Глава VII

28-го іюля наши путешественники снова услышали недалеко отъ себя шумъ буруновъ. Очевидно, они еще разъ приближались къ открытому морю, и это даже обрадовало ихъ. Погода стояла тихая, ясная, и они надѣялись, усиленно работая веслами, дня въ три добраться до мыса Фарвэля; это было пріятнѣе, чѣмъ сидѣть, сложа руки, и покорно подчиняться морскому теченію. Вечеромъ, прежде чѣмъ они подошли къ окраинѣ ледяного поля, густой туманъ заволокъ всю окрестность. Несмотря на этотъ туманъ, они замѣтили, что льдины какъ-то порѣдѣли, и у нихъ явилась мысль пробраться въ лодкѣ къ берегу. Берегъ былъ, въ сущности, недалеко, миль за 15 —18 отъ нихъ; но они уже такъ часто и неудачно пытались достигнуть его, что у нихъ не хватило охоты дѣлать новую попытку среди тумана, ночью, когда всѣмъ хотѣлось спать. Рѣшили подождать до утра. Передъ разсвѣтомъ стоявшій на часахъ Свердрупъ посмотрѣлъ на компасъ и пришелъ въ полное недоумѣніе: или онъ, или компасъ, очевидно, сошелъ съ ума. Прибой буруновъ слышится слѣва, значитъ, передъ ними долженъ быть югъ; а компасъ показываетъ, что это сѣверъ. Удивительно!

Послѣ Свердрупа долженъ былъ дежурить Равна. Лапландецъ не умѣлъ смотрѣть на часы и никакъ не могъ сообразить, когда пройдетъ два часа. Ночью онъ по большей части дежурилъ вмѣсто двухъ часовъ — четыре, и когда будилъ слѣдующаго за собой дежурнаго, то всегда робко замѣчалъ:

— Не знаю, какъ будто, два часа уже прошло.

Проснувшись рано утромъ 29-го, Нансенъ сквозь отверстіе въ стѣнкѣ палатки увидѣлъ Равну, шагавшаго по льдинѣ и оглядывавшагося во всѣ стороны съ какимъ-то страннымъ, не то удивленнымъ, не то смущеннымъ выраженіемъ на своемъ маленькомъ сморщенномъ личикѣ.

«Должно быть, бѣдняга опять продежурилъ, Богъ знаетъ, сколько времени, и все сомнѣвается, прошло ли два часа!» — смѣясь, подумалъ Нансенъ.

Но на лицѣ Равны выражалось что-то особенное, какое-то необычайное безпокойство.

— Что съ вами, Равна? — окликнулъ его Нансенъ. — Видна земля?

— Да, да, — торопливымъ голосомъ проговорилъ Равна:—земля слишкомъ близко!

Слово слишкомъ оба лапландца обыкновенно употребляли вмѣсто очень.

Нансенъ вылѣзъ изъ мѣшка и выбѣжалъ изъ палатки. Дѣйствительно, они были гораздо ближе къ землѣ, чѣмъ ожидали. Льдины разошлись, и до самаго берега шло открытое море. Недоумѣніе Свердрупа разъяснилось: ни онъ, ни компасъ не сошли съ ума; но то, что онъ принималъ за буруны, бушующіе около внѣшняго края ледяного поля, былъ прибой морскихъ волнъ о берега Гренландіи. Нансенъ поспѣшилъ разбудить товарищей. Земля, дѣйствительно, была слишкомъ близко, — нельзя было спокойно спать. Они поспѣшно одѣлись, наскоро позавтракали и, не теряя времени, принялись спускать въ воду и нагружать лодки. Вокругъ нихъ все измѣнилось. Ледяное поле, столько дней державшее ихъ въ плѣну, исчезло; льдины унесло на юго-востокъ; на югѣ и на западѣ море было совершенно чисто. Полоса открытой воды тянулась и на сѣверъ вдоль берега на довольно значительное разстояніе и снова заканчивалась сплошными льдинами.

Можно себѣ представить, какъ энергично работали весла несчастныхъ путниковѣ теперь, когда желанная цѣль была такъ близка!

«Намъ казалось, — пишетъ Нансенъ, — точно мы освободились отъ долгаго заключенія, точно передъ нами открывается блестящая, счастливая будущность. И дѣйствительно, мы были счастливы! Развѣ не великое счастіе сознавать, что исполненіе желанія становится возможнымъ, что неизвѣстность исчезаетъ и замѣняется увѣренностью? Это чувство трепетной радости сходно съ тѣмъ, какое мы испытываемъ при восходѣ солнца: разсвѣтъ новаго дня всегда кажется намъ красивѣе и блестящѣе, чѣмъ самый ясный полдень.

Однако, берегъ былъ еще далеко, и на пути къ нему ихъ подстерегала неожиданная опасность. Имъ пришлось ѣхать мимо большой ледяной скалы, торчавшей изъ воды. Громадная глыба льда сорвалась съ нея и упала въ море въ нѣсколькихъ шагахъ отъ нихъ; стая морскихъ птицъ, сидѣвшихъ на скалѣ, испуганная этимъ паденіемъ, поднялась и съ громкимъ крикомъ носилась вокругъ лодки. Путешественники слѣдили радостными глазами за пернатыми вѣстниками близкой земли и не думали о томъ, что были на волосъ отъ гибели.

Дальше имъ надо было опять пробираться черезъ льдины, окаймлявшія берегъ; но послѣ всѣхъ перенесенныхъ трудовъ и опасностей это казалось имъ пустякомъ. Они распустили на лодкахъ норвежскій и датскій флаги и съ наслажденіемъ прислушивались къ эху прибрежныхъ скалъ, откликавшемуся на ихъ веселые голоса. Около одной изъ этихъ скалъ оказалась удобная бухточка; они ввели въ нее лодки и, перегоняя другъ друга, вскарабкались на крутой берегъ. Каждому изъ нихъ хотѣлось поскорѣй почувствовать подъ ногами твердую почву и, взобравшись на скалу, бросить взглядъ на давно невиданный земной ландшафтъ. Они, какъ дѣти, радовались каждому кустику мха, каждой чахлой травкѣ, каждому цвѣточку!

Когда первые порывы восторга улеглись, они принялись за болѣе прозаичное, но все-таки очень пріятное занятіе — приготовленіе себѣ обѣда. Ради счастливаго дня рѣшено было устроить роскошное угощеніе: во 1-хъ, сварить къ обѣду горячее кушанье, во 2-хъ, напиться шоколаду.

Пока готовился обѣдъ, Нансенъ усѣлся на одномъ изъ сосѣднихъ утесовъ и принялся срисовывать окружающую мѣстность.

— Я сидѣлъ на камнѣ, — разсказываетъ онъ, — любовался окружавшими видами, наслаждался сознаніемъ того, что живу, и вдругъ услышалъ тихое жужжаніе, которое смолкло гдѣ-то около моей руки. Это былъ хорошо извѣстный голосъ, хорошо извѣстное жужжаніе. Я взглянулъ внизъ и увидѣлъ комара, самаго обыкновеннаго комара, къ которому скоро присоединилось нѣсколько товарищей. Я не шевелился и позволилъ имъ кусать и ѣсть меня. Эти милыя созданія служили для меня яснымъ доказательствомъ, что я на землѣ, и я съ удовольствіемъ любовался, какъ они напивались моею кровью. Навѣрно, имъ уже давно не приходилось отвѣдать человѣческой крови!

Послѣ комаровъ Нансена привела въ умиленіе маленькая птичка, которая, усѣвшись въ нѣсколькихъ шагахъ отъ него, прочирикала ему незатѣйливую пѣсенку.

«Даже паукъ, заткавшій свою паутину среди покрытыхъ лишаями камней, былъ мнѣ пріятенъ, какъ воспоминаніе о родинѣ, о другихъ, болѣе цвѣтущихъ странахъ!» — говоритъ Нансенъ.

Пообѣдавъ и отдохнувъ, путешественники снова сѣли въ лодки и продолжали свой путь къ сѣверу. Сначала все шло хорошо, такъ какъ передъ ними лежало большое пространство свободной воды; но къ вечеру стали чаще и чаще попадаться льдины, а ночью имъ пришлось почти все время проталкиваться впередъ съ помощью багровъ и топоровъ. Они, впрочемъ, не теряли бодрости, работали всю ночь безъ отдыха и только на слѣдующій день послѣ полудня рѣшили снова пристать къ берегу, поѣсть и отдохнуть. Они остановились около небольшого мыса, въ виду ледника Пьюсортока, который собирались объѣхать засвѣтло, подкрѣпивъ силы. Только что они расположились на берегу, какъ ихъ поразилъ какой-то странный звукъ, похожій на человѣческій голосъ. Звукъ повторился нѣсколько разъ и какъ будто приближался. Раздался выстрѣлъ. Балто схватилъ подзорную трубу и вбѣжалъ на сосѣднюю скалу.

— Я вижу двухъ людей! — закричалъ онъ.

Нансенъ бросился къ нему, и дѣйствительно увидѣлъ двѣ маленькія лодочки, пробиравшіяся между льдинами по направленію къ берегу. Въ каждой лодочкѣ сидѣло по человѣку, усердно работавшему веслами. Прошло нѣсколько минутъ, — незнакомцы пристали къ берегу; одинъ втащилъ на землю свою легкую лодочку, другой оставилъ свою на водѣ, и оба направились къ тому мѣсту, гдѣ расположились европейцы.

Балто и Равна съ недоумѣніемъ и даже нѣкоторымъ испугомъ глядѣли на нихъ. Нансенъ и его товарищи сразу догадались, что это эскимосы, частью кочующіе, частью осѣдло живущіе на восточномъ берегу Гренландіи. Одинъ изъ нихъ былъ одѣтъ въ куртку и панталоны изъ тюленьей кожи, причемъ между этими двумя частями одежды оставался большой промежутокъ голаго тѣла. На ногахъ у него были особые эскимосскіе сапоги, а на головѣ, вмѣсто шляпы, нѣсколько нитокъ бусъ. На другомъ часть одежды была европейскаго происхожденія и состояла изъ синей ситцевой блузы; на ногахъ были надѣты сапоги изъ тюленьей кожи; а средина туловища была также голая. На головѣ его была очень странная шапка, состоявшая изъ деревяннаго кольца съ натянутымъ на немъ кускомъ синей бумажной матеріи и большимъ краснымъ крестомъ посрединѣ. Оба эскимоса были очень маленькаго роста, очевидно, молодые люди, съ добродушными, пріятными лицами. Подходя къ европейцамъ, они начали улыбаться, жестикулировать и очень быстро болтать на какомъ-то непонятномъ языкѣ.

Европейцы тоже встрѣтили ихъ ласковыми улыбками, и Нансенъ вытащилъ бумажку, на которой у него было записано нѣсколько вопросовъ по-эскимосски. Когда онъ обратился съ этими вопросами къ эскимосамъ, они съ недоумѣніемъ посмотрѣли на него и другъ на друга. Напрасно Нансенъ повторялъ свои вопросы то медленнѣе, то быстрѣе: его не донимали. Пришлось прибѣгнуть къ языку знаковъ, и это оказалось болѣе удачнымъ: маленькіе человѣчки объяснили, что ихъ соотечественники кочуютъ недалеко отъ этого мѣста къ сѣверу. Затѣмъ они стали указывать на Пьюсортокъ, дѣлали разные странные жесты, придавали лицамъ серьезное, испуганное выраженіе, очевидно, хотѣли показать, что ледникъ грозитъ опасностью. Нансенъ объяснилъ имъ знаками, что пріѣхалъ изъ-за моря; на это они отвѣтили какимъ-то страннымъ звукомъ въ родѣ мычанья коровы, что, вѣроятно, должно было служить выраженіемъ крайняго удивленія. Въ то же время они съ недоумѣніемъ поглядывали другъ на друга и на европейцевъ. Можетъ быть, они имъ не вѣрили, а можетъ быть, принимали ихъ за какихъ-нибудь сверхъестественныхъ существъ.

Они стали съ любопытствомъ осматривать всѣ вещи европейцевъ; особенное вниманіе ихъ возбудили лодки. Когда Нансенъ далъ имъ по сухарю, они засіяли отъ восторга и, откусивъ по маленькому кусочку, остальное бережно спрятали, очевидно, чтобы снести домой. Все время они пожимались и дрожали отъ холода, что было неудивительно, въ виду ихъ болѣе чѣмъ легкихъ одеждъ. Наконецъ, они показали, что не могутъ болѣе переносить рѣзкій вѣтеръ, дувшій между скалъ, ласковыми улыбками распрощались съ европейцами и побѣжали къ водѣ. Съ ловкостью кошекъ вскочили они въ свои «каяки» и, быстро работая веслами, исчезли среди льдинъ.

Эта встрѣча была совершенною неожиданностью для Нансена и его товарищей: они знали, что эта часть восточнаго берега Гренландіи необитаема, и никакъ не ожидали при первыхъ же высадкахъ на берегъ наткнуться на туземцевъ. Рѣшивъ, что это должно быть какое-нибудь кочующее племя, они залѣзли въ свои мѣшки и заснули крѣпкимъ сномъ. Къ вечеру западный вѣтеръ отогналъ льдины отъ берега; они сѣли въ лодки и двинулись дальше къ сѣверу.

Скоро пришлось имъ ѣхать мимо знаменитаго ледника Пьюсортока, который внушаетъ какой-то суевѣрный ужасъ всѣмъ эскимосамъ. По ихъ понятіямъ, проѣзжая около него, нельзя ни говорить, ни смѣяться, ни нюхать табакъ, ни, въ особенности, произносить названіе ледника. Наши путешественники не подчинились этимъ правиламъ. Проходя въ своихъ лодкахъ около подошвы величественной ледяной стѣны, они выражали свой восторгъ при видѣ чуднаго цвѣта ледника, который отливалъ всѣми оттѣнками синяго, начиная съ темной лазури трещинъ до молочно-бѣлой вершины, покрытой слоемъ снѣга. Страхъ, какой чувствуютъ передъ этимъ ледникомъ эскимосы, нельзя назвать неосновательнымъ: ледникъ спускается въ самое море и не окруженъ, подобно другимъ ледникамъ Гренландіи, островками или скалами; лодкамъ приходится ѣхать очень близко къ подножію его, а между тѣмъ на немъ нерѣдко случаются обвалы. Большія глыбы льда падаютъ съ его вершины внизъ, и судно, которое попадаетъ подъ такой обвалъ, неминуемо погибнетъ: если даже падающая глыба не раздавитъ его, она во всякомъ случаѣ вызоветъ такое сильное волненіе въ морѣ, разбросаетъ во всѣ стороны такую массу ледяныхъ осколковъ, что бѣдной лодочкѣ мало вѣроятности спастись.

Къ сѣверу отъ Пьюсортока, около мыса Биль, наши путешественники услышали вдругъ странные звуки на берегу, какую-то смѣсь человѣческаго говора и собачьяго лая. Скоро они замѣтили множество темныхъ движущихся предметовъ, которые по ближайшемъ разсмотрѣніи оказались людьми. Эти люди расположились на уступахъ скалъ, громко разговаривали, жестикулировали и указывали на лодки европейцевъ, пробиравшіяся между льдинами. Когда лодки повернули къ берегу, крики туземцевъ усилились. Они визжали, выли, одни подбѣгали къ берегу, другіе лѣзли на высокіе утесы, чтобы оттуда лучше видѣть. Когда лодки европейцевъ застряли между льдинами, и пришлось пустить въ ходъ багры и бамбуковыя палки, чтобы пробиться среди льда, волненіе на берегу достигло высшей степени: крики и смѣхъ доходили чуть не до истерики. Нѣсколько человѣкъ сѣли въ свои легонькіе каяки и выѣхали навстрѣчу европейцамъ, чтобы показать имъ, гдѣ лучше пристать. На краю утеса стояли толпы мужчинъ, женщинъ и дѣтей, грязныхъ, полуодѣтыхъ и безпрестанно издававшихъ странное мычанье, точно коровы; около берега кучка эскимосовъ съ громкими криками и оживленными жестами помогала европейцамъ причалить лодку. Среди скалъ виднѣлись желтовато-коричневыя юрты, между берегомъ и льдинами сновали узкіе, длинные каяки.

Когда европейцы, привязавъ лодки, вышли на берегъ, ихъ тотчасъ окружила толпа туземцевъ, которые съ удивленіемъ разсматривали ихъ и при этомъ все время весело улыбались. На эскимосскомъ языкѣ не существуетъ словъ для выраженія привѣтствія пріѣзжимъ, и они эти слова замѣняютъ улыбками. Путешественники направились къ жилищамъ, и эскимосы знаками пригласили ихъ войти въ самую большую изъ своихъ юртъ. Входъ въ палатку былъ закрытъ тонкимъ кускомъ кожи; эскимосъ поспѣшилъ приподнять его, чтобы пропустить гостей; но они остановились въ смущеніи у самаго входа. Ихъ поразилъ ужасный запахъ, происходившій отъ жира, горѣвшаго въ лампахъ, отъ человѣческаго пота и отъ какой-то вонючей жидкости, стоявшей въ сосудахъ; но еще болѣе они были поражены, увидѣвъ массу голыхъ тѣлъ. Дома, внутри своихъ юртъ, эскимосы освобождаются отъ всѣхъ одеждъ и замѣняютъ ихъ болѣе или менѣе широкимъ поясомъ, надѣваемымъ ниже талии. Женщины, сидѣвшія и лежавшія въ юртѣ, нисколько не стыдились показаться чужеземцамъ въ такомъ болѣе чѣмъ легкомъ костюмѣ, напротивъ, самыми любезными улыбками приглашали ихъ войти и присѣсть на сундуки, стоявшіе у передней стѣны юрты. Это мѣсто обыкновенно отводится для гостей; хозяева же располагаются на широкой скамьѣ, занимающей заднюю часть юрты. Эта скамья сдѣлана изъ досокъ и покрыта тюленьими кожами. На ней семья проводитъ все время, пока находится дома: она служитъ кроватью, на ней женщины, сидя поджавши ноги, занимаются рукодѣльемъ, на ней же семья и обѣдаетъ.

Въ той юртѣ, куда зашли путешественники, помѣщалось четыре или пять семей. У каждой было на лавкѣ свое опредѣленное мѣсто, на которомъ ютились вмѣстѣ мужчины, женщины и дѣти. Передъ отдѣленіемъ, каждой семьи горѣла яркимъ пламенемъ лампа. Эти лампы — длинные, плоскіе, полукруглые глиняные сосуды на высокихъ подставкахъ. Въ нихъ налитъ тюленій жиръ, а свѣтильня сдѣлана изъ мху. Онѣ горятъ день и ночь (эскимосы не любятъ спать въ темнотѣ) и служатъ не только для освѣщенія, но и для отопленія. На нихъ же эскимосы варятъ и пищу въ глиняныхъ котлахъ, привѣшенныхъ въ потолку; сырого мяса и сырой рыбы они не ѣдятъ.

Когда путешественники усѣлись на сундуки, хозяева принялись занимать ихъ: они частью знаками, частью словами, на своемъ языкѣ объясняли имъ употребленіе всѣхъ предметовъ, находившихся въ юртѣ; затѣмъ стали показывать имъ разныя вещи, которыми особенно дорожили: одна женщина вытащила изъ своего сундука горсточку голландскаго табаку; одинъ изъ мужчинъ съ гордостью показалъ ножъ съ длинной костяной ручкой. Послѣ этого они стали объяснять, въ какихъ отношеніяхъ находятся другъ къ другу; одинъ изъ эскимосовъ обнялъ и поцѣловалъ одну толстую женщину, и они оба съ выраженіемъ нѣжности указали на двухъ маленькихъ дѣтей: ясно было, что это одна семья. Среди эскимосовъ-язычниковъ существуетъ многоженство; но въ этой юртѣ у каждаго мужа было только по одной женѣ, и они, повидимому, жили дружно между собой, ласково улыбались другъ другу и нѣсколько разъ цѣловались. Цѣлуются эскимосы не губами, какъ мы, а трутся носами.

Всѣ обитатели юрты и всѣ чужіе эскимосы, толпившіеся въ ней, были очень разговорчивы; хотя они сразу убѣдились, что пріѣзжіе не понимаютъ ни слова на ихъ языкѣ, но все-таки, не переставая, говорили имъ что-то или болтали между собою. Одинъ изъ старшихъ членовъ этого общества, очевидно, пользовавшійся всеобщимъ уваженіемъ, объяснилъ, что одна часть прикочевавшихъ въ это мѣсто эскимосовъ пришла съ юга, другая съ сѣвера, и встрѣтились они случайно; затѣмъ онъ спросилъ у путешественниковъ, откуда они пришли. Нансенъ объяснилъ ему знаками, что они пріѣхали съ востока, пробрались между льдинами, пристали къ берегу южнѣе этой мѣстности и теперь подвигаются на сѣверъ. Это сообщеніе было принято съ недовѣріемъ, и въ отвѣтъ на него послышалось общее мычаніе, какъ выраженіе величайшаго удивленія.

Черезъ нѣсколько минутъ старикъ всталъ, вышелъ изъ юрты и вернулся съ пукомъ веревокъ изъ тюленьей кожи. Онъ сѣлъ, взялъ ножъ, отрѣзалъ кусокъ веревки и подалъ Нансену, потомъ отрѣзалъ другой, такой же длины, для Дитрихсена, потомъ далъ по куску всѣмъ остальнымъ. Одѣливъ гостей, онъ съ улыбкой посмотрѣлъ на всѣхъ, очевидно, вполнѣ довольный и собою, и всѣмъ свѣтомъ. Ту же самую церемонію продѣлалъ второй мужчина, за нимъ третій, четвертый, пятый. Бѣдные люди! они дарили путешественникамъ, что могли и что считали для себя полезнымъ. Эти веревки изъ тюленьей кожи очень крѣпки, и эскимосы связываютъ ими гарпуны, которыми убиваютъ тюленей.

По настоящему, путешественникамъ слѣдовало бы отдарить чѣмъ-нибудь своихъ гостепріимныхъ хозяевъ; но, къ сожалѣнію, у нихъ были взяты съ собой только самыя необходимыя вещи, и они не могли отдать ни одной изъ нихъ. Эскимосы и не выпрашивали ничего.

Старикъ притащилъ какое-то старое ружье и сталъ показывать, что у него нѣтъ зарядовъ; но Нансенъ далъ ему понять, что самъ не богатъ порохомъ, и онъ не повторялъ своей просьбы.

Просидѣвъ добрый часъ въ юртѣ, путешественники вышли на свѣжій воздухъ и выбрали на берегу мѣсто, гдѣ можно было разбить свою палатку. Какъ только они начали выгружать вещи съ лодокъ, тотчасъ же имъ на помощь явилась цѣлая толпа туземцевъ. Они бросились къ Лодкамъ и стали перетаскивать на берегъ всѣ ящики и мѣшки. Каждая вещь возбуждала ихъ удивленіе; они кричали и хохотали отъ восторга. Особенно понравились имъ жестяные ящики, въ которыхъ уложены были разные консервы. Они передавали ихъ другъ другу, вертѣли и осматривали со всѣхъ сторонъ. Разгрузивъ лодки, эскимосы втащили ихъ на берегъ, и затѣмъ огромной толпой окружили европейцевъ, принявшихся разбивать палатку. Устройство палатки очень заинтересовало ихъ, быстрота и легкость, съ какой она была разставлена, вызвали ихъ восхищеніе. Послѣ палатки они любовались одеждой европейцевъ, особенно лапландцевъ; шубы на оленьемъ мѣху возбудили сильное любопытство: они ихъ ощупывали, гладили мѣхъ и недоумѣвали, отъ какого онъ звѣря: это не тюленій, не медвѣжій, не лисій мѣхъ, — откуда же онъ?

— Навѣрно, отъ собакъ, — догадался одинъ изъ нихъ и показалъ на сопровождавшихъ его псовъ.

Европейцы отрицательно покачали головой, а Балто, приставивъ руки къ головѣ, силился, хотя безуспѣшно, объяснить, что это шкура рогатаго звѣря — оленя.

Ужинать путешественникамъ пришлось публично. Любопытная толпа окружала ихъ и провожала глазами каждый кусокъ, который они клали въ ротъ.

Эскимоска съ восточнаго берега Гренландіи.

Послѣ ужина Нансенъ съ товарищами пошли осмотрѣть поселеніе эскимосовъ. Ихъ особенно интересовали эскимосскія лодки: легкіе, маленькіе «каяки» и большіе «уміаки», съ кожаными бортами. Туземцы съ большой охотой показывали пріѣзжимъ всѣ свои вещи и особенно гордились своими гарпунами.

Между тѣмъ солнце сѣло, и среди наступившей темноты вся картина поселка, окруженнаго снѣжными горами, приняла какой-то фантастическій видъ. Темные силуэты женщинъ съ дѣтьми на спинѣ мелькали среди скалъ; сквозь полупрозрачный занавѣсъ юртъ виднѣлся красный свѣтъ лампъ, напоминая европейцамъ иллюминацію садовъ на родинѣ. Когда путешественники стали располагаться на ночлегъ и разложили на полу палатки свои мѣшки, ихъ снова окружила любопытная толпа. Мужчины и женщины съ одинаковымъ интересомъ смотрѣли, какъ они раздѣваются; а когда они залѣзли въ свои мѣшки, такъ что виднѣлось всего шесть головъ, раздался общій взрывъ хохота. Послѣ этого туземцы отошли отъ палатки и уже всю ночь не безпокоили своихъ гостей, которые могли спокойно выспаться. На слѣдующее утро любопытная толпа снова окружала палатку и съ нетерпѣніемъ ждала пробужденія иностранцевъ, чтобы видѣть, какъ они будутъ вылѣзать изъ мѣшковъ, одѣваться, завтракать.

Нансенъ попробовалъ снять фотографію съ группы туземцевъ, стоявшихъ около палатки; но, какъ только онъ наставилъ свой фотографическій аппаратъ, они въ страхѣ разбѣжались всѣ, точно на нихъ навели пушку. Ему съ трудомъ удалось снять нѣсколько карточекъ съ отдѣльныхъ эскимосовъ, незамѣтно для нихъ, занимая ихъ разговорами или показывая имъ какія-нибудь вещи.

Эскимоски видѣли, что лапландцы для теплоты кладутъ въ свои сапоги особаго рода сухой мохъ, и вотъ онѣ съ самыми милыми улыбками принесли европейцамъ нѣсколько пучковъ этого мху, а взамѣнъ знаками просили иголокъ. Нансенъ объяснилъ имъ, что у него нѣтъ иголокъ, и подарилъ имъ пустую жестянку изъ-подъ консервовъ. Это положительно привело ихъ въ восторгъ, и онѣ съ громкимъ смѣхомъ убѣжали хвастать своимъ пріобрѣтеніемъ.