Послесловие

В этом году исполнилось одиннадцать лет после выхода в свет первого издания биографии «Кнут Гамсун». За эти одиннадцать лет мир начинает обращать все больше внимания на роковые последствия развития техники.

В 1859 году — в тот год, когда родился Кнут Гамсун, — один инженер из Пенсильвании обнаружил возможность применения человеком керосина. В 1952 году, когда Гамсун умер, было заложено основание первой европейской атомной электростанции. Его жизнь охватила период от начала века керосиновой лампы до начала века атомной энергии. И в связи с этим возникает вопрос.

Что говорит сегодня нам его отношение к жизни и к природе, его призыв к людям со страниц романа «Плоды земли». В мире, где «прогресс» грозит полным уничтожением и природы и человека? Может, Гамсуна уже тогда мучило это предчувствие? Может ли его голос быть услышан в миллионном хоре земли, может ли он дать людям надежду.

С каждым годом Кнут Гамсун завоевывает все больше читателей, и не только в таких странах, как США, Англия и Франция, но и в ряде стран Восточного блока. В одном норвежском телевизионном репортаже из России несколько лет назад сообщалось, что люди выстаивали длинные очереди в книжные магазины, чтобы приобрести только что вышедший двухтомник избранных произведений Гамсуна. На второй день тираж был распродан. И после этого одна датская газета сообщила, что по какой-то причине имя Гамсуна было изъято из официальной советской литературной энциклопедии! Я не получил подтверждения этому сообщению. Но даже если и так, это еще ни о чем не говорит. Значит, его имя попадет в новую энциклопедию. Взаимоотношения между русскими и Гамсуном, их духовное родство не подвластны административным указам.

Во многих странах публиковались литературоведческие статьи о собрании сочинений и об отдельных работах Гамсуна. Недавно вышли в свет даже странные норвежские «продолжений» «Пана» и «Виктории». Молодые норвежцы, учащиеся в гимназиях и университете, обращаются ко мне за советом и материалами о Гамсуне по тем темам, над которыми они работают. Кнут Гамсун сегодня, безусловно, такой же, как и в то время, когда его творчество находилось в самом расцвете. У него и сейчас есть свои противники и свои поклонники. Когда в 1978 году вышла в свет большая и очень интересная работа Торкиля Хансена «Процесс против Гамсуна», в Норвегии и в других скандинавских странах вспыхнули горячие дискуссии.

Я искренне восхищен работой Торкиля Хансена. Семья Гамсуна предоставила ему полную свободу действий и оказала посильную помощь. Правда должна была восторжествовать, что было, то было, и все должно служить этой правде. Лишь в некоторых случаях, когда главной темой повествования становится моя мать, я не согласен с точкой зрения Хансена, и он знает об этом. Я не согласен, что вся «вина», как в черно-белой картине, с него перекладывается на нее. Он не поддавался никакому влиянию, она — всегда уступала. В этом и заключалась трагедия ее роковой двойной роли.

В книге опубликованы также и кое-какие сведения, которые могли шокировать отдельных читателей, например тот факт, что Кнут Гамсун подарил Геббельсу свою медаль нобелевского лауреата! Это произошло в середине войны, и я прекрасно помню, как вся семья, в том числе и мать, была возмущена, что он таким образом «приветствовал» рейхсминистра доктора Геббельса. Он мог бы поступить так же, как Сельма Лагерлеф и Сигрид Унсет, отдавшие свои медали Финляндии во время Зимней войны. Я сказал ему об этом, но он ответил: «Придет час, и немцы выгонят русских из Финляндии». Может, он просто не хотел быть третьим?

Не считая его упрямой симпатии к немцам, которую он питал с давних времен, мне бы хотелось назвать еще две причины, заставившие его поступить так, а не иначе.

С тех пор как Гитлер пришел к власти, Гамсун неоднократно обращался к Геббельсу с просьбами освободить политических заключенных или облегчить участь интеллигентов, оказавшихся в трудном положении. Геббельс, безусловно, понимал значение имени Гамсуна для пропагандистских целей и потому часто охотно шел ему навстречу. Вот, к примеру, один случай из многих, когда обращение отца дало положительный результат. Оно было адресовано не лично Геббельсу, но в канцелярию рейха, которая подчинялась непосредственно Геббельсу и где задерживались остальные норвежские обращения.

Оригинал отцовского письма, к сожалению, не сохранился. Когда я перевел его для «Beamtendeutsch», который по сравнению с другими производил хорошее впечатление, и была сделана фотокопия его подписи, отец получил оригинал обратно. После своего ареста и нескольких обысков, произведенных в Нерхольме, он прислал мне письмо, датированное 11.XII.47, в котором высказывал предположение, каким образом мог утратить оригинал этого письма, так же как и многое другое:

«...В прошлом году я один раз был дома, насильники учинили в нем полный разгром. При помощи топора и пилы они взломали мой комод, где хранились самые ценные бумаги, и я не знаю, что они забрали, а что оставили. У меня не было сил смотреть на это разграбление.

Арилд привинтил планку, которая теперь выполняет роль замка, так что комод пока стоит, если только его не сломают снова...»

В обращении в канцелярию рейха отец в самых корректных выражениях просил о выдаче паспорта доктору Максу Тау, чтобы тот после закрытия немецкого издательства, где он работал, мог в Норвегии продолжать свою деятельность в помощь норвежским писателям в Германии. В конце отец не преминул написать, что просит Макса Тау быть его гостем.

Через несколько месяцев Макс Тау приехал в Норвегию со своей мебелью, личными вещами и всей библиотекой.

Разумеется, я вовсе не хочу сказать, будто по этой причине Макс Тау не был беженцем. Сначала он был кем-то вроде беженца в своей стране, потому что лишился работы, потом, когда Норвегию оккупировали, он бежал в Швецию. В тот раз мой отец сделал для Тау все, что мог, может, еще и потому, что я воспользовался случаем и устроил им встречу в одном из берлинских ресторанов. Теперь я уже не помню, в каком именно ресторане мы были, но хорошо помню, что в то время, как мы сидели, уединившись в углу ресторана, публика обнаружила в ресторане старого фельдмаршала фон Макензена — завоевателя Румынии в Первой мировой войне. Он и его свита сидели за столиком на каком-то возвышении. Была устроена овация, кричали «хайль!», и старый воин какое-то время стоял, вскинув руку. Патриотизм был на высоте.

Мой отец только один раз виделся с Геббельсом и его семьей. Эта встреча описана в дневнике Геббельса.

Я в общем-то понимаю, почему «маленький доктор» произвел на отца выгодное впечатление, особенно отца привели в восторг дети, их было шестеро — «самые красивые дети, каких я видел». Министр пропаганды знал толк в таких спектаклях.

Что касается меня, я лишь один раз видел Геббельса и говорил с ним, это было в Норвегии летом 1940 года. После всевозможных похвал по адресу Гамсуна — «крупнейшего эпического писателя» — Геббельс спросил о настроениях в Норвегии. Я ответил правду, что дружескими по отношению к немцам эти настроения назвать нельзя, и я помню его удивленное восклицание: «Но ведь немцы одержали столько побед!» Я только пожал плечами, и разговор был окончен.

И хотя теперь нам все известно о деятельности Геббельса как гаулейтера Берлина, известно, как его жесткая рука уничтожала немецкую культуру и немецкий дух, известно многое и из его личной жизни, я должен сказать, что он обладал и личным обаянием, а также незаурядным актерским талантом, который пускал в ход, когда хотел расположить кого-нибудь к себе. Это, безусловно, способствовало его «успеху», пока он был у власти.

Обращаясь к Геббельсу, отец всегда надеялся на положительный ответ. С Тербовеном все было сложнее и страшнее, и не только потому, что рейхскомиссар знал, как отец добивался его удаления из Норвегии. Норвегия была оккупирована, сюда не доходило влияние Геббельса, и жизнь норвежцев была поставлена на карту.

Я пишу это послесловие и думаю об отношении моего отца к немецким властям и об их уступчивости в некоторых случаях, когда он к ним обращался, и пытаюсь представить себе, что было бы в такой, например, ситуации: если бы Кнута Гамсуна из гуманных соображений, неофициально — до того, конечно, как началась шумиха в прессе, связанная с Осецким, — попросили попытаться склонить немецкие власти к освобождению этого больного человека. Не исключено, что Осецкий был бы тут же освобожден. Однако этого не произошло, все жаждали политической демонстрации, Нобелевской премии, чего и достигли. Осецкий получил премию, деньги не попали ни к нему, ни к его семье, и сам он умер в лагере. А мир? Мир через три года был нарушен.

В связи с дискуссией вокруг книги Торкиля Хансена определенные круги и в Норвегии, и за границей делали попытки остановить «ренессанс Гамсуна». В этом послесловии я приведу один пример. Цитирую отрывки из статьи, которую я послал в «Дагбладет» осенью 1978 года, статья называлась «Гамсун и евреи».

«Один немецко-еврейский беженец, Артур Мейерфельдт, который, очевидно, считал себя в долгу перед Кнутом Гамсуном, отправил в свое время четыре письма, полученных им от Гамсуна, профессору норвежского языка в университете Миннеаполиса Аллену Симпсону. По мнению Мейерфельдта, эти письма доказывали, что Гамсун не был антисемитом.

Такая точка зрения, очевидно, не подходила профессору, и он произвел доскональное изучение произведений Гамсуна, начиная с путевых заметок «В сказочном царстве» {1903) и кончая «Бродягами» (1927). Это была неплохая мысль, потому что в этой книге он, конечно, обнаружил нечто, позволившее ему выдвинуть другую точку зрения. На протяжении многих лет читатели «Бродяг» получили удовольствие от одной вставной истории, важного элемента сюжета — описания вечно человеческого, выраженного в образе старого мудрого еврея.

На страницах «Дагбладет», посвященных травле Гамсуна, помещено интервью корреспондента газеты, взятое у профессора Симпсона. И под большой фотографией Гамсуна читатели, знакомые с его творчеством, к своему удивлению, увидели писателя в новом аспекте. Читаем: «Самый прямой из всех прямых носов — профиль Гамсуна, сфотографированный в Бергене во время его знаменитого турне с лекциями в 1891 году. Тема лекций: плачевное состояние норвежской литературы. Тема его последних книг: евреи, еврейское, еврейство». Последнее выделено мной.

Простите, но более невероятную характеристику творчества Гамсуна редко случалось видеть в печати. Описание одного еврея стало темой только в «Бродягах». Действительно, в своей книге о Кавказе Гамсун описывает некоего несимпатичного человека, который случайно оказывается евреем, и описывает он его крайне отрицательно, многим людям, питающим сегодня симпатии к еврейскому народу, подобная характеристика может показаться провокационной. Но наш сегодняшний опыт совсем не тот, что был у людей того времени, когда Гамсун писал свою книгу. Она вышла, когда газовые камеры и гитлеровские погромы были еще в далеком будущем. Семьдесят пять лет еврейские читатели Гамсуна спокойно относились к этому образу их собрата, который, конечно, никому из них не мог быть по душе. И никто из исследователей литературы, в том числе и еврейской национальности, писавших биографии Гамсуна или исследовавших его отдельные произведения, никогда, даже отдаленно, не касался сенсационного открытия профессора Симпсона.

Если профессор — который теперь видит свою задачу в том, чтобы представить Кнута Гамсуна антисемитом, — взял бы для интереса выдержки из европейской литературы конца прошлого и начала этого века, он, конечно же, нашел бы там описания, которые сегодня едва ли желательны. И он, безусловно, знает это. Но сейчас его интересует другое. Торкиль Хансен написал книгу, не понравившуюся профессору Симпсону, и потому Гамсун, о котором снова заговорили газеты, должен быть осужден на основании тех отдельных мест в его произведениях, где он касался «евреев», хотя никоим образом это не было его темой.

Примеры гамсуновского антисемитизма, которые приводятся в этом интервью, вырваны из контекста и тенденциозно извращены. Евреи по виду ничем не отличаются от большинства людей, но если бы и отличались, какое это имеет значение? В каждом народе встречаются люди, которые кому-то кажутся симпатичными, кому-то — нет. Например, в книге о Кавказе есть такое место: «На них черные атласные кафтаны и пояса, украшенные золотом и серебром. Двое из них очень красивы...»

И хотя Гамсун в двух своих произведениях, вышедших до «Бродяг», лишь мимоходом описывает нескольких евреев, нельзя сказать, что он в жизни не уделял внимания этому интересному народу, и это задолго до последней еврейской трагедии. Несколько лет назад я нашел черновик, возможно неполный, ответа на письмо какому-то человеку, по-видимому, не чуждому антисемитизма. Я цитирую:

«Куда же деваться евреям? Мессианская идея возвращает их в Палестину, но там все они поместиться не могут. Еврейский народ насчитывает двенадцать миллионов человек — это численность населения Норвегии, Швеции и Дании, вместе взятых, — куда Вы их денете?

Это очень способный народ. Я не беру в расчет моих очень образованных и симпатичных друзей среди евреев и не имею в виду также самых несимпатичных и тех, которые вступили в брак с норвежцами, или особенно их потомков, карьеристов в искусстве, политике и литературе, дерзких, назойливых, очень часто знания этих людей оказываются поверхностными, это лишь сноровка. Но в целом еврейский народ стоит на очень высоком интеллектуальном уровне. Где Вы найдете хоть что-то похожее на их древнюю поэзию, их пророков, их песни? Вспомните, как удивительно музыкален этот народ, это, безусловно, самый музыкальный народ на земле.

«Ну и что?» — скажете Вы.

Но ведь и ответ может быть точно такой же: «Ну и что?»

Было бы прекрасно, если б евреи могли собраться все в одной стране, которую они могли бы называть своей, чтобы исключительная белая раса не смешивалась больше с ними и чтобы они могли там трудиться и развивать способности на благо всего мира. Но где взять такую страну? Может ли Палестина стать больше? Или есть лишняя земля у Турции?

В наше время, когда самые и почти самые великие нации — французы и англичане — продолжают присоединять к себе колонии, которые им не нужны, остается мало надежд на то, что они откажутся от какой-то части земного шара, которой хватило бы для государства евреев».

Это не гимн, прославляющий евреев, не восхваление их, но честные и похвала и порицание, которые тогда, в начале двадцатых годов, можно было высказывать, не опасаясь протестов ни со стороны евреев, ни кого бы то ни было. Но это высказывание относится к определенному времени. Сегодня Гамсун едва ли бы высказался так о смешанных браках. Отвечая на вопросы профессора Лангфельдта в Психиатрической клинике, он ведь сказал и так: «Примесь еврейской крови пошла нам на пользу, как и другим народам».

На торжествах, устроенных в честь пятидесятилетия директора книжного магазина «Гюльдендала», еврея по национальности, Петера Нансена, Гамсун приветствовал его не только как издателя, но и как норвежского поэта.

Петера Нансена уже нет в живых. Нет в живых и таких писателей, как Якоб Вассерман, Стефан Цвейг, Франц Верфель, Эгон Фриделль, Лион Фейхтвангер, Арнольд Цвейг, — все эти писатели и многие другие прислали Кнуту Гамсуну на его семидесятилетие поздравительные адреса и благодарили за его творчество, имевшее для них большое значение. Присоединились бы они сегодня к профессору Симпсону и иностранному корреспонденту «Дагбладет», заклеймили бы броскими заголовками Гамсуна как антисемита? Я не сомневаюсь в их ответе.

Но в мою задачу не входит без нужды заполнять это послесловие сообщениями, которые могут быть восприняты как приглашение к дискуссии по старому и неважному вопросу. Место Кнута Гамсуна в литературной табели о рангах едва ли поколеблется от фальсификаций, распространяемых каким-нибудь иностранным корреспондентом или каким-нибудь профессором Симпсоном. Я затронул этот вопрос только потому, что их акция — как и некоторых других в норвежской прессе — была типична для времени, отмеченного волнениями, и отчасти объяснима недостаточным пониманием совершенно особой позиции Гамсуна, поддерживавшего Германию в последней мировой войне. Это мог бы объяснить лишь более глубокий и серьезный анализ.

Однако к чести «Дагбладет» — первой газеты, в которой начал публиковаться молодой Кнут Гамсун, — следует сказать, что она сразу и без всяких комментариев опубликовала в разделе хроники мою статью, из которой я выше приводил цитаты.

Перед смертью Кнут Гамсун пережил все-таки одно изменение в карте мира, которое принесло ему удовлетворение: евреи получили свое государство. И не об этом ли он писал в том старом письме в двадцатые годы? У меня на полке стоят странные израильские издания его книг, в которых буквы похожи на орнамент и читаются эти книги с конца. Они бы порадовали и удивили его, я думаю, не меньше, чем первое издание «Голода» на русском, напечатанное кириллицей.

Литература о Кнуте Гамсуне очень обширна и вместе с его собственными произведениями служит основой для постоянно меняющихся точек зрения на его творчество и для новых многотомных биографий.

Но мне хотелось, считая и это издание, написать книгу для читателей, интересующихся в первую очередь не аналитическим разбором произведений, но художественным портретом писателя. Другими словами, мои намерения — те же, что были и одиннадцать лет назад.

В это издание я включил много новых материалов. К ним относятся и незначительные, забытые события, и размышления, показанные, может быть, под новым углом зрения, и семейные предания, и фотографии, и письма. Некоторые письма взяты из собрания, которое я опубликовал в 1956 году. Не исключено, что и оно когда-нибудь будет пополнено новыми материалами и переиздано.

Я верю, что интерес к Кнуту Гамсуну и его произведениям сохранится, пока мы будем чувствовать, что у нас есть литература недалекого прошлого, которой мы можем гордиться и которая прославилась, в том числе и благодаря ему. Сегодня его читают и воспринимают как исключительного мастера слова, каким он и является, читают с интересом, с недоверием и с любовью.

Есть выражение — «любители Гамсуна». Оно возникло из того чувства, которое его читатели питают к его юмору и обаянию, к ритму его языка и к богатству чувств, выраженных в его книгах.

Мне показалось правильным использовать и сейчас то же название, какое было у первой моей книги в 1952 году. Думаю, оно подходит больше, чем просто «Кнут Гамсун», так как соответствует и идее биографии, и ее содержанию.

Гран-Канария, январь 1987.
Туре Гамсун