Только ученый? Нет!

Что принесла науке Гренландская экспедиция?

Наконец были получены вполне достоверные сведения о центральной части этого огромного острова. Легенда о существовании там земли с теплым климатом, покрытой лесами и, возможно, даже обитаемой, была рассеяна полностью. В действительности в глуби острова климат оказался еще более суровым, чем вдоль морских берегов, а территория необитаемой и лишенной растительности.

Впервые была составлена точная карта обширного пространства от восточного до западного побережья Гренландии. Рельеф местности, растительный и животный мир и — что очень важно — характер льдообразования — все это перестало быть гадательным. Наука получила достоверные данные и о центральной части страны, о которой ранее строились самые фантастические предположения.

Но этим далеко не исчерпываются заслуги экспедиции Нансена. Молодой ученый открыл Гренландию для остального мира, и с другой, несколько неожиданной стороны. Вырывая тайны от природы, он не ограничился узкими научными целями. Благодаря ему, мир узнал правду и о жизни тех, кого до той поры считали совсем «дикими», почти первобытными людьми. А кое-кто из европейцев (находились и такие!) даже сомневались в их человеческом происхождении.

Эскимосы...

Неизвестно, когда этот маленький народ появился в Гренландии. Во всяком случае, то было давным-давно. Находки древней утвари и орудий охоты позволяют думать, что эскимосы еще в доисторические времена обитали на севере около фиорда Уманак и много позднее поселились в южной части страны.

В восьмидесятых годах прошлого века на западном побережье Гренландии насчитывалось всего около десяти тысяч эскимосов, а на восточном, возле Ангмассликка, лишь немногим более полутысячи. Год от году количество их неумолимо уменьшалось. Народ вымирал.

За время своего пребывания в Готхобе Нансен глубоко изучил быт и характер гренландских эскимосов и написал о них книгу. Несколько забегая вперед, следует сказать, что эта правдивая, страстная книга вызвала бурный отклик в Европе. Еще бы! Автор выступил в ней с защитой народа, гибнущего от грубой эксплуатации европейскими колонизаторами.

Жизненные блага на свете, писал Нансен, распределяются неравно. Есть люди, которым стоит посадить хлебное дерево в своей юности, чтобы уже навеки быть обеспеченными, а иным приходится всю жизнь вырывать у враждебной природы крохи для продления своего существования. Эскимосы один из таких народов — они находятся на аванпостах человечества в его постоянной борьбе с природой.

Гренландские эскимосы обитают на земле, которой остальные пренебрегли. В тяжкой борьбе за существование они научились многому, для других недоступному. Там, где для прочих людей кончаются возможные для жизни условия, у эскимосов начинается жизнь. Они привыкли к своим местам, любят их, считают миром, где только и могут жить настоящие люди.

По мнению Нансена, гренландец «самый порядочный человек, какого создавала природа»: доброта, миролюбие и уживчивость — выдающиеся черты его характера. Он всегда готов быть со всеми в самых лучших отношениях и избегает обид, не говоря уже о грубой брани. Он не любит противоречить, даже если знает, что сказанное ему неверно. Во всяком случае, он возражает человеку, говорящему неправду, в возможно мягкой форме. Он старается не говорить правды, если думает, что она кому-либо неприятна, тогда он охотнее употребляет неопределенные выражения, даже если речь идет всего лишь о погоде.

Но вот, писал Нансен, появились европейцы. Не зная и не понимая этого народа и его нужд, они прежде всего принялись навязывать свою религию, уничтожать туземные обычаи и традиции, ничего не давая взамен. Европейские миссионеры полагали, что смогут обратить эскимосов в христианство, не подозревая того, что свободный народ охотников исповедовал доктрину милосердия и любви гораздо полнее, чем христианские нации.

Нансен нисколько не идеализировал эскимосов, сопоставляя их доброту с алчностью европейских колонистов. И, конечно, заносчивых колонизаторов задели его слова о том, что у коренных гренландцев считается обязанностью помогать тем, у кого ничего нет, пока имеется, чем помогать. Гренландцы, если голодают, то все сообща. В Гренландии не слыхано, чтобы кто-нибудь жил излишествуя, когда другие нуждаются, меж тем как в европейском обществе такое явление повседневно. И зачастую бывает, что у европейских колонистов ломятся склады от запасенной провизии, в то время как гренландцы умирают с голоду.

Как у всякого охотничьего народа, понятие о собственности у эскимосов было весьма ограниченное. Частная собственность наиболее полно признавалась лишь в отношении каяка, орудий охоты и рыбной ловли. Все эти предметы принадлежали одному охотнику, и никто не смел их захватывать. Зато понятия земельной собственности у эскимосов совсем не существовало, и они не ведали распрей из-за дележа земли.

В связи с этим Нансен высказал решительное убеждение: «Европейцы руководятся принципом, что хорошо развитое чувство собственности — первое условие цивилизации. Является ли это благодеянием для эскимосов? Вопрос этот может вызвать сомнение кое у кого, что же касается меня, то я на этот счет без колебаний отвечаю «нет!». И он добавляет: «Законы, на которых основывалось гренландское общество, чрезвычайно близки настоящему социализму, осуществленному в жизни».

В книге о Гренландии радикальные взгляды молодого Нансена выразились с особенной силой. Хочется привести и другие его высказывания, чтобы представить их прогрессивную направленность.

«По-видимому, грабить чужеземные народы совместимо с европейской моралью, если судить по тому, как европейцы обычно обращаются с туземными племенами в Африке и в других местах. ...Во многих отношениях эскимосская мораль выше той, которая существует в большинстве европейских обществ. Я напомню хотя бы об их самоотверженной любви к ближнему и их готовности приходить друг другу на помощь — в нашем обществе, обыкновенно, этого нет и в помине».

Резко критикуя поведение европейцев в Гренландии, Нансен все же подчеркивает, что они обращались с эскимосами гораздо мягче, чем с другими народами, подвергшимися «цивилизаторским экспериментам». Тем не менее взаимоотношения «цивилизаторов» с местным населением характеризуют такие факты: в датских колониях, в южной Гренландии, туземцам запрещалось держать нужных им собак только потому, что они беспокоили коз, принадлежавших нескольким европейским семействам. Так поступил даже миссионер — единственный европеец в поселке.

Гренландцы, утверждает Нансен, — народ кроткий, терпеливый. Как-то европеец, живший в Готхобе, послал женщин-эскимосок за сеном на луга возле фиорда Амерлик. Эскимоски, исполнявшие это поручение, отсутствовали очень долго, и никто не мог понять, что с ними случилось. Наконец они вернулись и на вопрос: «Почему вы так долго пропадали в Амерлике?» — ответили: «Когда мы добрались до места, трава была еще слишком низка — нам пришлось ждать, пока она вырастет».

Этот рассказ Нансен заключает с горечью: «Вот с таким точно терпением гренландцы дожидаются того, когда созреет их собственная гибель. Они терпеливый народ».

«Что же в итоге принесла европейская цивилизация гренландцам?» — задается вопросом Нансен. И дает ответ, в котором заключается зерно его гуманистической философии в будущем.

На первый взгляд может показаться, что европейцы привезли народу, жившему, в сущности, в каменном веке, многое, что должно было облегчить тяжелую борьбу за существование. Фактически случилось наоборот. Большинство вещей, привезенных «диким» людям, принесло им не пользу, а большой вред.

Огнестрельное оружие? Нет, говорит Нансен, ружья не помогли охотникам, а привели к быстрому избиению оленей ради прибыли. На узкой полосе пустынной земли, лежащей вдоль западного берега, уничтожалось не менее шестнадцати тысяч оленей ежегодно. Причем обычно снималась только шкура, которую дешево покупали европейцы, а мясо выбрасывалось. В результате такой хищнической охоты олени были почти полностью истреблены. То же случилось с тюленями: ружье сделало редкими их когда-то бесчисленные стада.

Непоправимый вред нанесли эскимосам такие европейские товары, как табак и спирт. Появились и болезни, которых ранее не знали гренландцы: туберкулез и сифилис.

Деятельность европейцев в Гренландии привела к упадку и вырождению. Единственной «наградой» было формальное введение христианства. «Но мне кажется неизбежным вопрос, — восклицает Нансен, — не куплено ли христианство слишком дорогой ценой?

Не возникнут ли у самого глубоко верующего некоторые сомнения в том, является ли христианство действительно благословением для народа, если оно куплено ценою всего его благополучия.

...И напрашивается вопрос: может ли считаться более завидным положение эскимоса, являющегося христианином только по названию, но который не в состоянии поддержать свою семью, имеет плохое здоровье и погружается все больше и больше в нищету, чем положение эскимоса-язычника, живущего в «темноте духовной», но который может содержать свою семью, крепок здоровьем и вполне доволен своей жизнью?

Если бы эскимос мог по-настоящему соблюдать свои интересы, то он бы обратился к богу с горячей просьбой: «Господи, спаси меня от друзей, а с врагами я справлюсь сам!»

Размышляя о том, что принесла европейская цивилизация Гренландии, Нансен пришел к печальным выводам. Хотя европейцы обращались с эскимосами гораздо мягче и осторожнее, чем обычно вели себя с туземцами в колониях, эскимосы обречены на гибель.

«Не является ли это для нас серьезным предупреждением? Если мы посмотрим на другие первобытные народы, разве мы не найдем, что результаты соприкосновения с европейской цивилизацией и христианством были всюду одинаковы?

Что случилось с индейцами? Что стало со столь гордыми когда-то мексиканцами или с богато одаренными инками в Перу? Где аборигены Тасмании и туземные народы Австралии? Скоро не останется ни одного из них, кто бы мог поднять свой обвиняющий голос против принесших им гибель. А Африка? Мы уже начали ее грабить. Если негры не окажутся более стойкими в жизни, чем другие народы, то они, несомненно, пойдут тем же путем, как только к ним явится христианство со своими развевающимися знаменами. Но мы этим нисколько не смущаемся, и у нас всегда готовы громко звучащие фразы о том, что мы приносим бедным туземцам благословение христианства и цивилизации».

Не следует думать, что эти страстные слова были вызваны лишь случайным эмоциональным порывом. Нет, они отражали взгляды Нансена, были итогом его глубоких, горестных раздумий не только над виденным в Гренландии, но и над тем, что происходило в других частях мира.

С тем же страстным негодованием говорит он о христианских миссионерах в Китае, лжепроповедниках мира и человеколюбия. Когда китайцы не в пример беспомощным гренландцам оказывали им сопротивление, то эти мнимые миротворцы взывали к своим правительствам. И правительства присылали корабли и войска, которые огнем пушек расправлялись с ни в чем не повинными людьми. А едва китайцы попытались оградить себя от ввоза губительного яда — опия, как народы, исповедующие христианство, начали кровопролитную войну, чтобы открыть китайские порты для торговли опиумом.

«Ни на одном языке не найдется слов, чтобы описать это постыдное злодеяние!» — восклицает Нансен

Записи своих впечатлений о Гренландии Нансен заканчивает широкими, обобщающими выводами. В них ярко отражается концепция человека, который выступает не только в роли ученого, но и как прогрессивно мыслящий общественный деятель.

Право, стоит привести здесь хотя бы часть этих высказываний — они позволяют лучше понять последующую жизнь ученого-гуманиста.

«Неужели мы никогда не откроем глаза на то, что мы действительно делаем? Разве не должны все истинные друзья человечества, от полюса до полюса, поднять единодушный энергичный протест против всех злоупотреблений, против самоуправства и позорного обращения с нашими собратьями иной веры и иной степени цивилизации?

Придет время, когда потомство строго осудит нас, и те злоупотребления, которые мы сейчас связываем с фундаментальными принципами христианства, будут заклеймены как глубоко безнравственные. К тому времени нравственность настолько поднимется, что люди не будут более считать себя вправе бросаться на любой первобытный народ, попадающийся на их пути, лишь чтобы удовлетворить свое собственное религиозное тщеславие и для того, чтобы творить «добрые дела», которые нисколько не полезны угнетенному народу».

— Наступит ли такое время, когда люди честно и бескорыстно будут оказывать помощь отсталым, слабым народам? — задается вопросом Нансен. Отвечая себе, он проникается неверием, почти отчаянием, так как, по его мнению, вряд ли так называемая цивилизованная часть человечества сумеет понять свои заблуждения, прежде чем голод и нищета сметут порабощенные народы с лица земли.

Так думал человек, сумевший первым пройти через дотоле не изведанную, первозданно-суровую страну, которого нельзя было упрекнуть в недостатке дерзания, воли, радостного восприятия жизни.