Нормаркен

Если, стоя на башне Трювандского холма¹ и устав любоваться нежною прелестью Христианийской долины, бросишь взгляд на север, то увидишь необозримое пространство синеющих лесов; горный скат за горным скатом, где сплошь покрытые лесом, заполняют весь горизонт. Это и есть Нормаркен, лесная полоса Норвегии, тянущаяся непрерывно на 10 географических квадратных миль, страна лесного уединения, изобилующая узкими горными долинами, отвесными скатами, бурливыми горными речками и укромными уголками.

Фритьоф Нансен был одним из первых, отдельных счастливцев-тонеров в этой местности. Он в действительности мог вволю наслаждаться жизнью Робинзона Крузоэ, которую другие бедные мальчики могут лишь переживать в воображении. Пусть же он рассказывает сам о своих первых шагах в этой обетованной земле.

«В первый раз я отважился проникнуть только в долину Сёрке. Было мне тогда лет 10 —11; в Сёрке жили кое-кто из наших школьных товарищей, и они приглашали нас побывать у них. Однажды, в июне месяце, сидели мы на крылечке дома, и вдруг нам вспало на ум, что надо же, наконец, воспользоваться приглашением. Нам сдавалось, что следует спросить позволения, но в то же время сдавалось наверняка, что отец с матерью не дадут его. К тому же они легли спать после обеда и разбудить их мы не смели, а ждать их пробуждения значило бы упустить время. И вот, мы улизнули без спросу. Дорогу мы немножко знали, и до Богстада добрались отлично. Потом пошло уж не так гладко, но мы спрашивали то тут, то там о дороге и так пробирались дальше да дальше, сначала добрались до церкви в Сёрке, а потом и до двора товарищей. Пришли мы туда только в 7 часов вечера. Ну, теперь следовало поиграть с товарищами, затем пойти в овин, а потом еще поудить рыбу. Но все что-то не клеилось; дурная совесть не дала нам покою и на полчаса. Нет, надо идти домой! Сердца у нас так упали, что обратный путь показался куда тяжелее. Скоро младший братишка стер себе ноги, и только в 11 ч. вечера плачевное наше шествие достигло родных пределов. Еще издалека завидели мы, что все у нас на ногах, — верно, нас ищут! Мужество наше совсем упало. Завернув за угол, мы наткнулись на мать. «Вы ли это, дети?» «Ну, теперь достанется нам!» подумали мы. «Где вы были?» спросила мать — «Да вот... в Сёрке!» Теперь-то зададут! Но мать только как-то странно промолвила: «Вот удивительные дети!» И мы увидели, что у нее слезы на глазах. Но подумайте, ни одного упрека?! Так-таки мы и легли спать со стертыми ногами, но без брани! А всего удивительнее было то, что через несколько дней нам позволили опять пойти в Сёрке. Ужь не догадались ли отец с матерью, что держали нас как будто черезчур строго?

Был у нас и еще знакомец в Сёрке; звали его Ола Кнуб; он был женат на женщине, которая обыкновенно поставляла нам ягоды. Нам позволили навестить Олу и половить рыбу в Нормаркене. То-то было ликованье, когда мы пустились в путь, снабженные кофейником и удочками, заранее предвкушая прелести переселенческой жизни в лесу. Я так и вижу перед собою бревенчатую хижину у озера, с голым, каменистым скатом на заднем плане. Там ждала нас свобода, жизнь настоящих дикарей. Ни отца, ни матери, которые заставляли бы нас ложиться во время спать, звали к обеду и ужину! Мы были сами себе господами, ночи были светлые и долгие, а наш сон коротким.

Только около полуночи забирались мы в хижину и про-водили несколько часов, лежа на лавке, а уже задолго до восхода солнца опять ловили форелей в речке, шлепая по воде, перепрыгивая с камня на камень, причем не раз случалось и растянуться и побывать под водой. Когда же я подрос еще, мне случалось по неделям проводить в лесу одному. Я не обременял себя дорожными припасами и довольствовался коркой хлеба да пойманной рыбой, которую пек на угольях. Мне нравилось вести в Нормаркене жизнь Робинзона».

Но часто он бывал там и с братом и еще с одним родственником постарше, страстным охотником и рыболовом. И, благодаря таким экскурсиям, мальчики с 12-летнего возраста приучались к выносливости, укрепляли и развивали свои мускулы. Экскурсии с течением времени становились все продолжительнее и продолжительнее, юные путешественники забирались вглубь Нормаркена все дальше и дальше.

* * *

«Когда листва на дубе становится с мышиное ухо — форель клюет на муху». — Эту пословицу мальчики знали твердо, знали они и то, что дня два-три спустя после окончания сплава по реке леса, рыба клюет лучше всего. Во время сплава слишком много пищи в воде, — течение размывает верхние пласты берегов и захватывает землю, а в ней масса личинок и червей. Когда же река входит в обычную колею, и рыба успеет проголодаться, она клюет и на муху. В эту то пору, так в конце мая, наши трое молодцов и отправлялись на рыбную ловлю; как только, бывало, проглотят последний кусок субботнего обеда, так и марш из дому, взяв с собою продовольствие — немножко хлеба, масла, колбасы и кофе. И после пятичасовой ходьбы — не в хижину, не во двор на отдых, а прямо к реке, и первым долгом не за еду, а за удочки. Удили же пока было светло. Затем двух-трехчасовой отдых. Варился кофе, жарилась на угольях рыба. Ночевать они могли и в угольном шалаше и под кустом. А с рассветом опять за дело; в полдень короткий отдых и снова за то же, причем часто увлекались до того, что простаивали по пояс в воде часы, ловя рыбу до позднего вечера, и только ночью пускались в обратный путь в вымокших и набитых песком сапогах. Домой являлись утром в понедельник, смертельно усталые, и говорили сами себе, что просто бессмысленно так мучить себя ради удовольствия. Но стоило им выспаться — все мытарства забывались, блестящая форель, лежавшая на кухонном столе, являлась самым приятным искушающим воспоминанием, и в следующую субботу часа в три поход повторялся.

Еще труднее были экскурсии позднею осенью, когда ночи становились холодными, и еще больше выносливости должны были проявлять мальчики, когда они подросли на столько, что им позволяли участвовать в травле зайцев. Тут приходилось по сутки, по двое проводить без отдыха, а часто и без пищи. Зато и пробирал же охотников голод, так что если им случалось попадать на Сандвикскую железнодорожную станцию, они в один миг очищали весь буфет от всего съедобного. Да, будущему другу эскимосов, описавшему их быт, рано довелось по опыту изведать, что такое голодовка и что такое прожорливость. И неопрятное хозяйство и вся обстановка самоедов не могли ужаснуть того, кто сам при ночных трапезах в лесу много раз брал щепку прямо из грязи, чтобы помещать свой кофе, и кто, случалось, поедал с удовольствием полусырую или попорченную форель.

Леса Нормаркена представляли полное раздолье для лыжебежца, избегавшего проторенных путей. Леса эти могли развить в душе любовь к природе, впечатлительность и понимание красоты ее и в зимнем и в летнем уборе. А сколько бедных мальчиков лишены возможности развить в себе эти чувства! В этих лесах могло во время зимних экскурсий и охот окрепнуть и закалиться тело Фритьофа, так чтобы впоследствии быть в состоянии перенести полярный холод. Однажды ему с братом случилось провести на охоте за зайцами тринадцать дней; под конец они питались одними картофельными лепешками, и чуть не умирали с голоду вместе с своей собакой. Но вот, на одном дворе закололи свинью, и братья до отвалу наелись кровяной колбасы. Зато, Фритьоф вернулся с охоты с 7-ю зайцами за спиною.

Его неприхотливость и неразборчивость в еде доходили до того, что часто даже сердили его товарищей лыжебежцев. Бывало так, что они стоят все вместе на Трювандской башне и смотрят на долину Студ, находящуюся в 30 километрах, и вдруг Фритьоф пускается туда, в чем есть, не взяв с собою ровно никаких припасов. Зато, попав наконец в какое нибудь жилье, он просто изумлял хозяев своим аппетитом, надолго доставляя им этим тему для разговоров.

Нансен студент

Раз также предпринял он с товарищами экскурсию на лыжах, и все. кроме него, запаслись мешочками с съедобным, но на первом же привале Фритьоф расстегнул куртку и вытащил из грудного кармана, далеко из-за подкладки, несколько штук блинчиков, которые так согрелись во время его бега, что от них так и валил пар, точно их только что сняли со сковороды. Фритьоф поднял их высоко кверху и сказал: «Кто хочет блинчиков?» — Как ни мало брезгливы были его товарищи, от таких блинчиков и они отказались. «Вот глупые-то! Ведь, они с вареньем!» сказал Фритьоф и съел блинчики сам. Вообще он многим напоминал молодежь поселенцев в девственных лесах Америки, отличался пренебрежением к условиям и привычкам культурной жизни, смелостью, доходившею временами почти до дерзости, систематической закаленностью и склонностью к безыскусственному образу жизни среди природы. Его девизом было: «Довольствуйся возможно меньшим» — и он любил дразнить общественное мнение, проводя этот девиз в жизнь, вполне убежденный в том, что прав он, а все другие неправы. Между прочим Фритьоф Нансен, кажется, один из первых в Христиании начал одеваться с ног до головы во все шерстяное; впоследствии же он с гордостью сообщал в письме из Бергена, что это вошло мало-помалу в обычай. При этом он привел историю, вообще ставшую для него просто поговоркой: «В Лондонской больнице для умалишенных сидел один человек, который обыкновенно говорил: «Я утверждал, что безумен свет, но свет сказал, что безумен я, и вот меня засадили сюда». При Фритьофе Нансене следовало также вообще остерегаться говорить о чем-либо, как о невозможном, — он в таком случае не преминул бы исполнить это. Его юношеская смелость часто и приводила его чуть не на край гибели. В 1870 г., например, он предпринял с братом экскурсию пешком, и им надо было перебраться из одной местности в другую; предстояло или сделать обход или прямо подняться на отвесную скалу, и затем спуститься с нее. Фритьоф, конечно, пошел напрямик. Вот что рассказывает об этом переходе брат Фритьофа. «Под скалой находился обледенелый снежный холм, и за ним шел крутой обрыв прямо в долину. У меня закружилась голова, и мне пришлось воспользоваться палкой Фритьофа, а он вместо того, чтобы идти осторожно, шаг за шагом, с размаху соскочил на глетчер, поскользнулся и покатился вниз. Я видел, как он побледнел. Еще несколько минут, и он бы очутился внизу разбитым. Но он напряг все силы, уперся ногами и руками и удержался в самую последнюю минуту на краю обрыва. Я никогда не забуду ни этого зрелища, ни того, как он, явившись в хижину для туристов, исчез в панталонах, которые одолжил ему толстый секретарь кружка туристов. Существенная часть собственных панталон Фритьофа сильно пострадала от катанья по глетчеру».

Юношеские экскурсии Фритьофа способствовали развитию в нем, помимо всех уже упомянутых качеств, любви и интереса к животным, желания наблюдать за их жизнью, а это привело его к выбору того именно жизненного поприща, по которому он пошел. В 1880 г. он с успехом окончил реальное училище (внешкольные увлечения не окончательно мешали его научным занятиям) и сначала, было, колебался в выборе дальнейшего пути, записался в кадеты военного училища, но затем отказался от этой карьеры и решил продолжать научные занятия. Проходя курс гражданских наук, чтобы подготовиться к государственной службе, он в то же время занялся медициной. Но скоро зоология, выбранная им из числа необязательных предметов, стала интересовать его все более и более и, наконец, сделалась его специальностью. В январе 1882 г. Фритьоф Нансен обратился через одного родственника за советом к профессору Коллет. Последний, припомнив предложение, которое он недавно получил от тюленепромышленной компании — совершить на одном из ее судов поездку в Ледовитый океан, решил предложить такую поездку Нансену: он такой любитель спорта и страстный охотник, — пусть едет с тюленепромышленниками, делает в пути научные наблюдения, заносит их в книжку и, таким образом, подготовится к деятельности естествоиспытателя. Нансену предложение пришлось по душе, и через неделю он явился к профессору сообщить ему, что он уже условился с капитаном Крефтингом, командиром «Викинга». 13 января отец Нансена телеграфировал в Арендаль одному другу, прося его похлопотать о разрешении со стороны компании; друг отрекомендовал Нансена рослым, сильным, выносливым и деятельным молодцом, который будет небесполезным членом экспедиции, и скоро мог телеграфировать отцу Фритьофа о согласии компании. Остававшийся короткий срок времени Нансен посвятил изучению анатомии тюленей, и 11 марта отплыл на «Викинге» из Арендальской гавани. Так незаметно совершился переворот в его жизни, так последовательна была связь между различными моментами его юности, которая для постороннего человека может показаться рядом неожиданных скачков — от нормаркенского охотника к охотнику за тюленями, от густых лесов к полярным льдам. На самом же деле, он, под покровительством гения судьбы, просто и постепенно, без всяких болезненных потрясений, почти незаметно, шел по пути к великой цели, откуда имя его прогремело по всему свету.

Примечания

1. Близ горной площади Фрогне, что лежит в 8 километрах от Христиании.