7. Три года сквозь льды и полярную ночь

Был серый ненастный день, суббота 24 июня 1893 г., когда «Фрам» стоял с разведенными парами, готовый к отплытию. Ранним утром те, что ночевали на берегу, вернулись на судно и тут же включились в работы по подготовке его к выходу в море. К полудню на пирсе собралось множество людей, фьорд был переполнен разнотипными судами и суденышками, готовыми почетным эскортом сопровождать «Фрам» до соседнего маяка.

Отход был назначен на 11 утра, но Фритьоф Нансен еще не появлялся. Отзвонили часы на городской кирхе, народ не расходился. Над толпой людей на берегу, над лодками во фьорде нависла тишина — казалось, все думали о прощанье там, в домике на Люсакере.

«Фрам» с грузом (при отплытии судна надводный борт возвышался над ватерлинией всего на 18 дюймов)

Но вот появляется наконец моторный бот «Фрама». На носу стоит человек с отпорным крюком в руках, на корме сидит Фритьоф Нансен. Бот медленно движется вдоль борта «Фрама», взоры провожающих устремлены на Нансена. Нансен ловко взбегает по трапу, обменивается рукопожатиями со встречающими, коротко прощается с теми, что сходят на берег. Кое-кто должен сопровождать их еще до Ларвика. С мостика звучит его приказ сниматься с якоря. «Фрам» медленно скользит к выходу из гавани.

И тут грянуло тысячеустое «ура!», заколыхались флаги, загремел торжественный салют. Целая стая пароходиков, парусных и гребных лодок пристроилась в кильватер «Фраму». Поход начался!

Фритьоф Нансен в спасательной шлюпке

Еще в тот же день «Фрам» достиг Хортена, где принял на борт две сигнальные пушки для производства салютов и запас пороха из военно-морских складов. В полдень следующего дня отдали якоря в Реккевикской бухте, возле верфи Колина Арчера. Здесь приняли на борт обе большие шлюпки и другое снаряжение. В среду, 26 июня, «Фрам» снова снялся с якоря. С Колином Арчером у штурвала «Фрам» прошел вдоль всей Ларвикской бухты, а затем вышел из фьорда. Арчер довел его до маяка Свеннер, где и распростился с полярниками.

«Он стоял в лодке и кричал "ура!" нам и "Фраму", и в глазах этого замечательного старика блестели слезы, — писал Нансен, — Я знал, что он уверен в своем "Фраме". Мы выпалили в его честь самый первый салют из пушек "Фрама". Это было знаком наивысшего нашего почета славному судостроителю».

Погода благоприятствовала, и «Фрам» пошел дальше вдоль берега, к Линдеснесу, где его приняло в свои крепкие объятия открытое море. Построенный для льдов и экстремальных нагрузок на сжатие, здесь, в Северной Атлантике, «Фрам» вел себя как увалистое плавучее бревно. Деревянные бочки и деловой лес порвали найтовы и перекатывались по палубе от релинга к релингу. Волны наступали с обоих бортов, так и норовя смыть за борт людей, пытавшихся хоть как-то защитить палубный груз. Ситуация осложнилась еще и морской болезнью, которой не избежали многие члены экипажа.

Нансен стоял на мостике:

Вскоре я почувствовал приступы морской болезни и преисполнился страхом и за судно, и за парней, силившихся закрепить на палубе, что еще было возможно закрепить. Порой все смешивалось перед моим взором и я видел только сумятицу волн, елозящие по палубе доски, чьи-то руки, ноги да пустые бочки. Потом зеленый вал перекатился через палубу, сбив кого-то с ног; он упал, разбрызгивая вокруг себя воду. Парни увертывались, как могли, от катящихся бревен и бочек, чтобы те не отдавили и не поломали им ноги. На них не было сухой нитки. Все бочки с керосином пришлось отправить за борт, туда же последовали один за другим прекрасные древесные стволы, остатки же палубного груза перетащили в корму. Акции экспедиции упали в тот момент так низко, что ниже быть не может.

Из-за тумана они не рисковали идти к берегу, а держались в море, пока к утру погода не улучшилась.

Взяв близ Фрарсунна на борт лоцмана, «Фрам» зашел в Листер-фьорд, чтобы немного прибраться и привести в подобающий вид шлюпбалки и прочее оборудование. Потом пошли дальше, к Эгерсунну. «Фрам» был слишком перегружен, чтобы хорошо выдерживать волнение, однако изменить здесь что-либо было невозможно. Все, что имелось на борту, было предельно необходимо людям. Принайтовить бы только как следует палубные грузы, и тогда им никакое море нипочем, будь оно хоть трижды штормовое. В том, что судно и такелаж выстоят, они не сомневались!

Остаток прощального круиза вдоль длинного норвежского побережья оказался развлекательным путешествием, а для Нансена — еще и приятной передышкой. Он собирался выступить с лекциями в Бергене и Тронхейме, чтобы полученными гонорарами расплатиться хотя бы частично с долгами, тяготевшими над экспедицией. Однако вскоре после выхода из Кристиании он получил радостное известие, что его друзья Аксель Хейберг и консул Чарлз Джеймс Адольф Дик согласились погасить всю сумму долгов, составлявшую добрых 12 тыс. крон. Это было большое подспорье, и тем не менее денежные заботы преследовали его в течение всего рейса вдоль норвежских берегов. Постоянно объявлялись новые счета, так что разделаться со всеми выплатами ему так и не удалось. А тут еще жалованье, налоги, страховые сборы — было от чего пойти кругом голове.

«Фрам» в Бергене по пути на Север

И все же, несмотря ни на что, в Бергене Нансен доклад сделал, и жители города радостно приветствовали его и весело танцевали до самого утра. А утром «Фрам» пошел дальше. На палубе было полно друзей из Бергена, пожелавших пройти вместе с полярниками мимо Мангерлана, где тесть Нансена Михаэл Сарс начинал свою блестящую научную карьеру и где сам Нансен занимался морской биологией.

У Стадландета погода так испортилась, что пришлось становиться на якорь и дожидаться благоприятного ветра. Потом на горизонте показались берега Флорё. Дни были солнечные, часто вырисовывались прибрежные горы, одна панорама сменялась другой, еще более красивой.

В Тронхейм «Фрам» не зашел, ограничившись стоянкой в Бейарне. Здесь на борт пришел друг Нансена профессор Вальдемар Кристофер Брёггер. Поздно вечером пришел на катере из Тронхейма и Отто Свердруп, принявший капитанские полномочия у Скотт-Хансена, который довел сюда «Фрам» из Кристиании.

Всюду по пути на Север на берегу встречали их толпы ликующих сограждан, от всех городов провожали пароходы, переполненные людьми. Они махали платками, кричали приветственные слова, желали счастливого плавания.

12 июля «Фрам» пришел в Тромсё, где на борт были приняты всевозможные припасы, в том числе вяленая оленина и куртки из оленьих шкур, Всю палубу забавили ящиками и мешками, так что и пройти было трудно. В Тромсё сошли на берег три человека: капитан Гьёртсен, наблюдавший в Ларвике вместе с Нансеном и Свердрупом за постройкой «Фрама», Кристиан Кристиансен Трана — участник гренландской экспедиции Нансена и профессор В.К. Брёггер.

14 июля «Фрам» двинулся дальше. Однако уже на исходе второго дня на судне обнаружилась течь и капитан счел за лучшее зайти в Кьёлле-фьорд, для того чтобы устранить протечку, привести в порядок палубу и перегрузить уголь в бункеры, поближе к корме.

19 июля пришли в Вардё, где в честь Нансена и его спутников было устроено пышное празднество с музыкой, речами и шампанским. Нансен горел желанием двигаться дальше — ведь со дня выхода из Кристиании прошел почти месяц. Однако предстояло очистить подводную часть судна, а всем членам экипажа в последний раз перед расставанием насладиться благами цивилизации: в саунах Вардё банщицы березовыми вениками изгоняли из них последние остатки праздничного похмелья.

В ночь с 21 на 22 июля Нансен разбудил первую вахту, и «Фрам» тихо заскользил прочь от спящего города. Настроение для прощания с Норвегией было самое подходящее — тихое и умиротворенное. Ни шумливых людей вокруг, ни криков «ура!», ни пушечного грома. Пробившееся сквозь туман солнце осветило берег, суровый, голый, выдубленный ветрами и все-таки прекрасный. Вот он — Вардё, весь как на ладони: скопление лодок в бухте, маленькие домики, горы, а позади — вся Норвегия!

Земля медленно уходила за горизонт. Сколько же всего должно случиться, прежде чем она вновь «всплывет» перед ними из моря?

С момента выхода из Кристиании у членов экспедиции было достаточно времени поближе познакомиться друг с другом и с «Фрамом», и в целом атмосферой на судне Нансен был доволен. Какое-то время его заботило то, что не все на борту подчиняются дисциплине, как он этого требовал. Он даже чуть было не решился на замену кое-кого из людей. Особенно опасался он неумеренного употребления алкоголя. Во время празднеств, то и дело затеваемых в их честь на всем пути следования вдоль побережья, он обратил внимание на то, что один из его спутников крепко напивается, и это тревожило его.

День спустя после выхода из Вардё Нансен проверил запасы пива и установил, что одной бутылки не хватает. К тому же он заподозрил еще, что некоторые прихватили с собой настрого запрещенную водку. Это вызвало у него взрыв гнева — первый и последний за весь поход.

Команду выстроили на палубе, и Нансен разразился грозной речью. Людям все это было несколько непривычно, а слова его они сочли незаслуженно резкими. После этого несколько дней настроение на борту было довольно мрачным.

Бутылка с пивом, разумеется, так и не нашлась, но Нансен добился того, чего хотел. За время всей трехлетней экспедиции не было больше ни одного серьезного случая нарушения дисциплины.

Хочется особо подчеркнуть, что Фритьоф Нансен обладал крайне обостренным чувством справедливости. В обиходе он был очень прост и общителен, однако становился суровым и замкнутым, едва ли не резким, когда что-то делалось не так, как ему казалось нужным. Вместе с тем он был очень отходчив. Пройдет мгновенье — и снова он олицетворенное добродушие, человек милый, бесхитростный и открытый.

Несколько дней «Фрам» на всех парах пробивался сквозь туманы Ледовитого моря. Но вот утром 25 июля погода разведрилась, и в полдень открылся мыс Гусиный Нос на Новой Земле. Туман тем временем снова стал как молоко и «Фрам» пошел дальше, к Югорскому Шару.

28 июля они неожиданно наткнулись на плотный старый лед. То, что встреча со льдами произошла уже здесь, было дурным предзнаменованием. Каково же придется тогда в Карском море? И как пройдет сквозь эти льды «Урания» с углем? К счастью, вскоре выяснилось, что первую проверку «Фраму» пришлось выдержать, встретившись лишь с не очень широкой ледовой перемычкой. Нансен писал об этом дебюте:

Какая радость! «Фрам» отлично продвигается вперед в тяжелых льдах, он крутится и ворочается, как клецка в тарелке. Разводья между льдинами не такие уж кривые и извилистые, чтобы нельзя было пройти. Однако рулевому приходится здесь трудно.

В субботу 29 июля в помощь машине поставили паруса и пошли дальше на восток, к Югорскому Шару, в Хабарово. В течение дня добрались до цели и отдали якорь. Здесь сошел на берег секретарь Нансена Оле Кристиан Кристоферсен. Он охотно пошел бы с ними и дальше, но Нансен не согласился.

Пребывание в Хабарове было использовано помимо всего прочего еще и для необходимой чистки котла и починки кое-каких трубок и вентилей в машине. Главной же целью захода в Хабарово была погрузка на судно ездовых собак, которых привязали на баке, где они закатывали порой такие «концерты», что все теряли головы.

Поначалу Нансен намеревался закупить в Хабарове у самоедов¹ шкуры. Однако их там оказалось недостаточно, да и цены были очень высокие. От Югорского Шара планом предусматривалось продвигаться дальше на восток, к устью реки Оленёк, где барон Толль приготовил для погрузки еще одну партию лучших собак. Куда двинуться дальше, должна была решать ледовая обстановка.

«Урания» догнала «Фрам» 7 августа и взяла с собой обратно в Вардё Александра Ивановича Тронтхейма (доставившего собак в Хабарово) и Кристоферсена, а также последние письма и телеграммы участников экспедиции.

Еще утром 4 августа «Фрам» прошел через пролив и оказался в Карском море, о котором ходило столько ужасных слухов. Предстоявший им путь мимо мыса Челюскин уже мог предрешить успех или неуспех экспедиции. Случись, что их затрет льдами, придется возвращаться назад либо зимовать.

«Фрам» вошел в узкий, свободный ото льда пролив Югорский Шар, протянувшийся в восточном направлении вдоль берега. Это было рискованно. Никаких более-менее точных карт этого района не существовало, один только Норденшельд да еще немногие отчаянные охотники за тюленями побывали здесь до них. Сначала дело не очень спорилось, «Фрам» медленно продвигался вперед сквозь льды и густой туман. Много раз приходилось выжидать — ледовой покров был слишком крепок, а фарватер так ненадежен.

Однако в воскресенье 13 августа 1893 г. льда уже больше не было видно ни с одного румба, «Фрам» обогнул Ямал и, миновав остров Белый, вышел в открытое Карское море. Теперь трубу можно было заваливать и ставить паруса. Оказалось, что под парусами «Фрам» бежит не хуже, чем с машиной, давая ход 5—6 уз. Они шли на север, шли долго, как могли, пока резко не подул норд-ост и не заштормило море. Для хождения под парусами при сильных ветрах «Фрам» рассчитан не был, пришлось призывать на помощь машину.

Примерно на долготе Обской губы они прошли мимо острова, который не был обозначен на карте ни Норденшельдом, ни Хансом Йоханнесеном. Они назвали его островом Свердруп.

Далее Свердруп решил попытаться отыскать проход в непосредственной близости от материкового берега. Карта Норденшельда редко в точности соответствовала действительной местности, однако и она была все же некоторым подспорьем. Берег на этой карте был смещен к западу примерно на полградуса. Положение было очень сложным. Какое-то время казалось, что все пути полностью перекрыты. Нансен начинал уже свыкаться с мыслью, что придется здесь зимовать.

23 августа вдруг наступила зима. Всю ночь шел снег, и к утру судно покрылось пышной белоснежной шубой. К вечеру ветер и сильное течение вынудили Свердрупа становиться на якорь — разыгрался полярный шторм.

На следующий день шторм притих, и судно медленно пошло навстречу ветру. Неделю спустя, миновав еще несколько островов и пройдя вдоль Таймырского полуострова, они вышли наконец на свободный ото льда фарватер. Однако радость оказалась недолгой. 29 августа к вечеру сплошной лед сделал дальнейшее продвижение полностью невозможным. Вдобавок ко всему, «Фрам» оказался в мертвой воде² и с большим трудом продвигался вперед.

Мертвая вода — пренеприятнейший феномен. Это — поверхностный слой пресной воды над более глубокими солеными водами. Стоит судну, движущемуся со скоростью не более 4—5 уз, попасть в такую пресную воду, и оно повлечет за собой, испытывая сильное встречное сопротивление и теряя оттого ход.

18 августа 1878 г. в этих водах был Норденшельд. Он без всяких трудностей прошел тогда к востоку и 20 августа достиг мыса Челюскин.

2 сентября 1893 г. «Фрам» пошел в южном направлении, ближе к материку, однако продвигался из-за мертвой воды очень медленно. Лишь к 6 ч удалось ему достичь тонкого льда и выбраться наконец из мертвой воды. Переход был нелегким.

Идти через Таймырский пролив (пролив Вилькицкого), по мнению Норденшельда, было нежелательно из-за сильного течения. Однако Нансен решил все же попытаться: не достигни они мыса Челюскин до зимы, считай, целый год будет потерян. И вот в среду 6 сентября, в знаменательный для Нансена день — день его свадьбы, — ему и его людям улыбнулось счастье:

Утром я проснулся с каким-то суеверным предчувствием, что коли изменениям в нашем положении вообще суждено произойти, то случится это именно сегодня. Шторм несколько успокоился, выглянуло солнце. К полудню установилась хорошая, тихая погода. В проливе севернее нас льда как не бывало, к югу же пролив был перекрыт. Мы сразу принялись разводить пары и в половине седьмого вечера уже снова шли на север. Погода все еще была чудесная, и мы радовались солнцу. Мы так отвыкли от него, что возившийся с углем Нурдаль перепутал пробившийся сквозь люк и засветившийся в угольной пыли солнечный луч с бимсом. Он попытался опереться на него, потерял равновесие и свалился на кучу железного хлама.

Определяться по берегу становилось все труднее и труднее, ориентиры не совпадали с картой. Когда в полдень мы установили свою широту, оказалось, что мы находимся на 76°02′ с. ш., то есть в 8 морских милях южнее линии, обозначенной Норденшельдом или Бове как материковый берег. Особой точности от этой карты ожидать, разумеется, не приходилось. Это были всего лишь кроки³.

Идти дальше Таймырским проливом поэтому не решились, и пошли в обход. Ранним утром 7 сентября Нансена разбудил Свердруп, решивший, что остров Таймыр они уже миновали и теперь находятся в Таймырской губе. Впереди был толстый лед. Свердруп считал, что это — остров.

После завтрака Нансен поднялся в «воронье гнездо», роль которого на «Фраме» исполняла большая бочка. К северу виднелся свободный фарватер, «остров» же Свердрупа оказался материковым берегом, полуостровом Оскара II⁴.

9 сентября «Фраму» удалось выйти на открытую воду. Стрелка барометра стояла низко, на 977 миллибарах. Но теперь все горели желанием добраться поскорее до мыса Челюскин! Никогда еще до этого «Фрам» не развивал такого хода. Казалось, он и сам понимал, что это значит для экспедиции. Вечером Нансен снова сидел в бочке, а утром 10 сентября, во время смены вахт в 4 ч, «Фрам» достиг наконец долгожданного мыса. Подняли флаги, и пушки громыхнули салютом в честь «тролля Челюскина». Наконец-то открылась перед ними прямая дорога к цели — дрейфующим льдам на север от Новосибирских островов.

Разбудили команду, в салоне посреди праздничного стола водрузили чашу с пуншем, оделили всех сигарами.

Было решено зайти в устье реки Оленёк, где их дожидались 26 восточносибирских ездовых собак, закупленных для экспедиции бароном Толлем. Однако прибрежный фарватер был слишком ненадежен. Пришлось отказаться от собак, и «Фрам» пошел дальше к востоку параллельно берегу.

Скорость достигала иной раз 9 уз. Впервые после Вардё увидели они покрытые снегом горные вершины. А над ними и над «Фрамом» — синее-синее небо — верный признак открытого моря. Над льдами небо всегда светлее.

19 сентября 1893 г. Нансен пишет в своем дневнике:

Это самое чудесное плавание за всю мою жизнь. На север, только на север, под всеми парусами и на всех парах. Открытое море, миля за милей, вахта за вахтой в неведомом краю, и море все чище и чище ото льда. Долго ли так будет? Взор мой постоянно устремлен на север, я вглядываюсь и вглядываюсь в будущее. Но передо мной все то же темное небо, предвещающее чистую воду. Теперь мой план ожидают решающие испытания. Пока все идет так, будто счастье улыбается нам. Сейчас мы уже достигли почти 77° северной широты. Я все время твержу о том, что был бы рад, достигни мы 78°, а Свердруп полушутя говорит о свободном ото льдов Полярном море.

Однако уже день спустя «Фрам» столкнулся с кромкой льдов, окончательно преградивших дальнейший путь — не только на север, но и на восток, и на запад. В пятницу 22 сентября судно ошвартовалось у большого ледяного барьера. Место его было около 79° с. ш. и 133°37′ в. д.

Начался долгий дрейф во льдах.

Самым важным для всех людей с первых минут дрейфа стала постоянная, регулярная занятость. Праздность полярной ночью вредна, она — первый помощник цинги.

За время перехода от Норвегии участники экспедиции основательно втянулись в ежедневный распорядок работ на судне, который отныне распространялся на все. Это касалось содержания и ремонта оборудования и всевозможных научных наблюдений, равно как и охотничьих вылазок, чтобы разнообразить стол свежим тюленьим или медвежьим мясом.

Все началось с объявления беспощадной войны вшам: паразиты были обнаружены в обеих четырехместных каютах. Предполагали, что эти твари ехали «зайцем» от самого Хабарова. Команда атаковала насекомых крутым паром, однако победа была одержана лишь после того, как все меховые вещи вынесли на палубу. Мороза вши не выдержали. Одновременно произвели и основательную общую чистку, все жилые помещения были продезинфицированы.

Лед все крепче смыкался вокруг «Фрама», превратившегося из плавающего судна в обычный жилой дом. Полярная ночь приближалась с каждым днем. Температура непрестанно падала. Освободиться от льда «Фрам», по мнению Нансена, мог теперь лишь по ту сторону Северного полюса.

Собак спустили на лед, к великой радости самой своры и всего экипажа. Во время перехода их держали на привязи на палубе, и животные влачили довольно жалкое существование. Накатит, бывало, волна, промочит несчастных насквозь, вот и лают, и воют они, не давая людям уснуть.

К зимовке готовились основательно. Было сделано все, чтобы защитить себя от слепой стихии, особенно — от ледового сжатия, которое, как предрекали, судно вряд ли выдержит. Руль был снят, машина разобрана, а все ее части заботливо промыты и смазаны. Амунсен обихаживал машину как собственное дитя.

В салоне произвели кое-какие перестановки, чтобы освободить место для столярного верстака. Механическая мастерская размещалась в машинном отделении, а кузница — на палубе (позднее ее перенесли на лед). Жестянщик работал в штурманской рубке, сапожник — в салоне и т. д. Не было ничего, начиная от сложнейших приборов, вплоть до топорищ и деревянных сандалий, что нельзя было бы изготовить на борту «Фрама»: стоило выяснить, что лотлинь — недостаточной длины, как немедленно на льду было налажено канатное производство.

Соорудили даже ветровой двигатель, который вращал динамо и обеспечивал помещения судна электрическим освещением. Установили его на баке, у левого борта.

Дело находилось всегда и всем, так что скучать было некогда. Судно и такелаж, паруса и снасти требовали постоянного контроля.

Ежедневно приходилось выбирать из ящиков в трюме провиант всех видов и колоть чистый пресноводный лед для камбуза, не говоря уже о самых разнообразных ремесленных работах, которым не было конца.

Кузнецу Ларсу то приходилось выправлять шлюпбалки, покореженные во время шторма в Карском море, то ковать крюк, то нож, то медвежий капкан. Жестянщик — тот же Ларс — получал вдруг заказ изготовить жестяной бак для растаивания льда. Механик Амунсен постоянно возился с разными приборами, такими, к примеру, как изготовленный здесь же, на «Фраме», измеритель скорости течения, или с чем-либо иным в этом роде. Часовщик Мугста выверял и чистил термограф, менял пружинки в его часовом механизме, чинил всю прочую судовую точную механику.

Парусный мастер усердно трудился над изготовлением партии заказанной ему собачьей упряжи. Сапожничал каждый, кто как мог. В большой моде были сапоги новейшей конструкции Свердрупа — парусиновые, на толстой деревянной подошве.

У электрика много хлопот было с аккумулятором — как бы не замерз. А когда сделали ветровой двигатель, пришлось обслуживать и его — чистить, смазывать, регулировать, разворачивать по ветру.

Время от времени приходилось и откачивать воду из трюма. Однако с усилением морозов этим занимались все реже и реже: под днищем «Фрама» нарастал лед.

С декабря 1893 г. вплоть до июля 1895 г. помпы вообще бездействовали. Единственная заметная течь имелась в машинном отделении: однако набиралось только несколько ведер льда, который ежемесячно обкалывали и выносили наверх.

Эти разнообразные хозяйственные работы лишь дополняли ту, самую главную, из-за которой и затеяна была вся экспедиция, — научные наблюдения. Ими занимались самым серьезным образом.

Наиболее трудоемкими были метеорологические наблюдения, производившиеся днем и ночью через каждые четыре, а часто даже через два часа. Ответственность за эти наблюдения нес Скотт-Хансен. Ассистентом у него был поначалу Иохансен, а позже — Нурдаль.

Каждый второй день проводились астрономические наблюдения, также под руководством Скотт-Хансена. К ним проявляли живой интерес все без исключения участники экспедиции. Во время обработки результатов каюту Скотт-Хансена обычно осаждали азартные болельщики. Общее настроение на судне колебалось в прямой зависимости от того, продвинулся ли «Фрам» дальше к северу или его снесло на юг.

Скотт-Хансен вел периодически и магнитные измерения. Сначала для этой цели ставили на льду палатку, позже, специально для них, построили большую снежную хижину.

Остальные важные научные работы, такие, например, как взятие проб грунта, проводил сам Нансен; он исследовал нарастание льда и температуру морской воды на разных горизонтах, определял соленость моря, вел наблюдения за атмосферным электричеством и полярными сияниями.

Единственным, кто по собственной специальности почти не работал, был доктор Блессинг. Долгое время он безуспешно искал пациентов, пока, наконец, окончательно не отрекся от этого грешного желания. С «отчаяния» он принялся лечить собак.

Его научная работа состояла в том, что ежемесячно он взвешивал всех участников экспедиции и брал у каждого на анализ кровь, пытаясь выяснить, как влияют «полярная жизнь» и, особенно, долгая зима на кровь и общее состояние человека. Разумеется, и за этой работой все участники экспедиции следили с огромным интересом. Все были убеждены, что по результатам этих исследований можно предсказать, не станут ли они жертвами цинги.

Несколько случаев зубной боли, легкий ревматизм Нансена да единственная жалоба Свердрупа на желудок (он слишком долго пролежал на льду, карауля медведя) — вот, собственно, и все содержание бортового журнала учета больных. Состояние здоровья экипажа на борту «Фрама» было хорошим и оставалось таким в течение всего дрейфа через Полярное море. Не в последнюю очередь объяснялось это регламентом жизни с равномерным чередованием работы и отдыха.

Каждый день имел один и тот же распорядок: в 8 ч для всех подъем. Завтрак из ржаных и пшеничных сухарей, масла, различных сортов сыра, консервированной говядины или баранины, ветчины или копченого языка, бекона, анчоусной или тресковой икры, а на десерт — печенье из овсяных хлопьев или английские морские галеты с мармеладом или желе. Из напитков подавались попеременно кофе, чай или шоколад. После завтрака все расходились по своим работам.

Обед накрывался в 13 ч. Большей частью он состоял из трех блюд: супа, жаркого и десерта, или из рыбы, мяса и десерта. К мясным блюдам всегда подавались картофель, макароны или овощи. Выглядели все весьма упитанными, и на рацион никто не жаловался.

За обедом обычно шутили, рассказывали о разных забавных случаях и, пока позволяли запасы, пили пиво. Особенно любили заниматься морской травлей Бентсен и Свердруп. Крепкие напитки допускались лишь по очень серьезным поводам. Разве что доктор в знак особого расположения выделял кому глоток из своей аптечки.

Курить в салоне и каютах разрешалось лишь по праздникам. В остальное время помещением для курения был камбуз. Там курили, вели беседы, рассказывали всякие байки, а порой и затевали споры. После этого снова шли по работам до ужина, который подавался в 18.00. Ели примерно то же, что и в завтрак, но пили только чай.

После еды заядлые курильщики спешили на камбуз подымить, а потом все собирались в салоне, превращавшемся в эти часы в читальный зал. Ценное собрание книг и литографий, переданное в дар экспедиции щедрыми издателями и друзьями, пользовалось У зимовщиков неизменным успехом и прилежно осваивалось.

Около 20 ч на столе появлялись карты и другие игры. Были любители и помузицировать. К полуночи большинство уходило в свои каюты. В это же время выставлялась ночная вахта. Каждый должен был отстоять часовую вахту. Наиболее неприятной обязанностью вахтенного было выходить на лед, чтобы снимать показания метеорологических приборов. Вахтенный должен был реагировать и на собачий лай, означавший, что где-то поблизости ходит медведь. Многие вели дневники, записывая в них все, что происходило на судне. Размеренная, организованная жизнь на борту, несомненно, благотворно действовала на всех.

9 октября 1893 г. в полдень началось первое сжатие судна льдами. Все выскочили на палубу, однако «Фрам» держался молодцом. Шум стоял столь оглушительный, что люди не слышали голоса друг друга. Лед настойчиво выжимал судно кверху, и оно медленно поднялось на несколько футов. Два дня спустя вдоль борта снова заскрежетал лед.

«...Тогда кругом грохотало, хоть уши затыкай, теперь же слышится что-то вроде стонов, довольно громких и даже певучих, то урчанье какое-то, то скрежет. А то вдруг раздается треск, и судно подскакивает кверху. Шум все нарастает, вот он уже, как из всех органных труб, судно дрожит и сотрясается, выжимается кверху то скачками, то плавно, понемножку. Признаться, даже приятно сидеть вот так, в уютной обстановке, и слушать этот шум, зная, что судно — крепкое, другое давно бы уже разломилось. Лед там, снаружи, давит нам в борта, льдины ломаются, громоздятся друг на друга, придавливаются тяжелым, неуязвимым корпусом, и мы снова опускаемся. Но вот шум стихает, судно принимает свое прежнее положение, и опять все тихо, как прежде», — писал Нансен.

Не сразу люди поверили в надежность и прочность «Фрама». В конце концов они привыкли, что лед вокруг них торосится, и не выходили больше наверх, если судно вдруг слегка подскакивало. Они стали доверять «Фраму».

Подвижки льда происходили иной раз дважды в течение суток, вместе с приливами, особенно сильными они были в сизигийные приливы⁵. В период между новолунием и полнолунием они возникали редко, а то и вовсе не случались. Подвижки, вызванные приливными течениями, были особенно ощутимы в первый и третий годы во льдах, когда «Фрам» находился близ открытой воды. Внутри Полярного бассейна подвижки были нерегулярными и зависели от силы и направления ветра и ледового дрейфа. Когда огромная дрейфующая ледовая масса сталкивалась с препятствием, например с другой ледовой массой, дрейфовавшей навстречу первой из-за перемены направления ветра где-то в отдаленном районе, возникали мощнейшие сжатия. Когда стихии мерялись титаническими силами, человек казался себе маленьким и беспомощным.

Прежние полярные исследователи придерживались мнения, что ни одно судно не может противостоять зимней ледовой подвижке, из какого материала его ни сделай. «Фрам» ощутил ее в максимальной степени и не понес при этом ни малейшего ущерба — ни один шпангоут у него не треснул. Однако при том, что он хорошо сопротивлялся сжатию льдами, ему грозила другая опасность — оказаться погребенным под огромными торосами, случись им надвинуться на судно с обеих сторон. С ними «Фраму» было бы не справиться.

26 октября 1893 г. надлежащим образом отпраздновали первую годовщину спуска «Фрама» на воду и в тот же день распрощались с солнцем — началась первая долгая полярная ночь. Измерения показали: глубина 100 м, направление дрейфа — прямо на север.

После ужина был подан клубнично-лимонный пунш, а в заключение раздали призы. Вручение каждого приза сопровождалось шутливой речью.

Каждый праздник вносил в их монотонную жизнь приятное разнообразие, поэтому торжественно отмечались прохождение каждого градуса широты, рождество и Новый год, и тот февральский день, когда солнышко вновь возвратилось после долгой полярной ночи, и конечно же — норвежский национальный праздник 17 мая⁶. Столь же весело, с хорошим угощением, музыкой и застольными речами праздновались дни рождения всех участников экспедиции.

Особенно торжественно прошел рождественский сочельник 1893 г. Снаружи — мороз −37°C, а в салоне тепло и горят свечи. Правда, в отличие от рождественской песенки о добрых руках матерей, зажигающих свечи для своих детей, на борту «Фрама» "дети" сделали это сами. Под несколько нарочитой веселостью люди прятали свои мысли, устремленные к далекому дому. Ведь там, на родине, в украшенных по-рождественски домах сидят сейчас их родные, с беспокойством думающие о них, затерянных в ледяной пустыне. С каким бы удовольствием поведали сейчас эти 13 зимовщиков своим любимым о том, как надежно укрыты они в своей неодолимой крепости — «Фраме», как хорошо и дружно встречают они праздник!

Обед и ужин 24 декабря 1893 г. были первоклассными: кок превзошел самого себя. Под конец на стол было подано множество рождественских кренделей, которые Юлл пек несколько недель. В заключение каждый получил по горячему «тодди» (грог) и по сигаре. Запрет курить в салоне на этот раз был отменен. Настроение достигло наивысшей точки, когда появились два ящика с рождественскими подарками: один — от матери Скотт-Хансена, другой — от его невесты. Потом говорились речи, читали вслух судовую газету «Фрамеладу», выпущенную к праздничному дню в одном экземпляре под редакцией Блессинга с иллюстрациями Нансена.

Немало хлопот доставлял людям и «животный мир» «Фрама», которым были собаки и белые медведи. Белый медведь, скиталец Ледовитого океана, в поисках добычи частенько ленивой рысцой пробегал мимо судна. Однажды, когда Скотт-Хансен, Блессинг и Иохансен устанавливали неподалеку от «Фрама» палатку для наблюдений, к ним направился медведь.

— Тсс! Тихо, не спугните его, — прошептал Скотт-Хансен. Они пригнулись в надежде, что зверь не заметит их.

— Я думаю, мне стоит пробраться на судно и сообщить Нансену, — предложил Блессинг.

— Да, давай, — согласился Иохансен.

На цыпочках, чтобы не спугнуть медведя, Блессинг подался к «Фраму». Тем временем мишка учуял людей и затрусил на запах. Вдруг он заметил пробиравшегося к «Фраму» Блессинга и побежал ему наперерез. Блессинг мигом смекнул, что втроем с товарищами все же лучше, чем один на один с медведем, и рванул во всю прыть обратно к палатке.

Медведь взял тот же курс и был уже довольно близко. Скотт-Хансен оценил положение как весьма сомнительное и, не мешкая, решил пустить в ход «испытанное» средство, вычитанное из какой-то книги: он выпрямился во весь свой огромный рост, замахал руками и завыл, что было духу. Двое других дружно подтянули ему. Но медведь твердо держался курса. Ситуация становилась критической. Люди схватились за «оружие». Скотт-Хансен вооружился пешней, Иохансен — топором, только у Блессинга не было ничего. Он только кричал, что было сил: «Медведь, медведь!».

Все трое опрометью кинулись к «Фраму». Зверь не сразу бросился за ними. Он тщательно обследовал палатку и лишь потом галопом поскакал вслед беглецам. А навстречу ему спешил уже Нансен с ружьем в руках. Дальнейшие события он описывает сам:

Увидев меня, медведь изумленно застыл, будто раздумывая, это еще что за насекомое? Я приблизился к нему на расстояние верного выстрела, он спокойно стоял и в упор смотрел на меня. Наконец он повернул слегка голову, и я всадил ему в шею пулю. Он рухнул как подкошенный. Это был крупный тощий медведь-самец.

Пуля в шейный позвонок или в мозг — единственное, что мгновенно убивает медведя. Даже с пулей в сердце он способен пробежать еще несколько метров и натворить бед.

После этого эпизода люди никогда больше не сходили на лед без оружия. Однажды ночью медведь дважды проникал на борт, и каждый раз уносил по собаке.

Дрессировка собак — обращение их в послушных ездовых — была увлекательным занятием. Нансен с юмором рассказывал об одной из попыток увлечь собак этим спортом. Оказавшись в упряжке, свора оголтело ринулась вперед; вот она пронеслась разок туда, разок сюда, во льды и обратно, потом снова к «Фраму» и вокруг судна через мусорную кучу и гору консервных банок. Нансен трясся то на животе, то на спине, пытаясь удержаться на санях. Цирк да и только! Какая блестящая клоунада! Однако, к радости Нансена, зрителей, которые могли бы потешаться над представлением, на палубе не было. И тем не менее собаки быстро усвоили команды, научились держать нужное направление и темп.

В первый рождественский день 1893 г. Нансен делает в дневнике следующую минорную запись:

Если быть до конца честным, то, подводя итоги, надо признать, что в главном все выглядит довольно скверно. Сейчас мы примерно на 80° с. ш., в сентябре были на 79°; а это означает, что мы переместились всего на один градус за четыре с половиной месяца, почти за пять. Если нас и дальше будет дрейфовать таким же темпом, то до полюса мы доберемся лишь спустя 45, а для круглого счета, 50 месяцев, и спустя 90 или 100 месяцев — до 80° с. ш. по ту сторону полюса. Да еще после освобождения ото льдов пройдет месяц или два, прежде чем мы будем дома.

В лучшем случае при таком темпе мы вернемся домой через 8 лет. Мне кажется порой, что я должен взорвать все это мертвое царство, чтобы дать выход своим силам. Хоть бы случилось что-нибудь, хоть бы ураган налетел и расчистил бы эти мертвые льды, громоздящиеся, как волны в открытом море! Может, нам и пришлось бы туго, но мы бы боролись за жизнь и двигались вперед! «Легко идти навстречу бурям, легко идти на риск в бою», но быть пассивным наблюдателем, не имея возможности приложить руки для достижения цели, — это ужасно, это вдесятеро труднее, чем делать что-то своими собственными руками.

В новогодний вечер измерения показали, что «Фрам» снова медленно дрейфует к югу, чего больше всего страшился Нансен. Это было тяжело для всех, настолько тяжело, что ровные, дружелюбные отношения между людьми на глазах стали портиться.

В понедельник 1 января 1894 г. Юлл подал кофе Нансену в постель. Стояла великолепная, тихая погода при −38°C. Верхний край солнечного диска подбирался уже к горизонту. Приближалось светлое время.

3 января Нансен и Свердруп объявили, что рождественские праздники кончились, каждый снова должен заняться своим делом: Блессинг — подсчитывать красные кровяные частицы, Скотт-Хансен и его ассистент — производить наблюдения. Метеорология была поручена Иохансену. Вести наблюдения при температуре −40°C было, разумеется, удовольствием весьма сомнительным.

Медленное продвижение вперед раздражало Нансена все чаще:

Все мои расчеты оказались правильными, точными почти по всем пунктам. Мы удачно прошли вдоль берегов Азии, хотя многие предрекали, что это будет очень трудно.

Нам удалось так далеко продвинуться на север, как я не отваживался надеяться в самых смелых своих ожиданиях, причем точно на желаемую мною долготу. Нас сковало льдами, как я того и хотел. «Фрам» превосходно выдержал все сжатия и легко выжимается кверху без всяких повреждений, хотя и тяжело нагружен углем и сидит глубже, чем ожидалось...

Лишь в одном пункте мои расчеты оказались ложными: я предполагал, что Полярное море мелководно. Наибольшая известная до сих пор глубина в этой области, измеренная на «Жаннетте», составляла 80 саженей, а теперь я установил, что мы имеем дело с глубиной по меньшей мере в 1000 саженей, а то и вдвое больше. Поэтому здесь нет течений, на которые я рассчитывал. Мы должны надеяться теперь только на ветер. Сибирский плавник на гренландском берегу обманывать не может, и мы должны проделать тот же путь.

В дневнике от 4 января записано:

Колумб открыл Америку благодаря ошибочным расчетам, в чем сам он, собственно, даже виноват не был; бог знает, что сулят нам мои ошибки? Но я повторяю еще раз: сибирский плавник на гренландском берегу обманывать не может.

С каждым днем становилось все светлее. Над горизонтом появилась Венера. Нансен и остальные зимовщики ежедневно совершали путешествия по льду в разных направлениях. Во время одной из таких прогулок Нансену пришла идея покинуть «Фрам» и попытаться достичь Северного полюса на собачьей упряжке. Мысль была соблазнительная, однако Нансену не хотелось опрометчиво оставлять товарищей. Что было бы, вернись он на родину, а «Фрам» — нет?

Январь прошел без достойных упоминания событий. Становилось все светлее, и при необходимости в полдень можно было уже читать книгу. Часто происходившие подвижки льда, составлявшие постоянную проблему для прежних полярников, почти не замечались теперь экипажем «Фрама».

Полярная ночь прошла, дело шло к весне. Но Нансена мучил чрезвычайно медленный дрейф. В зависимости от направления ветра их сносило то на север, то на юг. Нансена постоянно преследовала мысль, нет ли к северу от них неизвестной земли? Люди с «Фрама» часто предпринимали долгие лыжные и санные походы. К температуре −40°C привыкли и особых неприятностей от нее не ощущали. Зимовщики склонялись даже к мысли, что в описаниях ужасающих полярных морозов участники прежних экспедиций сильно преувеличивали.

Нансен пишет 9 марта:

Я смеюсь над цингой — здесь лучше, чем в любом санатории. Я смеюсь над мощью льдов — мы живем, как в неприступной крепости. Над стужей я тоже смеюсь — ничего она нам не сделает. А вот над ветрами я не смеюсь: они — нее, с ними сладить невозможно.

Прошло весеннее равноденствие, а «Фрам» еще со времен осеннего на север почти не продвинулся. Теперь вся надежда была на лето.

Неудовлетворительные темпы, дрейф вперед-назад — все это никак не способствовало оптимизму. Больше всего это заботило Нансена. Мысль покинуть «Фрам» и идти к полюсу по льду никак не отпускала его. Он стал угрюмым, что, естественно, не могло не сказаться на настроении экипажа. Обиды возникали даже по пустякам. Нансена выводила из себя пассивность, на которую они были обречены. Есть ли оно вообще, это течение, которое должно нести «Фрам» на север?

26 марта 1894 г. Нансен пишет в своем дневнике:

Мы стоим на месте, дрейфа нет. Сколько так еще протянется? Весеннее равноденствие прошло, полгода прошло, как мы вмерзли во льды, и на сколько же мы продвинулись вперед? Что-нибудь на один градус и двадцать минут. Если так пойдет и дальше, то дома мы будем только через семь с половиной лет.

Работать на судне с возвращением солнца стало легче. Соорудили две «фабрики» — по производству деревянной обуви и гвоздей. Акционерами гвоздильной стали Свердруп и Хенриксен. Продукция шла нарасхват: маленькие гвоздики для санных полозьев нужны были всем. Жестянщик занимался ремонтом ламп, а доктор за неимением больных открыл переплетную мастерскую.

В марте и апреле лед был самый подходящий для лыжных походов. Позже он портился, повсюду появлялись проталины, а сам он становился столь рыхлым, что вязли лыжи. Нансена удивляло, что никто из людей не испытывал страха: не слепцы же они, и не могут не знать, что станет с ними, случись сбыться хотя бы малой доле того, что им пророчили.

«Довелись "Фраму" оказаться раздавленным льдами, а нам — уходить на юг, сомневаться в нашей судьбе было бы просто наивно. Люди с "Жаннетты" едва справились с этим, а ведь их судно погибло на 77° с. ш. Нам до ближайшего берега пришлось бы преодолевать много больший путь. До мыса Челюскин сейчас свыше 70 миль (норвежских? — А.М.) Но "Фрам" льдам не раздавить, в такое никто не верит», — писал Нансен.

В июле снежный покров стал еще хуже, он раскис и превратился в жидкую кашу. Ледовый «канатный завод» изготовил наконец длиннющий лотлинь, и сделанные замеры показали, что глубины моря в месте нахождения «Фрама» колеблются от 3300 до 3900 м и, следовательно, по глубинам Ледовитый океан был близок к Атлантическому.

Зимовщиков часто навещали теперь различные птицы, главным образом чайки.

К концу мая «Фрам» достиг 81°34′ с. ш., и Нансен уже не сомневался больше в благополучном исходе экспедиции. 28 мая 1894 г. он записывает в дневнике:

И все же я не очень-то верю, что дрейф поднимет нас к северу выше 85°, если мы вообще достигнем и этого. Ведь это зависит от того, как далеко на север тянется Земля Франца-Иосифа. Очень тяжело будет отказаться от мысли достичь полюса, хотя, в сущности, это только вопрос тщеславия, фортель в сравнении с тем, что мы делаем и что надеемся выполнить. Однако не могу не признаться, уж такой я глупец, что все же охотно побывал бы на полюсе, и я обязательно попытаюсь сделать это, случись нам проходить близ него в более-менее подходящее время года.

Все лето одолевали Нансена мысли о возможности достичь полюса. Особое внимание он уделял собакам, заботясь, чтобы они сохраняли хорошую форму. Четыре пса погибли в драках, двух утащил медведь. Осталось 26, не считая приплода из восьми щенков. Щенков первое время держали на палубе, но с 5 мая спустили к остальным на лед.

Приятная дружеская компания на юте летом 1894 г. Слева направо: Скотт-Хансен, Блессинг, Свердруп, Юлл и Иохансен. У штурвала — Петтерсон

Фритьоф Нансен в «летнюю жару» 16 июня 1894 г.

11 июня Нансен пишет:

Проталины вокруг нас растут не по дням, а по часам. Не очень-то приятно выходить на лед в пропускающих воду сапогах. На льду для собак становится очень сыро, а на солнышке они сильно потеют, хотя температура не превышает одного градуса выше нуля. Несколько дней назад для них сделали две длинные деревянные будки из ящиков. Здесь они проводят большую часть времени.

Начало лета выдалось мягким, температура очень редко опускалась много ниже нуля, и печи больше не топили. Иней и ледяная корка, наросшие на стенках и подволоке провизионной баталерки на палубе, начали таять. И стенки, и подволок пришлось регулярно протирать и высушивать, чтобы сырость не проникла сквозь упаковки и не заржавели жестяные банки.

23 июня 1894 г. традиционный праздник в честь летнего солнцестояния не состоялся. Ледяной северный ветер и снег с дождем нарушили все традиции. Вместо этого люди рыли погреба для мяса: тюленьего, китового и медвежьего, которое шло на корм собакам.

24 июня исполнился год, как они простились с родиной. Нансен был не в духе, он был по горло сыт бесконечным полярным днем и тосковал по морозной зимней ночи. Отсутствия северных сияний он, впрочем, не замечал, потому что целые дни проводил, склонившись над микроскопом, занятый изучением всевозможных диатомей и инфузорий, расплодившихся в верхних слоях льда. Частенько он сторонился остальных. Впрочем, из-за его плохого настроения это было, пожалуй, лучше для всех.

Тренировка с санями на льду летом 1894 г.

В июле была отдана команда готовить снаряжение на случай, если придется покидать «Фрам» при угрозе бедствия. Тщательно проверяли и чинили сани. Саней было шесть, да еще надо было изготовить каяки на всех участников экспедиции. Всего — шесть двухместных каяков, обтянутых тюленьей шкурой или парусиной. Два каяка, скрепленные вместе, могли, помимо багажа, поднять еще пару саней и несколько собак. Комбинация каяка и саней была для этих мест незаменимым судном-амфибией.

Короткое лето пролетело в хлопотах. За всеми этими приготовлениями таилась подспудная мысль о возможности возвращения без «Фрама». Нансен же исподволь начинал готовить все необходимое для похода к полюсу. Он очень надеялся, что координаты «Фрама» к концу февраля 1895 г. станут такими, что поход будет возможен.

В субботу 4 августа 1894 г. первый каяк был готов и опробован Нансеном и Свердрупом в большой луже по соседству с «Фрамом». Оказалось, что он легко выдерживает двоих людей вместе с комплектом обеспечения на 100 суток.

Днем позже Скотт-Хансен решил поэкспериментировать с каяком в одиночку. Однако пройтись вокруг лужи ему показалось мало, и он попробовал выполнить на каяке «эскимосский переворот». Кончилось это тем, что он завис под водой головой вниз и без посторонней помощи никогда бы снова в исходное положение не поднялся. Нурдаль сжалился над горе-«эскимосом» и плюхнулся за ним в лужу к великой потехе зрителей.

Вечерняя игра в карты проходила теперь на верхней палубе. «Тодди», правда, не подавали, зато трубками и сигарами дымили вовсю. Люди чувствовали себя превосходно, только Нансен постоянно был не в ладах с самим собой из-за медленного дрейфа.

21 августа 1894 г. он записывает в своем дневнике:

Я решил еще до отправки в путешествие, что мы будем отсутствовать три года, или, вернее, — три зимы и четыре лета, не больше и не меньше, так что примерно через два года, считая с этой осени, мы будем дома.

Это были пророческие слова, исполнившиеся не приблизительно, а абсолютно точно: день в день, 21 августа 1896 г. «Фрам» прибыл в Шервёй, что на норвежском берегу.

Второй год пребывания «Фрама» во льдах начался с того, что на его борту интенсивно занялись оценкой всех возможностей прорыва к полюсу. Прежде всего Нансен обсудил свой план с капитаном «Фрама» Отто Свердрупом. Нельзя указать точную дату этих переговоров, однако Яльмар Иохансен упоминает, что 22 сентября он разговаривал со Свердрупом о каких-то делах и капитан спросил его, представляет ли он себе, в каком предприятии принимает участие. Иохансен утвердительно кивнул. Скотт-Хансен пишет 24 сентября в своем дневнике, что он сидел в каюте у капитана Свердрупа и болтал с ним о будущем:

Он сказал, что уже почти решено: если к весне 1894 г. нас сдрейфует до 85° с. ш., двое людей с собаками отправятся в поход к полюсу, а затем, достигнув полюса, вернутся обратно через Шпицберген. Одним из них будет, очевидно, сам Нансен, спутником же его предварительно называют Ялле (Иохансена. — А.М.). Великий поход по всем прогнозам должен завершиться успешно, ибо лед с каждым годом становится все лучше для движения по нему. Вокруг нас сейчас все великолепно, и чем дальше к северу, тем, видимо, будет еще лучше.

Собачья будка на льду, сентябрь 1894 г.

С 28 сентября для всех ввели регулярные лыжные тренировки, а с 3 октября началась дрессировка щенков для работы в санных упряжках. Каждый зимовщик должен был пройти специальное обучение, так называемую собачью неделю, и потому с утра до обеда и с обеда до ужина все дружно занимались собаками. Поначалу щенки выражали, как и положено, некоторое недовольство, однако длилось это недолго, и вскоре они тянули уже как заправские ездовые собаки.

В среду 10 октября Нансену исполнилось 33 года. Салон в этот день украсили норвежскими флагами⁷. Когда все вышли на палубу, то увидели, что на бизань-мачте тоже развевался флаг. В полдень экипаж отправился на лыжную прогулку в южном направлении, но было холодно −31°C. После этого был великолепный обед: рыбный пудинг, сосиски и говяжьи языки с картофелем, спаржей и горохом; на десерт — клубника с рисом и со сливками. Ко всеобщему удивлению, врач извлек из кармана своей куртки, в которой ходил постоянно, маленькие стаканчики и разделил их среди присутствующих. Это были медицинские стаканчики — мензурки и пробирки, каждому — по одной. Затем, из другого кармана, он достал полную бутылку «Люсхольдера», настоящего норвежского «Люсхольдера», что вызвало, конечно, ликование. На каждого пришлось по два стаканчика, да еще полбутылки солодового экстракта на всех.

Во вторник 16 октября солнышко в последний раз в этом году блеснуло над горизонтом. Началась полярная ночь — время длительных лыжных походов миновало.

21 октября 1894 г. «Фрам» достиг 82°02′ с. ш. и 114°09′ в. д.

Теперь они были уже на полпути между Новосибирскими островами и Землей Франца-Иосифа! Настроение у всех в связи с этим сообщением стало столь бурным, что Петерсон и Нансен пустились в пляс. На тесной «танцплощадке» они выделывали такие замысловатые коленца, что все катались со смеху. Меж тем подали десерт — консервированные персики, сушеные бананы и финики.

Снаружи было −40°C, дул южный ветер, а к ночи небо расцветилось фейерверком северного сияния, корона которого была в самом зените, а лучи сбегались со всех румбов. Великолепие красок постепенно блекло, и к 24.00 все закончилось.

Пять дней спустя снова был праздник — «Фраму» исполнилось два года. День прошел, как было заведено, свободным от работ, с богатым меню. В полдень Нансен совершил короткую лыжную прогулку, может быть последнюю в этом году.

Вечером он пишет:

Я сказал за обедом, что год назад мы все дружно признали, что «Фрам» — хорошее судно и что сегодня мы с еще большим основанием можем утверждать это. А потом мы пили за здоровье и успехи «новорожденного». Увы, слова мои оказались беднее моих чувств. Умей сердце разговаривать, слова не получались бы столь сухими. Ведь, по правде говоря, мы любим наше судно так, как можно любить только живое существо. Да и как нам не любить его? Ни одна мать не смогла бы защитить и согреть под своим крылом сыновей надежнее, чем это делает «Фрам». Он для нас и кров, и дом, куда все мы радостно стремимся после скитаний по ледяной пустыне. И всегда, завидев издали над вечным снежным ковром его высокие мачты, я ощущаю, как на сердце у меня становится теплее.

К нему, кто построил этот дом, очень часто тихими ночами я устремляю свои благодарные мысли. Я убежден, что там, у себя дома, он тоже думает о нас, хотя и не знает, где на этой огромной белой ледяной равнине, опоясывающей полюс, затерялся «Фрам». Но он знает свое детище и верит, что «Фрам» выстоит, пусть даже все другие перестанут в это верить. Да, Колин Арчер, если бы ты был сейчас с нами, ты убедился бы, что не обманулся в своей светлой вере...

Во вторник 13 ноября 1894 г. термометр показывал −38°C. Лед торосился сразу с нескольких сторон, и грохот стоял неимоверный: льды набирали силу.

Перенесемся, однако, в нашем рассказе на несколько недель вперед: вечером 28 декабря 1894 г., вскоре после половины десятого, судно испытало мощный толчок. Ветер завыл в снастях, но шума от подвижки льда слышно не было. В течение ночи толчки часто повторялись и становились все сильнее. Мугста, высланный наружу, чтобы оценить ситуацию, доложил, что неподалеку от судна образовался мощный ледяной барьер. Все с фонарями в руках устремились на палубу. Люди увидели, что к «Фраму» медленно движется высокий торос. Началось сжатие, и в последующие несколько дней «Фраму» пришлось выдержать жесточайшую проверку на прочность.

«Фрам» после сильного ледового сжатия, 5 января 1895 г.

К новому году натиск ледовых масс несколько ослабел, но четверг 3 января 1895 г. снова был очень беспокойным днем. Уже в 5 ч утра людей на борту разбудили сильная тряска и грохот торосящихся совсем рядом с судном льдов.

Нансен вышел наверх посмотреть, все ли в порядке, и был немало удивлен, увидев по левому борту рядом с проделанной для замеров прорубью огромный, быстро сближающийся с судном ледяной барьер. Навались он на «Фрам», вмерзший в многометровой толщины льдину, и неприятностей не оберешься.

Нансен распорядился немедленно готовиться к тому, чтобы оставить судно, если обстановка вынудит к этому. При подготовке к экспедиции Нансен учел подобный вариант. Для этого на борту были и лодки, и палатки, и собаки. Все это вместе с лыжами, провиантом, одеждой, спальными мешками и необходимыми приборами срочно перенесли в безопасное место на лед. В эту ночь все спали полностью одетыми.

В субботу 5 января ледяной барьер высотой более 2 м навалился на судно с левого борта. Двенадцать человек стояли на льду и наблюдали это страшное зрелище. Но Свердруп, где же он?

Нансен кинулся на судно и нашел его на камбузе. Свердруп, в чем мать родила, восседал в моечной лохани.

— Ты что, спятил? Не понимаешь, что судно вот-вот будет раздавлено. Все давно на льду. Ждем только тебя!

— Снова пополоскаться, я полагаю, мне доведется очень не скоро, — невозмутимо ответил Свердруп, — так что уж лучше я сейчас как следует вымоюсь.

«Фрам» выдержал натиск мужественно, как и предполагалось. Он обратил ледяной таран в домкрат, оторвался от своего прежнего ложа и поднялся выше. О его крепкие как скалы борта льдины дробились на куски и мелкие ледышки, уборкой которых вместо утренней гимнастики занималась с баграми и лопатами в руках вся команда. На это ушло несколько недель. Люди поражались титанической мощи льдов и проникались еще большим почтением к своему любимому «Фраму» — его победа над льдами была истинным торжеством разума над дикой стихией. Форма корпуса — вот, что помогло судну одержать эту победу.

Сражаясь со льдами, «Фрам» продолжал дрейф и к 6 января достиг уже 83°14′ с. ш., оказавшись в широтах, до которых прежде не добирался еще никто!

Вернемся, однако, к пятнице 16 ноября 1894 г.: в полдень на лыжной прогулке со Свердрупом Нансен посвятил его в подробности плана организации экспедиции к полюсу в составе двух человек. Возвратясь на судно, они продолжали разговор до позднего вечера. План Нансена был продуман и обсужден до мельчайших деталей. Идут два человека с 28 собаками и 1050 кг провианта. Считая от 83° с. ш., им предстоит проделать путь в 405 миль.

Обсудили все мыслимые возможности. Свердруп согласился с Нансеном, что план разработан основательно и мог бы быть реализован без большого риска, если не считать того, разумеется, что придется пересекать район, о котором абсолютно ничего неизвестно.

Вероятность возвращения на «Фрам» исключалась. Оба понимали, что отыскать судно в ледяной пустыне шансов вовсе не было. На трудном этом пути в неведомое полагаться им придется только на себя.

Достигнув Северного полюса, Нансен хотел идти к мысу Флигели на северной оконечности Земли Франца-Иосифа. Там, надеялся он, будет столько медведей, тюленей и птиц, что они смогут продержаться некоторое время, живя охотой. Далее ситуация могла разрешиться двумя путями. Во-первых, они могли пойти оттуда на северную сторону острова, означенного на карте как Земля Петермана, и далее на каяках, через дрейфующие льды, к Шпицбергену. Вторая возможность виделась Нансену в том, чтобы от мыса Флигели пойти на юг, в надежде встретить тюленебойное судно.

Поход от «Фрама» до Северного полюса, если путь окажется не слишком плохим, Нансен рассчитывал совершить примерно за 50 дней. За это время они съедят большую часть своего провианта, так что общий вес оставшегося имущества составит около 250 кг. Со столь незначительным грузом на санях они смогли бы держать довольно высокий темп движения и обратный путь одолеть менее чем за 50 дней. Собак предполагалось постепенно убивать и использовать в качестве корма для остальной упряжки, а то и пищи для самих людей.

Немало было, разумеется, и опасных моментов: льды могли оказаться неодолимыми, путники могли натолкнуться на неизвестную землю, пересечь или обойти которую им оказалось бы не по силам; а вдруг заболеют или замерзнут собаки и — не последний аргумент — сами они заболеют цингой? Последнее было хуже всего, однако Нансен полагал, что этого не должно случиться, стоит только неукоснительно придерживаться рационального питания.

Очень долго размышлял Фритьоф Нансен и о том, этично ли ему, руководителю экспедиции, оставлять «Фрам» и его экипаж, не повлияет ли это на выполнение планов экспедиции. В конце концов он все же пришел к выводу, что со спокойной совестью может решиться на такой шаг, ибо судно было надежным домом. Научные наблюдения и без него будут идти своим чередом по четко отработанной программе, и вообще «Фрам» остается в надежных руках Отто Свердрупа, своего испытанного капитана.

19 ноября Нансен поделился своим планом с Яльмаром Иохансеном и спросил его, не согласится ли он стать его спутником в походе к полюсу. Иохансену не потребовалось времени на обдумывание. Он сразу же согласился. Оба зафиксировали это событие в своих дневниках. Вот что пишет Нансен:

В спутники себе я выбрал Иохансена, самого подходящего из всех и на все случаи — отличного лыжника и вообще чудесного парня, выносливого, надежного, крепкого телом и душой.

Иохансен пишет об этом так:

То, что выбор пал на меня, я должен, разумеется, рассматривать как знак особого отличия и доверия. Да, я в любой ситуации буду делать все, на что способен, лишь, бы удалось наше предприятие. А случись по-иному, что ж, по крайней мере — не позорная смерть. Я совершенно спокоен, делая эту запись, и надеюсь, что так же спокойно сумею встретить смерть, если дойдет до этого. Впрочем, все в руках Божьих.

Вечером 20 ноября Нансен ознакомил со своим детально разработанным планом весь экипаж. Он подробно остановился на исходных посылках и предыстории экспедиции и заявил, что в данный момент нет уже никаких оснований сомневаться в правильности его гипотезы и что замысел его будет выполнен в соответствии с планом. «Фрам» совершит свой дрейф через все Полярное море, хотя, может быть, и минует сам Северный полюс. В этом случае возникает вопрос, не стоит ли воспользоваться благоприятной возможностью и исследовать район к северу от направления дрейфа «Фрама».

Заручившись поддержкой экипажа, Нансен начал обстоятельную подготовку к походу. Опробовали сани-нарты, каяки и одежду. Самой теплой полярники считали одежду из волчьих шкур: даже в сорокаградусный мороз при самой незначительной физической активности в ней сразу бросает в пот. Однако двигаться в ней — плохо, лучше все же в походе шерстяная одежда, а к ней еще спальные мешки из оленьих шкур, а на ноги — шерстяные носки, длинные чулки из грубошерстного сукна, мокасины и кожаные лапландские сапоги-пьексы со стельками из осоки. Как же пригодился им теперь опыт, приобретенный Нансеном в гренландском походе!

Каждый пункт плана похода к полюсу тщательно проверялся экспериментом. Нансен и Иохансен сошли на лед и жили в палатке, сами готовили себе еду и старались делать все так, как придется потом на марше.

«Фрам», снимок в лунном свете, 10 января 1895 г.

Деятельное участие в подготовке похода принимали и остальные. Мугста все время возился с нартами. Свердруп шил спальные мешки и другие меховые вещи. Юлла назначили собачьим закройщиком. Чуть освободясь от камбуза, он немедленно включался в свою новую работу: снимал мерки с собак и ладил для них упряжь. Блессинг приготовил походную аптечку.

Полярная ночь осложняла и тормозила подготовительные работы. На палубе и на льду было темно, электрическое же освещение часто портилось. Переносными лампами на судне пользовались очень ограниченно: лампы были керосиновые, и Нансен очень опасался пожара. Загорись судно — и пиши пропало! По той же причине Нансен ввел и строжайшие правила обеспечения безопасности при пользовании спичками.

В последние дни перед стартом, который был назначен на конец февраля 1895 г., общее настроение на борту было довольно подавленным. Да это и понятно: слишком велики были в этот период физические и психические нагрузки; люди сознавали, на какой шаг решаются Нансен и Иохансен. Выявились и непредвиденные работы. Часть снаряжения необходимо было полностью изготовить заново, ибо во время эксперимента на льду оно не выдержало практических нагрузок. Это, конечно, не способствовало подъему духа. Людям было обидно сознавать, что работали впустую. Все это приводило к тому, что порой между членами команды возникали конфликты. Да и общение с Нансеном становилось очень трудным. Характер у него был не из легких. Конфликты, правда, возникали и на заключительном этапе дрейфа, после того как Нансен с Иохансеном оставили «Фрам».

С середины января 1895 г. в дневные часы стало постепенно светлеть. Перед отчаянным стартом к Северному полюсу Нансен еще раз проштудировал отчет Юлиуса фон Пайера о его экспедиции к Земле Франца-Иосифа и санном походе на север по Австрийскому проливу. Нансен читал и комментировал:

В земле, именуемой им царством смерти, где, по его мнению, он и его люди неминуемо погибли бы, не отыщи они на обратном пути свой корабль, мы видим наше спасение; именно до нее надеемся мы добраться, когда подойдет к концу наш последний провиант.

Нансен полагал, что земля эта пусть не рай с молочными реками и кисельными берегами, но медведей-то и тюленей, не говоря уже о птицах, там для них вполне хватит.

Последние предстартовые дни прошли на борту «Фрама» под знаком писания писем: Нансен пообещал забрать их с собой на родину. Каждому разрешалось отослать всего одно письмо, и то — написанное на тонкой бумаге, с целью возможного уменьшения веса. Письмо Скотт-Хансена можно было читать только с помощью лупы — столь мелким, бисерным почерком было оно написано. Все были уверены, что Нансен с Иохансеном окажутся дома много раньше остальных участников экспедиции, а рассказать родным и любимым хотелось очень о многом...

Карта пути «Фрама» в 1893—1896 гг. (норвежский оригинал)

У Нансена в последние дни было особенно много дел. Ложился он лишь под утро. Надо было сделать выписки из журналов, завершить наблюдения, чтобы взять с собой протоколы с полученными результатами, и еще успеть сделать тысячу всяких дел.

25 февраля в полночь Нансен сделал постскриптум к письму, адресованному жене, в котором заверял Еву, что вернется домой.

Ну а если суждено случиться самому плохому, что же, все равно ведь придется умирать, все равно одних раньше, других позднее, всех ждет вечный покой, и это в конце концов не так уж страшно — и пожил, и есть о чем вспомнить, да и сама-то ведь жизнь, в сущности, не что иное, как воспоминания и надежды, не так ли?

Во вторник 26 февраля 1895 г. начался санный поход к Северному полюсу.

На льду стояли в готовности четверо саней-нарт. Они были добротно сработаны из тонких ясеневых планок. Все детали накрепко связаны, без единого гвоздя, без единого винта. В длину эти нарты имели 3,6 м и были снабжены парусами из тонкой хлопчатобумажной ткани.

К двум нартам были принайтовлены два одноместных каяка с корпусами из тонких бамбуковых палок, обтянутых парусиной. Каяки имели длину 3,7 м, ширину 0,7 м, т. е. были значительно шире эскимосских, и весили около 18 кг. Такая конструкция обеспечивала достаточно высокую грузоподъемность, так что они вполне могли принять необходимый запас продовольствия и снаряжения. Грузы разместили в носу и корме, за водонепроницаемыми переборками. Посередине палубной обтяжки каяка имелся круглый вырез, охваченный деревянным кольцом, к которому, садясь в каяк, гребец наглухо пристегивал полы своей куртки-анорака, обеспечивая таким путем полную герметизацию своей лодки. Рулем служила насаженная на лыжную палку конструкция из бамбуковой рамки, обтянутой парусиной.

Стремясь к снижению веса, провиант старались выбрать высококалорийный, с возможно меньшим содержанием воды. Подумали и о разнообразии пищи, и о том, чтобы готовить ее было не очень сложно. Заполняли мешки пеммиканом — постной рубленой говядиной, обильно сдобренной расплавленным салом. После затвердевания содержимого эти мешки служили отличной прочной подложкой для помещаемых поверх них каяков.

Великолепное кушанье получалось из рыбной муки, сваренной вместе с пшеничной мукой и заправленной маслом. Из сушеного картофеля и пеммикана легко можно было приготовить вкусное и питательное блюдо, так называемый лабскаус. Каша из овсяной крупы и кукурузной муки наполняла сытостью голодные желудки; для сытости же в рационе были предусмотрены и хлебные сухари с маслом. Очень питательны были также сахар, порошковое молоко и шоколад, легко растворяемый в горячей воде. Походная кухня была точно такой же, как сконструированная Нансеном для гренландского похода. Для обогревания служила обыкновенная керосинка.

Старт оказался неудачным. Поперечины нарт не выдержали нагрузки, к счастью, совсем неподалеку от «Фрама». Нансену и его спутнику пришлось возвращаться на судно. В течение двух суток изготовили новые нарты и для уменьшения нагрузки распределили поклажу уже не на четырех, а на шести нартах.

И все же после повторного старта они снова вынуждены были вернуться. На сей раз они провели в пути целых три дня.

«Слишком много саней, чересчур тяжелый груз и слишком мало людей», — лаконично заключил Иохансен. Нансен понял, что вышли они рано: дни были еще очень короткие, а по ночам и они, и животные сильно мерзли.

Нансен снова проверил снаряжение и припасы, чтобы избавиться от всего, без чего можно обойтись. Кончилось все тем, что он принял решение взять лишь трое нарт, на каждые из которых погрузить по 220 кг. Продовольствие взяли из расчета на 100 дней и для собак — на 30. Меховая одежда при ночевке в спальных мешках оказалась непрактичной: в морозы она становилась столь жесткой, что натянуть на голову капюшон можно было лишь с большим трудом. Вместо этого изготовили ночную одежду из шерстяных одеял. От двух спальных мешков отказались, решив спать вместе в одном размером побольше, изготовленном также из оленьих шкур (пыжика). Еще с гренландского похода Нансен знал, что теплее спать вдвоем, в одном мешке. Все эти меры позволили им еще более сократить вес снаряжения.

Однако позже им пришлось горько каяться, что не взяли с собой меховую одежду, хотя двигаться в ней, конечно же, было трудно. Температура в марте долго держалась от −40 до −50°C, и по ночам они сильно мерзли. Бешеный ветер пронизывал шерстяную экипировку.

Вечером 13 марта 1895 г. на борту «Фрама» состоялось третье по счету прощание. 14 марта около полудня они вышли наконец в путь. Впереди нарты и собаки, за ними Нансен и Иохансен на лыжах, а позади — провожающие. Взвились флаги, над безлюдными полями раскатился орудийный салют. Погода была тихая, безветренная; температура −32°C.

Поход Фритьофа Нансена и Яльмара Иохансена к Северному полюсу и последующая зимовка на Земле Франца-Иосифа принадлежат к величайшим подвигам, свершавшимся когда-либо в околополярной зоне, колоритная сага не только о счастливом случае, но и о презирающих смерть людях, которые, тщательно все рассчитав и подготовив, смогли вплотную подступить к намеченной цели.

В час отправки санной экспедиции координаты «Фрама» были 84°04′ с. ш. и 102° в. д. Он накрепко вмерз в толстый, 25-футовый лед, имея легкий крен на правый борт. С левого борта по всей длине судна на уровне фальшборта возвышался мощный ледяной барьер.

Выступление в поход от «Фрама» к Северному полюсу 14 марта 1895 г. Слева направо: Нансен, Хендриксен, Петтерсон, Мугста, Амунсен, Иохансен, Якобсен, Скотт-Хансен, Юлл и Нурдаль

Еще 26 февраля Нансен сообщил экипажу, что, покидая «Фрам», он оставляет вместо себя руководителем экспедиции капитана Свердрупа, а старшим офицером лейтенанта Скотта-Хансена. Кроме того, имелась еще и письменная инструкция Свердрупу, датированная 25 февраля. Позже она получила дополнение, помеченное датой окончательной отправки санной экспедиции.

Капитан Свердруп был по своему темпераменту полным антиподом Нансена. Вот как характеризует его Яльмар Иохансен: «Он тихо и спокойно расхаживал по судну, говорил мало, все видел, все замечал и везде немедленно наводил порядок».

Бернар Нурдаль высказывается о Свердрупе следующим образом:

Редко видели мы улыбку на его губах и редко слышали его смех. Однако из этого вовсе не следовало, что он был брюзгой и ворчуном. Напротив, он был всегда приветлив, отдавал приказы, спрашивал и отвечал всегда в присущей ему спокойной манере. Хотя он и не принадлежал к тем, кто зажигал других своим душевным порывом, подобно Нансену, зато как никто другой умел пробуждать в людях уверенность и стойкость.

Свердруп переселился в каюту Нансена, а штурман Якобсен — в каюту Свердрупа. До этого он жил в четырехместной каюте. Теперь на борту стало просторнее. Команда со всем усердием занялась подготовкой санного похода к югу на случай, если обстоятельства принудят ее покинуть «Фрам». С 1 мая Свердруп ввел для всех обязательную ежедневную, с 11.00 до 13.00, лыжную тренировку, чтобы дать каждому возможность поразмяться, сбросить лишний жирок и улучшить свои навыки в беге на лыжах.

Погодные условия с марта по май 1895 г. сложились довольно благоприятные. Дрейф был хороший, ветры — преимущественно восточные бризы, нередко полный штиль. Вместе со скоростью дрейфа поднималось и настроение людей.

Появились будто пробудившиеся от зимней спячки разное арктическое зверье и птицы. С белыми медведями люди давно уже не встречались: видимо, слишком далеко к северу продвинулся «Фрам». Зато птицы, хоть и не стаями, а поодиночке, попадались довольно часто: люрики, чистики, глупыши, пуночки. 7 мая в проруби прямо возле «Фрама» даже удалось подстрелить нерпу. Из ее мяса незамедлительно приготовили для всех отличный ужин.

Температура, не поднимавшаяся в марте выше −40°C, в апреле доходила уже до −25°C, а к концу мая вообще стало почти тепло: термометр показывал лишь несколько градусов ниже нуля. Снеговой покров вокруг «Фрама» начал таять, и вскоре впереди судна образовалось целое озеро. Однако снег был сильно загрязнен всевозможным мусором и собачьими экскрементами, отчего талая вода начала испускать зловоние. Чтобы избавиться от этого, Свердруп отрядил всех людей на расчистку снега вокруг судна.

С весной пришли и новые хлопоты — большая генеральная уборка всего судна. В трюмах и других грузовых помещениях началось отпотевание поверхностей, и конденсационную воду приходилось регулярно откачивать, причем выяснилось, что ее набиралось больше, чем год назад, особенно в машинном отделении, где вновь появились течи. По мнению Свердрупа, причина была в том, что вода, скапливающаяся на днище судна, замерзая, несколько разжимала доски обшивки.

В июле 1895 г. лед вокруг «Фрама» растаял

Состояние здоровья людей было все время превосходным, и доктор по прямой своей специальности почти не работал. Отмороженный палец на ноге, сорванный мозоль или воспаление глаза — вот и все поступившие жалобы.

В течение июня и июля вокруг «Фрама» образовывались все новые и новые большие промоины, в одной из которых однажды всплыло вдруг целое китовое семейство. Однако звери были очень пугливые и подобраться к ним с гарпуном не удалось. Зато с охотой на птиц дело ладилось куда лучше; крачек, чаек, глупышей и люриков смаковали, словно нежнейших цыплят-фри.

Льдина, сковавшая «Фрам», становилась все меньше. Повсюду образовывались новые полыньи, однако через час-другой снова смыкавшиеся. Ледяные кромки сдавливались с огромной силой, малые льдины разламывались и надвигались одна на другую или громоздились в разной высоты ледяные барьеры, которые с грохотом рушились, стоило прекратиться торошению. 27 июля льды словно посходили с ума, такого зимовщикам видеть еще не доводилось. Все люди без устали трудились, спасая разложенное на льдинах добро.

«Фрам» после удаления большей части льда от правого борта

Постоянная активность льдов не могла не пробудить в людях слабую надежду на освобождение «Фрама» из своего ледяного ложа. Свердруп решился даже произвести в помощь своему судну подрыв ледяного поля. 9 августа заряд взрывчатки около 3 кг заложили в глубокую лунку, проделанную в льдине, несколько отступя от кормы судна. От взрыва судно испытало сильный толчок, лед же остался как будто бы невредимым. Люди собрались вокруг лунки, обсуждая проблему, как вдруг лед треснул. Большущая ледяная глыба вырвалась кверху из-под «Фрама», сам же он, резво взбрыкнув кормой, снова плюхнулся всей тяжестью в воду.

О судьбе Нансена и Иохансена никто на борту «Фрама» не печалился — в них были совершенно уверены. Не справятся с трудностями? Об это не могло быть и речи! Напротив, все были убеждены, что они еще в этом, 1895 г., возвратятся через Землю Франца-Иосифа в Норвегию. Все радовались при мысли, что оба скоро будут дома и расскажут, как обстоят дела у «Фрама» и его экипажа и что экспедицию можно ожидать в 1896 г.

Настроение на судне, как уже говорилось, поднималось и падало вместе со скоростью дрейфа. Особенно скверным оно становилось, когда устойчивый встречный ветер гнал судно обратно, и людям не верилось уже, что когда-нибудь они снова вырвутся на свободу. Экспедиция выполнила свою задачу, и «Фрам» согласно инструкции Нансена должен был теперь направиться к открытому фарватеру, как только это станет возможным без излишнего риска, и затем прямым путем следовать на родину. Главной заботой для всех было — доставить домой в целости и сохранности данные научных исследований.

Гидрологические характеристики Ледовитого океана во время дрейфа на запад сохранялись практически неизменными. Те же глубины, то же течение, та же самая ледовая и температурная обстановка — и вокруг та же самая безотрадная ледяная пустыня. Всю весну и лето занимались нартами и каяками. 6 июля все для перехода к земле по льду было готово. Провиант для 11 человек, рассчитанный на 70-дневную санную экспедицию и шестимесячную зимовку, погрузили на нарты и уложили под брезентом на баке. На льду сложили аварийный запас дров.

«Фрам», вытесненный сжатием льдов, лето 1895 г.

Освободившись из ледовых, объятий, сначала «Фрам» тихо и спокойно стоял в своей полынье. Мощные ледовые сжатия не нанесли корпусу судна никаких видимых повреждений. Однако судно имело течи и воду приходилось откачивать чаще, чем прежде.

В ночь на 14 августа через промоину пригнало огромный ледяной барьер, остановившийся в непосредственной близости от обшивки судна. Скотт-Хансен и Нурдаль вызвались подорвать его и успешно справились со своей задачей. 17 августа началось сильное торошение, и «Фрам» на ровном киле выперло кверху. Зрелище было великолепное. Как и зимой, все обошлось благополучно, без всякой паники и беспокойства. Летний лед был, правда, более рыхлым, однако сила сжатия оставалась по-прежнему титанической. Когда началась подвижка льда, экипаж попытался было верповать «Фрам», однако штормовая погода с южными ветрами, довольно частая в этих широтах осенью, помешала проведению этой операции.

В сентябре стало ясно, что все радужные надежды освободиться из ледового плена в этом году окончательно рухнули. «Фрам» снова стал на мертвые якоря в своей зимней гавани. Несколько недель царила неустойчивая погода с обильными осад-нами, в основном в виде дождя. Ночью температура падала до −10... −11°C, так что вода в полыньях покрывалась коркой льда.

В сентябре и октябре льды постоянно подвергались подвижкам, однако события показали, что зимняя гавань для «Фрама» на этот раз была — лучше не придумать. Окружавший «Фрам» молодой лед легко разламывался, тонкие льдины громоздились друг на друга, не оказывая существенного натиска на борта судна. Основное давление принимали на себя глыбы старого льда, на которых покоился «Фрам».

22 сентября пошел третий год пребывания «Фрама» во льдах. По этому поводу был устроен небольшой праздник.

16 октября 1895 г. «Фрам» достиг 85°57′ с. ш. и 66° в. д.

Таким образом, как было установлено позже, Свердрупу с экипажем удалось продвинуться на север почти так же далеко, как Нансену с Иохансеном в апреле того же года во время их лыжного похода. На тех же примерно 85° с. ш. «Фрам» находился до самого рождества. К концу ноября судно снесло до 60° в. д. На том же примерно градусе долготы располагалось и Хабарово, где два года назад они простились с цивилизацией. Разумеется, и это событие тоже отметили традиционным праздником.

Никто больше не верил, что льды могут одолеть «Фрам», однако полностью такая возможность все же не исключалась, и людям пришлось потратить немало времени, чтобы застраховать себя от любой неожиданности, в какой бы форме она не проявилась. В конце октября соорудили на льду новое депо для нарт, каяков, лыж и прочего снаряжения. Провиант упаковали в ящики, разместив их вкруговую в пять штабелей, чтобы не лишиться всех запасов одновременно, если лед начнет трескаться.

Скотт-Хансен и Нурдаль долго занимались постройкой новой ледяной хижины, в которой должны были вестись магнитные наблюдения. Ледяные блоки подвозили к строительной площадке на собачьих упряжках. Укладывали их с таким расчетом, чтобы стены сходились кверху на конус.

В конце сентября, когда обсерватория была готова, все единодушно признали, что она как две капли воды похожа на эскимосскую иглу. Скотт-Хансен пригласил всех на торжественное открытие, специально для которого меблировал хижину «диваном» и «креслами», покрытыми медвежьими и оленьими шкурами. Тумба посередине хижины, на которой должны стоять инструменты, была покрыта полотнищем флага, а столом служила льдина. На столе стояла лампа с красным абажуром, а по стенам были развешены красные бумажные фонарики.

Вот и закончился для зимовщиков 1895 г. Январь же 1896 г. напустил на них трескучие морозы: термометр почти все время держался на −50°C, самая же низкая температура составляла −63°C. Ледовый дрейф в январе и феврале был хороший, и «Фрам» достиг за это время 25° в. д. Широта за все это время практически не изменилась — около 85° с. ш.

Обсерватория Скотт-Хансена, сентябрь 1895 г.

В день рождения Нурдаля, 4 марта, снова выглянуло солнце. По двум этим поводам был устроен грандиозный праздник. 14 марта миновал уже год, как они расстались с Нансеном и Иохансеном, этот день также был достойно отмечен особым обедом, а вечером был подан неизменный пунш. Весной, когда дни стали длиннее, люди начали постепенно готовить «Фрам» к последней битве со льдами. Провиант вновь подняли на борт и сложили в большом грузовом трюме, сани же и каяки оставили на льду.

17 мая географическим местом «Фрама» было 85°45′ с. ш. и 12°50′ в. д. До долготы Свальбарда — рукой подать. Национальный норвежский праздник начался, как обычно, торжественным шествием с флагами. Когда колонна формировалась к маршу, в полынье, на траверзе судна вынырнули три нарвала и нерпа. Люди восприняли это как доброе предзнаменование.

На следующий день Амунсен и Петерсон приводили в порядок машину, и к вечеру 19 мая «Фрам» стоял уже под парами — впервые с осени 1893 г.

В эту же пору Нансен и Иохансен покинули маленькую хижину из камней на Земле Франца-Иосифа, в которой зимовали долгих восемь месяцев. Они тоже рвались домой.

20 мая прогрели паром рулевой туннель, и Амунсен запустил на некоторое время машину. Все люди спустились к ней, каждому хотелось собственными глазами увидеть, что машина действительно работает! «Фрам» не желал больше безвольно подчиняться капризам дрейфующих льдов. Столь дорогое их сердцам судно вновь пробудилось к жизни после долгой зимней спячки. Свердруп пишет:

«Фрам» будто бы понимал нас, будто бы хотел сказать нам: «Прочь отсюда! Вперед! На юг! Домой!».

Однако ледовая обстановка вокруг судна пока что мысли о походе не допускала. Судно все еще пребывало примерно на 84° с. ш., как и месяцы назад. Из «вороньего гнезда» просматривалась, правда, большая промоина, простиравшаяся на юг до самого горизонта, однако между нею и «Фрамом» было двухсотметровое поле мощного старого льда. Ничего не поделаешь, приходилось запасаться терпением. Время заполняли работами по оснастке судна: оправляли бегучий такелаж, налаживали паровой шпиль, чинили паруса.

В конце мая подул северный бриз и льды начали постепенно дрейфовать к югу. Наконец-то ледовые тиски стали разжиматься, «Фрам» был уже совсем близко от чистой воды!

Чтобы судно обрело плавучесть, Свердруп решил взорвать ледяную перемычку, заложив в толщу льда заряд в 50 кг. Огромная льдина в результате взрыва откололась от края поля и довольно быстро поплыла прочь. Процедуру решили повторить. Сверлить крепкий лед было делом не из легких. Вместо этого воспользовались лункой, проделанной для лотлиня, и заложили в нее новый заряд на глубине 10 м. Эффект был колоссальный — водяной столб взметнулся до марсов. Большие и мелкие осколки льда просвистели над головами. 2 июня рванули еще разок, да так, что все, что плохо было закреплено, взлетело с борта и посыпалось на лед. Последний взрыв превратил лед вокруг «Фрама» в кашу. «Фрам» был почти свободен. Для полного высвобождения необходимо было сделать еще несколько незначительных взрывов возле носа и кормы судна, только тогда оно смогло бы приобрести правучесть. Однако между судном и большой промоиной по-прежнему оставалась преграда из старого льда.

В мае и июне их постоянно посещали белые медведи, а птиц прилетало просто несметное количество. В удачный день за несколько часов удавалось настрелять до 30 штук. Охотничья жизнь поднимала настроение и возбуждала волчий аппетит. Все резко набирали вес. Да и не удивительно: ежедневно на стол подавались такие соблазнительные яства, как люриковые грудки, жаркое из гагарок, рагу из поморников, суп из чаек-моёвок, а то и, лучше не бывает, медвежьи ребрышки... Охота способствовала хорошему самочувствию, а это было так необходимо, особенно потому, что ледовая обстановка, увы, все-таки подавляла людей. Шансов выбраться в этом году на открытую воду с каждым днем становилось все меньше.

Первое время после того, как «Фрам» обрел плавучесть, льды оставались спокойными. Но вот 8 и 9 июня произошло опаснейшее сжатие, в результате чего корма «Фрама» приподнялась и он завис с дифферентом на нос и креном в 4° на левый борт. Сжатия продолжались и дальше в ритме приливов и отливов. Однажды в течение суток «Фрам» приподняло так, что можно было осматривать днище, однако сна команды это отнюдь не нарушило.

12 июня ледовая хватка настолько ослабла, что появилась надежда подтянуть «Фрам» на верпах. Расшуровали топку под котлом, чтобы можно было работать с паровым шпилем. В самом начале протяжки во льду образовалась трещина, и сквозь узкий этот проход «Фрам», сперва на верпах, а потом и своим ходом, прошел к месту, выбранному для него Свердрупом. Однако руль навесить пока еще не успели.

Два дня спустя в направлении большой промоины, уходившей на юг, открылось новое разводье. Свердруп приказал форсировать установку руля и забрать на борт собак и все оставшееся на льду имущество. «Фрам» полным ходом вклинился в трещину между льдинами. Тщетно. Трещина ни на волосок не стала шире. «Фрам» отошел назад, винт бешено заколотил воду, еще одна попытка — и снова никакого результата. Трещина была слишком узка, а затем и вовсе сомкнулась. Они остались там же, где и были.

Шли дни за днями. Под южными ветрами льдины громоздились в плотные торосы. «Фрам» то и дело получал столь сильные толчки, что над головами экипажа содрогались мачты и реи. 10 июля удалось еще немного подтянуться на верпах. Процедура эта была ужасно медленная, но Свердруп приказал — пробиваться к югу любыми возможными способами. 13 июля определение широты места показало, что, несмотря на все усилия, их дрейфует к северу. Однако никто на борту ни на минуту не утратил мужества, всякий раз, как только позволяла обстановка, снова и снова неутомимо завозили они верпы, пробиваясь к югу.

Время шло, постепенно лед становился тоньше, а разводья шире. Вокруг «Фрама» все время скрежетали льдины. И вдруг 13 августа 1896 г. в 03.15 наступила непривычная тишина — «Фрам» был свободен!

После трех лет неустанной борьбы он одолел-таки могущество льдов — невозможное свершилось! Более достойного противника дрейфующие льды Северного Ледовитого океана никогда еще не встречали. Пушки грянули прощальным салютом.

Густой туман не позволил точно определить местонахождение, однако в момент, когда льды наконец признали свое поражение, «Фрам» находился к северу от Свальбарда. Заработала машина, и «Фрам» пошел, пошел своим ходом, вновь обретя свободу движения в водной стихии. Люди на палубе дружно пустились в восторженный пляс. Наконец-то они сами могут выбирать свой курс — курс к земле!

В 7 ч они увидели галеас «Сёстерне» из Тромсё, безмятежно скользящий в утреннем тумане. «Фрам» взял курс на судно, и вскоре палуба «Сёстерне» закишела людьми. Капитан «Сёстерне» Ботольфсен выбежал на мостик, и в тот же миг проходящий впритирку к его судну «Фрам» поприветствовал их выстрелом из салютной пушки. Обойдя галеас с кормы, «Фрам» салютовал ему вторично. Только теперь обескураженные моряки поняли, что это за «пираты», и выдали в ответ многоголосое ликующее «ура!».

Первый вопрос, заданный людьми с «Фрама», был, разумеется, о Нансене и Иохансене. Прибыли ли они? Им ответили: «Нет!»

Капитан Ботольфсен прибыл на борт «Фрама», однако сообщить об обоих отважных полярных путешественниках ему было нечего. Зато он привез с собой в подарок экипажу кофе и 50 бутылок пива.

Вскоре, издав прощальный гудок, «Фрам» пошел дальше, и около полуночи вахтенный увидел на северо-западе землю — Свальбард! Из-за тумана пришлось немного выждать, а когда он рассеялся, «Фрам» стал на якорь возле мыса Холлендер Датского острова. Со дня, когда они в последний раз видели землю, прошло 1040 дней.

Рядом стояло «Вирго», судно шведского инженера Августа Соломона Андре, намеревавшегося достичь Северного полюса на воздушном шаре. Как известно, Андре стартовал к Северному полюсу вместе со своими спутниками Кнутом Яльмаром Фердинандом Френкелем и Нильсом Стриндбергом 14 июля 1897 г. на воздушном шаре «Ёрнен» («Орел»). Однако полет закончился трагически. Отважных аэронавтов постигла во льдах ужасная смерть. Лишь в 1930 г. норвежская экспедиция отыскала на острове Белом, между Свальбардом и Землей Франца-Иосифа, трупы Андре и его товарищей.

«Фрам» приветствовал «Вирго» двумя выстрелами, которые были отрепетованы шведами прежде, чем Андре и его люди взошли на борт «Фрама». Выстроившись вдоль палубы, шведы грянули «ура!» в честь славного экипажа. Андре также ничего не знал о Нансене и Иохансене, и у обеспокоенного экипажа «Фрама» теперь была одна только мысль — поскорее добраться до Норвегии и получить достоверные сведения. Случись, что от обоих нет никаких известий, вся команда изъявила бы желание тотчас же снова идти на Север, к Земле Франца-Иосифа, чтобы искать их там. Провианта было достаточно, единственное, что требовалось пополнить, были запасы угля.

Их надежды, что оба путешественника живы, возросли, когда они узнали об экспедиции под руководством Фредерика Джорджа Джексона, которая провела последних два года на Земле Франца-Иосифа, занимаясь картографированием местности. Экспедиция Джексона должна была находиться сейчас на мысе Флора, где ее участники сооружали метеорологическую станцию. Возможно, Нансену и Иохансену доводилось или доведется столкнуться с этой экспедицией. Но ведь могло же случиться и что-либо непредвиденное, и обоим путешественникам необходима немедленная помощь.

Люди «Фрама» спешили и потому лишь ненадолго сошли на берег, чтобы ощутить под ногами земную твердь и увидеть воочию «шаровой домик» Андре и познакомиться с его исследовательскими работами. 15 августа в 03.00 «Фрам» на всех парах и под всеми парусами вышел из Смееренбургской бухты в открытое море. На борт приняли запасы воды и угля, а также пунш и сигары — подарки шведов.

Погода благоприятствовала, и ветер дул попутный. «Фрам» держал хороший ход. Свободная вахта приводила себя в порядок, чистилась, мылась — это тоже было необходимо. Доставали Праздничную одежду, проветривали ее, гладили — вольной, дикой жизни приходил конец.

20 августа «Фрам» вошел в Квенанген-фьорд и в 02.00 скромно отдал якорь на рейде Шервё. Бентсен доставил Свердрупа на шлюпке на берег, и тот сейчас же побежал на телеграфную станцию, где с трудом добудился начальника.

— Какого черта, что это еще за ночной спектакль?

Свердруп отвечал в обычной своей спокойной манере:

— Да, конечно, извините, но не будете ли вы так любезны все же открыть, я с «Фрама».

Начальник станции мигом накинул на себя какую-то одежду и впустил Свердрупа в дом. Тот в немногих словах рассказал, что «Фрам» пришел со Свальбарда, только что вошел в гавань, и что никто на судне ничего не знает о местонахождении Нансена и Иохансена.

— Кое-что я знаю, — сказал начальник, — 13 августа они прибыли в Вардё.

На выяснение подробностей Свердруп тратить время не стал. Он кинулся со всех ног обратно на берег, прыгнул в шлюпку, и Бентсен навалился на весла. На подходе к «Фраму» Свердруп встал в шлюпке во весь рост и крикнул:

— Нансен вернулся!

Затем шлюпка вновь повернула к берегу. Мгновение спустя ночной покой Шервё был нарушен: под пушечный салют с «Фрама» жители встревоженно выскакивали из своих постелей. А начальник телеграфной станции без передышки отстукивал телеграммы Нансену, королю Оскару, правительству и ближайшим родственникам и друзьям членов экспедиции.

Свердруп меж тем пил шампанское с жителями Шервё.

Уже в десять часов утра «Фрам» поднял якоря и на всех парах пошел к югу.

Вот вдали показалось идущее навстречу им судно. Это был туристский пароход «Конг Халвдан» из Тромсё с 600 пассажирами на борту, отправившимися специально, чтобы приветствовать их. «Фрам» был взят на буксир и в 20. 30 вошел в Тромсё во главе целого эскорта украшенных флагами лодок. Праздник был поистине грандиозным.

Во второй половине следующего дня прибыл сэр Джордж Смит Баден-Пауэлл⁸ на яхте «Отариа» с Нансеном и Иохансеном на борту.

Спустя 17 долгих месяцев вся экспедиция была наконец снова в сборе. Люди обнимались, смеялись и плакали, начинали рассказывать и снова обнимались, не находя от волнения нужных слов. Теперь им предстояло всем вместе ответить на все вопросы и подвести итог этой блестящей, отлично продуманной и исполненной мужества экспедиции.

Примечания

1. Самоеды — старое русское название саамских племен Северной Руси. Позднее перенесено на ненцев, энцев, нганасан и селькупов.

2. Явление мертвой воды впервые открыто Нансеном при плавании «Фрама» у Таймыра, когда медленно движущееся судно (скорость не более 5 уз) неожиданно теряет скорость из-за возбужденных им внутренних волн над поверхностью раздела между верхним опресненным слоем и более глубокими солеными водами. (Пер.).

3. Кроки — чертеж участка местности, отображающий ее важнейшие элементы, выполненный при глазомерной съемке.

4. Полуостров Оскара II— далеко выдающийся выступ материкового берега по западной стороне Таймырского полуострова. С моря представляется невысоким и плоским.

5. Сизигийные приливы — наивысшие приливы, когда Луна находится в положении сизигии, т. е. ее долгота равна долготе Солнца, или же отличается от последней на 180°. В первом случае наблюдается так называемое новолуние, во втором полнолуние.

6. 17 мая — национальный праздник норвежцев — день принятия учредительным собранием в Эйсволле в 1814 г. первой норвежской конституции.

7. Норвежский флаг — «чисто норвежский флаг» — флаг без знака унии со Швецией.

8. Джордж Баден-Пауэлл — последний из друзей, с кем Нансен простился в Англии перед отъездом. Пауэлл только что вернулся с Новой Земли, куда ездил вместе с астрономами наблюдать солнечное затмение 9 августа. Он собирался отправиться на розыски Нансена.