Глава II

Обстановка, въ которой проходило дѣтство Фритіофа Нансена, была самая простая, чуждая роскоши. Большую часть домашнихъ работъ г-жа Нансенъ дѣлала сама, по возможности обходясь безъ прислуги, и дѣти съ раннихъ лѣтъ пріучались помогать ей. Кушанья за обѣдомъ и ужиномъ подавались самыя незатѣйливыя; ни нарядныхъ костюмовъ, ни дорогихъ игрушекъ въ домѣ не водилось. Никто не нѣжилъ и не баловалъ маленькаго Фритіофа; а между тѣмъ онъ, несомнѣнно, росъ счастливымъ ребенкомъ. Вотъ, напр., что онъ писалъ отцу своему, будучи уже взрослымъ человѣкомъ:

«Близокъ, близокъ первый сочельникъ, который мнѣ суждено провести не дома; близки веселые святки, которые въ дѣтскихъ воспоминаніяхъ рисуются верхомъ радости и блаженства. Мысли тихо несутся на своихъ мягкихъ, какъ пухъ, крыльяхъ назадъ въ родной, невыразимо дорогой домъ. Сколько проведено тамъ веселыхъ рождественскихъ праздниковъ! Какъ они торжественны и мирны, какимъ чистымъ, тихимъ, бѣлымъ являлось намъ окутанное снѣгомъ Рождество! Большіе, легкіе хлопья тихо опускались на землю и сѣяли серьезныя мысли въ дѣтскія души, трепетавшія отъ радости. Наконецъ, наступалъ великій день, сочельникъ, и наше нетерпѣніе доходило до крайнихъ предѣловъ. Мы не могли ни минуты сидѣть спокойно на мѣстѣ; намъ непремѣнно надо было чѣмъ-нибудь заняться, чтобы время шло скорѣе, чтобы отвлечь мысли. Мы то заглядывали во всѣ замочныя скважины, то осматривали мѣшки съ изюмомъ, миндалемъ и финиками, пока ихъ не относили въ спальню, гдѣ обыкновенно убирали елку; то убѣгали во дворъ, катались на салазкахъ, бѣгали на лыжахъ до самаго вечера. Иногда случалось, что Эйнару (старшій братъ Фритіофа) или кому-нибудь другому надо было за чѣмъ-нибудь съѣздить въ городъ. Какое это было счастье! Какое удовольствіе прицѣпиться гдѣ-нибудь на кончикѣ саней и мчаться по чудной, гладкой дорогѣ въ городъ за покупками, а потомъ назадъ, домой. Бубенчики такъ и заливаются; а на темномъ небѣ выплываютъ звѣзды. Но вотъ наступала торжественная минута. Ты приходилъ въ комнату, чтобы зажечь елку; у насъ сердца такъ и прыгали. Ида (старшая сестра) сидѣла въ уголку на креслѣ и старалась угадать, что ей подарятъ; другіе улыбались, зная заранѣе какой-нибудь изъ готовившихся имъ сюрпризовъ; а намъ, малышамъ, обыкновенно говорили, что мы получимъ по длинному пучку розогъ, перевязанныхъ ленточкой, и вдругъ — дверь растворялась и передъ нами сіяли ослѣпительные огоньки елки, — какая картина! Мы задыхались отъ радостнаго волненія, въ первыя минуты почти нѣмѣли отъ восторга, а затѣмъ шумѣли и бѣсились отъ радости. Да, никогда, никогда въ жизни не забыть мнѣ васъ, веселые рождественскіе праздники».

Зима приносила много наслажденій маленькимъ Нансенамъ, а лѣто еще больше. Скоро имъ мало стало окрестныхъ холмовъ и лѣсовъ, мало рѣчки, протекавшей по усадьбѣ. Ихъ тянуло дальше, въ болѣе дикія мѣста. Такія мѣста можно было найти недалеко, въ нѣсколькихъ верстахъ отъ Христіаніи. Къ сѣверу отъ столицы Норвегіи тянутся на десятки верстъ огромные лѣса, покрывающіе горные скаты. Это такъ называемый Нормаркенъ. Ни селеній, ни даже проѣзжихъ дорогъ въ Нормаркенѣ нѣтъ. Онъ изрѣзанъ безчисленнымъ множествомъ тропинокъ, которыя пересѣкаются, развѣтвляются и часто упираются въ болото или кончаются узенькой тропочкой, протоптанной коровами. Быстрыя горныя рѣчки шумятъ среди лѣсной тишины; тихія, свѣтлыя озера отражаютъ прибрежные кусты и деревья. На берегу этихъ озеръ виднѣются тамъ и сямъ красные домики рыбаковъ, лѣсныхъ сторожей и прочихъ весьма немногочисленныхъ обитателей Нормаркена. Въ настоящее время жители Христіаніи очень любятъ предпринимать всевозможныя экскурсіи въ эту дикую, пустынную мѣстность. Зимой компаніи лыжебѣжцевъ оглашаютъ веселымъ смѣхомъ скаты горъ и долины; лѣтомъ надъ рѣками и озерами выростаетъ цѣлый висячій лѣсъ удилищъ; осенью охотники пробираются съ ружьями по всѣмъ тропинкамъ. Лѣтъ 25—30 тому назадъ, когда Фритіофъ Нансенъ былъ мальчикомъ, Нормаркенъ посѣщался гораздо меньше, чѣмъ теперь. Въ нема, было очень много укромныхъ уголковъ, гдѣ любитель уединенія могъ бы нѣсколько недѣль вести жизнь Робинзона, не встрѣтивъ ни одного человѣка. Попасть въ этотъ Нормаркенъ было мечтой Фритіофа съ ранняго дѣтства и, наконецъ, онъ осуществилъ эту мечту.

— На первый разъ я рѣшился дойти только до долины Серке, — разсказываетъ онъ. — Мнѣ было тогда лѣтъ 10—11. Въ Серке жили наши товарищи по школѣ, и они давно приглашали насъ къ себѣ. Одинъ разъ, въ іюнѣ мѣсяцѣ, мы съ братомъ сидѣли на крылечкѣ дома, и вдругъ намъ пришло въ голову, что не худо бы побывать у товарищей.

— Мы понимали, что слѣдуетъ спросить позволенія; но въ то же время мы были увѣрены, что ни отецъ, ни мать не отпустятъ насъ. Кромѣ того, они легли спать послѣ обѣда, и мы не смѣли будить ихъ; а когда они проснутся, будетъ уже слишкомъ поздно. И вотъ мы улизнули потихоньку, безъ спросу. Дорогу мы сначала знали хорошо, потомъ стали спрашивать то тамъ, то сямъ и такъ пробирались все дальше и дальше, сначала добрались до церкви въ Серке, а потомъ и до дома товарищей. Пришли мы туда только въ 7 часовъ вечера. Надо было поиграть съ товарищами, потомъ сходить въ овинъ, потомъ поудить рыбу. Но все у насъ какъ-то не клеилось. Совѣсть мучила насъ, и мы не могли отдохнуть и получаса. Нѣтъ, надо было идти домой. Мы боялись того, что ждетъ насъ дома, и потому обратный путь показался намъ гораздо тяжелѣе. Братъ стеръ себѣ ноги, ц только къ 11 часамъ мы, усталые и унылые, подошли къ родному дому. Еще издали замѣтили мы, что дома всѣ на ногахъ, — должно быть, ищутъ насъ. Мужество совсѣмъ оставило насъ. Завернувъ за уголъ, мы вдругъ встрѣтили мать.

— Кто это? вы, дѣти?

— Ну, вотъ теперь намъ достанется! — подумали мы.

— Гдѣ вы были? — спросила мать.

— Да тамъ... въ Серке! — Вотъ-вотъ зададутъ!

Но мать только проговорила какимъ-то страннымъ голосомъ.

— Что за удивительныя дѣти! — и мы замѣтили у нея слезы на глазахъ. И представьте себѣ, ни одного упрека! Такъ мы и легли спать со стертыми ногами, но безъ всякой брани! А всего удивительнѣе было то, что черезъ нѣсколько дней намъ позволили опять сходить въ Серке.

— Кромѣ школьныхъ товарищей, у насъ былъ еще одинъ знакомый въ Серке: звали его Ола Кнубъ, — это былъ мужъ женщины, которая обыкновенно продавала намъ ягоды. Намъ позволили навѣстить Олу и половить рыбу въ Нормаркенѣ.

— То-то была радость, когда мы отправились въ путь съ кофейникомъ и удочками, заранѣе предвкушая прелести жизни въ лѣсу! Я до сихъ поръ такъ и вижу передъ собою бревенчатую хижину на берегу озера и голый, каменистый горный скатъ за ней. Тамъ ждала насъ свобода, жизнь настоящихъ дикарей! Нѣтъ ни отца, ни матери: никто не будетъ заставлять насъ вовремя ложиться спать, не будетъ звать обѣдать и ужинать. Мы могли распоряжаться временемъ, какъ хотѣли... Ночи были свѣтлыя и короткія, — мы не долго спали. Около полуночи заходили мы въ хижину, ложились на лавки и дремали нѣсколько часовъ; а задолго до восхода солнца уже опять ловили форелей въ рѣчкѣ, шлепая по водѣ, перепрыгивая съ камня на камень, при чемъ нерѣдко случалось упасть и очутиться подъ водой.

— Когда я сталъ постарше, мнѣ приходилось иногда по недѣлямъ жить въ лѣсу одному. Я не забиралъ съ собой много дорожныхъ припасовъ и вполнѣ довольствовался кускомъ черстваго хлѣба да пойманной рыбой. Мнѣ нравилось вести въ Нормаркенѣ жизнь Робинзона...

Онъ часто ходилъ туда и не одинъ, а со старшимъ братомъ и съ однимъ родственникомъ, страстнымъ охотникомъ и рыболовомъ. Съ каждымъ годомъ экскурсіи ихъ становились все продолжительнѣе, они проникали все дальше въ глубь Нормаркена. Обыкновенно лѣтомъ они отправлялись на рыбную ловлю въ субботу, тотчасъ послѣ обѣда, захвативъ съ собой немного хлѣба, масла, колбасы и кофе. Они шли часовъ пять, доходили до рѣки, гдѣ водилась хорошая форель, и тотчасъ же начинали удить. Удили они, пока было свѣтло, потомъ приготовляли себѣ неприхотливый ужинъ изъ жареной рыбы и кофе и укладывались спать, гдѣ попало: то въ шалашѣ какого-нибудь угольщика, то просто на травѣ подъ кустомъ.

Съ разсвѣтомъ они опять принимались за ловлю рыбы; въ полдень закусывали и отдыхали часа два, а тамъ снова за дѣло. Иногда они увлекались до того, что цѣлые часы стояли въ водѣ, и уже поздно вечеромъ отправлялись въ обратный путь въ мокрыхъ, набитыхъ пескомъ сапогахъ. Домой они приходили въ понедѣльникъ утромъ, страшно усталые, и толковали о томъ, какъ глупо такъ мучить себя изъ-за пустого удовольствія. Но стоило имъ хорошенько выспаться, и всѣ непріятности забывались; а въ слѣдующую субботу ихъ уже неудержимо тянуло въ тотъ же Нормаркенъ, на берегъ той же рѣчки.

Осенью и зимой ловля форелей смѣнялась охотой на зайцевъ. Иногда Фритіофъ и его товарищи цѣлыя сутки проводили безъ отдыха и безъ пищи. Одинъ разъ Фритіофу и его старшему брату пришлось провести въ лѣсу, на охотѣ за зайцами, цѣлыхъ тринадцать дней; подъ конецъ они питались однѣми картофельными лепешками и чуть не умерли съ голоду вмѣстѣ со своей собакой. Вдругъ они случайно наткнулись на небольшую усадьбу, хозяинъ которой въ этотъ день только что закололъ свинью. Онъ гостепріимно предложилъ охотникамъ полакомиться свѣжей колбасой; они съ жадностью накинулись на эту пищу и наѣлись до того, что заболѣли.

Экскурсіи въ лѣсу пріучили Фритіофа мужественно переносить усталость, голодъ, отсутствіе не только всякихъ удобствъ, но даже просто опрятности. Сидя около костра на берегу рѣки, онъ не задумываясь поднималъ съ земли грязную щепку и мѣшалъ ею свой кофе, не поморщившись съѣдалъ полусырую или попорченную рыбу.

Одинъ разъ онъ съ нѣсколькими товарищами предпринялъ большую экскурсію на лыжахъ. Всѣ запаслись мѣшочками съ провизіей, только у Фритіофа ничего не было.

На первомъ же привалѣ началось взаимное угощеніе, и вотъ Фритіофъ разстегнулъ куртку и вытащилъ изъ-за подкладки кармана нѣсколько блиновъ; они такъ согрѣлись во время его бѣга, что отъ нихъ валилъ паръ. Фритіофъ съ гордостью поднялъ ихъ надъ своей головой.

— Кто хочетъ моихъ блиновъ? горячихъ блиновъ? — спрашивалъ онъ.

Мальчики сомнительно посмотрѣли на кушанье, подогрѣтое такимъ необычнымъ способомъ, но не рѣшались отвѣдать его.

— Экіе вы глупые! — вскричалъ Фритіофъ: — развѣ вы не видите, что они съ вареньемъ! — И онъ съ большимъ аппетитомъ съѣлъ блины, возбуждавшіе брезгливость другихъ.

Жизнь среди природы, всевозможныя прогулки и экскурсіи не мѣшали учебнымъ занятіямъ Фритіофа. Въ приготовительной школѣ онъ все время шелъ первымъ и приводилъ въ восторгъ учителей своею смѣтливостью и любознательностью. Въ реальномъ училищѣ, куда онъ перешелъ, окончивъ курсъ школы, дѣла пошли не такъ хорошо; учителя по-прежнему хвалили его способности, но находили, что онъ недостаточно усидчивъ въ работѣ, что онъ часто бываетъ невнимателенъ и разсѣянъ. Какъ это ни странно, но Фритіофъ заслуживалъ эти неодобрительные отзывы, именно благодаря своей неутомимой любознательности. Постоянно въ головѣ его сидѣлъ какой-нибудь вопросъ, касавшійся окружающей природы или жизни животныхъ, и вопросъ этотъ преслѣдовалъ его до того, что онъ не могъ сосредоточиться на классныхъ занятіяхъ. Пока онъ былъ маленькимъ мальчиковъ, онъ приставалъ къ окружающимъ съ безконечными «какъ», «почему»; когда сталъ старше, онъ началъ искать отвѣта на эти «какъ» и «почему» отчасти въ книгахъ, а главное — въ собственныхъ наблюденіяхъ и опытахъ. Въ старшихъ классахъ реальнаго училища онъ сильно заинтересовался химіей. Ни у него, ни у его друга Карла не было средствъ завести настоящую лабораторію, а между тѣмъ имъ непремѣнно хотѣлось продѣлать самимъ тѣ опыты, о которыхъ они читали въ книгахъ, или которые показывалъ имъ учитель въ классѣ. И вотъ они устраивали свои опыты домашними средствами, съ помощью самодѣльныхъ колбочекъ и ретортъ, которыя часто бились, лопались и доставляли не мало непріятностей юнымъ естествоиспытателямъ. Эти опыты производились обыкновенно въ комнатѣ Карла, на чердакѣ небольшого деревяннаго дома, и грозили немалой опасностью всѣмъ жителямъ этого дома. Одинъ разъ мальчики, которымъ было уже лѣтъ 15—16, вздумали произвести изслѣдованіе какихъ-то горючихъ веществъ. Они наложили ихъ въ фарфоровую ступку, которую дала имъ хозяйка съ условіемъ, что они будутъ беречь ее, и принялись производить надъ ними разныя пробы. Вдругъ — они сами не знали, отчего это вышло — изъ ступки взвился столбъ пламени. Перепуганные мальчики схватили ступку и, не долго думая, бросили ее за окно. Огонь погасъ, ступка разбилась въ дребезги, жидкость, наполнявшая ее, потекла по стѣнѣ дома, а бѣдные химики съ закоптѣлыми лицами и обожженными руками бросились на полъ и рѣшили лежать неподвижно, пока не придутъ старшіе.

Братъ Фритіофа, бывшій въ томъ же домѣ, внизу, прибѣжалъ на шумъ и ужаснулся: ему представилось, что оба мальчика убиты взрывомъ. Они, конечно, очень скоро подали признаки жизни, но охотно разыгрывали роль пострадавшихъ, чтобы избѣгнуть упрековъ за разбитую ступку и вообще за неосторожность.