Глава XIV

Въ концѣ сентября путешественники перебрались на новоселье. Послѣ тѣсной конурки, гдѣ они не могли ни стать, ни лечь, и гдѣ дымъ ѣлъ имъ глаза, новый домъ, въ которомъ можно было хоть немного двигаться, показался имъ великолѣпнымъ. Для освѣщенія и согрѣванія его они зажгли нѣсколько лампочекъ съ моржевымъ саломъ. Лампочки, правда, чадили, но все-таки горѣли настолько хорошо, что при свѣтѣ ихъ не только можно было различать предметы, но даже шить. Тепла онѣ давали недостаточно: въ первую ночь путешественники вздумали распороть свой спальный мѣшокъ и лечь спать по одиночкѣ, но эта попытка оказалась неудачной: они сильно мерзли всю ночь и на слѣдующій день опять сшили свой мѣшокъ.

Пока они были заняты постройкой своего домика, медвѣди нѣсколько разъ подходили къ нимъ такъ близко, что они безъ всякаго труда убили нѣсколько штукъ и запаслись медвѣжьимъ мясомъ на всю зиму.

Моржи цѣлыми стадами лежали на сосѣднихъ льдинахъ, и путешественники могли свободно наблюдать нравы этихъ обитателей полярнаго моря. Они иногда лежали по нѣскольку часовъ неподвижно, опустивъ голову, вытянувъ шею, такъ что издали казались какими-то гигантскими колбасами. Если который-нибудь изъ нихъ поворачивался и нечаянно толкалъ сосѣда, тотъ поднимался съ ворчаньемъ и тотчасъ же тыкалъ его клыками въ спину: это была далеко не нѣжная шутка, такъ какъ послѣ нея часто показывалась кровь, несмотря на страшно толстую кожу. Обиженный тоже поднимался и мстилъ обидчику тѣмъ же. Послѣ этого оба они успокаивались. Общее движеніе начиналось только при появленіи на льдинѣ новаго пришельца. Тогда всѣ хоромъ принимались ворчать, и одинъ изъ старыхъ моржей, лежавшій ближе прочихъ къ пришельцу, наносилъ ему нѣсколько ударовъ. Новичекъ держалъ себя обыкновенно удивительно скромно и почтительно. Онъ преклонялъ голову передъ остальными и робко пробирался въ ихъ компанію. Каждый, къ кому онъ приближался, считалъ своимъ долгомъ толкнуть или пырнуть его. Онъ не отвѣчалъ на эти удары и смиренно укладывался среди прочихъ. Мало-помалу стадо успокаивалось до появленія новаго пришельца. Моржи отличались удивительнымъ любопытствомъ. Когда люди были заняты чѣмъ-нибудь на льду или около берега, они подходили совсѣмъ близко къ нимъ и пристально глядѣли на ихъ работу.

Сдирать шкуры и потрошить огромныхъ животныхъ было очень трудно при наступившихъ морозахъ; но путешественники все-таки застрѣлили еще штуки двѣ, чтобы не нуждаться въ салѣ во время зимы.

Кромѣ моржей и медвѣдей, частыми и весьма непріятными посѣтителями путешественниковъ были лисицы, которыхъ, очевидно, привлекалъ запахъ свѣжаго мяса. Онѣ подкрадывались по ночамъ и таскали все, что могли унести, не только пишу, но и другія вещи, совсѣмъ имъ не нужныя. Такъ онѣ утащили нѣсколько бамбуковыхъ палокъ, стальную проволоку, гарпунъ, коллекціи камней и мховъ, собранныя Нансеномъ и лежавшія въ парусинныхъ мѣшочкахъ, большой клубокъ нитокъ и т. под. Нансенъ сталъ разыскивать по слѣдамъ, куда унесли онѣ всѣ эти вещи, и недалеко отъ своего домика встрѣтилъ лисицу. Увидавъ его, она остановилась, сѣла и принялась такъ рѣзко и отвратительно выть, что онъ долженъ былъ зажать себѣ уши. Она, вѣроятно, вышла на свой воровской промыселъ и сердилась, что ей помѣшали. Нансенъ пустилъ въ нее камнемъ. Она убѣжала, сѣла на край глетчера и снова затянула свой дикій вой. Нансену не хотѣлось тратить патрона на лисицъ, мясо которыхъ не годилось въ пищу, и онѣ дошли до того, что украли термометръ, который висѣлъ около хижины и былъ на ночь обыкновенно прикрытъ камнями.

15-го октября солнце въ послѣдній разъ поднялось надъ горой въ южной части острова; дни стали быстро темнѣть; луна залила своимъ холоднымъ свѣтомъ ледяныя глыбы; небо освѣтилось фантастическимъ блескомъ сѣверныхъ сіяній. Въ третій разъ приходилось Нансену и его товарищу переживать длинную полярную ночь. Все кругомъ замерло. Птицъ давно уже не было слышно; моржи не появлялись больше на льдинахъ; послѣдній медвѣдь подкрался къ хижинѣ 21-го октября.

Среди темной ледяной пустыни жили и двигались только два человѣка. Жизнь, которую они принуждены были вести, отличалась полнѣйшимъ однообразіемъ. Проснувшись утромъ, они готовили себѣ завтракъ, съѣдали его, затѣмъ снова залѣзали въ свой мѣшокъ, иногда еще немножко дремали, потомъ вставали и шли прогуляться. Впрочемъ, долго оставаться на воздухѣ они не могли, такъ какъ платье ихъ износилось, въ нѣсколькихъ мѣстахъ прорвалось и плохо защищало ихъ отъ 40-градусныхъ морозовъ и сильнаго вѣтра, дувшаго изъ ущелья. Нансенъ надѣялся, что имъ удастся смастерить себѣ одежды изъ медвѣжьихъ шкуръ; но очистка этихъ шкуръ отъ сала и мяса помощью моржовыхъ клыковъ шла очень медленно, потомъ надобно было вымачивать ихъ въ соленой водѣ и, наконецъ, сушить. Для сушки у нихъ было только одно мѣсто — подъ крышей хижины; но туда укладывалась сразу только одна шкура. Первая готовая шкура должна была замѣнить имъ постель, такъ какъ спать въ мѣшкѣ прямо на жесткихъ камняхъ было невозможно; а нечищенныя шкуры, которыя они подкладывали подъ мѣшокъ, начали загнивать. Изъ слѣдующихъ медвѣжьихъ шкуръ они сдѣлали себѣ спальный мѣшокъ, и онъ былъ готовъ только къ Рождеству. Иногда они нѣсколько дней подъ рядъ никуда не выходили изъ хижины, развѣ только за водой да за кускомъ мяса или сала. Это мясо составляло ихъ единственную пищу. У нихъ еще оставалась часть запасовъ, взятыхъ съ Фрама, но они рѣшили не трогать ихъ зимой, а сохранить до весны, когда можно будетъ двинуться въ дальнѣйшій путь. Медвѣжье мясо они ѣли то вареное съ бульономъ, который очень нравился имъ, то жареное тонкими ломтиками. Къ этому они прибавляли кусочки моржоваго сала, которое иногда брали прямо изъ лампы. Кушанье они готовили поочередно, одну недѣлю одинъ, другую другой, и постоянно высчитывали, сколько дежурствъ осталось имъ до весны. Кромѣ приготовленія кушанья да очистки шкуръ, у нихъ во всю зиму не было никакой работы, и они старались побольше спать, чтобы скоротать время. Нансенъ собирался воспользоваться зимнемъ досугомъ, чтобы привести въ порядокъ свои замѣтки и написать что-нибудь о своемъ путешествіи, но отложилъ это намѣреніе; даже дневника не могъ онъ вести аккуратно. Во-первыхъ, трудно было писать при блѣдномъ, мерцающемъ свѣтѣ сальныхъ лампъ, не имѣя стола, лежа или сидя на жесткихъ камняхъ; во-вторыхъ, самъ онъ и все окружающее было до того грязно, до того пропитано саломъ и копотью, что бѣлая бумага черезъ нѣсколько минутъ превращалась въ темную: стоило дотронуться до нея пальцами, провести по ней рукавомъ, и на ней появлялось пятно или сѣрая полоса. Тѣ немногія записи, какія они дѣлали въ это время въ своихъ дневникахъ, оказались до такой степени перепачканными, что впослѣдствіи они почти не могли разобрать ихъ. Книгъ у нихъ не было, кромѣ какого-то стараго календаря, который они знали чуть не наизусть. Съ какою грустью вспоминали они о библіотекѣ Фрама, какъ много дали бы они за одну книгу изъ нея! Единственнымъ развлеченіемъ для нихъ служили разговоры. По цѣлымъ часамъ въ эту безконечную ночь сидѣли они въ своемъ мѣшкѣ и разсчитывали, гдѣ въ данную минуту можетъ находиться Фрамъ, когда онъ вернется на родину, и каково живется оставшимся на немъ. Еще больше любили они мечтать о томъ, что ихъ ждетъ не только на родинѣ, но и на томъ кораблѣ, который повезетъ ихъ на родину. Какъ свѣтло и тепло будетъ въ его каютѣ! Навѣрно, ихъ угостятъ картофелемъ и свѣжимъ хлѣбомъ... Если не будетъ хлѣба, они съ удовольствіемъ поѣдятъ и корабельныхъ сухарей. Хорошо будетъ поѣсть чего-нибудь мучного, но еще лучше надѣть чистое бѣлье и крѣпкое платье. Они представляли себѣ, что входятъ въ магазинъ, всѣ стѣны котораго увѣшаны новыми, чистыми, удобными шерстяными платьями, и одѣваются съ ногъ до головы во все мягкое, удобное, чистое. Неужели это случится когда-нибудь? Неужели имъ можно будетъ скинуть тѣ тяжелыя, сальныя лохмотья, которыя были на нихъ надѣты? Эти лохмотья облѣпляли ихъ тѣло, точно слой глины. Особенно страдали ноги: панталоны приставали такъ плотно къ колѣнямъ, что при всякомъ движеніи сдирали кожу и причиняли настоящія раны. У нихъ не было мыла, чтобы сколько-нибудь смыть грязь съ бѣлья и съ самихъ себя, а одной водой ничего нельзя было сдѣлать. Они по цѣлымъ часамъ варили въ кипяткѣ свои рубашки, но это почти не уменьшало накопившагося на нихъ слоя сала. Они ножомъ соскабливали это сало съ горячихъ рубашекъ и такимъ путемъ получали значительный запасъ горючаго матеріала. Чтобы сколько-нибудь почистить руки, они тоже скоблили ихъ ножомъ или прибѣгали къ слѣдующему далеко не пріятному способу: они натирали ихъ горячею медвѣжьей кровью и ворванью, а затѣмъ крѣпко терли мохомъ.

«Послѣ этого, — разсказываетъ Нансенъ, — онѣ становились бѣлыми и мягкими, точно самыя нѣжныя дамскія ручки, и намъ почти не вѣрилось, что онѣ составляютъ часть нашего тѣла».

Ради теплоты они не стригли себѣ волосъ ни на головѣ, ни на бородѣ, и отъ сажи эти волосы такъ же, какъ и лица ихъ, стали совсѣмъ черными; на этомъ черномъ фонѣ зубы и бѣлки глазъ казались какими-то неестественно бѣлыми.

«Странную жизнь вели мы, — говоритъ Нансенъ, — жизнь, которая нерѣдко подвергала наше терпѣніе большимъ испытаніямъ; но все-таки наше положеніе было не настолько невыносимо, какъ можетъ показаться. Мы все время сохраняли хорошее расположеніе духа, весело смотрѣли на будущее и наслаждались мечтами о тѣхъ радостяхъ, какія насъ ожидали впереди».

А между тѣмъ сальныя лампы наполняли зловоніемъ ихъ хижину; стѣны ея были покрыты инеемъ; на полу образовался толстый слой льда; при сильномъ морозѣ вѣтеръ завывалъ въ ущельѣ; ледъ на глетчерѣ трещалъ, точно вся земля готова была провалиться.

«Сегодня сочельникъ, — пишетъ Нансенъ 24 декабря. — На дворѣ холодно и вѣтрено, у насъ въ хижинѣ тоже холодно и дуетъ. Какъ пустынно все кругомъ! Никогда еще не переживали мы такого сочельника. Теперь дома колокола возвѣщаютъ начало праздника. Я слышу, какъ этотъ звонъ разносится далеко по окрестностямъ. Какъ хорошо гудятъ колокола! Теперь зажигаютъ свѣчи на елкѣ, дѣтей впускаютъ въ комнату и они весело скачутъ вокругъ дерева. Когда я вернусь домой, я непремѣнно устрою на Рождествѣ праздникъ для дѣтей. Это время общей радости, — у насъ дома праздникъ въ каждой хижинѣ. Какъ тамъ все красиво и уютно! Какъ страстно хочется попасть туда!..»

«И этотъ годъ кончился, — отмѣчаетъ онъ 31 декабря. — Это былъ необыкновенный годъ, но въ общемъ недурной. Дома его провожаетъ колокольный звонъ. У насъ, вмѣсто церковнаго колокола, гудитъ ледяной вѣтеръ, который носится надъ глетчеромъ и снѣжнымъ полемъ и яростно воетъ, поднимая облака снѣга и нагоняя ихъ на насъ съ вершины горы. Далеко по фіорду летятъ снѣжныя облака, подгоняемыя вѣтромъ, и снѣжная пыль блеститъ при лунномъ свѣтѣ. Полная луна спокойно и молчаливо переходитъ изъ одного года въ другой. Она свѣтитъ на добрыхъ и злыхъ и безучастно глядитъ на перемѣны годовъ, на человѣческія страданія и стремленія. А мы, одинокіе, заброшенные, сотнями миль отдѣлены отъ всего дорогого, и только мысли наши безустанно несутся къ милымъ мѣстамъ...

Въ концѣ февраля взошло солнце, началась весна. Массы чаекъ покрыли утесы и поднимали невообразимый шумъ; медвѣди стали снова бродить около хижины. Путешественники начали энергично готовиться въ дорогу. Имъ удалось застрѣлить нѣсколькихъ медвѣдей, такъ что у нихъ оказался достаточный запасъ мяса и сала; послѣ этого они принялись за шитье. Съ утра до вечера сидѣли они рядомъ на камняхъ, въ своемъ спальномъ мѣшкѣ, съ иглой въ рукѣ и все шили, шили, мечтая о скоромъ возвращеніи на родину. Ихъ хижина превратилась въ портняжную и сапожную мастерскую. Прежде всего они смастерили себѣ изъ своихъ шерстяныхъ одѣялъ по парѣ платья; потомъ изъ моржовой кожи подшили новыя подошвы подъ сапоги, изъ медвѣжьей шкуры сдѣлали себѣ теплые сапоги, перчатки и легкій спальный мѣшокъ. Нитки для шитья они выдергивали изъ парусины, служившей для паруса; вмѣсто дратвы употребляли сухожилья моржей. Палатки у нихъ не было: ихъ прежняя вся изорвалась, и остатки ея изгрызли лисицы; сдѣлать себѣ новую имъ было не изъ чего, и они рѣшили, что для защиты отъ непогоды будутъ ставить стоймя свои каяки и сани, обкладывать ихъ снѣгомъ и покрывать парусиной.

Занимаясь приготовленіями къ дорогѣ, они безпрестанно вспоминали о Фрамѣ и своемъ снаряженіи въ экспедицію. Какъ богаты всѣмъ необходимымъ были они тогда, и какъ бѣдны теперь! Въ началѣ зимы они зарыли въ землю остатки провіанта, взятаго съ корабля. Теперь они отрыли мѣшки, въ которыхъ онъ былъ уложенъ, и пришли въ полное уныніе. Всѣ припасы, на которые они возлагали такія надежды, испортились! Имъ пришлось выбросить и муку, и сушеное мясо, а шоколадъ растаялъ и совсѣмъ исчезъ. Осталось только немножко отсырѣвшаго хлѣба, который они поджарили въ салѣ и рѣшили беречь, какъ лакомство, для торжественныхъ случаевъ. Единственной пищей въ пути должно было служить имъ медвѣжье мясо и та дичь, какую имъ удастся подстрѣлить дорогой. Свои жестянки изъ-подъ керосина они наполнили моржовымъ саломъ, такъ какъ другого горючаго матеріала у нихъ не было и нельзя было надѣяться найти на этихъ пустынныхъ островахъ, почти лишенныхъ растительности.

Очень трудно было имъ установить каяки на свои укороченныя сани. На нихъ помѣщалась только середина каяковъ, а оба конца торчали на воздухѣ, и при путешествіи по неровнымъ льдинамъ парусинная обшивка должна была сильно пострадать. Путники, насколько возможно, обернули ее медвѣжьими шкурами, а изъ своего небольшого запаса дерева устроили подставки, къ которымъ привязали каяки. Оружіе, къ счастію, было у нихъ въ порядкѣ. Они вычистили и вымазали саломъ свои ружья и рассчитали, что у нихъ еще осталось 100 пуль и на 100 зарядовъ дроби.