. Там ничего даром не достается, заслуги значения не имеют. Тем самым дело неминуемо шло к национальной конфронтации между южанами-чернорубашечниками и бледнолицыми северянами.

До сих пор во имя Норвегии наиболее бескомпромиссно работал Ялмар Рисер-Ларсен. Не в пример д-ру Томмессену, который нес административную ответственность, заместитель Амундсена ничего не выигрывал от уступок итальянцам. Богатырю, закончившему в Англии курсы дирижабле-вождения, отнюдь не улыбалось быть в тени щуплого итальянца; он сам претендовал на место пилота «Норвегии».

Участники-норвежцы, за исключением Начальника, один за другим выехали этой зимой в Рим, чтобы пройти необходимую подготовку и научиться маневрировать дирижаблем. Однако в гигантском эллинге на аэродроме Чампино норвежцы чувствовали себя как растерянные пигмеи.

Полковник Нобиле заранее оговорил, что в перелете будут участвовать не более шестнадцати человек и пятеро из них — его специально обученная команда. Рядом с этими воздушными асами норвежцы чувствовали себя изрядно обойденными. Зачем обучать лыжников-норвежцев, если итальянцы уже в совершенстве освоили воздухоплавание?

Среди полубезработных северян быстро ширилось недовольство лидерством Нобиле. Несколько раз они едва не садились на поезд, готовые уехать домой, махнув рукой на дирижабль и на перелет.

Альтернативный план Ялмара Рисер-Ларсена базировался на полной конфронтации. В конфиденциальном послании руководству в Осло норвежец-заместитель пишет 13 марта из Рима: «Если категорически отклонить требования итальянцев, то, по словам самого Нобиле, итальянское правительство в результате только запретит своим людям участвовать в перелете. К этому я давно готов и подобрал достаточное количество норвежцев на все посты для перелета в Англию, где можно доукомплектовать норвежский экипаж англичанами».

Именно Рисер-Ларсен устроил так, что по пути на север экспедиция завернет на Британские острова. И в первую очередь именно он настаивал, чтобы участников-норвежцев было как можно больше. Кроме того, заместитель позаботился собрать на Шпицбергене максимально лояльный Амундсену экипаж, ибо учитывал вероятность, что в данной ситуации можно будет отослать итальянцев из Кингсбея на родину и осуществить перелет на Аляску силами норвежцев.

Взаимопонимание между норвежцами и итальянцами отнюдь не внушало бодрости, и отчасти виной тому были, безусловно, языковые сложности. Полковник Нобиле в общем-то пытался разрешить эту проблему. Чтобы переводить газеты и специальные материалы, он нанял в Риме на фабрику собственного переводчика — молоденькую датско-норвежскую студенточку Лису Линдбек, которая раньше временно заменяла секретаршу в норвежском посольстве. Она опекала норвежских парней, когда они приезжали в Рим, — так, может, сумеет и наладить контакт между нациями?

В середине февраля Рисер-Ларсен, качая головой, докладывает д-ру Томмессену: «Несколько дней назад Нобиле намекнул, что хочет взять на Шпицберген своего норвежского личного секретаря, барышню Линдбек, в качестве переводчика. Я сделал вид, будто не понял его, — чтобы не говорить, как смехотворно это будет выглядеть». Норвежцы считали инициативу Нобиле не просто «по-бабски» смешной, но подозревали в ней хитрый план втереться в сомкнутые ряды: «Омдал сказал, что слышал то же самое; она наверняка будет доносить Нобиле о наших разговорах».

На Шпицберген Лиса Линдбек не попала, но продолжала работать у Нобиле. Эта барышня, впоследствии снискавшая известность антифашистскими репортажами, рисует в книге воспоминаний «Пылающая земля» весьма привлекательный образ своего итальянского босса: «Я сразу же прониклась к моему начальнику большой симпатией, и у меня никогда не было повода пересматривать это впечатление. В свои сорок лет он выглядел прекрасно — почти классический красавец с чистыми, благородными чертами, вдохновенными карими глазами и высоким, ясным лбом». Барышня Линдбек интересовалась мужчинами. Среди норвежцев она «ближе всего познакомилась с симпатичным механиком Оскаром Омдалом».

Переводчица недвусмысленно свидетельствует и о высоком авторитете, каким директор Нобиле пользовался у четырех с лишним сотен своих подчиненных: «Поголовно все на фабрике знали, что Нобиле не фашист и что в министерстве авиации у него много противников».

Кстати, в Италии находился тогда еще один способный к языкам норвежец — молодой, энергичный, непоседливый поэт Нурдал Григ¹; он сообщил главному редактору Томмессену, что готов немедля занять пост экспедиционного журналиста вместо Фредрика Рамма, который, по его мнению, рано или поздно струсит. Поэт был совершенно уверен, что Рамма что-нибудь да подкосит, и потому стратегически водворился в захолустной Венеции, терпеливо дожидаясь призыва в новое время. «Венеция теперь ничего не значит, — пишет он брату, — город, населенный фашистами и английскими старыми девами, можно обожать лишь в силу смехотворного предрассудка. Бог весть, может, в перелете "Норвегии", в этой экспедиции, на которой стоит ярчайшая печать 1926 года, им хотелось не просто пройти над ледяными просторами, а понять, куда же показывает стрелка компаса, — новые миры прежде старых».

Нурдала Грига не призвали в новый ледовый мир. Увы. Может статься, как раз этот невероятно оптимистичный поэт и спас бы «Норвегию» от ее прозаического фиаско.

Ролф Томмессен, прибывший в Рим 19 марта вместе с майором Сверре, тотчас констатировал, что «среди норвежских участников царило сильное возбуждение». Д-р Томмессен, поддерживавший добрые отношения и с Нобиле, отправился на юг с целью примирения. Однако это не вписывалось в стратегические планы Рисер-Ларсена.

Томмессен был весьма удивлен, когда через несколько дней в итальянской столице появились еще двое руководителей: «...причем не кто-нибудь, но Амундсен и Элсуорт. Видимо, Рисер-Ларсен вызвал их телеграфом, и они спешно покинули Осло». Эти последние мартовские дни 1926 года будут необычайно богаты интригами, частными и национальными инициативами. Если отвлечься от личных проблем Нобиле, связанных с завистью итальянских офицеров-соперников, и от группы возбужденных норвежцев, остается пятерка лидеров, и все они защищают более или менее законные интересы.

Ролф Томмессен, позднее подробно рассказавший об этих конфликтах «в отчете для арбитражного суда», делал, видимо, все, что мог. Он, несомненно, был истым национал-шовинистом, но вместе с тем симпатизировал новой, динамичной Италии и полагал для себя делом чести всемерно способствовать обеим нациям в реализации совместного империалистического проекта. А вот Руалу Амундсену было далеко не просто подняться над личными и межнациональными конфликтами. Труднее же всего приходилось Элсуорту, который постоянно попадал в щекотливые ситуации, оттого что, по выражению Томмессена, находился в «сугубо нездоровой обстановке» и «очень зависел от Амундсена».

В своем отчете Томмессен делает особый упор на психологии американца: «Элсуорт, как известно всем, человек необычайно сдержанный и скромный, почти безропотный, но такие люди зачастую весьма уязвимы, они копят и носят в себе впечатления, которые остальными давно забыты. Во многом это свойственно и Элсуорту. Сложности с самоутверждением привели к тому, что он, чуть что, воображал себя обойденным. Его отношение к Нобиле в этом плане общеизвестно; менее известно, что те же чувства он испытывал и к Рисер-Ларсену».

Ревнивая обидчивость американца возникла не вчера. По мнению д-ра Томмессена, у него была своя теория насчет того, по чьей вине он не попал в число авторов предыдущей экспедиционной книги. Элсуорт «непоколебимо верил, что виной всему интриги Рисер-Ларсена и что возможным это оказалось оттого, что Рисер-Ларсен пользовался особым расположением Руал а Амундсена».

Учитывая эту предысторию, в общем, не удивительно, что американец относился к главному итальянскому сопернику Рисер-Ларсена с определенной симпатией; позволю себе вновь процитировать Томмессена: «Впоследствии эта дружба потерпела фиаско, но в Риме его явно больше привлекал сдержанный Нобиле, чем импульсивный Рисер-Ларсен».

В Риме Элсуорт склонен поддержать целый ряд требований Нобиле, в частности: его имя должно быть включено в официальное наименование экспедиции, и он станет одним из авторов будущей книги. Амундсен же, напротив, все больше придерживается непримиримой линии Рисер-Ларсена.

Знаменательный инцидент происходит незадолго до отъезда из Рима. Наконец-то четверо руководителей достигли соглашения о процедуре принятия решений на борту дирижабля в случае, если полет придется прервать. Когда норвежцы вернулись в гостиницу, Элсуорт отвел Томмессена в сторону, чтобы поговорить с глазу на глаз. Американец дает выход своему недоверию к Рисер-Ларсену в серьезных обстоятельствах и заявляет, что все-таки не может поддержать соглашение, однако, не смея изложить полярнику альтернативную идею, просит об этом Томмессена.

«И вот я, испросив высочайшей аудиенции, отправился к Амундсену, который ответил на мои слова вспышкой гнева. Он мгновенно разгадал замысел Элсуорта и вскричал: "Он работает на Нобиле!" Мы еще немного поговорили, и он отослал меня к Элсуорту с категорическим отказом. Однако Элсуорт не сдался, попросил меня вернуться к Амундсену и заверить, что он по-прежнему питает к полярнику дружеские чувства и вовсе не хотел его обидеть, а стало быть, тот может без колебаний пойти на изложенное предложение! С этим несколько противоречивым заявлением я опять поднялся к Амундсену, и на сей раз, выслушав меня, он просто рассвирепел, помчался в номер Элсуорта, в сердцах выругал американца и вернулся к себе. Когда я позднее зашел к Элсуорту, я застал его совершенно подавленным, однако он сказал, что поддержит соглашение, если я дам честное слово, что Рисер-Ларсен в написании книги участвовать не будет. Я толком не понял связь между этими двумя проблемами, но для Элсуорта такая связь явно существовала».

Торжественная передача дирижабля была назначена на 29 марта 1926 года. Но прежде Линкольну Элсуорту пришлось спасать экспедицию от острого кризиса: недоставало средств на страховку. Прибегнув к помощи телеграфа, богач сумел организовать 20 тысяч долларов, которые и предоставил в распоряжение Общества воздухоплавания, правда, по словам Томмессена, при одном непременном условии: «...если я дам честное слово, что Рисер-Ларсен в написании книги участвовать не будет». К счастью, это была не проблема, так как, по договоренности, технические разделы книги будет писать полковник Нобиле.

Церемония в ангаре под Римом вылилась в пышный спектакль, отмеченный великодержавными амбициями и фашистским энтузиазмом — ведь героический проект наконец-то близок к осуществлению! Диктатор новой Римской империи Муссолини произнес речь от имени счастливых дарителей. А главный редактор «Тиденс тейн» Томмессен, облачившийся ради такого случая в официальный костюм, рассыпался в благодарностях за дирижабль. Кульминацией стала смена флага. Итальянский флаг спустили, а затем подняли норвежский. Совершил этот почетный акт Оскар Вистинг — первый среди мастеров на все руки.

Однако наречь дирижаблю имя, по традиции, могла только женщина. У холостяков Амундсена и Элсуорта никого подходящего под рукой не нашлось. А красивая жена и дочка Умберто Нобиле исключались. Стало быть, на выручку волей-неволей пришла г-жа Рисер-Ларсен. «Я, разумеется, настоял на том, что дирижабль не только должен лететь под норвежским флагом, но также и носить имя моей родины», — пишет в мемуарах полярник. Увы, и здесь все кончилось неоднозначно. Помимо флага на ахтерштевне, сам корпус дирижабля нес итальянские цвета, да и первоначальное название перед новым «крещением» не смыли. Таким образом, дирижабль «Норвегия» сохранил и свой старый номер — N-1. Знаменательно, что позднее летательный аппарат будет зарегистрирован в Норвегии тоже под номером N-1 (первый и единственный норвежский дирижабль), а значит, все уладится. Как будто бы.

Пока канонир Вистинг, Бенито Муссолини, жена Рисер-Ларсена и прочие второстепенные персонажи красовались на исторической сцене, сам полярник стоял на заднем плане как безымянный зритель. Ему не отвели никакой роли, но не оттого, что нарочито обошли вниманием, — просто он вообще не должен был здесь присутствовать. Амундсен и Элсуорт без предупреждения прибыли в Рим тремя днями раньше, а в тот день, когда была торжественно разбита бутылка шампанского, уехали, хотя дирижабль вылетал из Чампино лишь 10 апреля.

До сих пор роль Руала Амундсена во многом поразительно напоминала роль зрителя. Полярник считал, что на своем веку вполне достаточно гнул спину; не грех и явиться на Шпицберген, так сказать, к накрытому столу. Впоследствии Ролф Томмессен писал: «Вообще было очень-очень жаль, что знакомство Амундсена с экспедицией и с итальянскими участниками оказалось, по сути, крайне слабым; кроме Нобиле, он даже по фамилиям итальянцев не знал. В этой ситуации, когда было особенно важно подчеркнуть руководящую роль норвежцев, многое сложилось бы иначе, если бы сам руководитель отчетливо сознавал, что никакое славное прошлое не может заменить тяжких будничных трудов».

21 апреля 1926 года пароход «Кнут Сколюрен» прибыл в Кингсбей. Руал Амундсен сошел на берег первым, за ним последовали его спутники. Не считая денежного американца, самым близким Начальнику человеком был заведующий матчастью Фриц Г. Цапфе, который сотрудничал с ним еще во времена «Йоа». Цапфе никогда не участвовал в практических операциях, но мог похвастаться тем, что он старейший из людей Амундсена.

С тех пор как полярник два месяца назад покинул Ню-Олесунн, в здешних окрестностях произошли заметные перемены. Прежде всего бросался в глаза гигантский ангар, возвышавшийся за цветными домишками. Но ничуть не меньше поразил Амундсена монумент в честь героического прошлогоднего перелета. Да, темпы замечательные. Памятники и те не заставляли себя ждать.

Четыре дня спустя Руал Амундсен проснулся от звуков военного марша, который играли на палубе корабля «Хеймдал», пришвартовавшегося у набережной Кингсбея. Все готово. Норвежское государство и на сей раз не бросит своего великого сына в беде. Недоставало только дирижабля, но тому предстоял долгий путь. Из Рима он направился в Пулем, оттуда в Осло и дальше, в Ленинград. По сигналу готовности из Ню-Олесунна дирижабль через Вадсё вылетит на Шпицберген.

29 апреля, когда «Норвегия» все еще находится в ангаре у красных, неподалеку от Ленинграда, в Кингсбей приходит второй корабль. Швартуется к борту «Хеймдала», поскольку тот не делает поползновений освободить ему место у стенки. Это американский пароход «Шантье» с самолетом «Жозефина Форд» на борту. На палубе стоит командор Ричард Э. Бэрд — он решил лететь к Северному полюсу.

Экспедиция Бэрда явилась сюда, понятно, совершенно некстати, если не сказать невпопад. И Амундсен, и Элсуорт в общем-то знали о планах американского военного летчика. И все же норвежец, вероятно, чувствовал себя не лучше, чем капитан Скотт, услышавший, что конкурент высадился в Китовой бухте. Руал Амундсен замечает это сходство и старается использовать ситуацию с максимальной выгодой. Он сразу же признает за американцем право соперничать за Северный полюс. А тем самым оправдывает собственное поведение шестнадцатью годами раньше, в борьбе за другой полюс.

Да и Северный полюс теперь не тот, каким был прежде. Норвежец уже произвел эхолотирование и убедился, что все достойное открытия расположено по другую сторону, меж полюсом и мысом Барроу. А разве перелет над математической точкой можно сравнить с открытием нового континента?

Дирижабль «Норвегия» появился над сверкающими снегами Свалбарда ранним утром 7 мая 1926 года. Летательный аппарат имел форму сигары. И благополучный перелет из далекого Рима безусловно стал добрым предзнаменованием грядущей победы. Ловко и красиво дирижабль снизился и был зачален в своем исполинском ангаре.

Американцы развивают бурную деятельность. В ночь на 9 мая командор Бэрд и его пилот Флойд Беннетт стартуют и их «Фоккер» с лыжным шасси исчезает за северным горизонтом. На следующий день, около 16 часов, «Жозефина Форд» возвращается — с Северного полюса. Раньше, чем ожидалось. Руал Амундсен встречает американцев распростертыми объятиями.

По поводу соревновательных акций американцев обычно возникало много вопросов, не обойдется без них и на сей раз. Еще до конца мая один из кингсбейских знакомых Амундсена писал о Бэрде, что «здешний народ поговаривает, будто он сам толком не знает, где побывал». Даже для людей честных и добросовестных навигация над Ледовитым океаном была сложной задачей. Ориентиров нет, однообразная пустыня. Поэтому фактически все равно, где в точности побывал командор Бэрд.

В ожидании старта дирижабля в Ню-Олесунне начали обучать итальянцев ходьбе на лыжах. Руал Амундсен обязал всех участников перелета взять с собой лыжи. За три-четыре дня южанам предстояло овладеть искусством, в котором, по утверждению Фритьофа Нансена, надо упражняться с трех-четырехлетнего возраста. Тренером был лейтенант Бернт Балкен, который бегал на лыжах пятидесятикилометровку и принадлежал к особой «резервной команде» Рисер-Ларсена. Этот знаменитый впоследствии летчик взялся за безнадежное дело; Трюгве Гран, в свое время на протяжении целой зимовки обучавший людей капитана Скотта, и тот признал, что тезис Нансена отнюдь не голословен. Важнейшей задачей Балкена стало изготовление новых прочных лыж для «Жозефины Форд». На этих норвежских шасси американцы и выиграли воздушную гонку; казалось, норвежцы вообще чувствовали большую солидарность с американскими соперниками, чем с итальянскими партнерами. «Бедняги тоскуют по родному солнечному Неаполю», — безнадежно писал Балкен в своих мемуарах.

Первоначально полковник Нобиле предлагал совершить перелет с чисто итальянским экипажем. И после прибытия дирижабля колония южан насчитывала ни много ни мало двадцать три человека. После вылета из Рима в рисер-ларсеновских планах насчет переворота отнюдь не прибавилось трезвого реализма.

Окончательный состав экипажа определился лишь в день старта, 11 мая. Нужно было сбалансировать вес, компетентность, национальность, а также новые и давние обязательства. Численность — шестнадцать человек. Нобиле взял с собой пятерых специалистов: такелажника, техника и трех механиков. Метеорологом на борту был конечно же Финн Мальмгрен, невзирая на предостережения капитана Вистинга и свое шведское гражданство. Все, кто плавал на «Мод», обладали преимуществом. Верность — вот добродетель, которую полярник ценил превыше всего. Поэтому Оскар Вистинг, ветеран Южного полюса и Северо-Восточного прохода, занял место у руля высоты, тогда как на безотказного Оскара Омдала возложили почетную ответственность за один из моторов.

Но и высочайшая добродетель порой не лишена мелких изъянов. Радист Геннадий Олонкин ходил на «Мод» с 1918 года; только Вистинг плавал на службе у Начальника дольше его. Этот владеющий норвежским языком русский летел на «Норвегии» от самого Рима и успешно справлялся со своей работой. Как вдруг, наутро после прибытия в Кингсбей, ему сообщают, что он отстранен от работы, по причине «перенесенной им болезни уха». Русский не верит собственным ушам. Похоже, поголовно все не верят. Подводит Олонкина не слух, а национальность. Заменив русского норвежцем Фритьофом Стром-Юнсеном, который волею случая «временно работал» на кингсбейском радиотелеграфе, руководство экспедиции преследовало единственную цель: норвежцы не должны быть на борту в меньшинстве.

Олонкин славился нелюдимостью и молчаливой сдержанностью, и все же один из итальянцев видел слезы на его каменном лице. Семь лет он провел во льдах, на борту «Мод», а теперь, накануне последней решающей экспедиции, этот русский, это верное сердце, был отстранен. Всё ради Норвегии.

Начальником радиослужбы был назначен капитан Биргер Готвалдт. По приказу высокого начальства именно ему поручили произвести национальную чистку среди своих подчиненных. Фредрик Рамм, чьи национальные взгляды не вызывали сомнений, отвечал за информацию. Лейтенант Эмиль Хорген стал помощником по навигации. Двое последних входили в состав прошлогодней экспедиции.

Верхнюю ступень хитроумного штатного расписания, основанного на профессионализме и национальной принадлежности, занимала четверка руководителей.

Линкольн Элсуорт не имел на борту дирижабля определенных обязанностей. Отчасти он играл роль проворного помощника там, где нужны дельные руки, отчасти же — если возникнут интриги — мог только усложнить психологический климат. Место штурмана-навигатора, о котором мечтал Элсуорт, в итоге досталось его вечному сопернику в борьбе за благосклонность Амундсена — Ялмару Рисер-Ларсену. Помимо этой ответственной задачи заместитель Амундсена был готов в любую минуту взять на себя функции пилота, а возможно, и спасателя.

В противоположность трем другим лидерам пилота дирижабля, Умберто Нобиле, полярником никак не назовешь. Изящный южанин был по натуре скорее человеком умственного труда. Полковник имел инженерное образование и занимал пост директора завода. Обычно он работал за письменным столом, а перелет был для него математической задачей, которую предстояло реализовать на практике.

Дирижабль — аппарат огромный, но уязвимый. Для конструктора все предприятие основывалось на целом комплексе расчетов. Каждый компонент нужно было просчитать и принять в соображение — расстояние, вес, температурные условия, влажность, силу ветра, балласт, объем горючего. Дистанции огромны, и малейшая погрешность за чертежным столом могла привести к катастрофическим последствиям. Участвуя в экспедиции, Умберто Нобиле делал ставку на ее удачный исход. Он не был авантюристом, то бишь ничего не отдавал на волю случая. С профессиональной точки зрения перелет «Норвегии» знаменовал явный разрыв с позицией, характерной для всех предшествующих воздушных экспедиций Амундсена, — с позицией инженера Андрэ, где основой основ были мужество и дерзость: люди начинали полет и надеялись вернуться. Умберто Нобиле знал, что, если дирижабль не продержится в воздухе и не достигнет цели, сражение будет проиграно — и для него самого, и для Италии.

Итальянцы считали для себя делом чести обеспечить успешный полет дирижабля, а норвежцы были готовы провести экспедицию назад через льды. Именно тогда — после посадки — старый полярник возьмет руководство на себя. Именно тогда в полной мере проявятся выдающиеся качества северян. Если отвлечься от молниеносной акции Бэрда и Беннетта, не было еще ни одной полярной экспедиции, которая не соприкоснулась бы со льдами напрямую. Норвежцы погрузили в дирижабль лыжи и полярное снаряжение и не сомневались, что рано или поздно итальянцы окажутся в зависимости от настоящих полярников.

Среди тех, кто после старта остался на земле, был не только знаменитый летчик Бернт Балкен, но и еще один лейтенант — Густав С. Амундсен. Племянник Начальника тоже входил в резервный отряд Рисер-Ларсена. Вместе с горсткой земляков и итальянцев, до последней минуты живших надеждой, молодой Амундсен попрощался с местом в истории, когда отдали швартовы и дирижабль взмыл в небо. Расчеты полковника были неумолимы. Участников ровно шестнадцать.

Исключение сделали для одного-единственного живого существа — для Титины, собачки Нобиле.

Комментарии

Именно это обстоятельство и стало главной причиной уничтожающей критики У. Нобиле со стороны фашистского режима Италии и лично Б. Муссолини после гибели дирижабля «Италия» при возвращении с полюса в мае 1928 года.

Отмеченные Буманн-Ларсеном «шашни и козни» едва ли будут учтены в будущем историками Арктики, но пренебрегать ими специалист по общественным отношениям, очевидно, не вправе.

Примечания

1. Нурдал Григ (1902—1943) — норвежский писатель-антифашист, поэт, драматург; погиб на борту бомбардировщика во время налета на Берлин.