В Канаде и Исландии

В Галифакс Ниссен добрался на рейсовом пароходе. До срока, обозначенного в приказе, оставалось три дня...

«Посмотрю напоследок Канаду, — решил Адам. — За три дня доеду к месту на автомобиле».

Чемодан его был набит медицинскими учебниками, а в кармане похрустывали бумажки — заработок за китобойный сезон. Адам купил подержанный автомобиль марки «Олдсмобиль», погрузил в него вещи — и в путь-дорогу. Проскочил Квебек, миновал Торонто. Двое суток за рулем — он был уже не так далеко от цели, когда среди бела дня не заметил, как дорога вдруг исчезла, и автомобиль на большой скорости, перескочив через кювет, ударился о телеграфный столб, перевернулся и встал на колеса...

Сразу же машину обступила толпа. Ошеломленный Адам не понимал: жив ли он? К удивлению толпы и своему собственному, он как ни в чем не бывало вышел из машины, снял шляпу и сказал:

«Здравствуйте, господа!»

Узнав, где почта, он пошел отправлять свою последнюю штатскую телеграмму: «К сожалению, не могу явиться в срок, немного запоздаю»...

— Но в конце концов я все-таки приехал туда, — улыбается Адам, — и был лекарем в лагере, единственным врачом норвежской армии с советским дипломом, и одновременно проходил военную учебу... Там у меня завелись и новые друзья... Среди них был рядовой Тур Хейердал, в мирной жизни — этнограф.

Страстный охотник, Хейердал все свободное время проводил в лесу. И как-то на охоте подстрелил медведицу... А при ней оказался молочный медвежонок. Тур забрал его с собой, выкормил из рожка... Медвежонок словно прикипел к нему. Радовался, когда Тур возвращался с учения, спал с ним на одной постели... Это он считал своей личной привилегией. А когда Тура приехала навестить жена, медвежонок влезал на кровать и занимал место между супругами, расталкивая их. Из-за этого происходили мелкие семейные сцены. «Не могу выбросить медвежонка, я виноват перед ним... убил его мать», — оправдывался Тур.

— Чем бы окончились эти ссоры, неизвестно, но мы получили новое назначение и должны были покинуть Канаду, — говорит Адам.

Тур Хейердал отправлялся к главным норвежским воинским силам, расквартированным в Шотландии... Там его сначала как человека, не имевшего воинской профессии, назначили официантом в офицерской столовой.

Ниссена же перевели в Исландию — врачом авиаэскадрильи, которая патрулировала морские караваны. Там, в Исландии, он встретил свою сестру Герд — знаменитую драматическую артистку, жену поэта Нурдаля Грига.

Когда Нурдаль первый раз увидел Герд Эгеде-Ниссен, он заинтересовался золотой цепочкой на ее шее. Это была семейная реликвия, перешедшая к ней при конфирмации от деда — Кристиана. Узнав, что это подарок Гарибальди, Нурдаль, снимая с шеи Герд цепочку, сказал:

— Дай мне ее. Она должна быть моей.

Герд удивилась.

— Я беру свое... цепочку... И тебя с нею...

И как могла Герд не подарить эту цепочку Нурдалю, который собирался тогда в интербригаду, сражавшуюся на испанской земле за свободу человечества.

В годы войны Григ был военным корреспондентом и часто наведывался в Исландию, где жила Герд, где она участвовала в концертах для норвежских воинов. Много норвежских беженцев и правительственных учреждений находилось в то время в Рейкьявике.

Двадцать второго июня (в Исландии в это время белые, беззакатные ночи) Ниссен зашел в английский офицерский клуб. Он разговаривал с кем-то из офицеров, когда вдруг включили радиоприемник, настроенный на лондонскую волну, и раздался голос Черчилля.

Фашистские полчища обрушились на Россию. После разгрома Советского Союза Гитлер лелеет планы вторжения на Британские острова.

— Поэтому, — говорил Черчилль, — опасность, угрожающая России, — это опасность, грозящая нам и Соединенным Штатам. Так же, как и дело, за которое сражается каждый русский, защищая свой очаг и дом, — дело свободных людей и свободных народов во всех уголках земного шара!..

Тогда Черчилль понимал это.

Когда радио замолкло, старший офицер поднялся с места и провозгласил тост за здравие и успехи «нашего нового союзника». И многие стали пожимать руки Ниссену, так как он был единственным коммунистом в офицерском клубе и не считал нужным скрывать это.

— Ты был прав, врач! — сказал ему на улице военный моряк, в котором он узнал своего сослуживца, матроса, одного из самых заядлых спорщиков о политике в кубрике китобойного судна.

— Мы-то хотели выбросить тебя в море, а прав оказался ты! — повторил он.

Зимой тридцать девятого года, введенные в заблуждение антисоветской пропагандой, на всех своих судах милосердные норвежцы собирали пожертвования в пользу Финляндии, которая вела войну с Советским Союзом. И во всей флотилии один только Адам отказался дать на это дело хотя бы эре.

— Вы увидите, что в войне за свободу и демократию, которую нам придется вести, Россия будет на одной стороне с нами, а Маннергейм с Гитлером, — сказал он.

Все были возмущены тогда им. Но только сейчас он узнал, что «сердобольные» норвежцы из судовой команды хотели выбросить его за борт и удержало их только то соображение, что флотилия останется без медика.

И вот теперь, двадцать второго июня, перед ним стоял один из тогдашних заводил и, каясь, говорил:

— Ты был прав, врач! Один против всех... Молодец!