От саги к истории

Королевская сага необычайно усложнена по сравнению с сагой родовой. Но принципы отбора фактов и объединения их унаследованы королевской сагой от родовой. Королевская сага тоже рисует жизнь рода, только это род не бонда, а конунга; и в ней речь идет о распрях из-за имущества и чести, но распри эти затрагивают интересы уже не одного уголка Исландии, а целой страны или всей Скандинавии, и владения, из-за которых сражаются, — государства или пограничные области; богатство и честь, поставленные на карту, — королевский престол и достоинство государя. Естественно поэтому, что в королевской саге не удается выдержать то единство повествования, которое обычно соблюдается в саге родовой: слишком обилен и разнороден материал, надлежащий быть уложенным в традиционную форму. Из него выбирается наиболее существенное. Приходится вести параллельно рассказ о нескольких линиях развития, имея в виду, что где-то они в конце концов пересекутся. Впрочем, и родовая сага уже достаточно сложна: в некоторых больших сагах встречаются многие десятки и даже сотни героев. Тем не менее это усложнение достигает апогея именно в королевских сагах. Переходы от одной категории саг к другой не всегда четки и ясны. В некоторых сагах о конунгах можно, по нашему мнению, разглядеть традиционную структуру саги, как саги родовой, так и в особенности саги о древности, деформированную напором обильного материала.

В этом отношении показательна структура саг о конунгах, которые составляют первую большую часть «Хеймскринглы», предшествующую «Саге об Олафе Святом».

«Сага о Харальде Харфагре» относительно невелика, и объем фактических данных, которые сумел собрать Снорри, ограничен. В первой ее части основная сюжетная линия, вокруг которой группируется все остальное, — завоевание Харальдом Норвегии и подчинение им себе всех местных правителей: конунгов, херсиров и ярлов. Затем, когда Харальду удалось достичь поставленной перед собой цели, начинается обратный процесс: дезинтеграция страны, вызванная раздорами и соперничеством между его сыновьями уже при жизни Харальда. Дальнейшее развитие этой темы охватывает следующие саги — о Хаконе Добром и о Харальде Сером Плаще, но она достаточно четко прослеживается уже и в «Саге о Харальде Харфагре». Несмотря на такую двучастность, сага отличается от многих других саг завершенностью: открываясь вступлением десятилетнего мальчика Харальда на престол, она заканчивается смертью его в преклонном возрасте (по этому же канону построена и следующая сага — о Хаконе Добром).

Но в ней есть и другой композиционный стержень, организующий первую часть саги, — история сватовства Харальда к Гиде, дочери конунга Эйрика из Хордаланда. Харальд послал своих людей к Гиде, предполагая взять ее в наложницы. Но гордая девица заявила, что не намерена «губить свою девственность» ради конунга, управляющего всего лишь несколькими фюльками.

— Странным кажется мне, — сказала она посланцам Харальда, — что нет конунга, который захотел бы подчинить своей единоличной власти Норвегию, как конунг Горм в Дании или Эйрик в Уппсале.

Провожая обескураженных послов, Гида выразила согласие стать законной женой Харальда, если он ради нее завоюет всю Норвегию: «Тогда, думается мне, он сможет называться "þjódkonungr», т. е. повелителем целого народа (Har. hárf., 3).

Узнав об ответе Гиды, Харальд пришел в изумление, что эта идея не приходила ему в голову, и был очень благодарен ей за ее слова. Он поклялся, призвав (курьезно для язычника, каким он был!) в свидетели бога, который его «сотворил и всем управляет», что не будет ни причесывать, ни стричь волос до тех пор, пока не завоюет всей Норвегии со всеми доходами и поборами или погибнет. После этого начались завоевательные походы Харальда, завершившиеся полным успехом. Когда Харальд стал единственным государем Норвегии, он вспомнил слова Гиды и послал за нею, чтобы она делила с ним ложе. В саге названы их дети. После этого на пиру Харальд велел остричь себе волосы, остававшиеся нестриженными и нечесанными в течение десяти лет.

Гида отвергает предложение Харальда

Умная и гордая девица, подающая великую государственную идею царственному жениху; дача им клятвы не стричься и не причесываться, пока не выполнит принятого на себя обета; изображение политики объединения страны в виде подвига ради получения руки девицы; успешное выполнение обета, венчаемое браком героя с девицей и снятием запрета на стрижку волос, и как бы перерождение героя, связанное с изменением его прозвища (пока Харальд не причесывался и не стригся, его звали Косматым, после того как волосы его были приведены в порядок, остригший его ярл дал ему новое прозвище — Прекрасноволосый, и «всякий, кто видел его, говорил, что это наиболее подходящее прозвище, потому что волосы его были длинными и красивыми», там же, 23), — все это сказочные мотивы, умелое использование которых в королевской саге придавало ей дополнительную привлекательность и занимательность, а вместе с тем и большую композиционную стройность.

На счастливой свадьбе и стрижке волос или на сообщении о рождении детей от этого брака закончилась бы сказка, история, однако, не завершается, и вторая часть «Саги о Харальде Харфагре» лишена подобного композиционного единства. Зато она приобретает новый, напряженный драматизм, ибо в ней поднимается тема братоубийственной вражды между сыновьями Харальда. Подобно героям родовой саги, они спорят и борются между собой из-за отцовского наследства, каковым здесь выступает только что объединенная им Норвегия. Напомним, что в этой распре братьев проявляется не просто их дурной нрав и необузданность страстей, здесь автор возвращается к мотиву «исторической судьбы» — осуществлению проклятия вёльвы, предсказавшей, что в роду Инглингов вечно будут кровавые раздоры. На этой трагической ноте, на рассказе о борьбе между преемниками Харальда и о гибели двух его сыновей в битве против их брата Эйрика, заслужившего прозвище Кровавая Секира, и обрывается «Сага о Харальде Харфагре».

Следующие саги — «Сага о Хаконе Добром» и «Сага о Харальде Сером Плаще» — лишены той сюжетной компактности и стройности, которую Снорри (или самой истории?) отчасти удалось придать «Саге о Харальде Харфагре». Но и в этих сагах можно разглядеть попытку их автора обнаружить в исторических событиях движущие пружины, обычные для «родового сознания». И здесь, как и при чтении «Саги о Харальде Харфагре», хочется воскликнуть: «Ищите женщину!».

На сей раз красавица Гида уступает место другой красавице — Гуннхильде, жене конунга Эйрика Кровавая Секира. Но в то время как Гида играет в судьбе Харальда Харфагра роль доброго гения, побудив его объединить королевство, Гуннхильда — умная и энергичная женщина — является в изображении Снорри источником зла и возбудительницей распрей. Научившись колдовскому искусству у финнов, она широко применяла его в бытность норвежской королевой и была настолько властной и влиятельной, что ее сыновья остались в памяти людей скорее под именем Gunnhildarsynir, («сыновья Гуннхильды»), чем под именем Eyrikssynir («сыновья Эйрика»). Ее прозвали Матерью конунгов. Уже в «Саге о Харальде Харфагре» Гуннхильда подозревается в отравлении одного из братьев своего мужа; в «Саге о Хаконе Добром» ее слуга назван в качестве возможного виновника гибели этого конунга. Правда, в обоих случаях Снорри ссылается на мнение других людей и не склонен полностью его разделять, но роль Гуннхильды в дальнейшей истории рода Харфагра заставит читателя поверить в справедливость этих подозрений. Сыновья ее прослыли жадными, и «ходили слухи о том, что они прятали драгоценности в землю», вместо того чтобы раздавать их приближенным.

Что же касается самой Гуннхильды, то она настраивала своих сыновей против ярла Сигурда, правившего в Трандхейме, побуждая их убить его и захватить его владения. Так как прямое нападение на могущественного ярла было опасным предприятием, она подговорила сыновей переманить подарками на свою сторону брата Сигурда и с его помощью убить ярла. Виновна она и в попытке захватить малолетнего Олафа Трюггвасона и его мать, которой из-за этих преследований пришлось бежать далеко от родины, причем со свойственным ей коварством Гуннхильда скрывала свои подлинные планы, предлагая воспитать сына Трюггви. Через несколько лет Гуннхильде вместе с оставшимися в живых сыновьями в свою очередь пришлось бежать из Норвегии, спасаясь от ярла Хакона, сына убитого по ее наущению ярла Сигурда. Все ее дети погибли в битвах и распрях. Злая слава о Гуннхильде сохранилась и в родовых сагах («Сага об Эгиле»). Таким образом, рассказы о кознях Гуннхильды как бы связывают между собой несколько саг — от «Саги о Харальде Харфагре» до «Саги об Олафе Трюггвасоне».

В этой последней тоже вначале разворачивается классический сказочный сюжет. Мать спасается от преследований, скрывая маленького принца, но попадает в плен к пиратам-викингам, которые продают его в рабство. Дядя мальчика приезжает в Эстонию в качестве сборщика податей русского князя и находит на рынке ребенка необыкновенной красоты. Узнав, что это сын его сестры, и выяснив историю его бедствий, он выкупает его из рабства. Однажды на рынке в Хольмгарде (Новгороде) Олаф встречает своего прежнего хозяина, убивает его и ищет защиты у княгини Аллогии. Ему угрожает казнь, но княгиня, пораженная красотой мальчика, решает его спасти. С этих пор Олаф остается при ее дворе. Лица княжеской крови не могут пребывать в Гардарики без разрешения князя, и княгиня добивается согласия князи Валдамара (Владимира) взять его под покровительство.

Гуннхильда подстрекает своих сыновей

Благодаря своему происхождению и выдающимся личным качествам Олаф вскоре возвышается на службе у князя, участвует в обороне страны и в военных походах во главе дружины. Но возросшая его популярность вызывает зависть приближенных князя, которые стараются восстановить Валдамара против Олафа, указывая на опасность его усиления и на подозрительную близость с княгиней. Заметив охлаждение со стороны князя, Олаф делится с княгиней своими планами уехать в северные страны и попробовать возвратить себе наследственные владения. Отъезд Олафа Трюггвасона на Балтику открывает серию его похождений в стране вендов. Скрывая свое подлинное имя и называя себя Ола, он женится на принцессе — дочери вендского конунга Бурислава, а после ее смерти отправляется в походы.

Вскоре Олаф повсюду прославился, хотя по-прежнему не раскрывал своего имени и происхождения. Однажды он узнал о прорицателе, предсказывавшем будущие события, и чтобы проверить его, послал к нему своего дружинника, красотой и ростом подобного ему, приказав выдать себя за конунга. Но прорицатель не был введен в заблуждение. При встрече с Олафом он предрек ему славное будущее, в частности обращение многих людей в истинную веру. Для того чтобы Олаф ему поверил, прорицатель предупредил его: по возвращении на корабль ему придется сразиться с отрядом предателей и получить в бою смертельную рану, от которой он тем не менее оправится на седьмой день, после чего примет крещение. Так все и произошло. В результате новых бесед с прорицателем Олаф стал христианином. Отказавшись от викингского разбоя, Олаф прибыл в Англию, где вышел победителем на смотре женихов, устроенном дочерью ирландского конунга Гидой, в поединке одолел своего соперника и женился на ней. После этого под угрозой войны он добился обращения в христианство ярла Оркнейских островов вместе со всем их населением и отплыл к берегам Норвегии, рассчитывая стать ее государем.

Перед нами опять-таки «приключенческий роман» с не слишком оригинальным сюжетом. Набор мотивов довольно традиционен, и эти мотивы еще задолго до Снорри были разработаны в первых сагах об Олафе Трюггвасоне. Но реальная история не может вместиться в рамки подобной саги, и Снорри с самого начала приходится перемежать легенды о юности Олафа с повествованием о событиях, протекавших одновременно в Норвегии и в других частях Скандинавии. Параллельный сюжет, развиваемый в первой части «Саги об Олафе Трюггвасоне», — история возвышения ярла Хакона Сигурдарсона. Благодаря интригам ему удалось избавиться от конунга Харальда Серого Плаща, убитого датским принцем Золотым Харальдом, а затем погубить и этого последнего. При военной поддержке датского конунга Харальда Гормссона ярл Хакон изгнал из Норвегии Гуннхильду с сыновьями и стал править большей частью страны в качестве вассала датского конунга. Далее рассказывается об участии ярла в войне датского конунга против германского императора Оттона, добивавшегося крещения Дании, и о том, как Хакон принял было христианство по настоянию крестившегося Харальда Гормссона, а затем возвратился к языческим обрядам и к викингским обычаям. Короче говоря, в форме саги о хитроумном ярле здесь дан сжатый очерк существенных событий, в действительности имевших место на Севере Европы в 70—80-х годах X в.

Пока эта вторая линия повествования по существу никак не связана с первой: главы саги о молодом Олафе Трюггвасоне попросту перемежаются главами о ярле Хаконе. В рассказ вплетается еще одна сюжетная линия — история нападения йомсвикингов на Норвегию и их разгрома ярлом Хаконом. Далее Снорри вводит тему шведской королевы Сигрид Заносчивой, к которой посватался конунг Вестфолда, Харальд из Гренланда, но был отвергнут, а затем и умерщвлен. Вскоре после этого у Асты, законной жены Харальда, родился сын, будущий Олаф Святой. Эти события приобретут особое значение впоследствии, но они упоминаются Снорри здесь, так как произошли через год после поражения, понесенного викингами из Йомсборга, — королевская сага не может не считаться с хронологией! Наконец, в саге рассказывается о положении в Норвегии под властью ярла Хакона и о том, как стала умаляться популярность ярла вследствие его распутства.

Тем самым подготавливается переплетение и слияние воедино разных линий повествования. Прослышав о подвигах молодого викинга Али (выше — Ола) и заподозрив, что это Олаф Трюггвасон, ярл Хакон решил заманить его и избавиться от опасного соперника, имевшего законные права на престол Норвегии. Но к тому времени, когда эта хитрость, видимо, должна была удастся и Олаф прибыл на родину, обстоятельства совершенно изменились: восставшие бонды лишили ярла власти, и ему пришлось прятаться от них. О событиях, связанных с гибелью ярла и с провозглашением Олафа Трюггвасона норвежским конунгом, речь шла в одном из предыдущих разделов книги, и на этом мы можем оставить изложение содержания первой части саги, тем более что именно в этом пункте разные сюжетные линии, наконец, сливаются.

Итак, королевская сага опирается на сагу родовую и на сагу «о древних временах»; отдельные сюжеты, в ней разрабатываемые, нельзя определить иначе как сказочные. Вбирая в себя сказание и другие фольклорные мотивы, сага о конунгах подчиняет их целям исторического повествования. Мы бы сказали, что из плана сказочно-легендарного эти мотивы переводятся в план действительности, если б не знали, что подобное противопоставление вряд ли было присуще сознанию исландцев времени сочинения и записи саг. Исландцы сочиняли и «лживые саги», в которых рассказывалось о заведомо неправдоподобных вещах, но сказочные мотивы, введенные в королевские саги, не осознавались как фантастические — их воспринимали в качестве сообщений о реальных событиях.

Пьяные йомсвикинги клянутся захватить Норвегию

«Историческая сага» вырастает из фольклора, преобразуя и усложняя его мотивы.

Снорри по возможности детально разрабатывает каждый из сюжетных ходов. Так, история похода йомсвикингов украшена живописным, не лишенным юмора описанием их пира, на котором они в пьяном виде клянутся завоевать Англию, Норвегию и совершить другие подвиги; Снорри подробно рисует сцену расправы победителей над пленными викингами и помилования сыном ярла Хакона некоторых из них; тут же дан впечатляющий эпизод с викингом, потерявшим обе ноги и тем не менее пытавшимся застрелить из лука ярла; любовь к детали и наглядному изображению видна и в сцене между Харальдом из Гренланда и королевой Сигрид Заносчивой.

Здесь уместно остановиться на некоторых особенностях изображения исторических событий в сагах. Общий стиль повествования неспешный. Каждый из поступков людей и слова́, ими сказанные, заслуживают, по убеждению скандинавов, всестороннего интереса. Большую роль в саге, как мы уже знаем, играют речи героев, создающие своего рода «эффект присутствия» читателя при описываемых встрече, беседе, событии; в речах выявляются оценки поступков персонажей и всего происходящего.

Но можно заметить, что в сагах нет пропорциональности в подаче событий разного масштаба. Чем крупнее событие, чем большие массы людей в нем участвуют, тем менее ясна общая его картина. Внимание в саге по-прежнему сосредоточивается на детали, частности, которая вычленяется из целого и как бы рассматривается через увеличительное стекло. Эти детали, отдельные эпизоды даны наглядно и запоминаются. Именно в них Снорри-художник достигает наивысшего мастерства. Между тем целое, из которого выделен данный эпизод, остается на периферии повествования, не изображается сколько-нибудь подробно, о нем говорится в общей форме и подчас довольно бегло.

Таково, например, описание в «Саге об Олафе Трюггвасоне» битвы в Хорундарфьорде с викингами из Йомсборга. В отдельных главах рассказывается о том, как некто Гейрмунд предупредил ярла Хакона о приближении флота викингов; о хитрости, к которой прибег один старый бонд, чтобы направить викингов по ложному пути; о построении флотов противников, причем и здесь упор делается на перечислении главных участников битвы. Когда же речь доходит до самой битвы, то ее картина в высшей степени мозаична. Морские битвы в то время происходили так, что сражающиеся стороны старались вплотную подойти к кораблю противника и захватить его, в рукопашной схватке очистив палубу от бойцов и экипажа. Снорри рассказывает о нескольких схватках между вождями, происшедших в ходе сражения; сообщить об отдельном удачном ударе оружием или маневре корабля для Снорри явно важнее, чем обрисовать битву в целом. В центре сражения оказывается эпизод с викингом Буи Толстым.

Противники Олафа Трюггвасона наблюдают за его флотом

Точно так же описываются в «Хеймскрингле» и все другие сражения, и не только сражения, но и любые исторические события. Можно говорить о своеобразной «обратной перспективе»: отдельные фигуры и эпизоды выпукло и отчетливо выступают на переднем плане, заслоняя собой целое и оставляя его в тени.

То, что сага о конунгах изображает историю в очень большом приближении к отдельному человеку, вообще характерно для средневекового восприятия исторических процессов. Но, нам предствляется, саге такое аналитическое ви́дение особенно присуще. Сага возникла в обществе, члены которого практически все лично знали друг друга, и не только живущих, но даже и их предков; индивид никогда не растворялся и не терялся в массе. История поэтому воспринималась как переплетение историй отдельных лиц и их семей. Принцип, который наиболее последовательно проведен в «Книге о заселении Исландии», представляющей собой собрание рассказов о каждом первопоселенце на острове и о его потомках в нескольких поколениях, в измененной и усложненной форме лежит в основе не только саг об исландцах, но и саг о конунгах. Судьба индивида и судьба государства, причем не одного только конунга, но и других людей, фигурирующих в сагах, переплетены до такой степени, какой невозможно достичь, изображая историю широкими мазками. В результате возникает своеобразный парадокс. С одной стороны, как мы видели, время в саге не охватывает всей толщи жизни, с другой — все персонажи саги оказываются вовлеченными в исторические действия.

Конечно, крупно выделяемые в саге фигуры — это в первую очередь государи, вожди, чьи поступки решают ход событий, — таков способ изображения истории в средние века вообще. Таков взгляд на историю и исландского магната Снорри Стурлусона. Переход от саги родовой, посвященной жизни бондов, к саге королевской не только расширяет рамки повествования и усложняет его содержание, но и делает его более «аристократическим»: из сферы жизни простых людей читатель переносится в более высокий план социальной действительности. «Обратная перспектива» саг о конунгах отчасти диктуется социально-политическими взглядами автора.

Но «обратная перспектива» в сагах вызывается и другой причиной. Эпизоды, служащие предметом образной конкретизации, обычно не бывают нейтральными с этической точки зрения. В даваемых «крупным планом» сценах демонстрируются личные качества героя и тем самым обнаруживаются ценности и идеалы общества, которыми он руководствуется, — ведь обычно пристальный интерес автора привлекают критические ситуации, ставящие перед героем вопросы жизни и смерти, веры или чести. В эти моменты раскрывается действие судьбы, и именно в такие моменты слова́ и поступки людей исполнены особого смысла: человек определяет свою позицию перед лицом судьбы. Достойное принятие своего жребия, стойкость в перенесении невзгод и страданий, высокая доблесть, ожидаемая от героя в подобный кризисный час, — все это должно быть показано в саге со всей возможной полнотой.

«Длинный Змей» — корабль Олафа Трюггвасона

Историческое действие в саге — результат столкновения людей, руководствующихся коренными этическими идеалами и выполняющих веления своей судьбы, если так можно выразиться, активно ей повинующихся. Задаче максимального выявления смысла этого исторического действия и подчинена вся структура саги.

В частности, широко применяемый в этих целях прием — замедление действия в ключевые моменты истории. Как мы видели, время в саге вообще течет неравномерно. Если оно не заполнено значительным, с точки зрения автора, содержанием, то протекает быстро, и рассказ о подобных периодах краток и суммарен. Напротив, критические эпизоды, даже очень краткие хронологически, даны детально, во всех подробностях.

Такова, например, сцена ожидания врагами Олафа Трюггвасона его флота перед решающей битвой. Они подкарауливают его для того, чтобы внезапно напасть в наиболее невыгодных для него условиях.

«Свейн, конунг датчан, Олаф, конунг шведов, и ярл Эйрик были там со всем своим войском. Дул свежий ветер, и ярко сияло солнце. Все вожди вместе с дружинниками собрались на островке¹ и наблюдали, как по морю плыло множество кораблей, и вот они увидели большой и красивый корабль. Оба конунга сказали тогда:

— Большой это и прекрасный корабль. Это должен быть Длинный Змей².

Ярл Эйрик отвечал, что это не Длинный Змей, и было так, как он сказал. Тот корабль принадлежал Эйндриди из Гимсар. Немного спустя они завидели другой корабль, намного больший, чем предыдущий. Тогда конунг Свейн сказал:

— Олаф Трюггвасон нынче напуган. Не осмеливается он плыть на корабле с головой дракона на штевне.

Но ярл Эйрик отвечал:

— Это не корабль конунга. Мне знакомы этот корабль и парус, потому что он полосатый. Он принадлежит Эрлингу Скьяльгссону. Пусть плывет мимо. Для нас лучше было бы видеть пустое место во флоте конунга Олафа, чем так хорошо снаряженный корабль.

Немного спустя увидели они и узнали корабли ярла Сигвальди, направлявшиеся к острову. Затем они увидели три корабля, и один из них был очень большой. Тогда конунг Свейн приказал своим людям подняться на борт своих судов, говоря, что это плывет Длинный Змей. Но ярл Эйрик сказал:

— У них имеется много других прекрасных больших кораблей, кроме Длинного Змея. Подождем еще.

Тогда множество народа вскричало:

— Ярл Эйрик не желает сражаться и отмстить за своего отца. Великий срам, о котором должно быть повсюду ведомо, что мы здесь торчим с таким большим флотом и допускаем конунга Олафа уплыть в море прямо мимо нас.

И в то время как они говорили, показались четыре плывущих корабля, один из них — большой корабль с головой дракона, целиком позолоченной. Тогда поднялся конунг Свейн и сказал:

— Высоко будет вздыматься Змей, неся меня сегодня вечером. Я буду им управлять.

Многие говорили тогда, что Змей — удивительный, огромный и красивый корабль и что большое дело — построить столь прекрасное судно. А ярл Эйрик сказал так, что некоторые люди услышали:

— Даже если б конунг Олаф не имел кораблей больших, чем этот, конунгу Свейну никогда не удалось бы его отобрать с одним лишь датским флотом.

Тут люди побежали к кораблям и стали убирать корабельные навесы. Но пока вожди говорили об этом, как выше записано, они увидали три огромных корабля и, наконец, четвертый, и это был Длинный Змей. Что касается других двух кораблей, которые проплыли прежде и которых они приняли за Длинного Змея, то первый из них был Журавль, а второй — Короткий Змей. Но когда они увидали Длинного Змея, все сразу его узнали, и никто не спорил, что им должен был править сам Олаф Трюггвасон, и все погрузились на корабли и приготовились к нападению (Ól. Tr., 101).

Историки отмечают, что эта сцена восходит к «Сен-Галленской хронике», повествующей о том, как лангобардский король Дезидерий наблюдал с высокой башни в Павии приближение армии Карла Великого. Под ее влиянием создали картину движения флота Олафа Трюггвасона первые его биографы — Одд Сноррасон и автор «Красивой кожи». Снорри сократил их рассказ и придал ему большую пластичность и художественную убедительность. Развертывая впечатляющую картину движения норвежского флота и постоянного крещендо шествия все более и более прекрасных и огромных кораблей, Снорри оттягивает переход к описанию боя, в котором столкнутся флоты противников и погибнет прыгнувший за борт конунг Олаф. Время замедляет свой ход перед решающим моментом истории.

Эпический прием замедления действия перед трагической его развязкой еще более широко используется Снорри в эпизодах, предваряющих битву при Стикластадире — другое столкновение большого исторического звучания. Не менее 20 глав «Саги об Олафе Святом» посвящены описанию всякого рода приготовлений обеих сторон к бою, причем каждый раз перед читателем возникает живая сцена, имеющая глубокий подтекст. Вот некоторые из них.

К конунгу являются два лихих молодца с большой дороги, возглавлявшие многочисленный отряд разбойников, и предлагают ему свои услуги. Им еще не приходилось участвовать в битвах, в которых войско строится в боевой порядок, и это их весьма интересовало. Олаф склонен принять их предложение, но спрашивает, христиане ли они.

— Мы не христиане и не язычники, — отвечают эти люди.

— Мы с товарищами не верим ни во что, кроме собственной силы и удачи, и этого нам достаточно.

— Какая жалость, — восклицает Олаф, — что такие удальцы не верят в своего создателя Христа!

Один из них возражает ему:

— Имеется ли среди твоих людей, конунг, какой-либо христианин большего роста, чем мы?

Тем не менее Олаф отвергает их услуги. В следующей главе повествуется о «святом и многозначительном видении» Олафа, увидевшего сразу целиком Норвегию и все мировое пространство. Затем идет рассказ о том, как отряд Олафа вытоптал поле одного бонда и конунг в ответ на жалобу хозяина выразил надежду, что бог возместит причиненный ему ущерб, что впоследствии и случилось. Сыновья этого бонда, вопреки запрету, хотели вступить в войско конунга, и Олаф сказал:

— Пусть идут, они возвратятся домой.

И было так, как сказал о парнях конунг. Подсчитав численность своих сторонников, конунг велит всем язычникам из его войска принять крещение, ибо рассчитывает не на количество бойцов, а на волю божью, и не желает, чтобы с его людьми смешивались язычники. Часть язычников приняла крещение, а другие покинули его войско Разбойники, о которых шла речь выше, вновь просились в отряд Олафа, причем один из них не скрывал, что ему безразлично, на чьей стороне сражаться, а другой возражал, что предпочел бы стоять на стороне Олафа, так как он больше нуждается в помощи.

— Если уж я должен верить в какого-то бога, то какая мне разница, если им будет Белый Христос, а не другой бог?

Поэтому они приняли крещение и были допущены Олафом в его дружину.

После этого Снорри рассказывает о распределении Олафом отрядов и предводителей в боевом порядке и о его совещании с близкими людьми о подготовке к сражению. Лучше всего, если родственники будут держаться вместе и оказывать поддержку друг другу. Отличительным знаком на шлеме и щите каждого должен быть начертанный белым святой крест, а боевым кличем: «Вперед, вперед, люди Христа, люди креста, люди конунга!»³. Он советует воздержаться от грабежа, так как если Олафу и его людям суждено пасть в битве, то лучше пусть они пойдут в нее без награбленной добычи, если же их ожидает победа, то унаследуют имущество побежденных. Награбленное губит, а не помогает.

Далее следует сцена со скальдами Олафа, поставленными им в центре войска под защитой щитов. Они решили сочинить памятную песнь о событиях, которые вскоре должны произойти, и один за другим каждый исполнил по висе о грядущей битве. Конунг просит скальда Тормода исполнить для его войска какую-нибудь песнь, и тот громким голосом, так чтобы слышала вся армия, исполнил «Старую песнь о Бьярки», вспоминающую легендарного героя далекого прошлого, павшего за своего господина. Воины были очень довольны этой песнью, считая ее удачно выбранной, а конунг наградил скальда золотым запястьем. (Очень показательно, что в войске конунга-миссионера исполняется песнь языческого содержания!)

— Хороший конунг у нас, — сказал Тормод, поблагодарив за дар, — но трудно теперь определить, сколь он долголетен. Я молюсь, конунг, чтобы мы с тобою не расставались, живые или мертвые.

Затем Снорри переходит к столь же детальному рассказу о войске бондов — противников Олафа, о речи епископа Сигурда, возбуждавшего бондов против конунга, о совещании лендрманов, на котором решался вопрос о строе войска и о том, кто должен им командовать. Один за другим предводители бондов под разными предлогами уклоняются от этой роли, пока, наконец, не выбирают Кальфа Арнасона. Войско бондов приняло боевой порядок, его кличем было: «Вперед, вперед, бонды!».

Наконец войска сближаются настолько, что люди могут разглядеть друг друга в лицо. Но бой еще не начинается. Происходит обмен репликами между конунгом Олафом и Кальфом Арнасоном. Олаф указывает, что место Кальфа на его стороне, ибо в войске конунга находятся четверо его братьев. Кальф возражает, что многое произошло не так, как следовало бы, но что, дескать, еще не поздно достигнуть примирения. Тут вмешивается его брат Финн — сторонник конунга:

— Кальфу свойственно, что если он хорошо говорит, то собирается дурно поступить.

Один из предводителей бондов Торгейр грозит конунгу местью, а конунг в ответ напоминает, как он возвысил Торгейра из ничтожества, и предсказывает, что бондам не суждено победить его в этой битве. Поскольку на самом деле битва при Стикластадире окончилась победой бондов и гибелью конунга, эти его слова следует истолковывать как пророчество, имеющее в виду не непосредственный, видимый исход боя, а конечную победу дела Христова, залогом которой должна послужить мученическая смерть Олафа Харальдссона.

Лишь после всей этой колоссальной экспозиции начинается подробное повествование о битве. Средневековый историк, как и художник, не склонен набрасывать широкое полотно, охватывающее происходящее в делом, — разъяв его на красочные детали, он дает серию миниатюр, выписывая в них все мелочи.

Другая любопытная черта изображения подобных событий в сагах состоит в том, что в решающие моменты, когда люди, казалось бы, предельно поглощены динамическим действием, борьбой, они не упускают возможности вставить удачное слово или выражение.

Конунг Олаф, разрубив шлем и голову лендрмана Торгейра. перед боем грозившего ему местью, говорит:

— Не правду ли я говорил, Торгейр, что тебе не победить при пашей встрече?

Торира Собаку, одного из вождей бондов, не брали удары меча, так как он был одет в заколдованную оленью шкуру. Тогда конунг приказывает своему маршалу Бьёрну:

— Ударь собаку, которую не берет железо!

Бьёрн ударил его молотом своего боевого топора, причем удар пришелся по плечу. Но затем Торир поразил Бьёрна копьем со словами:

— Так бьем мы медведей (Björn — «медведь»). (Ól. helga, 227, 228).

Перед лицом смерти люди сохраняют способность играть словами.

Иногда слово оказывается глубоко значительным и предвещающим великие события.

Когда после жестокого морского сражения Эрлинг Скьяльгссон попал в плен к Олафу Харальдссону, тот предложил ему присягнуть на верность, и Эрлинг согласился. Он снял шлем и положил на палубу меч и щит. Конунг уколол его концом секиры в подбородок, сказав:

— Да будет отмечен изменник.

Но тут подскочил приближенный конунга Аслак и разрубил секирой череп Эрлингу.

— Ты нанес удар, несчастнейший! — сказал конунг Олаф Аслаку. — Этим ударом ты выбил Норвегию из моих рук! (Ól. helga, 176).

Убийство Эрлинга Скьяльгссона, одного из самых знатных и могущественных вождей, восстановило против Олафа многих влиятельных людей. Аслак же запятнал себя кровью сородича. Аслаку вскоре отомстили, он был убит, отмщение Олафу пришло позднее, и слова, сказанные им при гибели Эрлинга Скьяльгссона, приобретают в сцене битвы при Стикластадире новый смысл, оказываются пророческими.

Слово играет огромную роль в социальном общении древних скандинавов, ему придают важнейшее значение, очень часто — магическое, и поэтому словами не бросаются зря. Слово, с их точки зрения, — то же дело. Каждая речь или отдельная фраза, сказанная персонажем саги, исполнены смысла, и то, что произнесено, может иметь далеко идущие последствия. Все речи в сагах — публичные, произносятся в расчете на аудиторию. Создается впечатление: герои саги сознают, что их речи останутся в памяти людей и будут пересказываться, — они говорят как бы перед лицом истории и для истории.

Торир Собака с «подарком» Сигрид, матери Асбьёрна Сигурдарсона

Важно отметить одну особенность, отличающую сагу от хроники. Выше было сказано, что в королевской саге подчас перемежается разнородный материал и что, пытаясь соблюсти хронологический принцип повествования, автор фиксирует одно за другим явления, которые могут не иметь между собою никакой видимой связи. Однако здесь необходимы существенные оговорки. Принцип, на котором строится хроника, летопись, — перечислять все достойное внимания, руководствуясь лишь одновременностью происшедших событий, — чужд сагам. В них, действительно, сплошь и рядом упоминаются персонажи и факты, кажущиеся бессвязными. Но бессвязность эта обманчива. Рано или поздно, нередко через много глав, в другой части саги, обнаруживается смысл прежде упомянутого слова, поступка, и ретроспективно на них проливается новый свет, все оказывается объединенным некоторым общим смыслом. Подобно своим современникам-соотечественникам, отличавшимся злопамятностью и способностью долго таить намерение отмстить, терпеливо дожидаясь подходящего случая, автор саги хранит в памяти все совершенные его героями поступки и их речи, чтобы в нужный момент связать прошлое с настоящим.

Ограничимся лишь немногими примерами.

Слуга конунга Олафа Харальдссона Асмунд убил знатного человека Асбьёрна. После похорон, когда родственники убитого покидали усадьбу его матери Сигрид, та, по обычаю, раздавала им подарки. Провожая одного из них, знатнейшего человека в Северной Норвегии, Торира Собаку, на его корабль, Сигрид вручила ему окровавленное копье, которым был убит ее сын.

— Оно поможет тебе вспомнить, что оно из раны, которую ты видел на Асбьёрне, сыне твоего брата. Было бы мужским поступком, если б ты расстался с этим копьем таким образом, чтобы оно торчало в груди Олафа Толстого. И я скажу тебе, — продолжала она, — что всякий назовет тебя жалким негодяем, если ты не отмстишь за Асбьёрна.

Торир так растерялся, что не сумел отказаться от «подарка»; он упал бы в воду, если б его не поддержали его люди, когда он всходил на корабль. После слов Сигрид он не мог не принять на себя долга родовой мести — от этого зависела его честь, самое дорогое достояние скандинава. Снорри не было надобности это объяснять, и он ограничивается сухой справкой: «То было не очень длинное копье, украшенное фигурами (рунами? — А.Г.), с позолоченным углублением» (Ól. helga, 123).

Некоторое время спустя, когда Торир расставался с Финном Арнасоном, присудившим его к уплате большого возмещения за убийство королевского дружинника, он сказал:

— Я рад, Финн, что наши пути расходятся, но я готов уплатить этот долг так, чтобы ми ты, ни конунг не сочли, что я уплатил недостаточно (там же, 139).

Этот намек становится полностью понятным в заключительной части «Саги об Олафе Святом»: в битве при Стикластадире Торир копьем пропорол конунгу Олафу живот. Таким образом, через сто с лишним глав после первого упоминания копье, предназначенное Сигрид для Олафа Толстого, достигло цели. Вместе с тем это и пример включения родовой саги (о вражде Асбьёрна и его сородичей с людьми конунга Олафа и с ним самим) в ткань саги королевской.

Сигрид Заносчивая и Олаф Трюггвасон

В той же саге упоминаются рабы Эрлинга Скьяльгссона: он наделял их участками и давал возможность выкупиться на волю. Этот материал, интересный для историка социально-экономических отношений, может удивить историка культуры, знающего, что обычно в королевской саге столь «низменные» сюжеты не затрагиваются⁴. Но все становится ясным позднее, когда Снорри рассказывает о том же самом Асбьёрне. Для устройства пиров в голодные годы ему не хватило зерна, и он поехал к Эрлингу. Эрлинг не мог продать своему сородичу необходимых запасов, так как конунг запретил торговлю зерном, и предложил ему купить все необходимое у своих рабов, которые, в отличие от свободных, не связаны законом.

Конунг Олаф Трюггвасон посватался к шведской королеве Сигрид Заносчивой, но отказ ее перейти в христианство привел к резкому разрыву между ними, причем конунг ударил Сигрид перчаткой по лицу, вскричав:

— Зачем ты мне, языческая собака?!

— Это может быть твоею гибелью! — отвечала Сигрид (Ól. Tr., 61).

Впоследствии она стала женой датского конунга и приняла активное участие в образовании датско-шведского альянса, который погубил Олафа Трюггвасона. Она постоянно подстрекала конунга Свейна напасть на конунга Норвегии, выдвигая в качестве предлога внебрачное сожительство Олафа с сестрой Свейна. Подлинной причины своей ненависти к Олафу Трюггвасону она не выдавала, но ее помнят и автор, и читатели саги.

Во время похода на Ирландию Олаф Трюггвасон приобрел у одного крестьянина собаку по кличке Виги, обладавшую необыкновенными способностями: из огромного стада, угнанного викингами, она выбрала весь скот своего хозяина. Может создаться впечатление, что Снорри просто сообщает интересный факт. Однако эта подробность впоследствии оказывается нужной для рассказа о расправе конунга Олафа над предводителем отряда из Северной Норвегии, оказавшим ему сопротивление. Этого предводителя звали Торир Олень, и когда он пытался ускользнуть от преследования, Олаф спустил на него пса Виги со словами:

— Виги, хватай оленя!

Пес прыгнул на пего, а конунг проткнул Торира копьем⁵.

Бессвязность отдельных сообщений в саге — кажущаяся, автор ясно представляет себе «механизм» сцепления фактов в целое. Каждый поступок, слово ведут к результатам, которые когда-либо обнаружатся. В «Саге о сыновьях Харальда» Снорри, отметив, что между братьями-конунгами «случилось много такого, что вело к распрям между ними», делает оговорку: «Но я передам только то, что, как мне кажется, привело к наибольшим последствиям» (Haraldssona, 22).

Ряд отмеченных выше особенностей изображения исторических событий в королевской саге восходит к саге родовой, к легенде о древних временах, к преданию, фольклору. Снорри пользуется этими изобразительными средствами с величайшим уменьем, создавая увлекательное и напряженное повествование. Стремясь правдиво рассказать об истории, он, по-видимому, не находит в такого рода приемах ничего противоречащего объективному историческому повествованию, поскольку традиционная форма саги, в которую он облекает свой рассказ, представляется ему единственно возможной и вполне приемлемой.

Примечания

1. Местоположение островка Сволд неизвестно, в сагах сказано лишь, что он находится близ берегов Вендской земли.

2. «Длинный Змей» — главный и самый крупный корабль Олафа Трюггвасона.

3. В «Саге о Сверрире» (посвященной более поздним событиям, но, как уже упоминалось, написанной ранее «Хеймскринглы») боевым кличем этого конунга было: «Вперед, все люди Христа, люди креста, люди святого Олафа!».

4. В «Саге об Олафе Святом» повествуется о хозяйстве Сигурда Свиньи и говорится, каким рачительным хозяином он был, но и эти данные приведены, конечно, только для того, чтобы яснее оттенить контраст между высоким благородством и широкими замыслами Олафа Харальдссона и мелкотравчатостью такого провинциального конунга, как Сигурд Свинья, признававшегося в своей незначительности, litilmennska.

5. В «Саге об Олафе Трюггвасоне», написанной предшественником Снорри Оддом Сноррасоном, содержатся сказочные детали, которыми рационалист Снорри пренебрег. Во время бегства Торира Оленя из его тела выскочил большой олень. После гибели Олафа Трюггвасона его пес Виги, которому один из приближенных конунга сказал о смерти их господина, отказывался от пищи и уморил себя голодом.