На лыжах через Гренландию

Второго мая 1888 г. Нансен уехал из Христиании через Копенгаген и Лондон в Лейч (Leith), где ему предстояло примкнуть к остальным членам экспедиции, которые со всеми припасами прибыли туда прямо из Христиании.

Из Шотландии все отправились на датском пароходе «Тира» в Исландию, и только 4 июня удалось им там пересесть на промысловое судно «Язон», которое взялось доставить их к восточному берегу Гренландии, с тем, однако, условием, что промышленные интересы судна будут на первом плане.

11-го июня вдали показались первые очертания восточного берега Гренландии: высокие зубчатые скалы на север от мыса Дана. Было это почти на той же широте, на которой в 1883 г. Норденшёльду на «Софии» удалось пробиться сквозь плавучий лед. Полоса льда между кораблем и берегом оказалась, однако, еще слишком широкою — от 9 до 10 миль — чтобы можно было рискнуть на попытку пробраться здесь к берегу. И прошел еще слишком месяц, прежде чем экспедиции удалось оставить «Язона», который ради ловли тюленей должен был больше держаться в открытом море. Все это время Нансен исправлял на судне должность «настоящего доктора», терпеливо поджидая подходящего момента для высадки.

Наконец, 17 июля, утром «Язон» очутился от берега настолько близко — всего приблизительно в 2½ милях, у фьорда Сермилик (65½ с. ш.), что Нансен решил пробиться здесь через неширокую сравнительно полосу плавучего льда. Живо спустили с корабля лодку экспедиции, затем еще другую, предоставленную путешественникам капитаном «Язона», и в 7 часов вечера все было готово к отплытию. Нансен в последний раз поднялся в обсервационную бочку, чтобы высмотреть фарватер, и в подзорную трубу ясно увидел свободную ото льда полосу воды у самого берега за полосой плавучего льда.

«Высаживаемся в лодки с несокрушимой надеждой на счастливый исход нашего плавания» — писал Нансен в наскоро набросанном им перед оставлением корабля письме для газеты «Morgenbladet».

Скоро, однако, надежда эта подверглась весьма суровому испытанию. Вся первая ночь прошла в тщетных попытках достигнуть в дождь и непогоду фьорда Сермилик, и утром члены экспедиции увидели свои лодки стиснутыми плавучими льдинами, которые несло течением. Пришлось поспешно вытащить лодки на льдины. При этом одна из лодок так пострадала, что надо было хоть на скорую руку исправить ее, но как ни коротко было потраченное на это время, льдина на которой находились путешественники, успела попасть в другое течение и с неимоверной быстротой понеслась к югу, удаляясь от берега. 19-го экспедиция оказалась уже в 4 милях от берега, т. е. вдвое дальше, нежели в день высадки с корабля.

Оставалось только продолжать нестись вместе с льдиной на юг, пока не представится случая снова приблизиться к берегу.

Целых 10 дней неслись члены экспедиции вдоль восточного берега Гренландии вплоть до острова Кудтлека (на 61°41′ с. ш.) с быстротой средним числом почти б морских миль в сутки. Помимо того, что это продолжительное плавание подвергало Нансена и его отважных товарищей тысячам серьезных опасностей, оно еще удаляло экспедицию от выбранного ею пункта, откуда должен был начаться самый переход через материковый лед, и заставляло ее даром тратить дорогое время. Только 29 июля членам экспедиции удалось, наконец, вступить на берег, и таким образом лучшая часть лета была уже для них потеряна.

Нансен дал весьма живое описание этого интересного плавания на хрупкой, бросаемой волнами и стискиваемой соседками льдине, вместо судна. В ясную погоду они явственно могли видеть резкие очертания скалистого берега, от которого — увы! — они все больше и больше удалялись во время этого долгого и опасного плавания.

Ночь на 20-е июля легко могла стать последнею для членов экспедиции. Льдина их подошла к границе берегового течения и касалась морского; море было взволновано, и шквалы один за другим беспрерывно окатывали льдину, доходя до самой палатки, разбитой посредине. Тресни льдина посредине, едва ли удалось бы членам экспедиции спустить лодки в такую непогоду, среди этого хаоса крутящихся льдин. Много-много, если им удалось бы спустить одну из лодок, захватив лишь кое-что самое необходимое из провианта и материалов. Читая описание этой ночи, не знаешь, кому больше удивляться: Свердрупу ли, который в качестве караульного расхаживал себе, жуя табак, взад и вперед по льдине между палаткой и лодками и все откладывал расстегнуть полы палатки и поставить всех на ноги, хоть и собирался не раз — или Нансену с Дитрихсоном, которые спокойно почивали в палатке в то время, как море бушевало и, с шумом перебрасывая через льдину мелкие осколки льда, грозило смыть самую палатку. Но вот, в ту минуту, когда, казалось, гибель была уже неизбежна, льдина вдруг изменила направление и понеслась, словно управляемая невидимой рукой, обратно, к берегу, по более без опасному пути.

Члены гренландской экспедиции. Равна. Балто. Христиансен. Нансен. Дитрихсон. Свердруп

Круто приходилось Нансену и его товарищам в эти дни ежеминутной опасности и душевного волнения. Хуже всего было, пожалуй, не то, что им приходилось выбиваться из сил, стараясь в дождь и бурю пробиться сквозь ледяные заторы в свободный фарватер, не то, что им приходилось питаться сырым лошадиным мясом, и т. п. (горячую пищу они получили всего раз за все время плавания на льдине), и даже не то, что смерть ежеминутно глядела им в глаза — но то, что им угрожала опасность быть вынужденными совсем отказаться в этот год от задуманного перехода через материковый лед. Да, это были дни тяжких испытаний.

После того, как известия о счастливом исходе экспедиции дошли до Стокгольма, Норденшёльд особенно выставлял на вид проявленную во время упомянутого плавания членами экспедиции достойную удивления энергию и их ревностное, настойчивое преследование цели, заставившее их, едва они выбились из полосы плавучего льда, тотчас же грести к северу, что бы достичь того места, откуда они рассчитывали начать переход через материковый лед.

В самом деле, последнее обстоятельство свидетельствует об удивительной энергии, выдержке и беззаветной преданности идее. Такие ощутительные неудачи, как встреченные Нансеном и его товарищами при самом же начале экспедиции, могли бы обескуражить хоть кого; кроме того, лето уже близилось к концу, запасы провианта, и без того небольшие, порядком поубавились, а соблазны культурной жизни были так близки. Ближайшая датская станция, Фредериксдаль, находилась всего в 270 километр, от Кекертарсуака, куда членов экспедиции отнесло течением, тогда как до фьорда Сермилика, который должен был служить экспедиции исходным пунктом отправления, предстояло плыть почти вдвое больше. Устоять против соблазна — отложить экспедицию до следующего лета, было истинным геройством, на которое оказались бы способными немногие. Но для Нансена и его спутников не существовало никаких соблазнов, у всех у них была одна мысль — вернуться в лодке на север, как только откроется малейшая возможность. И раз они увидели перед собой свободный ото льда фарватера, они сразу забыли все опасности и наоборот, воспрянули духом.

Первая задача экспедиции — пробиться целой и невредимой через полосу плавучих льдов у восточного берега Гренландии была, таким образом, выполнена, хотя и с большим трудом и потерею дорогого времени. Экспедиции предсказывали неудачу подобного предприятия и не удивительно. Множество прежних попыток были неудачны и доказали почти полную невозможность пробиться через полосу плавучих льдов южнее 66° ш.¹ Лишь в 1883 г. Норденшёльду удалось на пароходе «София» добраться до берега у мыса Дана (гавань короля Оскара). Тем больше уважения заслуживает поэтому подвиг Нансена и его спутников.

Членам экспедиции приходилось теперь напрячь все силы, чтобы поскорее добраться до фьорда Сермилика, если они не желали упустить и остальную часть лета. И вот, они приналегли.

Короткий отдых в Кекертарсуаке был ознаменован пиршеством: члены экспедиции разрешили себе горячий шоколад и добавочные порции овсяных бисквитов, швейцарского сыра и брусничного варенья! Затем, с началом плавания они перешли на обычное меню: холодную воду, бисквиты и сушеное мясо. На приготовление горячего кушанья некогда было тратить время, — предстояло, ведь, грести изо всех сил, чтобы наверстать упущенное время, проведенное на льдине. Плаванье на лодке, вдоль берега, оказалось также крайне тяжелым. На больших протяжениях приходилось выбиваться из сил, чтобы продвинуть лодки между встречавшимися льдинами, или же тащить лодки за собой по льду вдоль низкого пустынного берега с его снежными полями и ледниками, доходящими в иных местах до самой воды. Тем не менее экспедиция счастливо миновала пресловутый ледник Пуисорсток (по близости его, у мыса Билле, экспедиция наткнулась на кочевье эскимосов-язычников, быт которых Нансен потом так интересно описал в своем труде «На лыжах через Гренландию») и прошла сплошное поле плавучих льдов, на юге от Ингеркайарфика, во время бури и ливня. У фьорда Моген Гейнесен вид берега изменился; оттуда к северу идет большое пространство голой земли и затем цепь высоких» гор.

Постоянно борясь с льдинами и теченьем, члены экспедиции достигли 3-го августа до Нунарсуака (62°43′ с. ш). Отсюда они пытались плыть дальше, но ветер скоро перешел в шторм, который чуть не оказался для них роковым: лодки грозило разбить о льдины, весла сломались, и в довершение всего лодки разошлись. Но и тут члены экспедиции не пали духом, напрягли все силы и благополучно избегли беды. Зато, как сладок был отдых после такого дня на мягком, зеленом травяном ковре на острове Гриффенфельдта, где они раскинули свою палатку! Чудный, горячий тминный суп, «который не скоро забудешь», был наградой за упорный и тяжелый труд.

5 августа лодки едва не были раздавлены скатившеюся с горы ледяной глыбой. Поздно вечером в тот же день после почти невероятных трудов члены экспедиции достигли островка в устье фьорда Инугсуармиут, где предполагали переночевать. Но, прибыв сюда, они увидели, что впереди вода свободна ото льда, и мысль об отдыхе была оставлена. Опять за весла и вперед! «Приналегли» таки они!

У Сингиартуарфика, 6 августа, экспедиция снова встретила эскимосов и затем неуклонно продолжала свой путь на север, то плывя по свободному ото льда фарватеру, то борясь с плавучими льдами, и довольствуясь все той же холодной сухой пищей, которая к тому же выдавалась весьма скудными порциями. Сытыми они в сущности никогда себя не чувствовали, даже только что поев, но «Нансен сказал, что этих порций достаточно, значит, и было достаточно», — рассказывал Христианин. Но даже двум лапландцам, которые конечно не могли себе раньше и представить, что ожидает их во время такой поездки, эта бесконечная тяжелая борьба с плавучим льдом, да еще впроголодь, стала казаться довольно таки невеселою.

Берег стал опять менее крутым, скалы более отлогими, и члены экспедиции уже стали подумывать — не пора ли им перебраться на материковый лед и начать переход. 8-го августа они достигли фьорда Бернсторфа, приблизительно у 63½° с. ш.; фьорд был наполнен обломками ледников. Некоторые из этих обломков были настоящими ледяными горами самых причудливых форм; верхняя часть их, подымавшаяся над водой, имела в вышину до 70 метров, а нижняя под водой в 6—7 раз больше, ширина же достигала одного километра; необозримыми массами лежали эти громады у самого устья залива, преграждая всякий дальнейший путь. С вершины одной открывалась панорама плавучей «ледяной альпийской страны».

Пуисорсток

Наконец, и тут нашлись проходы и открытые протоки между двух высочайших ледяных стен, позволявших путникам видеть над собою только сверху узенькую полоску неба.

Не раз во время этого плавания рушились перед ними огромные ледяные горы, приводя море в страшное волнение, но смельчаки оставались целыми и невредимыми и пробрались таки благополучно. В эту ночь они спали в мешках, разложенных прямо на рифе, до того ничтожных размеров, что даже нельзя было разбить на нем палатку.

Но вот фарватер стал расширяться, и можно было уже без особенных затруднений продолжать путь к северу, если не считать того, что с ледников продолжали скатываться на их путь огромные ледяные глыбы. 9-го августа, как раз в то время, как члены экспедиции работали над тем, чтобы раздвинуть две льдины, загораживавшие им путь, огромная глыба грохнулась на льдину, на которой они стояли, отбила от нее край и образовала настоящий водоворот. «Двинься мы этим путем несколькими минутами раньше, как мы и предполагали, нас наверно раздавило бы на смерть. Это было бы уже третье приключение подобного рода!» — отмечает в своем дневнике Нансен и очень характерно прибавляет: «Приключение довольно странное!» Еще бы! Чем в самом деле объясняется то, что некоторые выходят целыми и невредимыми из подобных приключений, ездят себе на льдине среди плавучих льдов в то время, как прибой ежеминутно грозит разбить эту хрупкую льдину, единственную границу, отделяющую их от смерти, гребут в лодке под рушащимися ледяными горами и успевают проскользнуть за две минуты перед тем, как происходит обвал, проваливаются в трещины материкового льда, но так именно; что распростертые руки и палка удерживают их на краю, гребут в опасном месте несколько дней подряд в импровизированной парусинной лодке-скорлупке и доплывают до места как раз во время, чтобы уйти от бури и гибели, спят на льду при 45° мороза, не замерзая, десятки раз падают в холодную как лед воду, не схватывая даже насморка, работают как волы и голодают как собаки по месяцам и — все сходит им с рук, между тем, как иные... да лучше, пожалуй, воздержаться от сравнений. Действительно, все приключения по меньшей мере таки «странныя»!

Но положим даже, что девяносто девять процентов этого «дурацкого счастья» приходится отнести на долю неусыпной бдительности, здорового духа в здоровом теле, гениальной сообразительности и неуклонной энергии избранных натур, но на долю чего же отнести остальной процент этого счастья? Просто они были в союзе с самой жизнью, наши гренландские путешественники.

Дальше путь оказался более сносным, и 10-го августа в 8 ч. вечера экспедиция, наконец, высадилась при густом тумане на восточном берегу Гренландии, на севере фьорда Умивика. Тут настал конец плаванию на лодках, и спутники Нансена с радостным усердием принялись вытаскивать их на берег, в то время, как Нансен взялся сварить кофе. Это была «вторая теплая трапеза в течение 12 дней».

После предпринятой Нансеном и Свердрупом крайне тяжелой и трудной рекогносцировки, убедившей их в возможности подняться на плато в местности, прилегающей к фьорду Умивик, члены экспедиции принялись налаживать обувь, лыжи и проч., перекладывать багаж, вообще тщательно готовиться к предстоящему переходу по льду. Погода к сожалению все стояла мягкая и дождливая, что мало благоприятствовало выступлению в путь.

16 августа в 9 ч. вечера все было готово. Багаж уложили на пять ручных санок; на четырех было по 100 кг. груза, а на пятых вдвое больше, почему эти санки и потащили двое — Нансен и Свердруп вместе.

Подъем был очень крут, и члены экспедиции подвигались вперед крайне медленно, тем более, что вследствие долго стоявшей дождливой погоды, почва совершенно размокла, а лед был весь в трещинах, к счастью, небольших размеров, так что можно было шагать через них. Дождь продолжал лить, и путники промокли до костей. В течение 3 суток, от полудня 17-го до утра 20-го шел настоящий ливень, сопровождаемый таким сильным ветром, что Нансену и его спутникам не оставалось ничего другого, как сидеть в палатке. Наступили невеселые дни, особенно в виду того, что запас провианта не позволял путешественникам есть больше одного раза в день.

20-го можно было опять двинуться. Медленно тащились путешественники по крутой, усеянной трещинами местности. 21-го погода, наконец, прояснилась, и подморозило настолько, что стало удобнее ходить по снегу. С этого дня и вплоть до того, когда члены экспедиции достигли западного берега Гренландии, они не находили воды для питья и все время страдали невыносимой жаждой. Единственным средством заготовить себе воды для питья было — набив небольшие плоские бутылочки снегом, носить их на груди, пока снег не таял от теплоты тела и не превращался в воду. При морозах слишком в сорок градусов, которые настали потом, такое питье доставалось им таки не легко.

Когда члены экспедиции 22-го в 2 часа утра вышли из палатки, мороз был уже порядочный; находились они на высоте приблизительно 900 метров, и им казалось, что главные трудности подъема остались позади. Но почва и дальше продолжала быть страшно неровной, так что путешественникам стоило ужасных трудов тащить тяжелые санки. «Все тело ломило, а плечи так и горели».

Начиная с 24-го они продолжали путь днем, а на ночь останавливались. Мороз все крепчал; тем не менее по дороге часто попадались места с растаявшим снегом, в который санки глубоко проваливались, а 26-го членам экспедиции пришлось выдержать настоящую пургу. Подъем все еще оказывался настолько крутым (до 1:4), что каждые санки приходилось втаскивать троим людям, и поэтому путешественники вынуждены были по нескольку раз возвращаться и делать тот же самый конец. Не удивительно, что у Христиансена, редко вообще раскрывавшего рот, после одного из таких возвращений вырвалось таки: «Господи! и охота же людям самим лезть на такие мучения!» Экспедиция находилась в это время на высоте 1990 м. (около 6000 фут.).

Ветреная и снежная погода продолжалась и в следующие дни, и хотя путешественники старались пользоваться для облегчения движения ветром, приспособив к санкам брезент вместо парусов, они подвигались вперед все-таки довольно медленно. Нансену стало ясно, что таким образом им вряд ли достичь Христиансхоба, особенно в виду наступавшей уже зимы, и 28-го он объявил спутникам свое решение изменить маршрут и идти прямо на запад к Готхобу, или вернее, к фьорду Амералику, находящемуся на 64°10′ с. ш. (чуть к югу от Готхоба), вследствие чего путь к западному берегу значительно сокращался. Решение это было встречено всеми членами экспедиции с радостью, и вот, они снова двинулись вперед, хотя несколько по иному направлению, борясь с той же вьюгой и с теми же беспрерывными страшными трудностями пути.

Попадавшиеся им до тех пор на пути через материковый лед торчащие изо льда вершины скал (нунатаки), прекратились; последнюю такую скалу они видели вдали 31 августа, а затем взорам их уже не представлялось ничего, кроме снежно-ледяной волнообразной равнины, вплоть до того, как они достигли западного берега.

Путь все еще шел ввысь, и дни проходили за днями все в том же бесконечно тяжелом труде с утра до вечера. Поверхность, по которой шли члены экспедиции, была совершенно гладкая, ровная, как зеркало, но выпадавший снег был до того мелок и сух, что чрезвычайно затруднял передвижение санок, и ежедневные переходы были поэтому довольно небольшими — в одну, две мили, хотя путешественники и могли уже тут пользоваться лыжами.

По мере углубления путников во внутрь страны (на плато), холод давал себя знать все сильнее и сильнее. Правда, при ясной погоде днем солнце пекло еще изрядно, так что снег таял, образуя слякоть, и члены экспедиции промачивали ноги, но едва солнце заходило, наступал жестокий холод, и путешественники подвергались опасности отморозить себе мокрые ноги. «Часто по вечерам, когда мы хотели снять сапоги, оказывалось, что они представляли с чулками одно смерзшееся целое».

11-го сентября ночью температура упала в палатке до −40°C, а вне палатки до −45°C. Разница между дневною и ночною температурою часто превышала 20°. Даже в закрытых мешках, в которых спали члены экспедиции, было до того холодно, что к утру головы их оказывались все объиндевевшими. «Постоянно испытывать такие морозы не всегда приятно», — говорится в описании экспедиции. Каково же пришлось ее участникам, когда к морозам прибавилась еще вьюга! Всякий поймет, как тяжело было тащиться при таких условиях вперед, изо дня в день, через бесконечную ледяную пустыню, на высоте 8—9000 метров над морем, да еще волоча за собой тяжелые санки. Вьюга продолжалась с 4-го по 8-е сентября при температуре −40°C; весь день 7-го сентября пришлось держаться в палатке, которую возможно тщательнее закрыли со всех сторон, чтобы ветер не разнес ее в клочья; в таком случае саге этой был бы, пожалуй, конец. Но даже я при таких обстоятельствах, порядок жизни шел своим чередом, и экспедиция, не смотря на морозы и вьюгу, на жажду и голод от недостатка жира, на все другие тяготы, неуклонно подвигалась вперед к западному берегу. 5-го сентября экспедиция перевалила через наивысшую точку плато, на высоте 2716 метров (8880 фут.) над уровнем моря.

11-го и 12-го сентября экспедиция находилась уже на высоте только 2 600 м. (около 8 300 ф.), и с этих пор, хотя и не особенно заметно, путь пошел по наклонности вниз. 16 сентября наклон стал довольно заметным, и температура вечером пала только до −18° что всем показалось уж вовсе теплой погодой.

17-го путешественники увидали снежного воробья и заключили из этого, что «земля» близка.

19-го подул попутный ветер; тотчас же к саням прикрепили паруса из брезентов, связав их по два вместе, и скоро затем понеслись во весь дух — уже по наклону к берегу. После обеда взор их впервые встретил вдали «землю»! Продолжая «плыть на парусах по льду» при свете месяца, они чуть было не покончили поездку в расщелине, так как достигли уже усеянного трещинами и расщелинами (часто в несколько сот метров глубины) края плато. Сам Нансен отморозил себе в этот вечер все пальцы и «терпел почти невыносимую боль» (верно и впрямь ему плохо пришлось!). К тому же я поесть то им досыта не приходилось, но все было ни почем, раз они знали, что теперь не далеко до западного берега.

Высунувшись на другое утро из палатки, они увидали перед собой внизу всю местность к югу от фьорда Готхоб. Легко представить себе, какие в эту минуту волновали их чувства. «Мы были словно дети. Что-то подступило нам к горлу в то время, как глаза наши рассматривали очертания долин и тщетно искали увидеть море хоть мельком».

На другой день они подвигались вперед довольно быстро, хотя и соблюдая крайнюю осторожность из-за множества трещин, который не раз грозили им бедой. 21 вечером они впервые с того дня, как покинули восточный берег, напали на воду, и в первый раз за столько недель утолили свою жажду, как следует. И пили же они! «Мы явственно ощущали, как раздувались у нас желудки» — говорится в описании экспедиции. Дни эти остались для всех незабвенными.

Под парусами при лунном свете. Впереди трещины

Теперь путь стал клониться к фьорду Амералику, но путь с препятствиями. Почва была до невероятности неровная, трещины попадались на каждом шагу, так что часто приходилось делать большие обходы; не раз также то тот, то другой из членов экспедиции проваливался в трещину, но к счастью всякий раз успевал так повернуть свой посох (от лыж) или топор, служивший для раскалывания льда, что он ложился поперек трещины и задерживал падение. «Замечательно, что не проваливались глубже.»

Не взирая на такие опасности и препятствия, путешественникам удалось в течение следующих дней пройти и этот последний конец по истрескавшейся краевой полосе материкового льда, и 24 сентября они достигли, наконец, настоящей земли; материковый лед остался позади.

«Словами нельзя выразить ни тех чувств, которые волновали нас, когда мы почувствовали под ногами землю и камни, ни того чувства несказанного блаженства, которое разливалось по всем нашим жилам, когда мы почувствовали под ногами мягкий ковер вереска и вдохнули в себя чудный аромат трав и мхов.»

Тем не менее трудностям еще не настал конец; до фьорда оставалось пройти еще порядочное пространство по долине Аустмана, при чем весь багаж предстояло нести на плечах. Но в течение нескольких дней одолели и этот переход и достигли верховья фьорда.

Здесь Свердруп и Балто взялись смастерить лодку из парусины, служившей полом в палатке, а Нансен принялся срезывать ветки кустов, чтобы сделать из них шпангоуты. Весла изготовили из бамбуковых тросточек и раздвоенных ветвей, обвернутых парусиной. Для скамеек же не нашлось ничего другого, кроме подставки от одного из инструментов, да двух тоненьких бамбуковых тросточек.

Вышла какая-то странная скорлупка, в 2½ метра длины, 1½ метра ширины и лишь 61 см. глубины, еле-еле вместившая только Нансена и Свердрупа с самым необходимым багажом, да и то они не смели даже языком пошевельнуть, чтобы она не опрокинулась.

После страшной возни доставили таки эту импровизированную лодку, вместе с багажом, к открытому фарватеру фьорда, и 29 сентября Нансен и Свердруп могли, наконец, взяться за весла и начать грести по направлению к устью фьорда Амералика. Хотя лодка само собой оказалась далеко не первого сорта и к тому же скоро дала изрядную течь, требовавшую выкачивания воды каждые десять минут, смелые пловцы тем не менее благополучно добрались в ней до намеченного пункта.

Погода вообще благоприятствовала плаванию, и они, проработавши до седьмого пота 4 дня, прибыли 3 октября в своей скорлупке в новый Гернгут, откуда уже пешком отправились в Готхоб. Едва они достигли цели, поднялась страшная буря с юга.

Дитрихсон, Христиансен и оба лапландца оставались, между тем, с большею частью багажа, хотя с очень малым количеством съестных припасов, у верховья фьорда. Как только погода позволила, за ними поехали и благополучно доставили и их в Готхоб. Таким образом замечательная экспедиция эта без всякого несчастия завершилась 16 октября.

Нансен и Свердруп плывут в парусинной лодке

«Работали мы шибко, вытерпели не мало невзгод, чтобы достичь этой, теперь столь близкой нам цели. И что же? Какие волновали нас чувства? Чувства счастливых победителей? Нет, мы так долго стремились к намеченной цели, так нетерпеливо ждали ее, что когда, наконец, она была достигнута, событие это застало нас как-то врасплох!» — вот как сам Нансен описывает свои чувства вечером, накануне прибытия в Готхоб. Да и не трудно, пожалуй, согласиться с ним. И он, и Свердруп были слитком измучены продолжительной непосильной работой, чтобы непосредственное чувство чистой радости могло при достижении цели взять верх над другими ощущениями, более материального характера, вызванными, например, возможностью наесться досыта и лечь спать в «настоящую постель».

Да и кроме того, чувство радости были испытано ими уже не раз во время самой экспедиции; они испытали его, когда ступили, воодушевляемые смелой надеждой, на твердую почву восточного берега, после того, как счастливо миновали плавучие льды; они испытали его, впервые завидев «землю» с высоты ледяного плато, впервые после долгой жажды напившись воды, впервые после продолжительного перехода по льду ощутив под ногами твердую почву с вереском и мхом, испытали его, достигнув на собственноручно изготовленной лодке устья фьорда Амералика. Чувство радости лежало ведь в самом выполнении подвига, в напряженной и трудовой жизни на вольном воздухе, в борьбе за достижение цели! Раз же она была достигнута — она была достигнута, вот и все! И больше уже не было цели, к которой надо было стремиться, прилагая все силы, оставалась одна усталость — до тех пор, пока на горизонте не покажутся новые цели. Да, так оно и должно быть с каждым истинно-великим исследователем; пока только у него есть силы и охота искать новых задач, радость, возбуждаемая в нем достижением цели, может быть лишь очень непродолжительной. Она быстро должна уступить место помыслам о новых целях, а Нансену ли было долго искать этих новых, более значительных целей? Вернее всего, что именно в это пребывание Нансена в Гренландии, по окончании экспедиции, в нем успел зародиться план его следующей, еще более грандиозной экспедиции к северному полюсу.

Когда экспедиция достигла, наконец, Готхоба, оказалось, что заходивший туда корабль уже отплыл обратно. Нансену удалось, однако, послать ему в догонку письма с эскимосами на каяках; эскимосы захватили судно в Ивигтуте (70 миль южнее Готхоба) и сдали письма. Судно это было пароход «Fox», участвовавший в экспедиции М'Клинтока, разыскивавшей Франклина. Таким образом, известие о счастливом исходе Гренландской экспедиции пришло в Европу той же осенью; за недостатком угля «Fox'у» пришлось зайти в Скуденэс и, благодаря этому случайному обстоятельству, родина отважных путешественников первая получила известие о их судьбе.

Доставленные письма — одно от Нансена Гамэлю, другое от Свердрупа отцу — скоро затем обошли по телеграфу весь мир, всюду, как известно, возбуждая всеобщий восторг.

Нансену и его спутникам пришлось, между тем, перезимовать в Готхобе, где начальник колонии Биструп, доктор Битер, священник Балле с семьями и другие датские колонисты, оказывая им самое широкое гостеприимство, старались сделать их пребывание возможно приятным. Нансен почти все это время посвятил изучению жизни и быта эскимосов. Он сам жил с ними в их юртах, изучая их нравы и обычаи, способы ловли и охоты, и выучился говорить по эскимосски, править каяком, владеть эскимосскими оружиями, словом, не остановился ни перед чем, чтобы основательно изучить этот замечательный народ, который скоро полюбил.

Кроме того, им было за это время предпринято с эскимосами несколько продолжительных экскурсий. Он ездил на охоту во фьорд Амералик и побывал в Сардлоке и Кангеке, где по целым неделям жил у эскимосов.

Плодом этим изучений явилась его книга «Жизнь эскимосов», в которой вылилась вся горячая симпатия Нансена к этому обреченному на вымирание первобытному народу; прекрасное описание быта и нравов упомянутого народа представляет большой интерес не только само по себе, но и как характеристика самого автора².

15-го апреля, в ту минуту, когда Нансен с товарищами сидел за кофе и веселой беседой в доме Биструпа, по всей колонии раздались крики, скоро слившиеся в один вой: «Umiarsuit, umiarsuit!» (корабль, корабль!) Действительно, явился давно ожидаемый корабль «Hvidbjörnen» (Белый Медведь) под командой лейтенанта Гарде.

Час разлуки настал. Члены экспедиции живо собрались в путь на родину. «Не без грусти мы расстались с местечком и людьми, среди которых чувствовали себя так несказанно хорошо!» — говорится в описании Гренландской экспедиции. И можно быть уверенным, что со стороны Нансена слова эти служили выражением искреннего чувства. Такая натура, как его, созданная для жизни на вольном воздухе, среди природы, не могла не чувствовать себя хорошо, живя одною жизнью с этим милым, первобытным народом. Описывая свой отъезд, Нансен приводит трогательные слова одного из своих, друзей-эскимосов, в доме которого он часто бывал. Последний сказал Нансену на прощание: «Теперь ты уезжаешь от нас опять в великий мир, откуда приехал; там тебя встретит много людей, много нового и ты скоро позабудешь нас; мы же тебя никогда не забудем!»

Но тот, кто знает Нансена, знает, что и он не забыл своих дорогих друзей-эскимосов, а тот, кто прочтет книгу об их жизни, поймет насколько он привязался к ним.

21-го мая «Белый Медведь,» после благополучного плавания стал на якорь во внутреннем рейде Копенгагена. Прошел год слишком с тех пор, как Нансен на пути в Гренландию, ненадолго завернул в Копенгаген, ради последних приготовлений к экспедиции. Много воды утекло за этот год, многое свершилось в этот промежуток, и сам Нансен, хотя и остался в сущности таким же, каким был в первый свой приезд, стал другим в глазах света. Тогда в нем видели только молодого отчаянного смельчака, стремившегося к великой цели, теперь же это был всемирно известный путешественник, счастливо достигший цели.

И вот, пошли торжества. Сперва неделя празднеств в Копенгагене, затем праздники по случаю возвращения на родину, где Нансена чествовали, как вряд ли когда либо другого норвежца.

Въезд экспедиции в Христианийский фьорд был истинно триумфальным въездом. День стоял прекрасный, лес только-что оделся молодой листвой, отовсюду сыпались цветы, раздавалась музыка, всюду развевались флаги... Целый поток красок, звуков, света и тепла несся на встречу этим выходцам из страны льда.

Впереди плыл почетный авангард военных судов, а за ними пароход «М.Г. Мельхиор» с членами экспедиции, конвоируемый миноносками; кругом же и сзади, и спереди, и с боков кружила, словно стая чаек, целая флотилия пароходов, парусных лодок и лодченок. Нансен стоял у борта в своей серой одежде, успевшей изрядно запачкаться в хижинах эскимосов. Выпавшие на его долю почести были слишком подавляюще-грандиозны, чтобы он мог в эти минуты испытывать чувство гордости. Вернее всего, он просто радовался, как дитя, чувствуя, что сливается душою с родным народом. Он, ведь, явился как бы почетным вестником от этого маленького народа к остальному великому миру. На его долю выпало счастье и честь вынести на свет Божий мужество и самопожертвование этого народа, который выслал столько сынов на безвестную, темную гибель среди ночного мрака полярных морей... Но многие ли из всех этих тысяч людей, махавших ему платками с крепостных валов Акерсхуса, прорывавших полицейские цепи на улицах, чтобы добраться до его экипажа, многие ли из них думали в эти минуты о науке? Этих людей занимал только совершенный подвиг; в их глазах Нансен являлся витязем, связавшим саги отдаленного прошлого с сагой вчерашнего дня, с сагою о лыжебежце, скатывавшемся с головоломной высоты в долину, с сагою о сплавильщике бревен, развязавшем свой плот перед самым водоворотом. Нансен являлся для них олицетворением национального типа. И по своему они были правы. Он сам в эти минуты, наверное, глубоко ощущал крепкие узы, связывавшие его с той почвой, на которой вырос его подвиг. Наверное в душу ему хлынул целый поток воспоминаний детства, когда экипаж его остановился перед домом, где жили сестры Ларсен, и он вбежал туда поздороваться с женщиной, бывшей когда-то экономкой в доме его родителей и перевязывавшей его окровавленное лицо после того, как он впервые «расцеловался со льдом.»

Мы же, взявшие на себя задачу дать полную картину жизни Нансена, не можем не отдать здесь должного и науке, которая в глазах всего цивилизованного мира является главным условием, придававшим этому торжественному возвращению Нансена настоящее историческое значение.

Примечания

1. Подробный перечень этих попыток дан Нансеном в его описании данной экспедиции: «На лыжах через Гренландию» гл. X.

2. См. главу «Дома и на чужбине».