Глава XIII

3 октября, огибая небольшой полуостровъ, на южной сторонѣ котораго долженъ былъ находиться Готхабъ, они вдругъ услышали человѣческіе голоса. Это были голоса женщинъ и дѣтей, которыя перекликались и что-то кричали другъ другу. Путешественники не могли разобрать словъ и, несмотря на всѣ старанія, никого не видѣли. Впослѣдствіи они узнали, что это были туземцы, собиравшіе ягоды на горѣ, къ востоку отъ Готхаба. Они замѣтили путешественниковъ и кричали другъ другу, что видятъ двухъ людей, ѣдущихъ на половинѣ лодки, что это должно быть какое-то колдовство. Такой лодки никто никогда не видывалъ, и на нее страшно смотрѣть.

Нѣсколько дальше путешественники встрѣтили двухъ эскимосовъ, сидѣвшихъ въ своихъ каякахъ и занятыхъ рыбною ловлею, а еще дальше передъ ними открылось цѣлое селеніе, состоявшее изъ эскимосскихъ хижинъ, среди которыхъ возвышалось какое-то длинное зданіе съ башней. Они повернули къ берегу, и въ ту же минуту цѣлая толпа эскимосовъ прибѣжала туда же. Эскимосы кричали, громко разговаривали, суетливо переходили съ мѣста на мѣсто и жестикулировали такъ же странно, какъ жители восточнаго берега. Они вообще мало отличались отъ этихъ послѣднихъ: такіе же малорослые, некрасивые, такіе же веселые и добродушные. Они помогли путешественникамъ пристать къ берегу, привязать и разгрузить лодку и при этомъ все время болтали и смѣялись, указывая другъ другу на странныхъ чужеземцевъ. Эти чужеземцы стояли надъ своими вещами въ довольно затруднительномъ положеніи: они не понимали ни слова изъ того, что болтали туземцы, и не знали, куда имъ направиться.

— А, вонъ, наконецъ, европеецъ! — вскричалъ Свердрупъ, и дѣйствительно, черезъ нѣсколько минутъ къ нимъ подошелъ молодой человѣкъ, одѣтый по-европейски, и, несомнѣнно, не туземецъ.

— Говорите вы по-англійски? Вы англичане? — обратился онъ къ пріѣзжимъ, любезно раскланявшись съ ними.

Узнавъ, что это не англичане, а норвежцы, и услышавъ фамилію Нансена, онъ вскричалъ:

— О, въ такомъ случаѣ позвольте мнѣ поздравить васъ! Вы получили степень доктора.

Нансенъ былъ пораженъ и едва удержался отъ смѣха. Онъ получилъ степень доктора до своего отъѣзда изъ Европы, послѣ того онъ такъ много пережилъ и переиспыталъ, что это казалось ему какимъ-то отдаленнымъ, полузабытымъ событіемъ, и вдругъ первыя европейскія слова, какія онъ услышалъ, перерѣзавъ всю Гренландію, — поздравленіе со степенью доктора.

Молодой человѣкъ, по имени Бауманъ, оказался очень любезнымъ датчаниномъ, служащимъ въ Гренландіи и занимающимъ мѣсто помощника губернатора датской колоніи Готхабъ. Онъ объяснилъ, что губернаторъ въ отъѣздѣ, что селеніе, которое они видятъ передъ собою, не Готхабъ, а Гернгутъ, одна изъ станцій, основанныхъ въ Гренландіи германскими миссіонерами. Вскорѣ къ нимъ подошелъ самъ миссіонеръ, г. Фогель, и зазвалъ ихъ къ себѣ.

Онъ жилъ въ единственномъ большомъ домѣ поселка, въ длинномъ зданіи съ башней, въ которомъ помѣщалась и церковь. Миссіонеръ и жена его встрѣтили путешественниковъ съ самымъ искреннимъ радушіемъ. Послѣ четырехъ мѣсяцевъ жизни, сначала на суднѣ тюленепромышленниковъ, потомъ въ палаткѣ и подъ открытымъ небомъ, Нансену и Свердрупу было какъ-то странно очутиться снова въ обстановкѣ цивилизованныхъ людей. Комната, въ которой ихъ принималъ миссіонеръ, отличалась полнѣйшей простотой, но имъ она представилась въ высшей степени роскошною. Сидѣть на стулѣ, за столомъ, покрытымъ бѣлою скатертью, употреблять ножъ и вилку, пить вино, курить сигары — все это было для нихъ такъ непривычно и такъ пріятно.

Пока они обѣдали, изъ Готхаба пришелъ священникъ и докторъ. Извѣстіе о появленіи иностранцевъ уже дошло до нихъ, и они спѣшили привѣтствовать гостей. Путешественникамъ пришлось от вѣтить на безчисленные вопросы о томъ, какъ они попали въ Гернгутъ, гдѣ они оставили товарищей и т. п. Послѣ этого священникъ и докторъ проводили ихъ пѣшкомъ въ Готхабъ, до котораго было всего нѣсколько верстъ.

Готхабъ

Готхабъ оказался небольшимъ селеніемъ, состоявшимъ главнымъ образомъ изъ эскимосскихъ хижинъ, среди которыхъ возвышалась церковь и четыре-пять домовъ европейцевъ. На улицѣ толпился народъ, вышедшій посмотрѣть на таинственныхъ чужеземцевъ, пріѣхавшихъ съ востока на половинѣ лодки. Едва они подошли къ первымъ домамъ, какъ раздался ружейный выстрѣлъ, за нимъ второй, третій и т. д. Это былъ привѣтственный салютъ со стороны туземцевъ. У каждаго дома стояла кучка женщинъ и дѣтей, встрѣчавшихъ и провожавшихъ пріѣзжихъ добродушными, веселыми улыбками и слегка удивленными взглядами. Въ серединѣ селенія путешественниковъ встрѣтили четыре дамы, представительницы Европы въ колоніи. Странно было видѣть ихъ модныя платья рядомъ съ кожаными куртками и панталонами гренландскихъ красавицъ. Когда путешественники дошли до дома губернатора, ружейные выстрѣлы прекратились, и стрѣлки привѣтствовали ихъ громкими криками. Жена губернатора пригласила ихъ къ себѣ на обѣдъ; а передъ обѣдомъ г. Бауманъ провелъ ихъ въ свою комнату, гдѣ они могли придать себѣ болѣе приличный видъ. Здѣсь они имѣли давно неиспытанное удовольствіе хорошенько вымыться и надѣть чистое бѣлье.

Къ обѣду собралась вся небольшая европейская колонія. Всѣ мужчины и дамы были одѣты очень нарядно, всѣ старались строго соблюдать правила европейскихъ приличій.

Теперь у Нансена явились двѣ заботы: во 1-хъ, узнать, будетъ ли имъ возможно въ скоромъ времени вернуться на родину, во 2-хъ, найти средство доставить въ Готхабъ товарищей, оставленныхъ на пути. Относительно переправы домой ему сказали, что послѣднее европейское судно ушло изъ Готхаба два мѣсяца тому назадъ, и больше никакихъ сообщеній ни съ Европой, ни съ Америкой до весны не предвидится. Миль за 300 отъ Готхаба у берега стояло, правда, торговое судно «Фоксъ», но оно должно было уйти въ половинѣ октября. Нансенъ немедленно написалъ письмо капитану «Фокса», убѣдительно прося его заѣхать въ Готхабъ; но переслать, куда слѣдуетъ, это письмо было не легко. Сношенія между прибрежными селеніями производятся обыкновенно не иначе, какъ моремъ; а между тѣмъ стояла бурная погода, и море сильно волновалось. Только на слѣдующій день выискался смѣльчакъ-эскимосъ, взявшійся на своемъ каякѣ доставить письмо до ближайшаго селенія, откуда другой эскимосъ долженъ былъ везти его дальше.

Къ товарищамъ Нансенъ послалъ сначала двухъ каякеровъ съ письмами и провизіей, а потомъ, уже дней черезъ пять, когда погода стихла, большую, крѣпкую лодку съ опытными гребцами. Этими гребцами были женщины, по обычаю эскимосовъ: мужчины считаютъ для себя унизительнымъ плавать иначе, какъ въ каякахъ.

Гостепріимные обыватели Готхаба постарались какъ можно удобнѣе помѣстить пріѣзжихъ: Свердрупу нашлась квартира въ домѣ мѣстнаго плотника и кораблестроителя, а Нансену Бауманъ уступилъ свою собственную комнату. О пищѣ имъ тоже не приходилось заботиться, такъ какъ всѣ европейцы наперерывъ приглашали ихъ къ себѣ и завтракать, и обѣдать, и ужинать.

Среди эскимосовъ, отличающихся вообще пылкимъ воображеніемъ, ходили самые фантастическіе слухи о приключеніяхъ путешественниковъ внутри страны. Разсказывали, что они встрѣтили тамъ племя великановъ, которые ростомъ вдвое больше обыкновенныхъ людей, и другое племя крошечныхъ карликовъ, живущихъ въ пещерахъ скалъ вдоль фіордовъ. Говорили, что они обладаютъ нѣкоторыми сверхъестественными силами, и что ихъ переходъ черезъ внутренній ледъ свершился не безъ помощи колдовства. Какъ только Нансенъ или Свердрупъ появлялись на улицѣ, ихъ тотчасъ же окружала толпа любопытныхъ. Особенное вниманіе обращали на Нансена вслѣдствіе его высокаго роста. Свердрупа туземцы прозвали «Акортокъ», что значитъ: «Тотъ, кто управляетъ судномъ», а Нансена — «Ангисорсуанъ», т. е. «Большой человѣкъ» и еще «Умитормютъ налагавъ» — «Предводитель длиннобородыхъ людей».

Каякеры, ѣздившіе съ письмами къ Дитрихсену, вернувшись въ Готхабъ, подробно описывали свою встрѣчу съ чужестранцами.

— Тамъ, — разсказывали они, — два человѣка изъ длиннобородаго племени и два похожіе на насъ, только очень странно одѣтые.

И эскимосы ждали прибытія этихъ незнакомцевъ почти съ такимъ же нетерпѣніемъ, какъ Нансенъ и Свердрупъ.

Наконецъ, 12 октября по селенію разнеслась вѣсть, что изъ Амераликфіорда идетъ большая лодка. Множество каяковъ тотчасъ же выѣхало встрѣчать ее, и Нансенъ съ Свердрупомъ, выйдя на берегъ, скоро увидѣли медленно приближавшуюся лодку, за которой длиннымъ хвостомъ тянулись каяки. Вся европейская колонія и цѣлая толпа эскимосовъ вышли навстрѣчу прибывшимъ и привѣтствовали ихъ самымъ радушнымъ образомъ. На лапландцевъ гренландцы смотрѣли съ особеннымъ вниманіемъ; они сначала приняли ихъ за женщинъ; длинныя куртки показались имъ похожими на кофты европейскихъ дамъ; а панталоны изъ оленьей шкуры носятъ обыкновенно эскимосскія женщины. Балто принималъ всѣ оказываемыя ему любезности, какъ нѣчто должное. Онъ очень много болталъ, разсказывалъ всѣмъ и каждому свои приключенія и вскорѣ сталъ въ самыя дружественныя отношенія къ туземцамъ. Равна, по своему обыкновенію, молчалъ. Онъ подошелъ къ Нансену, кивнулъ ему головой и протянулъ руку; маленькіе глазки его блестѣли отъ радости и самодовольствія.

Когда вся партія собралась, ей прежде всего надобно было подумать о квартирѣ. Губернаторъ гостепріимно предложилъ въ своемъ домѣ помѣщеніе для Нансена, Свердрупа и Дидрихсена, остальнымъ тремъ предоставлено было нежилое зданіе, такъ называемый «старый докторскій домъ», гдѣ они могли свободно устроиться, сами хозяйничать, и сами себѣ готовить кушанье.

Пріѣзжіе долго продолжали возбуждать интересъ гренландцевъ. Въ «домъ доктора» безпрестанно являлись посѣтители; тамъ шли разговоры съ ранняго утра до поздней ночи, и иногда затѣвалась карточная игра.

Балто разыгрывалъ роль любезнаго хозяина. Онъ говорилъ съ почтительно слушавшими его гренландцами то на ломаномъ норвежскомъ языкѣ, съ примѣсью датскихъ словъ, то на какомъ-то невозможномъ эскимосскомъ. Свои рѣчи онъ сопровождалъ такими выразительными жестами, что его понимали. Онъ то разсказывалъ о путешествіи черезъ внутренній ледъ: толковалъ о томъ, какъ норвежцы умудрились найти дорогу среди страшной снѣжной пустыни, какія лишенія приходилось переносить, когда даже не было кофе, а трубку табаку позволялось выкуривать только по воскресеньямъ; то описывалъ страшныя опасности плаванья среди ледяныхъ глыбъ, когда «норвежцы ѣли сырое мясо, а они, лапландцы, чуть не струсили». Но особенно нравились гренландцамъ разсказы Балто о жизни лапландцевъ, о томъ, какъ «мы, лапландцы, ѣздимъ на оленяхъ» и «какіе одежды и сапоги шьемъ мы, лапландцы¹¹.

Христіансенъ, отъ природы молчаливый, охотно стушевывался и предоставлялъ первую роль Балто, но въ карточной игрѣ онъ также принималъ участіе. Равнѣ всѣ эти гости сильно надоѣдали.

— Мнѣ непріятно, что весь этотъ народъ ходитъ къ намъ, — жаловался онъ Нансену.

Когда комната была наполнена табачнымъ дымомъ и шумомъ голосовъ болтающихъ и играющихъ въ карты гренландцевъ, Равна или молча сидѣлъ въ углу, или уходилъ къ кому-нибудь изъ эскимосовъ. Его вездѣ принимали очень радушно. Онъ садился на скамью, сидѣлъ нѣсколько часовъ подъ рядъ, не говоря ни слова, и затѣмъ уходилъ. Никто не могъ понять, какое удовольствіе находилъ онъ въ этихъ посѣщеніяхъ, и почему эскимосы принимали ихъ за особенную честь себѣ.

Въ первое воскресенье по пріѣздѣ путешественниковъ въ Готхабѣ устроились танцы въ мѣстномъ клубѣ, т. е. въ мастерской бочара. Всѣ путешественники, за исключеніемъ Равны, присутствовали при этомъ и пришли въ восторгъ отъ того оживленія, той естественной граціи, съ какими пляшутъ эскимосы. У нихъ нѣтъ своихъ національныхъ танцевъ; они танцуютъ польку, вальсъ и разные національные танцы, завезенные къ нимъ китоловами изъ Англіи и Америки; но они танцуютъ ихъ по-своему, съ самымъ заразительнымъ одушевленіемъ. Нансенъ и его товарищи не могли равнодушно смотрѣть на это веселье и захотѣли сами принять въ немъ участіе. Эскимоски очень обрадовались этому и тотчасъ же увлекли ихъ въ свой веселый хороводъ.

Всѣ онѣ считали за большую честь танцевать съ европейцами, но, несмотря на это, немилосердно осмѣивали всякое ихъ неловкое движеніе или ошибку въ танцахъ.

«Долго спустя, — разсказываетъ Нансенъ, — мы, проходя по селенью, встрѣчали молоденькихъ насмѣшницъ, которыя на потѣху собравшейся публикѣ представляли, какъ мы танцуемъ, представляли настолько вѣрно, что мы безъ труда узнавали самихъ себя. У этихъ гренландцевъ удивительная способность подмѣчать во всемъ смѣшную сторону.

Норвежцы оказались способными учениками и скоро стали танцевать такъ хорошо, что заставили умолкнуть насмѣшницъ. Особенно отличались Нансенъ и Дидрихсенъ. Балто, напротивъ, былъ совершенно неспособенъ къ танцамъ. У лапландцевъ вообще не существуетъ никакой пляски. Равна до конца не соглашался даже ходить на танцевальныя собранія. Балто очень охотно посѣщалъ ихъ, но не могъ научиться ни одному па, ни одной фигурѣ. Онъ скакалъ и брыкался, а гренландцы помирали со смѣху, глядя на него. Это, впрочемъ, нимало не смущало его; онъ очень скоро взялъ на себя роль распорядителя праздника: командовалъ какой начинать танецъ, гдѣ кому становиться, и былъ вполнѣ доволенъ какъ самъ собой, такъ и окружающими.

Эскимосы изъ Готхаба. Женщина. Мужчина

Вообще путешественники проводили время въ Готхабѣ очень пріятно: и датчане, и эскимосы наперерывъ старались развлекать и угощать ихъ; они съ интересомъ присматривались къ жизни неизвѣстнаго имъ до тѣхъ поръ народа, и вполнѣ отдыхали отъ всѣхъ трудностей, перенесенныхъ въ пути.

Къ послѣднимъ числамъ октября вернулись каякеры, посланные къ капитану «Фокса», и привезли письмо, въ которомъ капитанъ сообщалъ, что заѣздъ въ Готхабъ въ такое позднее время года слишкомъ опасенъ, и онъ не можетъ рисковать жизнью пассажировъ, находящихся на его суднѣ. Приходилось помириться съ мыслью зазимовать въ Гренландіи. Нансенъ и Свердрупъ были довольны хоть тѣмъ, что капитанъ «Фокса» взялся отвезти ихъ письма въ Европу, что родные получатъ отъ нихъ вѣсти и успокоятся. Письма эти были доставлены въ Норвегію въ ноябрѣ, и тотчасъ же во всѣхъ газетахъ стали появляться извѣстія о благополучномъ окончаніи экспедиціи, которую до тѣхъ поръ многіе считали безуміемъ. Нансенъ и его товарищи прославлялись какъ герои: въ иллюстрированныхъ журналахъ появлялись ихъ портреты, о нихъ писали цѣлыя статьи; а они, не подозрѣвая ничего подобнаго, мирно проводили время среди эскимосовъ, съ каждымъ днемъ все болѣе и болѣе свыкаясь съ этимъ добродушнымъ, веселымъ народомъ. Они скоро научились говорить по-эскимосски и могли перевести «поэму», которую сочинилъ по случаю ихъ пріѣзда мѣстный поэтъ, и которая была напечатана въ Гренландской газетѣ. Вотъ эта «поэма»:

«Шестеро человѣкъ пустились въ путь изъ Норвегіи; четверо были норвежцы, двое были лапландцы; они ѣхали на норвежскомъ кораблѣ, они высадились на восточномъ берегу и понесли на себѣ всѣ свои пожитки.

«Они пошли черезъ внутренній ледъ и много бѣдъ перенесли на пути; у нихъ былъ небольшой запасъ пищи и всего одна смѣна платья; скоро кончился весь ихъ кофе, а затѣмъ и табакъ; но все же они перешли черезъ внутренній ледъ и достигли западнаго берега.

«Двое изъ нихъ пріѣхали въ Готхабъ изъ Амераликфіорда; была у нихъ лодка удивительно страннаго вида. Четверо остались на пути. Мы узнали, что среди нихъ были лапландцы, и намъ сильно хотѣлось увидѣть ихъ.

«Наконецъ, они пріѣхали: и лапландцы, и двое другихъ. Мы, какъ всегда, вышли на берегъ встрѣчать ихъ. Одинъ изъ лапландцевъ немного прихрамывалъ; онъ былъ маленькаго роста и носилъ высокую остроконечную шляпу».

«У другого, у высокаго лапландца, шапка была четырехугольная: у него были надѣты панталоны и шуба. Онъ былъ очень добръ и очень разговорчивъ, — вотъ почему всѣ маленькіе гренландцы скоро полюбили его».