Предки и детство Фритьофа Нансена

Родоначальником фамилии Нансен был человек, поистине замечательный — датчанин Ганс Нансен, живший около середины семнадцатого столетия и с юности проявлявший настойчивость и твердость характера, жажду деятельности и знания и большие способности. 16 лет от роду он совершил по тем временам поистине сказочное путешествие на корабле от г. Фленсборга в Белое море, выучился по русски, пешком прошел по России от Колы до г. «Куванца» (предп. Ковно) и оттуда уже отплыл в Копенгаген.

21 года от роду Ганс Нансен был назначен начальником датской промышленной экспедиции, посланной королем датским Христианом IV в богатые пушным зверем земли на Печоре. Во время зимовки у Колы Ганс Нансен по поручению русского царя исследовал некоторые побережьи Белого моря.

Затем он десять лет под ряд плавал с судами Исландской компании, а в часы досуга составил книгу «Compendium cosmographicum», в которой были собраны всевозможные сведения по астрономии, физике, космографии, географии и истории, указания об измерении высоты небесных светил, морские курсовые таблицы, таблицы приливов и отливов, заката солнца и звезд и пр. и пр.

Современного читателя, далеко ушедшего вперед в научном отношении, многие из сведений, даваемых Гансом Нансеном, могут лишь повергнуть в изумление или позабавить, но для того времени книга являлась в высшей степени полезною и стала прямо таки настольною для народа, особенно для моряков и простых горожан.

Около 40 лет от роду Ганс Нансен сменил знание кормчего на звание градоправителя; в 1654 г, он был избран первым бургомистром Копенгагена. Умный, находчивый, красноречивый, с твердой, непреклонной волей и громадной энергией он был как бы создан стоять во главе граждан в наступившие затем критические времена: сначала во время войны Дании с Швецией, когда Копенгаген геройски выдержал тяжелую осаду и штурм, и затем в то смутное время, когда Дания из страны с выборным (дворянами) королем готовилась стать страною престолонаследия. И в первом и во втором случае Ганс Нансен с предводительствуемыми им гражданами сыграл решающую роль, проявив свои характерные качества, заставляющие невольно вспомнить его потомка, Фритьофа Нансена, о котором пойдет речь в этой книге. Качества эти. передаваясь в длинном ряде; восходящего потомства, перешли и к последнему, и он сам сознает в себе эти наследственные черты. Так в одном письме к отцу он прямо упоминает о «Нансеновской гордости и непреклонности», перешедшей у него в несокрушимое упорство в достижении цели.

Данные черты не являются, однако, в Фритьофе Нансене единственно наследием с отцовской стороны. С материнской в жилах его течет кровь дворянского рода Веделей, давшего Дании нескольких замечательных военных и политических деятелей, отличавшихся храбростью, энергией, даровитостью и честностью.

Ганс Нансен

Пропустив всех остальных предков знаменитого путешественника, мы посвятим лишь несколько слов ближайшим; деду и бабке с отцовской стороны.

Дед Фритьофа Нансена, областной судья Ганс Сейердаль Нансен, праправнук знаменитого Ганса Нансена и сын Анхера Антония Нансена, переселившегося в Норвегию и положившего основание норвежской ветви рода Нансенов, был человеком весьма даровитым, артистической и поэтической натурой и пламенным, почти необузданным патриотом. Жена его, Венделия Христиана Луиза, датчанка родом, была натурой, редко одаренной, с острым, гибким умом, очень образована и начитана и отличалась замечательным знанием языков, а также литературными дарованиями. Возможно, что некоторые из упомянутых характерных черт деда и бабки перешли к Фритьофу Нансену несколько видоизмененными, — и он проявляет пылкость, некоторую необузданность нрава и поэтические наклонности — хотя и в иных формах. Свет знает его, главным образом, как неутомимого страстного деятеля науки и путешественника, но — как увидим — он является также истинным любителем литературы и искусств, а также даровитым и общедоступным писателем.

Что бы там, однако, ни говорили о роли наследственности, воспитание и обстановка детства играют все-таки еще более важную и несомненную роль; к этому-то мы и перейдем теперь.

Бальдур Нансен с Фритьофом

Сам Нансен говорит в одном из своих писем (1885 г.): «Да, не удивительно ли, право! Если кому вообще можно было бы вообразить себя под покровительством особого гения судьбы — так это мне: часто именно в самые критические моменты моей жизни со мною случалось нечто такое, что как бы прямо указывало мне путь». — Справедливость этих слов подтвердится ниже всей вообще биографией Нансена, но уже и здесь можно утверждать, что гений судьбы принял его под свою руку с самой колыбели, дав ему именно ту семейную обстановку, окружив его именно того природою, которые были ему нужны, могли создать из него отважного путешественника, стремящегося к великим целям.

Отец Фритьофа, Бальдур Фритьоф Нансен, в студенческие годы был, что называется, примерным юношей, — прилежным, честным, добросовестным и в высшей степени благовоспитанным. Не обладая особенными способностями, он благодаря тщательному домашнему воспитанию, влиянию строгой и умной матери, а также собственному трудолюбию, прекрасно сдал все университетские экзамены и отлично окончил юридический факультет. Занимая должность секретаря суда, он занимался еще частными делами, и главною его деятельностью было посредничество при совершении различных коммерческих сделок; в этой сфере он пользовался безграничным доверием своих сограждан.

Бальдур Фритьоф Нансен

При поверхностном взгляде на этого тщедушного, невысокого, во всем осторожного человека, никогда не вкушавшего от радостей спорта, казалось бы, что отец и сын являлись полнейшими противоположностями и по характеру и по наружности; но тот, кто всмотрелся бы в их характеры внимательнее, нашел бы и существенное сходство. Фритьофу Нансену никогда бы не привести своих гениальных планов в исполнение, если бы он с раннего детства не развил в себе надлежащих черт характера, перешедших к нему от отца — сообразительности, сознания долга, обдуманности, наклонности вникать в мельчайшие детали дела, положительности и умения твердо расчитывать на себя самого и свои силы. Но кроме всех этих качеств Нансен-отец отличался еще одним, превосходящим все остальные: он был отцом в настоящем значении этого слова. Правда, он держался старых взглядов и стоял за строгость с детьми, правда, он пускал в дело и трость — по старине — но он в тоже время проявлял удивительно тонкую душевную чуткость и прозорливость, когда дело шло о будущем детей. Никогда его воля не становилась поперек дороги их развитию, и, напротив, он часто жертвовал собственными желаниями, чтобы только дать детям выбиться на дорогу.

Мать Фритьофа Аделаида-Иоганна-Изидора, рожденная баронесса Ведель-Ярлсберг, была высокая, статная женщина, отличавшаяся умом, чисто мужской волей, энергией и трудолюбием. Еще молодой девушкой она смело пренебрегала всякими условными понятиями и шла в разрез с мнением света, следуя склонности своей натуры к спорту, в особенности к бегу на лыжах, считавшемуся тогда для женщины прямо непозволительным, неприличным. Чуждая всяких аристократических предрассудков она вышла в первый раз (почти против воли родителей) замуж за «сына булочника» — лейтенанта Боллинга, а во второй — за Бальдура Нансена. Хозяйка из нее вышла образцовая; она не боялась никакого труда, не брезговала никакой работой, и если случалось, что у служанки во время стирки начинали болеть руки, госпожа Нансен собственноручно полоскала и выжимала белье. Сама же работала она в саду и в огороде, сама обшивала своих детей и в то же время находила досуг для пополнения разных пробелов в своем образовании. От нее-то унаследовал сын силу воли, жажду деятельности, бесстрашие, присутствие духа, решительность и практичность. С самой свадьбы родители Фритьофа жили в принадлежавшем госпоже Нансен подстоличном имении Сторе-Фрэн, — гений судьбы Фритьофа выбрал для него наиболее подходящее местожительство. Здесь Фритьоф вырос среди привольной сельской жизни, в тесном общении с природою; окружавшие имение холмы представляли зимою раздолье для бега на лыжах, невдалеке находились густые леса, и всего в 3 километрах — превосходная школа, одна из первых в Христиании. Три километра в семье Нансен не считались ни во что, и мальчики летом благополучно делали их по четыре раза в день: утром в школу и обратно обедать, а после обеда в крепость (христианийскую) учиться плаванью в море; итого зна-чит, они делали каждый день 12 километров, не считая беготни туда да сюда; затем каждый же день их ждала на пути драка с мальчиками, — словом, систематическая тренировка с раннего детства!

Аделаида Иоганна Нансен

Первые экскурсии Фритьофа ограничивались районом двора имения, но он уже и тут с 2—3-летнего возраста показывал себя отважным и предприимчивым путешественником, не раз рисковавшим жизнью. Перед самым домом протекала горная речка, где Фритьоф с младшим братом купались вечерами в самых глубоких местах, и младший братишка чуть не замерзал при этом. На этой же реке зимою оба брата провалились раз под лед, но когда прибежала мать, Фритьоф уже вытаскивал брата на лед. В другой раз сам Фритьоф чуть было не распростился с жизнью в этой речке.

Летом та же речка манила их обилием рыбы, и мальчики становились страстными рыболовами. Но раз случилось, что вместо рыбы попал на крючок нижнею губою сам Фритьоф. Мать явилась с бритвой отца, одним решительным взмахом сделала надрез на губе и выдавила крючок; ни криков, ни слез ни с той, ни с другой стороны, все тихо, смирно, и делу конец. На речке же Фритьоф получил за первую полярную экспедицию по льду свою первую медаль — шрам, которую носит и до сих пор: он поскользнулся на льду, и раскроил себе лоб так, что, когда явился домой, все лицо у него было залито кровью; но он не плакал, — лишь бы его не бранили.

Дом в усадьбе Сторе-Фрэн

Любили мальчики и военные я охотничьи приключенья, на которые выходили во всеоружии со щитами, деревянными саблями, копьями, самострелами и особого рода снарядами — длинными стеблями растений (полыми внутри), начиненными мелкими камешками и песком.

За белками в лесу юные немвроды гонялись с самострелами и с собакою. Но пудель только вспугивал белку на самую вершину дерева, где она чувствовала себя недосягаемой, — стрелы обыкновенно не долетали до нее. Наконец Фритьоф, умудренный чтением романов о диких индейцах, решился на адский маневр: намазал стрелы соком мухомора, чтобы оне поражали на смерть! Но стрелы продолжали недолетать до цели, хотя Фритьоф снабдил их еще оловянными, шариками ради урегулирования их полета. Пришлось взяться за измышление нового орудия — «пушек», которые начинялись порохом; порох, однако, не хотел загораться, а когда был, наконец, усердными стараниями Фритьофа доведен до воспламенения, то взвился фейерверком прямо в лицо изобретателю, и самая пушка разлетелась в куски. Опять матери пришлось явиться хирургом, — она отвела сына в сторону и повытаскала из его лица крупинки пороха.

О первых лыжах и первом прыжке Фритьофа Нансена предоставим рассказывать ему самому.

Двор в усадьбе Сторе-Фрэн

«Я подразумеваю здесь не самые первые мои лыжи; те были уж очень скромны, переделаны из старых лыж моих старших сестер, и вышли даже не одинаковой величины. Но вот, типографщик Фабрициус сжалился надо мной: «Я тебе дам лыжи!» сказал он мне. Затем, настала весна и лето, когда при всем добром желании нельзя бегать на лыжах, но слова Фабрициуса все так и звенели у меня в ушах, и едва осень наступила, поля по утрам стали замерзать, я выбежал на проезжую дорогу караулить Фабрициуса и, завидев его, закричал: «Что же лыжи-то, а?» — «Получишь, получить! — ответил он, смеясь. Но я день за днем продолжал являться на. тоже место с тем же вопросом: «Что же лыжи-то?» Пришла наконец зима. Я еще и теперь вижу, как сестра вошла в комнату с большим-большим пакетом, который, по ее словам, был прислан мне. Кажется, она прибавила еще, что пакет из Парижа. Но оказалось, что это Фабрициус прислал мне лыжи — из ясеневого дерева, красные с черными полосами, лакированные; к ним была приложена длинная лакированная же палка с голубой блестящей головкой. Эти лыжи служили мне десять лет. На них-то я и сделал свой первый большой прыжок с холма Хусебю. На нем в прежнее время происходили большие состязания на призы, и нам с братом было запрещено бегать там. Но холм был виден из нашего имения и искушал нас так долго, что мы наконец не выдержали. Сначала я сбегал с середины высоты холма, и дело шло отлично, но потом я увидал, как то тот, то другой из мальчиков летит с размаху с самой вершины холма. Надо и мне! Я разбежался и сделал прыжок с края — долго летел я по воздуху и затем врезался лыжами в сугроб; лыжи в те времена не привязывались к ногам, и вот, оне остались в снегу, а я еще описал в воздухе дугу головой вперед и воткнулся в снег по пояс. На холме воцарилась тишина; мальчики думали, что я сломал шею; но когда они увидели, что я начинаю барахтаться в снегу, стараясь выкарабкаться на свет Божий, поднялся всеобщий хохот.

Потом я участвовал в состязании на том же холме и получил приз. Но я не принес его домой. Я был сконфужен. Дело в том, что на этом состязании я впервые увидал лыжебежцев из Телемаркена и понял, что я никуда не гожусь в сравнении с ними. Они не пользовались палками и с разбега прыгали с края обрыва, не имея другой опоры, кроме той, которую предлагали им их сильные мускулы и гибкое тело; мне казалось, что это был единственный верный способ, и я знать не хотел ни о каком призе, пока не научусь тому же.»

* * *

Характерною чертою Фритьофа с раннего детства был его широкий взгляд на вещи; он никогда не был ни мелочным, ни злопамятным: что прошло, то и прошло, как будто никогда и не бывало. Об этих чертах упоминает друг его с детских лет, рассказывая о происхождении их дружбы. Фритьоф не был уже новичком в школе, когда Карл — будущий друг его — только поступил туда и тоже во второй класс. Фритьоф и тогда уже смотрел несколько сурово, как здесь на картинке, был самым сильным и играл среди сотоварищей роль царька. Но Карл также отличался силою.

Фритьоф Нансен-мальчик

Вот они и косились друг на друга. Однажды в рекреацию Карл начал пятнать школьников мячиком. «Не смей!» — повелительно сказал ему Фритьоф. «Не смей?» ответил тот и напал на него самого. Началась драка, так что только клочья полетели. Явился учитель, ухватил петушков за крылышки и стащил в пустой класс: «Сидите тут, глядите друг на друга и стыдитесь!» Это был довольно смелый опыт, но он удался. Мальчики глядели друг на друга, конечно не устыдились, но начали болтать между собою, и, когда учитель вошел, они сидели обнявшись и читали вместе. С той поры Карл и Фритьоф стали закадычными друзьями на всю жизнь.

* * *

Каждый день по дороге из школы братья Нансен подвергались нападению со стороны мальчиков из Балькебю¹. и у них завязывалась драка. Фритьоф вел себя в таких случаях спокойно, не горячился, но, когда было надо, бросался в рукопашную, не боясь за свою шкуру. Балькебюские мальчики были не особенно разборчивы в средствах нападения и однажды хватили младшего брата Фритьофа сзади камнем по голове. Фритьоф, завидев кровь, пришел в ярость и разогнал один всю толпу сорванцов.

* * *

Домашнее воспитание мальчиков было, как упомянуто, спартанским. Вернувшись из школы домой, они еще должны были по очереди прислуживать за столом. Даже почти юношами они получали от отца на мелкие расходы не более 50 эре (25 коп.) в месяц, да и в тех должны были отдавать строгий отчет. Но такой метод воспитания как раз и соответствовал натуре Фритьофа. Ему было не более 7—8 лет, когда его с братом отпустили в первый раз одних на ярмарку. Там были акробаты, и фокусники, и балаганы с игрушками, и палатки, битком набитые медовыми коврижками — словом, ярмарочное торжище было для детей обетованной землей, и самая ярмарка одним из важнейших годовых праздников, так что, когда один священник в Христиании спросил какого-то конфирманта о годовых праздниках, последний мог назвать только два: елку да ярмарку. Мальчиков на этот раз сравнительно щедро снабдили деньгами: отец с матерью дали по 12 скилингов (12 коп.), каждому, да бабушка с тетушкой по марке (16 коп.), но юные богачи как истые аскеты прошли мимо всех театров и балаганов с игрушками и сластями и вернулись домой, истратив все деньги на покупку различных орудий и ремесленных инструментов. Это произвело на домашних такое впечатление, что малышей вновь снабдили таким же капиталом. Снова прошагали они 3 километра на ярмарку и пополнили свой запас инструментов. Осталось всего 4 скиллинга, и на них дети на обратном пути купили ржаных лепешек. Можно сказать, что никогда не один христианийский мальчик не стоял во время ярмарки ближе к Спарте!

Нансен-подросток

Фритьоф был вообще склонен задумываться, и даже надеванье чулок всегда происходило у него с значительными перерывами. Тогда сестры кричали: «Глядите на соню! И куда ты будешь годиться — такой увалень!

Нансен-юноша

А ему нужно было всегда и во всем добираться до сути. И он мог прямо довести до отчаянья своими вечными вопросами: почему и отчего? Когда в доме появилась первая швейная машина, «почему» и «отчего» так и посыпались. Мальчику непременно надо было узнать досконально, что это за «зверь», и вот однажды мать, вернувшись откуда-то, нашла машину разобранной на части. Если верить преданию, Фритьоф не успокоился, пока самолично не собрал ее вновь. В начальной школе Фритьоф учился прилежно; в годы же ученья в реальном училище — спорт и многочисленные частные «почему» и «отчего», вероятно, иногда чересчур отвлекали Фритьофа в сторону. По крайней мере, в полугодовом училищном отчете об успехах учеников за 1879 г., можно видеть сердечное сожаление учителей Фритьофа о том, что он «непостоянен и по многим предметам не делает тех успехов, каких можно было бы ожидать от него». А ожиданий-то на мальчика, изумлявшего учителя математики геометрическими решениями арифметических задач, возлагалось, как можно себе представить, не мало.

Но чтож, если у Фритьофа всегда было на очереди столько посторонних «отчего» и «почему»! Любознательность его все росла с годами, принимая все новые и новые формы. Скоро не оставалось ничего ни на небе, ни на земле, до чего он не желал бы добраться, чего не хотел бы разъяснить себе. А раз ему удавалось решить какую нибудь задачу, она как бы переставала существовать для него, и он брался за новую. Особенно любил он естественные науки и ужь, разумеется, ему вечно надо было проверить все на опыте. Однажды он и друг его Карл, когда им обоим было лет по 15—16, достали целый ящик горючих фейерверочных веществ и фарфоровую ступку. Ступку им одолжили с условием, что они будут обходиться с нею возможно бережнее. Вот они и наложили в нее массу снадобий, сущность которых им необходимо было выяснить, и принялись за эксперименты, да заронили в ступку искру. Из ступки мигом взвился столб пламени к потолку Карловой каморки на чердачке деревянного дома. Мальчики, не долго думая, хвать ступку и — за окно ее. Разумеется, она разбилась в дребезги. Сера текла по стене дома, а мальчишки лежали на полу с вымазанными лицами, в ожиданий, когда войдет к ним брат Фритьофа Александр, — пусть-де сочтет их пострадавшими при взрыве.

* * *

А вот какую картинку из детства, дающую надлежащее понятие о пресловутом «спартанском» образе воспитания детей в доме Нансена, который, видно, был спартанским не больше, чем следовало, рисует сам Фритьоф в письме к отцу от 20 декабря 1883 г.

Дорогой мой старичок!

Да, близок уже, близок первый сочельник, которого мне не суждено провести дома, близки веселые, чудесные святки, которые в детских воспоминаниях рисуются верхом радости и блаженства, о каком разве только вообще мечтают, представляя себе загробное блаженство. Святки рисуются в розовом свете и внутреннему взору юноши, — картина лишь чуть изменяется, пожалуй, становится только более яркою.

Мысли тихо несутся на своих мягких, как пух, полных грустного стремления крыльях, назад в родимый, несказанно дорогой дом, окруженный ореолом светлых радостных воспоминаний детства. Сколько проведено там веселых рождественских праздников! Как они были торжественно-мирны, каким чистым, тихим, белым являлось Рождество, окутанное снегом! Хлопья, большие, легкие, тихо, коротко опускались на землю и сеяли серьезные мысли в детскую душу, трепетавшую от радости. Наконец, наступал великий день, сочельник, и нетерпение достигало высшей точки напряжения. Нельзя было ни минуты посидеть спокойно, непременно надо было заняться чем нибудь, чтобы скоротать время и отвлечь мысли. И, если, бывало, не заглядываешь во все замочные скважины или не ревизуешь мешки с изюмом, миндалем и финиками, прежде чем их унесут в спальню, где снаряжали елку, то убегаешь на двор, кататься на салазках, или, если погода позволяла бег на лыжах, бегаешь до самого вечера. Иногда же выпадало и такое счастье, что Эйнару (сводный брат Фритьофа) или кому другому надо было смахать еще раз в город; вот то раздолье было прицепиться где-нибудь на кончике саней и мчаться по чудному, гладкому пути в город за какими нибудь покупками, а потом обратно. Бубенчики так и заливались, а на темном небе выплывали звезды. Но вот приближалась и торжественная минута; ты входил в комнату, чтобы зажечь елку; у нас сердца так и прыгали; Ида сидела в уголку в кресле и гадала, что ей подарит тот-то и тот-то, другие заранее улыбались при мысли о том или другом сюрпризе, о которых знали, а нам, малышам, обыкновенно говорилось, что мы получим длинный пук розог с ленточкой, и вдруг — дверь растворялась, и нам на встречу сияли ослепительные огоньки елки — какое зрелище! Мы заикались от радостного волнения, почти немели от восторга в первые минуты, чтобы затем шуметь и бесноваться от радости тем неудержимее.

Да, никогда, никогда в жизни не забыть мне вас, веселые рождественские праздники!»

Да, письмо это является не маловажным документом, доказывающим, что в семье и в воспитании Фритьофа спартанский характер преобладал лишь настолько, насколько это было полезно для развития а будущего самого Фритьофа; в нем воспитывали будущего мужа, но не насиловали ребенка, его закаляли, но не уничтожали в нем нежных душевных свойств. Обе столь противоположные стороны его натуры — нежная, детская душа и непреклонная воля мужа имели возможность свободно развиваться с самого раннего его детства, и с годами сочетание их образовало личность, столь оригинальную и не похожую на тех знаменитых пионеров и путешественников, что, поборов и преодолев в себе все, стали какими-то локомотивами, согреваемыми лишь двигающим их паром.

Примечания

1. Квартал Христиании, заселенный тогда самыми бедными жителями.