Улица отдана детям

Приезжайте в Норвегию к семнадцатому мая. Сразу же окунетесь в нашу жизнь... — приглашали меня Сигурд Мортенсен и Георг Русев, мои друзья, норвежцы. — Правда, в мае уже нет снега. А у нас ведь говорят, что в Норвегии дети рождаются с лыжами на ногах...

Вечером шестнадцатого мая, когда мы прилетели в Осло, улицы столицы были пустынны. Но утром город расцвел всеми цветами северной весны, зазвенел разноголосыми песнями, запестрел национальными флагами, тротуары вышли из берегов и празднично одетые толпы затопили мостовые переулков, впадающих в главную улицу — Карл-Юханнгате. Красно-сине-белые розетки на пиджаках, трехцветные бантики на светлых весенних платьях свидетельствуют, что сегодня семнадцатое мая.

В этот день в 1814 году в местечке Эйдсволл — километрах в семидесяти от Осло — Учредительное собрание провозгласило конституцию Норвегии.

У нас пропуска в Королевский парк, на площадь у дворца, перед которым высится конная статуя Карла-Юханна. Пробираемся к ней, обходя дворец с тыльной стороны, — напрямик пройти нельзя, мешает толпа, ожидающая начала манифестации.

— Внимательней посмотри на этого бронзового всадника, — советует мне приятель, норвежский журналист. — Когда в следующий раз приедешь в Осло, его, возможно, уже не будет. Многие требуют убрать. Ведь это шведский король, который насильно присоединил к своей короне Норвегию.

Я еще раз взглянул на этот ничем не примечательный памятник человеку судьбы все же необыкновенной. Француз, солдат армии французской революции, Бернаддот стал затем наполеоновским маршалом, а умер королем Швеции и Норвегии. Когда перед погребением обмывали его тело, придворные с ужасом прочитали надпись, вытатуированную еще в молодости на груди их «почившего в бозе» монарха: «Смерть королям!»

...Счастливчиков со специальными пропусками на площадке у памятника так много, что людям, стоящим в задних рядах, мостовая, по которой пойдет процессия, не видна. Впрочем, сейчас мостовая еще пуста. Свободно и, как на первый взгляд кажется, без присмотра бегают, резвятся детишки, девочки в легких пышных прозрачных платьицах, похожие на пестрокрылых бабочек, — в волосах, как усики, топырятся банты.

— У нас мальчишки, чтобы лучше видеть, забрались бы на эту статую, — говорю я.

— У нас бы тоже, — отвечает журналист. — Только сегодня все мальчишки, умеющие лазить, заняты другим. Ты их сейчас увидишь.

Оглядываюсь — и в самом деле, вокруг ни одного мальчугана школьного возраста.

Все то и дело нетерпеливо поглядывают на дворец, удивительно схожий и со Смольным институтом в Ленинграде, и с университетом в Хельсинки. Индивидуальность архитектора отступила здесь перед канонами стиля. Такой же, вынесенный вперед, портал с балконом над ним, с покоящимся на колоннах ампирным фронтоном.

Вдруг площадь притихла. Вспыхивает звонкая медь оркестра, и к дворцу подходят, неся знамена — на красном поле синий крест, отороченный белой каймой, — первые манифестанты.

Возникает мелодия народного гимна — его играют оркестры, поет площадь, он доносится из переулков:

Да, мы любим край родимый,
Край лесистых круч,
Море, ветер нелюдимый,
Небо в клочьях туч.

...Песня замолкает, и снова льется живой поток, ломкими детскими голосами выкликающий приветствия в честь конституции, во славу Эйдсволла.

Вышедшие на балкон король и кронпринц, раскланиваясь с проходящими мимо школьниками, высоко поднимают черные, блестящие цилиндры.

— В Норвегии сейчас носят цилиндры только дипломаты, короли и трубочисты, — шепчет мой новый знакомый, здешний журналист.

Пестрокрылые бабочки заняли свои места на плечах родителей. Чтобы лучше разглядеть шествующую в колоннах детвору, мой сосед — да и не он один, — повернувшись спиной к процессии, высоко поднимает над головой зеркальце. И в зеркальце видно, как торжественно проходят, стремясь не сбиться с шага, начальные школы, семилетки. У каждой свой флаг, свой оркестр. Что ни оркестр, то другая форма, напоминающая мундиры то уланов, то гусар, то еще каких-то неведомых опереточных войск с «разговорами» на красных куртках, с широкими лампасами на узких штанинах. Металлические пуговицы тужурок отражают солнце. А на груди у каждого мальчишки из оркестра целые выводки до блеска начищенных медалей. Впрочем, они знаменуют не победы в кровавых сечах, а завоеваны на мирных музыкальных фестивалях.

Идут школьники, в руках почти у каждого норвежский флажок.

Три цвета.

Синие, белые, красные юбки, блузки, жилеты. Национальные цвета потому, наверное, и остаются здесь постоянными цветами изменчивой моды, что они так естественно перекликаются с синими глазами розовощеких, светловолосых, стройных норвежских девушек. Класс за классом, как роты, школа за школой, как батальоны. Веселые, с любопытством разглядывая окружающих, отыскивая в толпе родителей, идут дети — будущее Норвегии.

Подымаясь на холм, где высится господствующий над центром города дворец, они проходят мимо знаменитой скульптуры. Обнаженный юноша с высоко поднятой головой попирает ногой поверженные им Невежество и Зависть, олицетворенные в двух человеческих фигурах. Это памятник Нильсу Абелю, великому норвежскому математику, созданный скульптором Вигеландом.

Поднявшись на холм, школьники сворачивают вправо и идут ко дворцу. Их впервые встречает воздвигнутая здесь в прошлом году королева Мод, строгая, стройная, высеченная из светлого камня. Руал Амундсен сделал ее имя известным всему свету, когда дал его своему прославленному кораблю и открытый в Антарктике остров назвал «Землей королевы Мод». Старательно вышагивающая детвора — за начальными школами пошли уже средние — в эту минуту стремится скорее пройти мимо балкона, мимо раскланивающихся с ними, взмахивающих черными цилиндрами короля и принца...

Все чаще и чаще в шествии попадаются юноши и девушки в красных шапочках, со свисающими кисточками. Это «арбиторусы», или, как их сокращенно называют, «русы», выпускники средней школы, сдавшие, как говорят в Скандинавии, «студенческие экзамены», так как аттестат зрелости, полученный в средней школе, дает им право поступить в университет без испытаний. Идут юноши и девушки в синих шапочках с синими кисточками. «Синим» русам — выпускникам реальных лицеев «студенческие экзамены» открывают вход в технические вузы.

На красных и синих куртках русов, на пиджаках — силуэты черных кошек с круто выгнутой спиной и победоносно поднятым хвостом, зеленые лягушки, силуэты крутобоких скрипок, автомобилей, арф: у каждой школы своя эмблема.

Сейчас, в колоннах, русы ведут себя еще сдержанно, но когда окончится шествие, они замяукают, завизжат, оглушая прохожих; будут отплясывать на тротуарах лихие танцы; помчатся по улицам на автомобилях, собранных из давно отслужившей рухляди, старомодных, словно сбежавших со страниц иллюстрированных журналов полувековой давности. Набившись в машины до отказа, положив ноги на борт, примостившись на подножках автомобилей, выкрашенных в пожарно-красный цвет, с выписанными на кузовах шуточными призывами, изречениями, перевранными цитатами из классиков, бессмысленными стихами, — русы, гомоня, станут разъезжать по проспектам и площадям, не нарушая, однако, правил уличного движения.

Со дня Эйдсволла до Иванова дня здесь снисходительно относятся к тому, что русы нарушают общественную тишину, — это их время! Так положено тут, веселясь, прощаться со школьной скамьей.

Ко дням студенческих экзаменов синие и красные русы, соревнуясь, выпускают по номеру брызжущей весельем газеты, которую расхватывают не только сегодняшние, но и бывшие школьники, давно превратившиеся в благонамеренных граждан. Заголовок газеты красных русов точно копирует заголовок органа консерваторов «Aftenposten», только пропущена литера «р». При готическом шрифте это не сразу бросается в глаза. Так, выбросив одну букву, русы «Вечернюю почту» превратили в «Ночной горшок».

Возвращаясь домой, я прочитал на одном из автомобилей, разукрашенном русами, надпись о сроке службы этой машины, с головой выдававшую возраст того, кто ее сочинил: «Не смейся надо мной, и тебе, может быть, когда-нибудь стукнет тридцать лет!»

Но не всегда поступки русов так безобидны. В одно солнечное майское утро жители Осло с изумлением увидели над куполом стортинга, в центре города, черное полотнище с черепом и перекрещенными под ним костями.

Стремясь утереть нос красным русам, синие ночью водрузили над зданием парламента пиратский флаг.