Все хорошо, кроме главного

Тревожные и противоречивые чувства охватывали Нансена при мысли о дальнейшей судьбе его экспедиции.

С одной стороны, он чувствовал гордость от того, что враги его проекта путешествия к Северному полюсу на «Фраме» уже во многом были посрамлены. «Фрам» до сих пор успешно выдерживал давление льдов; уже удалось собрать массу интересных наблюдений научного характера и сделать множество открытий очень большого значения. «Фрам» пробился среди ледяных громад у сибирских берегов и благополучно обогнул мыс Челюскина. В открытом море около Новосибирских островов плаванье также прошло благополучно, и судну удалось проникнуть далеко на север. Все это было хорошо. Корабль двигался теперь вместе со льдами, но движение его было далеко не правильным: он то продвигался к северу, то путь его резко отклонялся к югу и юго-востоку. Трудно было предположить, куда его отнесет в ближайшее время. По-видимому, Нансену не удалось найти то течение, которое должно было нести «Фрам» к Северному полюсу. Нередко Нансену приходят на ум грустные мысли: «Из всех моих планов не вышло ничего. Дворец, который я гордо и самоуверенно создал наперекор всем возражениям, разлетелся при первом дыхании ветра... Что если мы находимся на ложном пути? Людские надежды лишний раз окажутся обманутыми, больше ничего».

В декабре положение вещей казалось более благоприятным. «Фрам», правда, очень медленно, но все же двигался к северу и достигал уже 79° северной широты. К середине декабря экспедиция пересекла 79-ю параллель. Под новый год, подводя итоги плаванью, Нансен делает вывод: «Все хорошо, кроме главного». Кружась, делая зигзаги, «Фрам» то двигался на север, то его относило обратно к югу.

Ежедневно льды осаждают «Фрам». Судно борется со льдами. Нансен поддерживает в товарищах бодрое настроение. На судне выпускают нечто в роде стенной газеты, названной «Фрамсиа».

В дневниках Нансена отражаются повседневные заботы, радости и горести экспедиции. Нансен описывает суровую красоту Арктики, и страницы, изображающие северное сияние, дышат поэтическим пафосом:

«Пятница, 8 декабря. Утром от 7 до 8 часов натиск льда. После обеда я занимался рисованием, как вдруг был испуган страшным треском — точно большие глыбы льда обрушились с такелажа на палубу прямо над моей каютой. Все вскочили, накидывая на себя какую попало верхнюю одежду. Наслаждавшиеся послеобеденным оном со всех ног бросились к кают-компанию: "Что случилось?" Петтерсен с такой стремительностью бросился на лестницу, что ударил дверью прямо в лицо штурману, который стоял в проходе сдерживая собаку "Квик", в ужасе покинувшую свое ложе в библиотеке, где она помещена в ожидании, пока ощенится. На палубе мы ничего не заметили, кроме того, что лед в движении и, по-видимому, отодвигается от судна. Уже вчера и сегодня утром большие кучи льда скопились под кормовой частью. Треск последовал, вероятно, от сильного давления, внезапно освободившего лед по бокам судна, отчего оно в тот же момент сильно накренилось на левую сторону. Треска дерева слышно не было, так что "Фрам" во всяком случае не получил повреждений. Однако было холодно, и мы опять заползли вниз.

Около 6 часов, когда мы сидели за ужином, начался сильный натиск. Лед так гудел и трещал невдалеке по бокам судна, что мы не могли поддерживать беседы, приходилось кричать. Среди шума мы разобрали, что орган издавал по временам одну или две ноты из мелодии Кьерульфа: "Соловьиные трели мне спать не дают". Понятно, все согласились с замечанием Нордаля, что было бы гораздо приятнее, если бы лед ограничил свою деятельность носовой частью судна, вместо того чтобы надоедать нам здесь. Грохот продолжался минут 20; потом все затихло.

Вечером Скотт-Гансен пришел и сообщил о том, что происходит невиданное полярное сияние. Отражение света играло повсюду на снежной поверхности, и палуба была ярко освещена. Все небо пылало, всего ярче на юге, где огненные массы горели в вышине. Несколько позже Скотт-Гансен явился снова, говоря, что теперь явление достигло необычайной красоты. И это была правда. То, что прежде было пылающими огненными массами, разбилось теперь на блестящие разноцветные ленты, которые, взаимно переплетаясь, вились по всему небу как на севере, так и на юге. Лучи блистали чистейшими цветами радуги, преимущественно фиолетово-красным или карминовым и самым ярким зеленым. Всего чаще лучи дуги у основания были красного цвета, превращаясь выше в искрящиеся зеленые, которые в самом верху становились темнее и переходили в голубые или фиолетовые, чтобы затем слиться с синевою неба; или же в одной и той же дуге они были то ярко-красные, то ярко-зеленые и приходили и уходили, как гонимые бурей. Бесконечное разнообразие искрящихся красок, превосходящее всякое воображение. Только что гонимые 34—35°-ным морозом, хотели мы сойти вниз, как опять заиграли такие краски, что мы остались, пока не отморозили носов и ушей. В заключение был пущен бурный фейерверк: небо запылало так, что ждешь, вот-вот пламя упадет к тебе на лед, на небе не остается для него больше места. Мне, однако, больше невмоготу; одетый кое-как, без подходящей шапки и рукавиц, я промерз до костей и пополз вниз».