Подготовления к Гренландской экспедиции

«Однажды вечером, зимой 1887 г.» — пишет доктор Грийг — «сижу я в своей каморке за работой. Вдруг дверь отворяется настежь, и входит Нансен со своей длинношерстой, плохо дрессированной собакой Дженной. Не выдавая себя за специалиста по этой части, я все таки могу сказать, что Нансен слишком рассеян, чтобы хорошо дрессировать охотничьих собак. Вечер был такой холодный, что даже Нансен накинул себе на плечи плед. Он уселся против меня на диване. С виду он был спокоен, тщательно взвешивал в разговоре каждое слово, но я не мог не заметить, что он был чем-то очень занят. — Хочу попытаться перейти через гренландское плато, — сказал он и затем выяснил мне свой план с помощью моей старой географической карты, ставшей с того вечера достопримечательной. По речам его видно было, что он далеко не льстил себя надеждой на легкий успех и, напротив, напрашивался на возражения. Я старался удовлетворить его желанию, насколько мог. — Легче всего, — говорил он — перейти Гренландию ближе к югу (где плато уже), но именно очень важно было бы показать свету, что плато можно перейти и гораздо севернее. — И Нансен показал мне по карте предполагаемый маршрут. Тогда ему и в голову не приходило, что береговая полоса, по которой он в тот вечер так свободно «проходил» пальцем, представит ему впоследствии столь серьезные препятствия. Узнав, что он собирается сейчас ехать в Стокгольм я спросил: Зачем? — Отыскать Норденшёльда и попросить его рассмотреть мой план. Затем, я сначала сдам экзамен на доктора, и потом уже отправлюсь в Гренландию. Весна предстоит хлопотливая, ну, да ничего, справимся!

В это время зашел еще товарищ, и мы все трое отправились гулять. Я и товарищ мой, по обыкновению будничных людей, продолжали, хоть и слабо, оспаривать возможность подобного подвига, а Нансен все больше и больше горячился, подстрекаемый твердым убеждением в правильности своих предположений. — Да, он решился поставить жизнь на карту, и вот, увидят, что дело пойдет, как по маслу! — В те дни процветания христианийской богемы подобная готовность отдать жизнь за осуществление своей идеи явилась для меня каким-то откровением, и беседа этого вечера глубоко залегла мне в душу.»

И Нансен действительно немедля отправился в Стокгольм. Нужно припомнить, что как раз за год до того (в 1886 г.) путешественники Пири и Майгор совершили свой удачный переход по ледяному плато Гренландии, обладая самыми скромными средствами. Их экспедиция была, однако, — что Пири особенно и выставил на вид в своем кратком отчете — лишь предварительной рекогносцировкой, и Нансену казалось, что пора уже было взяться за дело серьезно. Для него самого как раз открывалось самое удобное время: его зоологические и анатомические труды были пока окончены, большая диссертация о гистологических элементах центральной нервной системы написана, и ему оставалось только представить ее для получения степени доктора.

«В четверг 3 ноября, когда я пришел в свой рабочий кабинет в Стокгольмском минералогическом институте» — рассказывает профессор Брёггер — «смотритель сказал мне, что меня спрашивал какой-то норвежец. Оказалось, что он не оставил визитной карточки и не сказал, кто он. Таких земляков ко мне заходило много. «Верно, опять один из тех, кого нужно выручить из временного затруднения!» подумал я. — А каков он был на вид? — Долговязый, белокурый! — ответил смотритель.

— Одет порядочно?

— Без пальто! — сказал смотритель, ухмыляясь: — Видно, моряк, или что нибудь в этом роде.

Значит, моряк без пальто! Пожалуй, мне и предстоит снабдить его пальто. Не впервые!

Немного погодя, заходит ко мне Вилле¹ с вопросом: — Застал тебя Нансен?

— Нансен? Так этот моряк был Нансен? Без зимнего-то пальто?

— Как без зимнего пальто? Он собирается перейти ледяное плато Гренландии!

И Вилле и след простыл. Спустя час, заходит другой из моих товарищей, профессор зоологии Лекке и спрашивает: — Ты виделся с Нансеном? Вот молодец-то! Он мне рассказал об интереснейшем открытии, — о детородных органах у Myxine. А его исследования нервной системы! Прелесть, что такое!

После таких предварительных извещений зашел сам Нансен. Высокий, стройный, широкоплечий силач, так и дышащий здоровьем, молодостью! Действительно, долговязый и белокурый, как описал его смотритель. Волосы откинуты назад с широкого лба; одежда порядочно потертая. Он прямо подошел ко мне и, протягивая мне руку с какой-то своеобразной приветливой улыбкой, сам представил себя.

— Вы собираетесь перейти Гренландию? — сказал я.

— Полагаю.

Я смотрел на него во все глаза: невыразимо уверенный и внушающий доверие взгляд и добрая улыбка на резко очерченном мужественном лице. По мере же того, как он говорил, он — не смотря на то, что обращение его оставалось таким же простым и, пожалуй, даже показывало, что он несколько стесняется — как бы вырастал на моих глазах. Самый план его — пройти на лыжах от восточного берега Гренландии до западного, показавшийся мне сначала ни с чем несообразной выдумкой, стал во время беседы казаться мне наиестественнейшею вещью в свете. Мало того: я вдруг проникся непоколебимой уверенностью: да, конечно, он перейдет! Это так же верно, как то, что мы сейчас сидим и беседуем с ним.

Человек, совершенно незнакомый мне всего за несколько часов перед тем, сделался в течение каких нибудь нескольких минут, точно так этому и следовало быть, столь близким мне, как будто я знал его годы, и я почувствовал, что счел бы себя гордым и счастливым, став его другом на всю жизнь.

— Отправимся сейчас же в академию к Норденшёльду! — предложил я. И мы отправились. Оригинальный костюм Нансена — плотно обтягивавшая стан темная триковая блуза или куртка — не преминул привлечь на моего спутника некоторое внимание со стороны прохожих в то время, как мы с ним шли по Drottninggatan (Королевина улица). По этому же костюму Густав Ретциус принял Нансена с первого взгляда за акробата или канатного плясуна.

Норденшельд находился в этот час по обыкновению в своем физическом кабинете. На встречу нам попался консерватор музея Биндстрём, несший в руках реторты и разные вещи.

— Старик там, но очень занят! — шепнул он мне мимоходом.

Войдя в физический кабинет, мы увидели, что «старик Норд» возится со своими минералами. При виде его широкой мускулистой спины невольно вспоминается одно приключение из его Енисейской экспедиции (1875 г.). По реке ходили большие волны, ежеминутно угрожавшие потопить лодку, в которой плыли путешественники. Норденшельд, не долго думая, взял да уселся на самый борт кормы и предоставил холодным, как лед, волнам разбиваться о его широкую спину; и так сидел он по целым часам, изображая устой против волн. Вот из людей подобного-то закала и создаются исследователи полярных стран!

Поздоровавшись с Норденшёльдом, я представил ему своего спутника: — Консерватор Бергенского музея, Нансен. Он решил совершить переход через материковый лед Гренландии.

— Вот как!

— Но прежде ему хотелось бы побеседовать немножко с тобой.

— Милости просим! Итак, господин Нансен решил перейти Гренландию?

Перед Норденшёльдом как будто взорвало бомбу. Первоначальное ласковое, но несколько рассеянное выражение исчезло с его лица, он весь превратился в слух и внимание и словно мерил молодого гостя глазами, чтобы убедиться в том, что он за человек. Затем, он вдруг вымолвил весело:

— Могу подарить господину Нансену пару прекрасных сапог. Да, я нисколько не шучу. В таких случаях крайне важно обеспечить себя обувью первейшего сорта.

Лед был сломан. Нансен начал развивать свой план, Норденшёльд слушал, время от времени скептически кивая головой и ставя какой-нибудь вопрос. В общем план Нансена представился ему — насколько я понял — хотя и очень смелым, но не безусловно невыполнимым. Видно было, что самая личность Нансена с первого же взгляда произвела на него сильное впечатление, и старик тут же изъявил свою полную готовность содействовать молодому смельчаку советами и своей опытностью.

Предстояло еще разобраться в массе подробностей плана и решить множество вопросов, касающихся практической стороны экспедиции, но старик был очень занят, и потому мы условились, что Нансен зайдет к нему побеседовать в другой раз. Пока же мы расстались с тем, чтобы свидеться в тот же вечер в Геологическом обществе. Перед уходом я шепнул Норденшёльду на ухо: — Ну, а как по твоему? Я с своей стороны уверен в том, что он перейдет.

— Может быть, ты окажешься правым! — ответил Норденшёльд. Но выражение его лица вновь приняло скептический оттенок.

После заседания в Геологическом обществе Нансен зашел ко мне. Было уже довольно поздно. Вдруг, во время нашей беседы, которую я вел с большою горячностью, а Нансен с спокойной уверенностью, раздался звонок, и явился Норденшёльд. Теперь я понял, что он серьезно заинтересован.

И вот мы сидели далеко за полночь, толкуя, как о проектируемой Гренландской экспедиции в частности, так и о других арктических и антарктических (в области южного полюса) экспедициях вообще. Тогда минуло, ведь, всего четыре года со времени последней Гренландской экспедиции самого Норденшёльда, а в данное время он — если не ошибаюсь — принимал живейшее участие в подготовлении плана большой австралийско-шведской антарктической экспедиции, в которой между прочими должен был принять участие и его даровитый, безвременно умерший сын² Г. Норденшёльд, предпринявший, три года спустя, экспедицию на Шпицберген.

Мне на другой день предстояло отправиться к норвежскому министру Рихтеру, чтобы принять участие в обычном празднестве 4 ноября, и я спросил Нансена: не желает ли и он получить приглашение? Оказалось, что ему неудобно явиться на торжество: у него только и было с собой платья, что на себе.

— Ну, а ко мне господин Нансен может придти обедать, в чем есть! — предложил Норденшёльд со своей обычной сердечной простотой. На том мы и порешили.

Несколько дней спустя, Нансен уехал в Христианию. Увез ли он с собою обещанную Норденшёльдом пару сапог, мне неизвестно; знаю лишь, что Норденшёльд послал ему потом пару снежных очков. Зато Нансен, без сомнения, увез с собой не мало важных указаний и убеждение в полном понимании и сочувствии со стороны знаменитого исследователя полярных стран. Снова увидеться друг с другом им пришлось не ранее, как через два года, когда смелый план Нансена был уже выполнен, и переход через ледяное внутреннее плато Гренландии являлся совершившимся фактом.

11 ноября 1887 г. Нансен обратился к шведской академии наук с просьбой о правительственной субсидии для проектированной им экспедиции. Начало прошения особенно характерно: «Имею намерение предпринять наступающим летом переход через материковый лед Гренландии с восточного берега на западный». Испрашиваемая им сумма равнялась 5000 крон (около 2 500 руб.). Цифра эта в сравнении с величиной и значением самого подвига так бесконечно мала, что невольно вызывает теперь улыбку.

Но тогда подвиг оставался еще в области намерений, не был совершен, и сам Нансен являлся человеком неиспытанным, так что правительство, несмотря на горячую рекомендацию академии, не одобрило плана Нансена. Одна из газет правительственной партии заявила даже, что решительно не видит причины — с какой стати норвежскому народу расходовать такую значительную сумму, чтобы доставить частному лицу возможность совершить увеселительную поездку в Гренландию! И эта газета, без сомнения, явилась в данном случае выразительницей мнения значительной части норвежского народа. Тут пришли в столкновение две крайне различные типичные черты народного характера. Нансен являлся представителем жажды сказочных приключений, свойственной норманнам, а газета — представительницей трезвого неторопливого отношения к вещам, свойственного норвежскому крестьянину.

Таким образом тот факт, что нужные 5000 крон явились из-за границы, не был простой случайностью. Вне тесного круга научно образованных лиц — притом из молодежи — вообще относились к плану Нансена, как к затее сумасшедшего, хотя дело и не дошло до того, чтобы его, как того человека, о котором он сам так любила, повторять, засадили в дом сумасшедших. Между прочим, в одном из бергенских юмористических листков появилось в феврале 1888 года следующее «объявление».

«В июне месяце сего года имеет быть дано консерватором Нансеном представление — бега, на лыжах, со скачками на материковом льду Гренландии. Места для публики в трещинах. Обратных билетов можно не брать».

С такой юмористической точки зрения смотрело на дело большинство; большая же часть смотревшего на дело с серьезной точки зрения меньшинства, кричала о грехе содействовать намеренному самоубийце.

Не надо думать, что так относились к предполагаемой экспедиции одни профаны. Даже лица, побывавшие в Гренландии, которые, казалось, должны были быть знакомыми со всеми условиями данной страны объявляли план Нансена решительно невыполнимым. Приведем для примера помещенный Нансеном в описании его поездки отрывок из публичной лекции, читанной в Копенгагене одним молодым датским ученым-исследователем Гренландии: «Для тех немногих лиц, которые знакомы и с климатическими и с географическими условиями датской восточной Гренландии, нет никакого сомнения в том, что Нансен — если корабль не подойдет к берегу и не будет готов принять его обратно, когда он окажется вынужденным отказаться от своего предприятия — или погубит без всякой пользы собственную жизнь и, может быть, еще жизнь других, или же будет подобран эскимосами и доставлен в одну из датских станций на западном берегу. Но вовлекать, таким образом, жителей восточной Гренландии в продолжительную и во многих отношениях опасную для них поездку — никто не имеет права».

Не смотря на такой отзыв, предложение денежной субсидии для экспедиции явилось как раз из Дании. Профессор Амунд Гелланд, который сам побывал в Гренландии и решительно высказался в датской газете, «Dagbladet» (24 ноября 1887 г.)³ за план Нансена, мог уже 12 января 1888 г. сообщить Стокгольмской академии наук, что копенгагенский коммерсант Августин Гамэль представляет в распоряжение Нансена означенную сумму — 5 000 крон.

Нансен принял предложение датского мецената. Впоследствии, когда экспедиция счастливо закончилась, его стали осуждать за это. Ему, видите ли, следовало смирно дожидаться, пока подобное предложение сделал бы ему кто нибудь из земляков. Ясно, что такие критики крепки задним умом, но слабы рассудком. Фритьоф Нансен занимал в то время не такое положение, как теперь. Тогда он почти уже примирился с мыслью, что ему придется покрыть все расходы по экспедиции из собственных небольших средств⁴, — так неужели же ему следовало оттолкнуть так неожиданно явившуюся помощь, только потому, что она явилась из-за границы, и ждать не имевшейся даже в виду помощи от земляков? Нет, в данном случае ему было не до того, чтобы смотреть на задачу исключительно с точки зрения норвежского патриота. Иное дело, по отношению к его экспедиции на северный полюс, которую он предпринял пять лет спустя. Тогда он был уже всемирно известным путешественником, тогда было делом первостатейной важности, чтобы деньги и флаг были норвежскими. Критика, вызванная датской субсидией для гренландской экспедиции Нансена, была еще тем более лишена основания, что экспедиция эта, как известно, обошлась не в 5000 крон, а слишком в три раза дороже, и что Нансен готовился покрыть остальные расходы из собственных средств. Он и сделал бы это, если бы общество норвежских студентов не устроило в пользу экспедиции по счастливом ее возвращении, подписки, давшей 10 000 кр.

Весна, как это и предвидел Нансен, действительно оказалась «хлопотливой». Первое полугодие 1888 г. прошло в какой-то лихорадочно-кипучей деятельности. В начале декабря 1887 г. Нансен вернулся в Берген. В конце января 1888 г. он слетал ва лыжах от Эйдфьорда в Гардангер, затем через долину Нуме в Конгсберг и оттуда в Христианию. В марте он был снова в Бергене; днем читал публичные лекции о природе и народной жизни Гренландии, а ночи проводил на вершине скалы «Blaamanden» около Бергена, испытывая свой спальный мешок, приготовленный для экспедиции. Неделю спустя, он уже стоял на кафедре в Христианийском университете и читал свою первую пробную докторскую лекцию «о построении органов деторождении у Myxine», 28 апреля защитил свою докторскую диссертацию: «Нервные элементы, их построение и связь с центральной нервной системой», а 26 мая уже уехал в Копенгаген, чтобы отправиться затем в Гренландию. «Я скорее примирился бы с плохим докторским аттестатом, нежели с плохим снаряжением нашей экспедиции!» — говорил он в те хлопотливые дни доктору Грийгу. Ему, однако, удалось добиться наилучших результатов и в том и в другом случае, но конечно, при крайнем напряжении всех сил. С одной стороны, ему надо было постоять за свою репутацию научного деятеля, с другой — обеспечить елико возможно, как свою собственную жизнь, так и жизнь пятерых смельчаков, отправлявшихся с ним в экспедицию. Нансен не скрывал от себя, что из всех бесчисленных могущих им встретиться опасностей, самая главная грозила бы им вследствие не вполне совершенного снаряжения экспедиции. От снаряжения экспедиции более, нежели от чего либо другого, зависело — увенчается ли экспедиция успехом или окончится бедою, вернутся ли участники благополучно домой или погибнут.

В январском выпуске 1888 г. журнала «Природа», Нансен в первый раз поместил полный план экспедиции. Он предполагал высадиться с корабля на восточный берег Гренландии. Им, следовательно, предстояло бы перерезать ледяное плато только раз, так как на западном берегу были колонии, откуда они могли отплыть домой. Правда, таким образом они почти отрезывали себе отступление, — «мало гостеприимный» восточный берег, обитаемый лишь несколькими племенами эскимосов-язычников, представлялся крайне незавидным местом для зимовки в том случае, если бы непредвиденные затруднения заставили путешественников вернуться обратно. Зато с другой стороны, такое положение вещей служило бы еще лучшим побуждением к тому, чтобы они приложили все усилия для достижения западного берега. Таким образом одним из главных девизов экспедиции явился девиз: «ломай за собой все мосты». Вот в чем и кроется победная самоуверенность гения. То, что для людей мало-мальски осторожных представлялось бы первейшею необходимостью — обеспечение себе на случай нужды отступления, является для гения скорей препятствием, тогда как отсутствие возможности вернуться обратно принимается еще за преимущество. «Setzet Ihr nicht das Leben ein, nie wird auch das Leben gewonnen sein». (Кто не ставит жизни на карту, тот и не обретает жизни).

Мы не станем подробно излагать здесь плана экспедиции, — в главных чертах он был выполнен в точности; оказавшиеся же впоследствии необходимыми некоторые отступления отмечены в самом описании экспедиции. Упомянем здесь только о снесении членов экспедиции льдами назад к югу и о страшно тяжелом плавании их по направлению к северу, а также о том, что переход начался не от пункта несколько севернее мыса Дана (Kap Dan), как первоначально предполагалось, но значительно южнее, и что закончился он не на западном берегу, у фьорда Сермилик близь Христиансхоба, как рассчитывали, а у фьорда Амералик, близ Готхоба (Godthaab — Добрая Надежда). Развив самый план экспедиции, Нансен в упомянутой статье поставил на вид те научные задачи, которые могли быть разрешены вполне или хотя бы приблизительно, благодаря такому переходу через материковый лед. В заключение же он привел слова Норденшёльда из вступления к его книге: «Вторая Диксоновская экспедиция в Гренландию»:

«Разъяснение климатических условий, существующих во внутренней части этой страны, представляет такое обширное научное значение, что в настоящее время едва ли можно ставить полярным экспедициям более важную цель».

Сам Нансен вполне сознавал все научное значение предстоявшей экспедиции. Последняя требовала, впрочем, замечательной смеси различных качеств в начальнике: сказочно-смелую фантазию, необходимую, чтобы создать план, отвагу викинга, чтобы осуществить его, необыкновенное физическое развитие и выносливость, необходимые, чтобы перенести все трудности экспедиции, и самоотверженность научного деятеля, чтобы придать ей надлежащее значение. Затем требовалось еще нечто не менее существенное. Молодому человеку, слава которого зиждилась пока только на созданном им плане, предстояло выполнить его во главе небольшого кружка храбрецов, которые наравне с ним ставили свою жизнь на карту и среди которых находились люди, привыкшие сами стоять во главе. Участники экспедиции не представляли собой военного отряда, которому стоило только приказывать; от начальника ее требовалось много такта и особого рода чутье для того, чтобы вести себя «primus inter pares», т. е. первым среди равных. И Нансен, при всей своей самоуверенности и гордости, обладал и этими качествами, в связи с какой-то особенной кротостью характера и в то же время с особенным уменьем делать в решительные минуты именно то, что нужно. Широкие задачи, занимавшие его с самой ранней его молодости, отвлекли его от общества и помешали ему стать, что называется, «заправским товарищем». «Он скорее солист,» — пишет о нем один из его друзей — «искренно преданный тем, с кем сходится, но таких немного». Нансен вообще был слишком занят, чтобы быть приветливым в том смысле, как может быть человек с природной потребностью завоевывать себе друзей; но, в серьезном деле, вроде данного, сердечность и простота его натуры проявлялись сами собою по отношению к тем, у кого хватало мужества и способностей следовать за ним. Будь на его месте другой, легко могло бы случиться, что все предприятие рушилось бы, имело бы самые роковые результаты. Если бы все дело держалось исключительно на так называемой дисциплине, невыразимые трудности перехода легко могли бы подорвать эту дисциплину, и разразилось бы возмущение. В данном случае все участники добровольно согласились на то, что одному из них предоставлялось решительное слово, тогда как прения вообще были вполне свободными. Зато этот «один» не имел никаких привилегий там, где дело шло о труде или о лишениях. И это полнейшее равенство участников экспедиции служило сильнейшим связующим звеном между ними. Ходило не мало рассказов о взаимных отношениях шести участников Гренландской экспедиции, и некоторые из этих рассказов отличались довольно мрачным, чтобы не сказать трагическим колоритом. Но мы имеем возможность, на основании вернейших источников, утверждать, что все эти рассказы являются плодом народной фантазии, которая, после бурного взрыва восторгов, по благополучном возвращении Нансена, непременно должна была поддаться потребности реакции.

Вот перечень лиц, участвовавших в гренландской экспедиции Нансена: норвежцы — капитан Отто Нейман Свердруп (р. 1855 г.), лейтенант Олуф Христиан Дитрихсон (р. 1856 г.) и крестьянин Христиан Христиансен Трана (р. 1861 г.); затем два лапландца — Самуель Иоганнесен Балто 27-ми лет; и Оле Нильсен Равна, 45-ти лет. Все эти имена стали теперь историческими; особенно много содействовали успеху экспедиции, не говоря, конечно, о самом Нансене, первые двое из поименованных лиц, заслужившие великую признательность со стороны всего цивилизованного мира. «Людям свойственно» — говорит Нансен в предисловии к своей книге: «На лыжах через Гренландию» — «сваливать всю вину, в случае неудачи экспедиции, на голову начальника ее, равно как и всю честь за ее успех приписывать ему одному. Подобный прием оказался бы особенно несправедливым по отношению к такой экспедиции, как настоящая, результаты которой всецело зависели от стойкости и верности всем взятым на себя обязательствам каждого участника и от его способности в каждый данный момент находиться на высоте своей задачи».

Ответственность же за жизнь всех этих лиц — насколько это вообще зависело от самого плана и ведения экспедиции — всецело лежала на Нансене и началась уже с того самого момента, как было приступлено к снаряжению экспедиции. И всех перечисленных нами выше качеств Нансена оказалось бы в данном случае мало, не обладай он еще некоторыми, очень важными и очень редкими среди ученых: Нансен с самых юных лет отличался крайней предусмотрительностью и наблюдательностью, не ограничивавшимся только областью специально занимавшей его науки, но распространявшимися и на область чисто практической жизни. Мальчиком он разобрал швейную машину матери, желая проникнуть в тайну ее конструкции, молодым человеком он усердно занимался изученьем свойств и питательности различных пищевых продуктов. Вообще он решительно был человеком практики и прекрасным механиком. Затем характерною его чертою была привычка подбирать всякую попадавшуюся на дороге безделушку, — как, дескать, знать? — может, и пригодится! Нельзя также сомневаться в том, что он многому научился во время своего непродолжительного знакомства с Норденшёльдом, многочисленные экспедиции которого всегда отличались именно образцовым снаряжением. Предстоявшая Нансену экспедиция потребовала, впрочем, совершенно особого снаряжения. В данном случае, когда участникам экспедиции нельзя было пользоваться при передвижении ни оленями, ни собаками, а предстояло самим изображать вьючных животных и таскать все необходимое, начиная с съестных припасов и кончая инструментами для научных наблюдений, на себе, в данном случае особенно важно было придерживаться девиза Нансена: «довольствуйся малым» и уметь выбирать такие пищевые продукты, которые при наибольшей питательности обладали бы наименьшим весом, и наиболее практичные и мелкие инструменты и орудия. Поэтому все, начиная с сырых материалов и кончая изготовленными из них предметами, подвергалось самому тщательному осмотру и обсуждению; большинство из важнейших предметов было даже изготовлено по рисункам самого Нансена. Из сделанного им подробного описания снаряжения экспедиции приведем здесь вкратце наиболее существенные подробности. Так, например, для участников экспедиции были изготовлены особенные ясеневые лыжи с широкими полозьями, подбитыми сталью; длина лыж равнялась 3 метрам, ширина ½ метра, весили же оне всего 13¾ килограмма и вместе с тем были настолько прочно сделаны, что, не смотря на страшную носку, ни разу не сломались в пути. Кроме того взяты были еще индийские и норвежские лыжи (Snesko, trug); последними пользовались главным образом при восхождении на плато и при переходах по мокрому снегу, когда нельзя было употреблять вышеописанных лыж. Палатку доставил лейтенант Ридер из Копенгагена; величиной размеров она не отличалась; в ней всего на всего можно было поместить два спальных мешка. Нижняя одежда участников экспедиции состояла из тонкой шерстяной фуфайки и таких же панталон; сверху же надевалась толстая исландская шерстяная фуфайка, затем куртка, вторые панталоны до колен и толстые байковые носки. Наконец, для защиты от ветра и вьюги имелась еще верхняя одежда из тонкой парусины. Обувь состояла из толстых башмаков, подбитых гвоздями; головной убор из шерстяных колпаков и байковых капюшонов; на руки надевались шерстяные вязаные рукавицы, а в большие морозы рукавицы из собачьего меха. Для защиты глаз от снежного блеска служили очки с дымчатыми стеклами, снабженными сеткой из свальной проволоки.

Провизия состояла главным образом из пеммикана — мясного порошка, паштетов из печенки, сухарей, мясных бисквитов, масла, сыра, горохового супа в порошке, шоколада, кофе, чая и сгущенного молока. С целью пополнения запасов провизии в пути было взято два двухствольных ружья. Кушанье должно было изготовляться на спиртовом приборе, устроенном Нансеном и механиком Шмельком. Спирт был взят только для варки кушанья, а для личного употребления его не полагалось: питьем служили только чай, кофе и шоколад. Табаку было взято очень не много, зато много инструментов для научных наблюдений. Наконец, были взяты: брезенты, которые, при переходе через материковый лед, служили отчасти парусами, бамбуковые трости, масса мелких инструментов и предметы ежедневного обихода, начиная со спичек и свечей и кончая штопальными иголками — все, разумеется, в возможно меньшем количестве. Относительно заготовленной провизии, расчеты Нансена вполне оправдались. Исключением явился лишь один продукт пеммикан, который как-раз должен был служить путникам самой главной пищей. Оказалось, что фабрикант изготовил его без примеси жира, о чем Нансен узнал лишь в. последнюю минуту. Последствием явилось то, что участники экспедиции все время «испытывали голод от недостатка жира, мучение, о котором вряд ли возможно составить себе представление, не испытав его лично». Даже под конец экспедиции, когда имелось в избытке сушеное мясо, невозможно было добиться чувства сытости.

И как легко могли бы объявиться и другие недочеты в снаряжении экспедиции, отправлявшейся в эту terra incognita! Довольно, например, сказать, что никому в голову не могло придти, что экспедиции в такое время года (летом) грозили такие страшные морозы, которые встретили ее, как это оказалось в действительности, в области материкового льда. Экспедиции открылись там совершенно новые, до тех пор неизвестные климатические условия. Остановись Нансен, выбирая мешки для спанья, на шерстяных, вместо мешков из оленьих шкур — весьма мало вероятия, как признается он сам, чтобы участники экспедиции добрались живыми до западного берега Гренландии.

Да мало ли что могло случиться! Но счастье сопутствовало отважным исследователям. Гений судьбы Нансена и тут не лишил его своего покровительства. В конце же концов тайна успеха кроется, пожалуй, все-таки в том, что если и везет тому, кому предстояла такая дьявольская поездка — как выразился кто-то в свое время о Норденшёльде — то это главным образом потому, что человек этот гений, которому и не может не удастся его предприятие, если только он не столкнется с безусловно непреодолимыми стихийными силами.

Нельзя закончить эту статью о приготовлениях к Гренландской экспедиции, не упомянув о той пользе, которую оказал при этом Нансену один из наиболее известных исследователей Гренландии, доктор Г. Ринк. Выдающийся ученый с первого же раза не преминул указать Нансену на все опасности, грозящие его экспедиции, и тем не менее, когда экспедиция была уже предпринята, этот до болезненности добросовестный человек упрекал себя в том, что не достаточно упирал на эти опасности в беседах с Нансеном. Вот что, между прочим, пишет жена Ринка: «Сначала муж мой смотрел на план Нансена, как на какую-то фантастическую затею, но чем тщательнее он обдумывал план и чем дороже при этом становился ему сам Нансен, тем опаснее казалось ему предприятие последнего, и он не мог простить себе, что недостаточно ясно нарисовал Нансену все те опасности, которые, по всей вероятности, грозят экспедиции. И вот, мы еще раз пригласили Нансена исключительно с целью хорошенько напугать его. Но вечер прошел больше в рассматривании видов Гренландии, хотя общее настроение и было на этот раз несколько серьезнее, чем в предыдущий, когда без конца смеялись над грозившими экспедиции случайностями, включая сюда даже возможность стать людоедами. Все же смеху было довольно и в этот вечер; не смеялся лишь мой муж, и я хорошо помню, что после того, как гости разошлись, мне пришлось выслушать не мало нотаций по поводу неудавшихся попыток устрашить Нансена».

В доме Ринка было также дано участникам экспедиции несколько уроков эскимосского языка. Первый начал учиться Свердруп, но язык его не поддавался звукам эскимосского языка. Зато Дитрихсон делал большие успехи. «Я почему-то полагала» — пишет г-жа Ринк — «что нужно заниматься только с ними двумя и даже не предлагала Нансену принять участие. А мне разве нельзя попытаться? — спросил он раз как-то нерешительно. Затем и он стал заниматься и, как показало время, с большой пользой.

О последнем вечере, проведенном в доме Ринка, г-жа Ринк пишет: «Провожая его до дверей, я высказала ему то, что часто вообще приходило мне на ум:—Надо вам когда нибудь отправиться и к северному полюсу! И он ответил на мои слова решительно, как на давно обдуманный вопрос:—Так и будет!

Примечания

1. Тогда профессор ботаники в Стокгольмском университете, теперь же в Христианийском.

2. В 1894 г.

3. «Основываясь на исследованиях материкового льда Гренландии, как других лиц, так и моих личных, я должен сказать, что не вижу основания — почему его нельзя было бы перейти молодым и смелым лыжебежцам, особенно под руководством осторожного и знающего вожака, и при соответствующем своеобразным местным условиям снаряжении экспедиции. — Тщательно взвесив все обстоятельства, я должен заявить, что все шансы за счастливый исход этой экспедиции».

4. См. «На лыжах через Гренландию».