Ганза и «наперченные»

Из центра неутомимый Эйвинд Болстед ведет нас в свою излюбленную портовую пивную на ганзейской набережной. Но по дороге мы заходим в старинный трехэтажный деревянный купеческий дом с остроконечной крышей. Уцелевший в веках, спасшийся от стольких пожаров на Немецкой набережной, он ныне превращен в музей Ганзы. Здесь, в доме у самой пристани, где разгружались его суда, были и склады, и контора, и жилье немецкого купца. Впрочем, сам-то он жил по большей части в Любеке или Штеттине, препоручив ведение дел в Бергене дошлым приказчикам и их подручным...

На покатой конторке лежит толстенный гроссбух — записи прихода и расхода, сколько какой рыбак задолжал купцу за муку, соль, пеньку для сетей, праздничные ткани, сукна, товары дальних стран — пряности, перец.

Я внимательно рассматриваю порыжевшие от времени страницы этой книги я переплете из свиной кожи. Гусиные перья. В каждой выцветшей готической строке столько надежд, разочарований, горя — следы тяжкой судьбы норвежских рыбаков, обитателей старого Бергена. Ведь рыбаки всего побережья должны были весь свой улов доставлять в Берген и продавать только немецким купцам. И только у немецких купцов покупать заморские товары. Эту привилегию отвоевала Ганза (Союз немецких торговых городов) у Дании. Купцам других стран запрещено было здесь селиться. Легко понять, как обирали и притесняли норвежцев эти купцы-монополисты.

Ганзейцы ревниво оберегали свои права — бесправие населения. Они построили здесь крепостные башни, до сих пор сохранившиеся. Смертным боем били тех иностранцев, которые пытались контрабандой на море скупать у норвежских рыбаков треску, сельдь, наважий жир, икру и ворвань. И рыбакам, нарушившим привилегию немецких купцов, доставалось так, что они проклинали час, когда решились пойти против могущественной Ганзы...

Под потолком, рядом с моделью рыболовецкого бота, висит высушенная треска. Большие рыбины с каким-то наростом на голове, напоминающим корону. Редко в каком косяке попадается такая треска, по поверью — это «царица», приносящая счастье владельцу. А на самом деле рыбья болезнь.

Нехитрая, но добротная — на век — утварь ганзейской торговой конторы. Грузные гири, жбан для пива — вкруговую. Железные казанки. Оловянные тарелки, деревянные кадушки — дубовые бочки в подвалах. И странные, вдоль стен, закрытые короткие ящики-кровати. Сбоку узкая щель, ведущая в комнату. Такая узкая, что трудно втиснуться и не очень рослому человеку.

Смотрительница музея, не сдерживая улыбки, говорит, что немецкие купцы строили своим приказчикам такие ложа, чтобы препятствовать разврату.

Мне же кажется, что и одному там не вытянуться, — разве что спать полусидя. Впрочем, может, и это входило в расчеты предусмотрительных купцов. Но ловкие приказчики ухитрялись все же заманивать женщин. Вот лазейка в коридоре, оконце, выходящее на набережную. По приставной лестнице втаскивали сюда приглянувшуюся норвежку молодые немецкие приказчики. Сколько было из-за этого ожесточенных драк с норвежцами. Кулачные бои нередко кончались побоищем. Чаще побеждали лучше сплоченные ганзейцы.

Обреченные здесь на безбрачие, они, в отличие от монахов, не были обречены на целомудрие. Немецкие купцы строго-настрого запрещали своим молодцам обзаводиться в Бергене семьями. Хочешь жениться — возвращайся в Гамбург, Любек, Штеттин. Приказчик должен быть безжалостен к местным жителям — не заводить ни дружбы, ни родства с ними. Его начальство — купец. Его общество — другие приказчики. Неписаный табель о рангах здесь соблюдался неуклонно.

Сколько крови, сколько слез было пролито, прежде чем отбились бергенцы от кровососущей Ганзы. За свои товары (а торговали они и перцем) и за свой характер ганзейские приказчики получили прозвище «пепермены» — сиречь «наперченные».

И теперь мне ясно, почему так легко прилипло это прозвище к Видкупу Квислингу, почему сейчас, когда произносят «пепермен», подразумевают — Квислинг.

Конечно, первым поводом было инсценированное им покушение на самого себя.

В 1931 году этот честолюбец добрался до министерского кресла. А став министром обороны, первым делом бросил войска против бастующих рабочих Шиена — родины Ибсена. Вскоре после этого силой оружия он попытался аннексировать Гренландию, поссорив Норвегию с Данией.

Впрочем, эта затея провалилась. И по решению Гаагского международного трибунала Гренландию пришлось вернуть Дании, уплатив ей при этом миллион крон судебных издержек.

После провала «операции» Квислинг решил реабилитироваться и организовал покушение на себя. «Злоумышленники», ворвавшись в кабинет, оглушили министра мешком с перцем и перцем же засыпали ему глаза. В результате всей этой буффонады норвежцы окрестили жертву покушения «пеперменом», так же как приказчиков Ганзы.

И это не только словесное совпадение. Вся политика Квислинга была старательной, но не очень умелой приказчичьей службой германским монополиям.

Услышав имя Квислинга, Болстед вспоминает, как Нурдаль Григ, сам того не подозревая, снял с работы начальника немецкой военной разведки.

Соперничающая с политической разведкой (гестапо), протежирующей Квислингу, немецкая военная разведка (абвер), отлично зная истинное отношение населения к этому гиммлеровскому ставленнику, отправила в Берлин свое контрдонесение — характеристику Квислинга. Но очень скоро обнаружилось, что характеристика эта была почти слово в слово списана с памфлета «Как делаются фюреры», принадлежащего Нурдалю Григу, находившемуся в то время в Англии.

Начальника норвежского отделения абвера — майора Бенеке — немедленно убрали «с поста». Так неожиданно кончилась блестящая карьера этого виднейшего немецкого разведчика.

Историю эту я дослушивал уже за столиком в старом портовом кабачке, куда нас привел Болстед. Стены кабачка когда-то были отданы во власть некоего здешнего художника-мариниста. Бросишь взгляд влево — и на тебя обрушивается кипящий девятый вал зимнего шторма, посмотришь вправо — безветренная гладь фиорда в сиянии полуночного солнца.

Отпивая из кружки светлое пиво марки «Ганза», на гербе которой половина двуглавого германского орла увита колосьями ячменя, мы разговорились о делах житейских и литературных.