Глава X

Отправляясь въ экспедицію, путешественники взяли съ собою только самое необходимое и въ самомъ ограниченномъ количествѣ; между тѣмъ переноска багажа была такъ затруднительна, что они рѣшили оставить часть вещей. Надобно было только хорошенько обдумать, безъ чего имъ можно будетъ обойтись въ пути. Балто первый подалъ голосъ и предлагалъ бросить индѣйскія лыжи, такъ какъ это совершенно ненужная вещь.

— Вы послушайте, что говоритъ Равна, — убѣждалъ онъ:—онъ старый лапландецъ, онъ вѣдь уже прожилъ сорокъ пять лѣтъ въ горахъ, и онъ говоритъ, что никогда не носилъ такой обуви. И я тоже говорю, а ужъ лучше насъ, лапландцевъ, никто не знаетъ снѣга.

— Очень много вы, лапландцы, о себѣ думаете, — смѣясь, замѣтилъ Нансенъ. — Помните, какъ вы увѣряли, что очки — это ни къ чему ненужная дрянь; а теперь увидѣли, какъ они полезны.

— Очки — другое дѣло, — спорилъ Балто, — а ужъ эти башмаки мы, конечно, никогда не надѣнемъ на ноги!

Нансенъ былъ другого мнѣнія: индѣйскія лыжи были безполезны на гладкомъ, скользкомъ льду; но онъ считалъ ихъ незамѣнимыми при мягкомъ, рыхломъ снѣгѣ. Рѣшено было оставить лыжи и пожертвовать непромокаемыми чехлами отъ спальныхъ мѣшковъ, такъ какъ путники дошли до такой высоты, на которой имъ нечего было бояться дождя. Бросить чехлы такъ, просто, было жаль, — рѣшили употребить ихъ вмѣсто топлива. Расположившись въ палаткѣ на ночлегъ, путники разрѣзали одно изъ покрывалъ на куски, положили эти куски на желѣзную лопату и зажгли, а сверху приспособили жестянку со снѣгомъ, игравшую роль котелка. Непромокаемая ткань отлично загорѣлась краснымъ пламенемъ и освѣтила стѣны палатки и 6 человѣческихъ фигуръ, любовавшихся давно невиданнымъ зрѣлищемъ весело горѣвшаго костра. Увы, удовольствіе ихъ оказалось непродолжительнымъ! Покрывало не только горѣло, но и сильно дымило, и черезъ нѣсколько минутъ вся палатка наполнилась смраднымъ дымомъ, который ѣлъ глаза и щипалъ горло. Путники поспѣшили залѣзть въ свои мѣшки и закрыться съ головой.

На слѣдующее утро они сожгли второе покрывало, но на этотъ разъ поступили благоразумнѣе и развели огонь на открытомъ мѣстѣ; благодаря этому, они не только сварили себѣ овсяный супъ, но и растопили много снѣгу, такъ что могли цѣлый день не мучиться жаждой.

«Странный видъ представляли мы въ этотъ день при солнечномъ свѣтѣ, — пишетъ Нансенъ. — Наша кожа, довольно чисто обмытая вѣтромъ и дождемъ, совершенно преобразилась. На нѣкоторыхъ мѣстахъ слой сажи былъ такъ толстъ, что его можно было соскребать ножичкомъ. Всѣ морщинки и углубленія наполнились сажей, которая густыми слоями залегла на всѣхъ выдающихся частяхъ лица: на носу, на бровяхъ, на подбородкѣ; волосы наши стали совершенно черными; чистыми оставались только бѣлки глазъ и зубы, которые какъ-то зловѣще блестѣли среди общей черноты. Это насъ не особенно смущало, такъ какъ сажа сама по себѣ не противна. Люди обыкновенно моются, чтобы не казаться другимъ грязными; а мы не ожидали никого встрѣтить въ теченіе многихъ дней. Поэтому мы предоставили времени возстановить чистоту нашихъ лицъ, и дѣйствительно, мало-помалу сажа сошла съ нихъ»... «Опрятные читатели, — продолжаетъ Нансенъ, — можетъ быть, назовутъ насъ свиньями, если я скажу, что съ тѣхъ поръ, какъ мы сошли съ «Язона», мы вообще ни разу не мылись. Въ оправданіе наше приведу, во 1-хъ, что когда мы находились внутри страны, у насъ было очень мало воды, а всякій человѣкъ, страдающій отъ жажды, конечно, скорѣй выпьетъ свою небольшую порцію, чѣмъ употребитъ ее на умыванье; во 2-хъ, не очень пріятно мыться, когда пальцы коченѣютъ отъ холода, и мокрое лицо быстро обмерзаетъ; въ 3-хъ, днемъ солнце немилосердно жгло намъ кожу; его лучи палили не только сверху, но и снизу, отражаясь отъ гладкой ледяной поверхности; кожа лупилась, трескалась, дѣлались даже нарывы, а при этомъ всякая сырость очень вредна».

Вслѣдствіе недостатка въ водѣ, и приготовленіе пищи путешественниковъ не отличалось чистотой. Они совсѣмъ не мыли своей посуды и обыкновенно готовили въ одной и той же жестянкѣ и гороховый супъ, и овсянку, и шоколадъ. Пищу они разливали по чашкамъ и дѣлили на равныя порціи, а окончивъ ѣду, обыкновенно предоставляли Балто чистить жестянку, въ видѣ награды за то, что онъ помогалъ стряпать. Балто очень усердно исполнялъ это дѣло съ помощью пальцевъ и языка. Но такъ какъ жестянка была длинная и узкая, то ни пальцы, ни языкъ не хватали до дна ея, и на этомъ днѣ лежали въ полной неприкосновенности остатки мясного бульона, перемѣшанные съ остатками гороховаго супа съ кусочками шоколада и съ листьями спитого чая. Въ томъ мѣстѣ и въ томъ положеніи, въ какомъ находились путешественники, прихотничать не приходилось: они ѣли только для того, чтобы утолить голодъ, который часто давалъ себя чувствовать. Припасовъ у нихъ было взято столько, что при большой расчетливости ихъ должно было хватить до конца пути, если не встрѣтится на дорогѣ новыхъ задержекъ; но вполнѣ досыта они никогда не могли наѣсться. Главное, въ чемъ они чувствовали недостатокъ, были жирныя, маслянистыя вещества; всѣ ихъ консервы были сухіе, лишенные жирныхъ частицъ. Масло, взятое ими съ собой, они дѣлили такъ, что каждому доставалось по полфунту въ недѣлю, и каждый могъ съѣдать свою порцію, какъ и когда хотѣлъ. Обыкновенно они ѣли маленькими кусочками послѣ обѣда, и это составляло для нихъ величайшее лакомство. Но не всѣ они могли аккуратно распредѣлять свою долю на цѣлую недѣлю. Христіансенъ, напримѣръ, по большей части съѣдалъ все свое масло въ первый же день и мучился остальные шесть дней недѣли.

«Тяжелую жизнь приходилось намъ вести, — пишетъ Нансенъ, — но чудная красота ночного неба вознаграждала насъ за все. Когда сѣверное сіяніе освѣщало горизонтъ своимъ волшебнымъ блескомъ, мы забывали большую часть понесенныхъ трудовъ и лишеній. Когда всходила луна и медленно двигалась среди звѣзднаго неба, а лучи ея блестѣли на каждомъ ледяномъ холмикѣ и заливали всю мертвую, мерзлую пустыню потокомъ серебристаго свѣта, мы переносились въ какое-то дивное царство мира и красоты. Я убѣжденъ, что ночи, проведенныя нами на льду, оставили сильное, неизгладимое впечатлѣніе въ душахъ всѣхъ насъ».

Скоро, однако, имъ пришлось отказаться отъ путешествія по ночамъ. Они достигли такой высоты, на которой холодъ становился мучительнымъ. Днемъ солнце сильно грѣло, такъ что верхній слой снѣга слегка подтаивалъ; но какъ только оно садилось, наступалъ морозъ, который ночью доходилъ до 40 и болѣе градусовъ.

— Часто, когда мы раздѣвались, ложась спать, — разсказываетъ Нансенъ, — толстые носки и чулки, которые были у насъ надѣты, представляли одну крѣпкую, смерзшуюся массу.

Чтобы немного облегчить тасканье тяжелыхъ саней, Нансенъ вздумалъ придѣлать къ нимъ паруса и пользоваться помощью попутнаго вѣтра. Когда онъ разсказалъ свой проектъ товарищамъ, Равна съ самымъ удрученнымъ видомъ покачалъ головой, а Балто шумно высказалъ свое неодобреніе.

— Никогда въ жизни не видалъ я такихъ сумасшедшихъ людей! — горячился онъ. — Ѣздить на парусахъ по снѣгу! Надо же выдумать такую нелѣпость! Вы говорите, что лучше насъ правите лодкой; ну, пожалуй, и еще въ чемъ-нибудь вы знаете побольше нашего; но ужъ снѣгъ-то мы хорошо знаемъ, и знаемъ, что вы затѣяли прямо глупость!

Разглагольствованій Балто никто не слушалъ. Связали вмѣстѣ двое саней, потомъ остальныя трое, вмѣсто парусовъ употребили куски парусины, и дѣло пошло на ладъ: управлять санями было гораздо легче, чѣмъ тащить ихъ, и путникамъ удалось пройти вдвое больше, чѣмъ обыкновенно. И все-таки они слишкомъ медленно подвигались впередъ. Нансенъ предполагалъ сначала спуститься на западномъ берегу около Христіансхаба, т. е. пройти Гренландію не поперекъ, а наискось. Теперь онъ все больше и больше убѣждался, что въ виду поздняго времени года слѣдуетъ отказаться отъ этого плана и держать путь не на сѣверо-западъ, а прямо на западъ, къ селенію Готхабъ. Когда онъ сообщилъ свои соображенія товарищамъ, они съ большимъ удовольствіемъ приняли это измѣненіе плана, такъ какъ оно сокращало путь на нѣсколько десятковъ миль.

Послѣ двухъ-трехъ дней снѣжной метели поверхность покрылась толстымъ слоемъ рыхлаго снѣга, такъ что Нансенъ, Свердрупъ и Дитрихсенъ рѣшили попробовать индѣйскія лыжи. Первые опыты оказались неудачными, и они нѣсколько разъ падали, къ великому удовольствію Балто, который продолжалъ увѣрять, что никакой разумный человѣкъ не надѣнетъ на ноги такую нелѣпость; но мало-помалу ловкіе норвежцы примѣнились къ новой обуви, и часа черезъ два они такъ легко шагали по глубокому снѣгу, что лапландцы стали съ любопытствомъ присматриваться къ ихъ лыжамъ, и Балто нѣсколько разъ спрашивалъ:

— А что, развѣ вамъ въ самомъ дѣлѣ удобно идти въ нихъ?

Дня черезъ два снѣгъ сталъ тверже, и тогда всѣ путники одинъ за другимъ надѣли свои норвежскія лыжи.

«Безъ ихъ помощи намъ ни за что бы не дойти до конца пути, — пишетъ Нансенъ: — мы навѣрно умерли бы дорогой отъ истощенія. Тащить сани на лыжахъ было гораздо менѣе утомительно, чѣмъ безъ лыжъ, потому что съ ними мы не поднимали ноги, а скользили. Цѣлыхъ 19 дней съ ранняго утра до поздняго вечера мы были на лыжахъ и прошли пространство не менѣе 240 миль».

31 августа они въ послѣдній разъ увидѣли кусочекъ земли, не покрытый льдомъ. Войдя на высокій холмъ, они замѣтили утесъ, голая вершина котораго выставлялась изъ-подъ снѣга. Мало-помалу и онъ исчезъ. На необозримой снѣжной равнинѣ ослѣпительно бѣлаго цвѣта они сами являлись единственными темными пятнами. День за днемъ подвигались они все дальше по ледяной пустынѣ; слегка волнистая почва продолжала постепенно подниматься; каждый день начинался и кончался совершенно такъ же, какъ предыдущій, безъ всякаго разнообразія.

«Кто не испыталъ такого однообразія, тотъ съ трудомъ пойметъ насколько оно утомительно, — пишетъ Нансенъ. — Днемъ мы видѣли только солнце, снѣжную равнину и самихъ себя. Мы представляли маленькую, темную черточку, слабо нарисованную на безконечномъ бѣломъ пространствѣ. Ничто не измѣнялось на нашемъ горизонтѣ, глазу не на чемъ было остановиться; не было никакой точки, по которой мы могли бы направлять свой путь. Намъ приходилось безпрестанно прибѣгать къ указаніямъ компаса, наблюдать движеніе солнца и поглядывать назадъ на длинный слѣдъ, который караванъ нашъ оставлялъ на снѣгу. Мы до нѣкоторой степени знали, гдѣ находимся, и знали, что намъ еще долго придется переносить это однообразіе».

Почти все время, пока они шли по внутреннему плато, небо стояло безоблачное, и солнце ярко свѣтило. Въ полдень оно сильно грѣло и, играя всѣми цвѣтами радуги на безконечной снѣжной равнинѣ, ослѣпляло глаза путниковъ. Имъ приходилось идти не иначе, какъ въ очкахъ, а лица закрывать вуалями; безъ этого кожа лупилась, являлись опухоли и нарывы. Зато вечера были хороши. Заходящее солнце окрашивало пурпуромъ и золотомъ легкія облачка; а когда яркій свѣтъ его лучей потухалъ, рядомъ съ нимъ появлялись ложныя солнца, соединенныя дугами радужныхъ цвѣтовъ. Почти каждый вечеръ повторялось это явленіе, и путники не уставали любоваться имъ.

Дорога продолжала идти все въ гору, хотя крутыхъ подъемовъ уже не было. Съ этимъ вмѣстѣ возрасталъ и холодъ, особенно по ночамъ. Бороды и волоса путниковъ нерѣдко покрывались ледяными сосульками; усы ихъ замерзали до того, что они не могли раздвинуть губъ. Термометръ, положенный ночью подъ подушку, показывалъ утромъ около 40° мороза, и это въ палаткѣ, гдѣ спало 6 человѣкъ, и гдѣ вечеромъ варилось кушанье на спиртовой лампѣ! Какъ низко опускалась температура на открытомъ воздухѣ, они не могли знать, такъ какъ ихъ термометръ не показывалъ болѣе 40°. Дѣлать при такомъ холодѣ метеорологическія и другія наблюденія было крайне трудно: инструменты нельзя было держать въ перчаткахъ или рукавицахъ; приходилось дѣйствовать голыми руками и рисковать отморозить пальцы. Несмотря на это, всѣ научныя наблюденія производились безостановочно во все время пути и аккуратно записывались въ дневникъ.

Холодъ становился особенно чувствительнымъ, когда къ нему присоединялся вѣтеръ. Вотъ что пишетъ Нансенъ отъ 4 сентября:

«Къ вечеру небо прояснилось, морозъ крѣпчалъ, прямо въ лицо намъ дулъ сильный вѣтеръ. Идти противъ вѣтра было страшно тяжело; мы постоянно рисковали отморозить себѣ что-нибудь. Сначала носъ у меня затвердѣлъ; но, къ счастью, я вовремя замѣтилъ это, и мнѣ удалось оттереть его снѣгомъ. Я успокоился, какъ почувствовалъ рѣзкій холодъ подъ подбородкомъ, горло мое оцѣпенѣло и онѣмѣло. Я растеръ его, обвязалъ шею рукавицами да какими-то тряпками, и мнѣ стало лучше. Но послѣднее нападеніе мороза было самое худшее: вѣтеръ пробрался черезъ платье къ моему желудку и причинилъ мнѣ невыносимыя боли. Чтобы избавиться отъ нихъ, я привязалъ къ животу теплую войлочную шапку. Свердрупъ мучился такъ же, какъ я; что испытывали остальные, мы не могли видѣть, такъ какъ они шли сзади насъ; но, несомнѣнно, ихъ положеніе было не лучше нашего».

На слѣдующій день вѣтеръ стихъ, но 6 сентября разразилась настоящая буря. Шелъ такой сильный снѣгъ, что на двадцать шаговъ ничего нельзя было разглядѣть, и Нансенъ съ Свердрупомъ, обыкновенно шедшіе впереди партіи, должны были нѣсколько разъ останавливаться и поджидать остальныхъ. Съ большимъ трудомъ удалось имъ укрѣпить палатку; развести огонь и варить кушанье оказалось совершенно невозможно, такъ какъ снѣгъ проникалъ во всѣ щели и отверстія палатки. Путешественникамъ пришлось довольствоваться сухою пищею, которую они съѣли, уже лежа въ своихъ мѣшкахъ и укрывшись съ головой. Всю ночь бушевала буря. Одна изъ веревокъ, поддерживавшихъ палатку, лопнула, и вѣтеръ грозилъ унести всю палатку. Нансенъ уже началъ соображать, какъ имъ быть въ случаѣ такого несчастія.

— Ну, что-жъ, — рѣшилъ онъ съ своимъ обычнымъ хладнокровіемъ, — будемъ лежать въ мѣшкахъ, — пусть насъ засыпаетъ снѣгомъ!

Къ утру метель стихла, и Нансену, исполнявшему должность повара, удалось зажечь спиртовую лампу, сварить похлебку и заварить чай. Всѣ съ удовольствіемъ позавтракали, не вылѣзая изъ мѣшковъ. Послѣ этого Балто выползъ изъ палатки, входъ въ которую былъ заваленъ снѣгомъ; но черезъ минуту вернулся задыхаясь, весь покрытый снѣгомъ.

— Нельзя идти! — съ трудомъ проговорилъ онъ.

Нансенъ высунулъ голову за дверь и убѣдился, что онъ правъ: снѣгъ мело и крутило такъ, что въ нѣсколькихъ шагахъ разстоянія ничего нельзя было разглядѣть. Пришлось оставаться въ палаткѣ и постараться устроиться, какъ можно лучше. Съ помощью лыжъ и мѣшковъ укрѣпили стѣны палатки, съ большимъ трудомъ откопали изъ-подъ снѣга сани и достали провизію, напились горячаго кофе, который употреблялся ими изрѣдка, въ видѣ лакомства, и залѣзли въ мѣшки, такъ какъ сидѣть въ палаткѣ было слишкомъ холодно. Метель продолжалась, снѣгъ проникалъ внутрь палатки и наваливался на ея стѣны извнѣ.

— Что же, это недурно! — разсуждалъ Нансенъ:— черезъ снѣгъ ни морозъ, ни вѣтеръ не проберутся къ намъ!

— Но, пожалуй, мы и сами не выберемся изъ-подъ него! — замѣтилъ Дитрихсенъ.

— Э, полноте! развѣ можетъ быть, чтобы шесть такихъ молодцовъ, какъ мы, не справились со снѣгомъ! — отвѣчалъ Нансенъ.

И норвежцы принялись весело разговаривать, увѣряя и другъ друга, и самихъ себя, что имъ превосходно лежать въ мѣшкахъ, прислушиваясь къ вою бури. Лапландцы не раздѣляли ихъ бодрости. Особенно Равна совсѣмъ упалъ духомъ.

— Я старый лапландецъ, я 45 лѣтъ жилъ среди снѣговъ, я знаю, что значитъ метель въ сентябрѣ мѣсяцѣ въ горахъ, — жалобнымъ голосомъ причиталъ онъ:—никому изъ насъ не придется увидѣть конца бури!

Однако, грустныя предсказанія бѣднаго лапландца не оправдались, и на слѣдующій день путешественники могли двинуться дальше, хотя имъ пришлось очень долго освобождаться изъ-подъ снѣга: палатку замело до того, что виднѣлся только кончикъ ея, а сани трудно было и отыскать въ снѣгу.

Послѣ этого короткаго и мало пріятнаго перерыва снова потянулись прежніе однообразные дни. Путники достигли высоты 7200 футъ, и передъ ними по-прежнему разстилалась гладкая, слегка волнистая поверхность безконечнаго, безмолвнаго снѣжнаго поля. Каждое утро, просыпаясь, они чувствовали, что голова ихъ окружена льдомъ и инеемъ: это паръ отъ ихъ дыханія осѣлъ на оленьемъ мѣху мѣшка и замерзъ; всѣ стѣны палатки были покрыты длинными ледяными сосульками. Начиналось зажиганіе спиртовой кухни; это была непріятная операція, такъ какъ дотрагиваться до металла голыми руками при такой температурѣ было мучительно, а между тѣмъ слѣдовало все дѣлать очень аккуратно; нельзя было зажигать слишкомъ сильнаго огня, — это была лишняя трата спирта, — ни слишкомъ слабаго, такъ какъ тогда кушанье не могло бы свариться. Должность повара исполнялъ обыкновенно Нансенъ. Когда завтракъ былъ готовъ, онъ будилъ остальныхъ; они пили чай или шоколадъ, не вылѣзая изъ мѣшковъ, и затѣмъ поспѣшно готовились къ выступленію: чистили полозья саней и лыжъ, упаковывали багажъ и одѣвались, какъ можно теплѣе. Когда все было готово, привязывали лыжи, впрягали себя въ сани и двигались въ путь. Нансенъ и Свердрупъ шли обыкновенно впереди, указывая дорогу. Въ теченіе дня останавливались раза три, причемъ только одинъ разъ позволяли себѣ разводить огонь и утолять жажду чаемъ, въ остальное же время довольствовались сухой пищей. Въ день проходили отъ 6 до 15 миль, смотря по состоянію снѣга, и часовъ въ 8—9 вечера разбивали палатку.

«Эти вечера въ палаткѣ, — говоритъ Нансенъ, — когда мы, тщательно отряхнувъ снѣгъ, сидѣли всѣ кружкомъ на своихъ мѣшкахъ съ платьемъ, были, несомнѣнно, самыми свѣтлыми моментами нашего существованія въ то время. И тяжелая дневная работа, и усталость, и смертельная стужа — все забывалось въ тѣ минуты, когда мы, сидя вокругъ своей печки, смотрѣли на слабые лучи свѣта, бросаемые лампой, и нетерпѣливо ждали ужина. Право, немногіе часы своей жизни я вспоминаю съ такимъ удовольствіемъ! А когда супъ, похлебка или вообще наше кушанье было готово, когда каждый получалъ свою порцію, и мы зажигали огарокъ свѣчки, чтобы видѣть, что ѣдимъ, тогда мы окончательно приходили въ веселое настроеніе, и я увѣренъ, всѣ мои товарищи думали такъ же, какъ и я, что на свѣтѣ стоитъ жить».