В Ледовитом океане (по путевому дневнику Нансена)

Сам Нансен видел счастливое предзнаменование в ярком солнышке, озарявшем в тот мартовский день море и шхеры. Он нетерпеливо рвался к вечным льдам, хотя и чувствовал, что покидает весну, горы и леса для таких мест, где редко удастся, увидеть и камень, не то что деревцо или веселую лужайку. В первый раз в жизни предстояло ему весною не бродить по лесам, не вдыхать в себя весенних ветерков и аромата и вместе с ними весенней радости, жизни и надежды, не плескаться между шхер и островков и не встречать взором перелетных птиц, приносящих с собою новую жизнь, новые надежды.

Скоро океан приветствовал его сначала обломком разбитого судна, затем страшным штормом. Грота — мачта сломалась, волны перекатывались через палубу. Вечером море горело фосфорическими огоньками. В дневнике то и дело отмечалось появление буревестников всех видов. 18 марта судно вступило в область льдов. Вот как вкратце описал свое первое впечатление от Ледовитого океана Нансен незадолго до того, как отправился в свою великую полярную экспедицию.

«Ледовитый океан — нечто особенное, не похожее ни на что другое и меньше всего на то, чем обыкновенно его представляют себе. Я прочел о нем не мало прежде, чем сам попал туда в первый раз, и рисовал его себе заранее в виде царства мощных ледяных гор всех видов и форм, великолепных, блестящих, переливающихся всеми цветами радуги ледяных башень со шпицами и необозримых сплошных ледяных равнин. Ничего такого. Плавучие плоские, белые льдины, зеленовато-голубая вода, туман, солнце, буря и штиль — вот что встретило меня.

Много воспоминаний выступает передо мною, когда я, закрыв глаза, сосредоточусь мыслями на этом плавании; приведу здесь несколько более ярких из них.

Сильнее всего врезалось мне в память первое впечатление. Было это в марте месяце. Целую неделю в бурю и непогоду неслись мы на север от Норвегии; волны так и бушевали, грот-мачта сломалась, но и это не помешало, — мы отправились бить тюленей и мешкать не приходилось.

Первым признаком близости Ледовитого океана была зеленая чайка или буревестник. Мы встретили ее почти около полярного круга; она парила на своих распростертых крыльях над бесконечными голубыми гребнями волн. Птица эта держится тут в сотнях миль от берега, словно сторожит вход в Ледовитый океан, куда никто и не проскользнет без ее сопутствия. Она следовала за нами уже два дня, когда море начало зеленеть, — мы подходили к островам Ян Майен. И вот, на седьмой день нашего плавания, раздался окрик: «Лед впереди!» Я выскочил на палубу и вперил глаза в пространство — передо мною чернел один мрак ночи. Но вдруг в этом мраке выделилось что-то большое, белое, стало приближаться, рости и белеть, выделяясь на черном фоне моря. Это была первая ледяная глыба, которую мы встретили. Потом стало их попадаться много; оне плыли, то ныряя, то подымаясь вверх, скользили мимо с шумом и шипеньем. Это были еще отдельные льдины-вестники; но вот я увидел на северном краю неба удивительное сияние, распространявшееся, бледнея, и к зениту, похожее на зарево сильного, но очень отдаленного пожара, который случился в царстве духов, — сияние было призрачно-белое. Вместе с тем я услышал глухой шум и шипенье, доносившиеся также с севера, и похожие на шум прибоя. Причиною всего оказались сплошные массы плавучего льда. Свет являлся отражением, которое оне бросали на туманное или облачное небо, а шум производили волны, перекатывавшиеся через них и ударявшие льдины друг о друга; в тихие ночи этот шум был слышен далеко, далеко. Как диковинно было стоять на палубе, смотреть и слушать, в то время, как мы плыли в этот новый, неизвестный мир льдов. Шум все усиливался и доносился уже со всех сторон; все чаще и чаще стали окружать нас ледяные глыбы. Иногда судно наталкивалось на них, с треском подымало их носом и отшвыривало в сторону».

В Ледовитом океане. I

На следующее утро Нансен был среди льдов. Кругом — все белые, ослепительно белые льдины, ни единого черного пятнышка. Полярные чайки садились на льдины близ самого корабля; снежные воробьи прыгали, суя носики в снег и опять подымая головки — точь в точь как воробьи у нас на улицах. На следующий день поднялась буря; пароход врезался в лед; буря усиливалась. (В дневнике сила ветра отмечена 6 баллами). Судно дрожало как лист и трещало по всем швам. Следующие дни прошли в напряженном ожидании: предстояло решить, где искать тюленей, идут ли они нынешний год с востока или с запада? На судне все в один голос говорили, что дело плохо, если не удастся во время увидеть тюленей еще в воде. Можно было полагать, что они идут с запада, ну, а вдруг окажется, что с востока, и судно напрасно прогуляется на запад, или наоборот, и опоздает захватить тюленей? Тут дело шло не о том, чтобы застрелить одним зайцем больше или меньше, не о благородном честолюбии спортсменов, но о громадных убытках или барышах торговой компании. Хуже всего было то, что даже неизвестно было, где собственно находится судно, — нельзя было произвести надлежащих наблюдений. Когда беспокойство достигло высшего напряжения, с подветренной стороны показались два судна. Прибавили паров и парусов, чтобы приблизиться к ним. Наконец «Викинг» бок-о-бок с одним. Это «Вега», носившая Норденшёльда через Берингов пролив. Судно покачивалось при лунном свете, словно гордясь своею стройною оснасткой. Нансен смотрел на знаменитое судно с благоговением, а экипаж «Викинга» перебрасывался между собою замечаниями: «Да, длинную прогулку сделало это судно, парень!» — «Праздник-то им задали!» — «И я побывал бы на том празднике в Неаполе!» Капитаны судов держали совет до утра. На другой день оба судна отправились на север, а за ними еще третье «Новая Земля» из Денди. Порешили двигаться еще к северу, хотя и были на 74°50′ с. ш. Тут их начала трепать буря, потом задержал туман. Новые совещания; колебания усилились. Лучше всего, казалось, было бы идти прямо на запад! 28-го к вечеру с юга показались пять судов. Когда последние приблизились, поднялись новые совещания. Приближалось уже 1-е апреля, а 3-го обыкновенно начинают бить молодых тюленей! Надежды на то, что удастся пробиться сквозь лед и двинуться вперед, было немного. Но попытаться все-таки следовало. Послали просить помощи у других судов, чтобы переброситься через лед. Скоро на палубе «Викинга» весело затопталось сто слишком человек матросов со всех судов; сначала дело шло отлично; судно скользило между льдинами по свободной ото льда воде; вдруг остановка. Дали задний ход и затем усиленный передний; все матросы перебежали на корму и навалились на борта — нос судна поднялся надо льдом; потом весь народ перебежал на нос, который стал надавливать на лед, ломать его или просто догружать в воду, и судно продолжало подвигаться. Винт ударялся о льдины, так что весь корпус судна дрожал, напоминая о риске подобного перехода, но судно все таки двигалось вперед.

К вечеру «Викинг» выбрался из затора и опять пустился в путь между голубыми плавучими льдинами.

Выла ясная, лунная ночь. Лучи луны так и играли в воде и на льду. На северо-западе небо рдело пурпуром, остальная часть неба отливала золотистым блеском вследствие отражения лунных лучей далекими ледяными равнинами.

Расположение духа на «Викинге» было, однако, не важное: наступил уже вечер 2-го апреля, и в 12 часов ночи следовало бы начать бить молодых тюленей — тем, кому удалось напасть на них... 8-го апреля поднялась буря. Свободное ото льда пространство стало увеличиваться — точно двери темницы разверзались средь грохота бури. Вся масса плавучего льда шла на восток. На следующий день измерили долготу и с ужасом увидели, что находятся на 13½ град. в. д. Неслыханно, чтоб на такой долготе был лед; должно быть они очутились среди течений Гольфстрима. Встретились опять два судна. По счету капитана вышло, что целых двенадцать судов не напали на тюленей, — все таки легче сердцу. Но дни шли, а «Викинг» все плавал без толку; уж не лучше ли было бы плыть на восток, к Гренландии, а не гоняться больше за молодыми тюленями? За ветром показались сначала, три судна, а потом еще несколько. Новое совещание, новые расчеты, и вывод тот, что ни одно судно не напало на тюленей, разве «Каппела». Ура! Вновь на поиски! А пока они продолжались, природа Ледовитого океана все глубже и глубже врезывалась в душу молодого человека, способного постигать красоту природы во всех ее проявлениях. Его острый взор находил разнообразие оттенков и среди этого однообразия ледяных полей и моря и радовался им: «Небо играет разными цветами; то оно покрывается белым отблеском снегов, то темнеет, отражая море, то загорается пурпуром от солнца, то золотится, когда этот пурпур смешивается с белым отблеском ото льдов. А самые льды ! То они отливают зеленым блеском, то скорее голубым, в гротах же почти ультрамариновым. Большинству людей скоро бы прискучило это безмолвное спокойствие природы вокруг, эти необозримые равнины льда. Они бы почувствовали себя здесь чересчур одинокими, беспомощными, им бы недоставало жизни, улыбающихся полей и лугов, пасущихся коров, дымка из труб хижин, где варится к ужину каша... Здесь ничего такого нет; здесь всякий след человеческих трудов исчезает с такой же быстротой, с какой исчезает за нами в воде след нашего судна. Но тот, кто ищет в природе мира, постоянства и свободы — найдет их здесь!» Духовная жажда Нансена, увлекавшая его в пустые леса Нормаркена, была утолена здесь среди простора Ледовитого океана. Он был воспитан для уединения и чувствовал себя среди него как дома, сам наполняя его жизнью и содержанием.

Зато «Викингу» эти 5 недель тщетных поисков были не сладки; все понимали, что самая выгодная пора ловли миновала для них. 25-го апреля начали показываться молодые тюлени на льду. Пал густой туман, не настолько, однако, густой, чтобы нельзя было различить впереди судна с закрепленными парусами; потом увидели вдали еще несколько. Направили курс на ближайшее: это «Норд-Кап»!.. Что же оно стоит с закрепленными парусами? Нагрузилось уже? Сидит на вид глубоко. Или оно напало на тюленей и ждет, пока уляжется волнение?

В Ледовитом океане. II

Все лихорадочно возбуждены. Наконец, подошли к судну так что можно перекликаться; капитан «Норд-Капа» кричит в рупор: «Да где же это вы пропадали, капитан Крефтинг?» Всех словно молния пронизывает, взорам открывается судно за судном. «Новая Земля» уже перегружена, «Вега» нагружена, «Капелла» почти нагрузилась, на «Альберте» 14000, на «Гекле» 10—12000, даже на «Норд-Капе» 6000. Оказалось, что ловля была в 4 милях на запад-северо-запад от того места, где «Викинг» и другие суда тогда застряли; не будь тогда тумана, было бы видно тюленей.

2-го мая завидели издали Шпицберген. Нансену не терпелось увидать стада северных оленей и места, где собирают гагачий пух. Но курс держался на запад.

25-го прошли под Гренландией. Глетчеры так и горели в лучах заходящего солнца, а темные очертания вулканов угрожающе поднимались на фоне пурпурного горизонта. Тут Нансену удалось не на долго почувствовать под ногами твердую почву. В большом гроте скалистого берега оказалась отличная гавань для лодки, и люди вышли на берег. Всюду, куда только хватал взор — простиралась черная лава. Путники зашли к сторожу маяка, в его низенькую хижину. Неподалеку от того места земля дымилась, словно тут только что выжгли лес под пашню. Пар поднимался от горячих источников; надо, конечно, было посетить их. Надели деревянные башмаки и отправились по острым глыбам лавы нюхать серные пары, затем вернулись опят к хижине. Там и сям чахлые поросли можжевельника и вереска, былинка тут, былинка там — вот и весь корм для овец. Вдобавок горная лиса душит овец, и ворон таскает ягнят.

Снова вышли в море, и у Нансена отмечен в дневнике всякий раз, когда спускали лодки за тюленями; особенной удачи в этом отношении «Викингу» не было. Вечером, 16-го июня пришлось выдержать изрядную схватку с льдинами; одни наваливались на корабль, другие с разбега ударялись о его бока, грозя проломить их; корабль то поднимался, то опускался, треща по всем швам и дрожа, как лист. Экипаж уже стал волноваться, но к счастью все обошлось благополучно. Ночью выбрались изо льда и опять поплыли по чистому морю. На утро капитан за завтраком сказал: «Я уверен, что сегодня будем бить тюленей, — в последний раз, когда нас также обласкало льдом, мы наткнулись на стадо и убили больше 900 штук».

Каштан был прав. К вечеру спустили все десять лодок. Пошли веселье, шутки, началась настоящая битва, которая продолжалась целых три дня. Когда дело кипит, тюленепромышленникам не до сна, не до отдыха. А другим судам пришлось в это время смотреть да облизываться: между ними и местом ловли была непроходимая преграда из льдов. — Но и пора было «Викингу» поживиться; в эти дни счастье его достигло своего апогея; в конце же июня судно было затерто льдами у восточных берегов Гренландии на 66°50′ север. шир., и тут им пришлось простоять целый месяц, сложа руки, в самое горячее время. Для «Викинга» это было потерянное время, для Нансена же во всех отношениях наиболее важный и интересный период за всю экспедицию. Прежде всего он в то время не раз имел случай удовлетворить своему заветному желанию — поохотиться на белых медведей. До сих пор он действовал на ряду с другими в качестве охотника на тюленей, а также работал в качестве добросовестнейшего наблюдателя-натуралиста, строго следуя инструкциям профессора Мона, лежавшим в его дневнике. Нансен отмечал и изучал все явления природы и в море и в воздухе, привыкал смотреть на все глазами ученого. Но страстный охотник в душе, он все горел желанием встретиться с четвероногим властителем Ледовитого океана, и вот, тут-то, где «Викингу» предстояло стоять без дела, и ждала Нансена настоящая охота на медведей. В дневнике Нансена есть удивительно интересные, живые описания схваток его с медведями. Во все это время охотничья лихорадка не покидала молодого ученого; он не знал покоя; то и дело раздавались крики с обсервационного пункта — бочки, что там-то виден медведь. Эти сообщения подымали Нансена с постели ни свет ни заря, вызывали его из за стола, отрывали от научных работ — словом, не давали ни отдыха, ни срока. 6-го июля, когда расположение духа экипажа упало почти до нуля, так как люди стали уж думать, что не выйдут живыми из этих льдов, но или будут раздавлены ими или перемрут здесь от голода, капитан и Нансен отправились к ним в их помещение, чтобы поднять в них дух. Людям было обещано, что их прокормят медвежьим мясом, а, если судно будет раздавлено, то все они выйдут на берег и оснуют на Гренландии новую колонию, где недостатка в пище не окажется; там вдоволь: оленей, мускусных быков, белых медведей, мху, и других лакомств. Но все это мало помогало. Вдруг из бочки раздался возглас: «Три медведя под ветром!» Это была самка с двумя медвежатами; застрелили всех трех, и людей долго угощали медвежьим жарким. Из старого же мяса сделали на льду костер, который начинили салом и поддерживали несколько дней. Запах оказался хорошей приманкой, и в эти дни с бочки было замечено до 20 медведей». Вот выдержка из дневника Нансена, помеченная 12-го июля.

«Вечером я занял пост в бочке, чтобы срисовать берег Гренландии. Прежде всего я внимательно оглядел кругом лед, чтобы удостовериться в отсутствии медведей, и затем спокойно принялся за дело. Люди все ушли на покой, и на палубе было тихо; только матрос «Баллон», стоявший на вахте, шагал взад и вперед. Я так углубился в работу, что почти забыл, где я, как вдруг слышу крик Баллона, который взошел на помост: «Да, ведь, тут медведь!» Я мгновенно вскочил, смотрю — медведь внизу у самого носа корабля. Карандаш и альбом в сторону, живо марш-марш вниз на палубу, затем в каюту за ружьем и патронами. Но медведь испугался и удрать вместе с товарищем, который оказался тут же по близости».

Нансен, одетый в шерстяную куртку и обутый в легкие парусиновые башмаки, пустился было за ними в погоню, но они удирали с неимоверной быстротою, и вскоре на «Викинге» был выкинут флаг, призывавший Нансена воротиться; пришлось повиноваться. Разумеется, капитан не упустил случая подразнить его за удивительное уменье караулить медведей «Да! да! Славного молодца посадили в бочку: не видит медведей даже, когда они под носом!» — Но Нансен свое взял: 14-го июля он охотился на белых медведей в последний раз и тут получил полное удовлетворение в беге взапуски с ними. Показался большой медведь и вдали еще два, но все трое пустились в бегство. «Мешкать было нельзя; медведь удирал со всех ног. Мы¹ пустились за ним, стараясь при этом держаться под прикрытием ледяных глыб. Впопыхах, однако, часто забываешь об осторожности, и я забыл о том, что льдины бывают обманчивы на вид: кажутся твердыми, плотными, тогда как на самом деле вода настолько размыла их снизу, что оне представляют лишь весьма тонкие, хрупкие, ненадежные помосты. Мы подбежали к широкой полынье, через которую предстояло перепрыгнуть; я приготовился к заправскому прыжку, да на беду оказалось, что край льдины был как раз хрупким, и я вместо того, чтобы перепрыгнуть, очутился с головой в воде. Немножко холодно, но главное надо спасти ружье; перебросил было его на следующую льдину, но опять беда: край ее был высок, и ружье не попало на место, а скатилось в воду. Нырнул за ним, поймал. Потом подплыл, отыскал место, где можно было выкарабкаться, и поднял ружье. Один миг на осмотр дула и замка и — снова во весь дух вперед. Патроны не пострадали, — у меня были непромокаемые, ремингтоновские. Капитан между тем очутился немного впереди; увидев, что я провалился, он перепрыгнул на другую льдину и продолжал погоню. К счастью, я в тот день был одет легко: парусиновые башмаки и шерстяная куртка, так что воды набралось немного, и она быстро стекла. Таким образом я скоро наверстал упущенное и, увидав, что медведь скрылся за высокой ледяной глыбой, пошел ему на перерез. Только что обогнул глыбу — столкнулся лицом к лицу с Мишкой. Ружье к щеке — но он быстрее меня: моментально бултых в воду, и пуля попала только в зад ему. Подбегаю к краю льдины, чтобы дать выстрел по Мишке в воде, но его не видать. Куда он девался? Вижу, в глубине белеет что-то, ага, вот в чем дело! Полынья была длинная, надо было перебраться на другой край ее, чтобы принять Мишку там. В средине полыньи плавали две небольшие льдины. Прыжок предстоял большой, но я решился и удачно перепрыгнул на первую льдину. Она едва-едва могла сдержать меня. Стараюсь удержать равновесие и вдруг вижу голову медведя у другой льдины. С ревом бросается он на нее, еще минута, и — бросится на меня. К несчастью для него, я предупреждаю его; нахожу точку опоры и влепляю ему пулю в грудь почти в упор, так что шерсть вокруг почернела от пороха. Мишка закачался и издох — чуть не сказал: на моих руках. В сущности я поддерживал его за уши, так как он выказал поползновение погрузиться в воду, что собственно было в высшей степени удивительно, — ему бы в это время года следовало как раз всплыть на верх, столько в нем было жира. Спутники мои скоро подоспели мне на подмогу. Пришлось вытащить медведя с помощью моего кожаного пояса; другого ничего под рукой не было, а он был коротковат. Затянули его вокруг шеи медведя и втянули тушу в узкую выемку на льду. Теперь нечего было опасаться, что он потонет, и мы могли мало-помалу общими усилиями вытянуть его на лед. Он оказался огромным, самым большим из всех убитых нами. Шкура его лежит теперь под моим письменным столом, и я в буквальном смысле могу сказать, что «попираю пятою голову своего врага». От судна мы отбежали далеко, и прошло порядочно времени, пока к нам подоспели оттуда на помощь люди; мы тем временем занялись потрошеньем Мишки. Мне-то впрочем не пришлось отдаться этому занятию; капитан сказал, что я промок и прозяб, а потому не угодно ли-де мне отправиться на судно. Как ни казалось мне неосновательным такое предложение, я все-таки покорился и отправился к судну. Я вообще привык соглашаться с капитаном во всем и на этот раз мне тоже не пришлось раскаиваться в моем послушании Подходя к судну, я увидел вдали трех матросов, из которых двое, по-видимому, были с ружьями. Когда я спросил о них на судне, мне сказали, что они отправились на медведя, но что мне нечего надеяться принять участие в охоте, так как они уже на выстрел от медведя. Ну, что ж, подумал я, с меня довольно на сегодня, пусть себе охотятся. Но вдруг я узнаю, что медведей не один, а целых три. Этого уж больно много на их долю! Одного-то я бы им уступил, но из трех-то один мог бы прийтись и на мою долю! И я опять пустился бегом, насколько позволяли ноги. Я уж успел промокнуть, так измокнуть немножко больше, немножко меньше, не играло никакой роли, и мне по крайней мере не надо было обходить полыньи. Скоро я настиг людей; они легли стеречь медведя, который шел на них. Я остановился на некотором расстоянии, чтобы не помешать им, но они, боясь, как видно, что я предупрежу их, поторопились выстрелить и только поранили зверя, который с ревом бросился прочь от них.

Тогда пришла моя очередь. Я пустил ему пулю прямо в грудь. Он упал, но затем поднялся опять и продолжал путь. Я побежал за ним, и когда он обернулся и пошел на меня, прострелил ему голову. Тут он издох. Очередь была за следующим. С корабля дали нам знак, мы отправились по указанному направлению, и немедленно открыли зверя, который уплетал остатки тюленя. Он был так занят, что мы незамеченными подошли к нему на хороший выстрел. Не надеясь на других, я решил выстрелить и свистнул, чтобы привлечь внимание зверя, — хоть бы что! Я еще раз — тот же результат. Я свистнул изо всех сил — он поднял голову. Я прицелился в спину и выстрелил, и в то же время выстрелили и двое других. Медведь заревел и шарахнулся задом в воду. Я бросился к краю полыньи и спокойно остановился там, полагая, что медведю уже досталось, как следует, и что я докончу его выстрелом, когда он переплывет полынью и вылезет на лед по ту сторону ея, чем избавит нас от труда вытаскивать его тушу. Но я ошибся в расчете; медведь изловчился выйти под прикрытием глыбы, легко как кошка вскарабкался на лед и пустился удирать. У меня и лицо вытянулось; я послал ему в догонку пулю, но даром, а затем началась гоньба, вполне вознаградившая меня за испытанное разочарование. Олуф (матрос) без ружья, с одним ломом и веревкой в руках, последовал за мной, но отстал у первой же широкой полыньи, через которую нельзя было перепрыгнуть. Я же, не желая делать круг, пустился прямо вплавь и услышал позади себя взрыв хохота. Это хохотал Олуф над новым, еще невиданным им, способом переправы через полыньи. Он хотел распорядиться похитрее, ломом сдвинул в середину полыньи льдину и прыгнул на нее, чтобы с нее перескочить дальше. Но тут настала моя очередь хохотать: он очутился по пояс в воде и достиг противоположного края полыньи весь мокрый, набрав полные сапоги воды. Ему пришлось заняться выливанием ее; я в своих низких парусиновых башмаках не нуждался в этом и не стал дожидаться окончания этой процедуры. Таким образом состязание продолжалось между мной и медведем, и мы оба, по-видимому, решились постоять за себя. Для него дело шло о голове, для меня о чести, — было бы из рук вон упустить медведя из под носу. Моя пуля угодила ему в спину, но, по ошибке, я взял патрон с пустой пулей, которая только слегка поранила зверя. Кровь из его раны, однако, так и струилась, и мне нетрудно было гнаться за ним по этим следам. Пули же двух моих спутников не попали в него. И вот, мы летели по льду, как только несли ноги; то я почти настигал медведя, то он вновь далеко опережал меня. Мы оставляли позади себя одну полынью за другой; если они оказывались слишком широкими для прыжка, я переплывал их, — обходить было некогда. Сначала медведь как будто не обнаруживал усталости, но когда мы пробежали с милю, он начал делать извороты, я же продолжал бежать напрямик, что не мало помогало мне. Я понял, что Мишка начал уставать и немножко убавил ходу, но вдруг он скрылся за глыбой. Пользуясь тем, что и он меня не видел из за глыбы, я припустился на всех парах, чтобы подбежать к нему на выстрел. Но нет, он пронюхал мою уловку и тоже прибавил рыси. Опять пролетели некоторое расстояние, и опять медведь пошел тише. Наконец, я настиг его и пустил ему пулю, которая прошла грудь. Он сделал еще несколько прыжков и упал; пуля в ухо покончила с ним совсем, И вот, я очутился один с убитым медведем. Единственным оружием моим были ружье без патронов, да перочинный ножик, так как капитан взял мой охотничий нож, когда мы начали потрошить первого медведя. Прежде всего надо было подать знак на судно, чтобы мне прислали подмогу, но от судна были видны одни мачты. Пришлось вскарабкаться на самую высокую глыбу и оттуда махать шапкой, надетой на дуло ружья. Потом я принялся снимать перочинным ножиком с медведя шкуру, чтобы по крайней мере унести с собой ее. Трудненько было выполнить эту работу, — приходилось, ведь, отрезать голову и лапы, чтобы не испортить шкуры. Но с терпением и старанием все-таки оказалось возможным справиться с делом. Я уже почти кончал его, как услышав вдали чей-то голос. Я взлез на глыбу, чтобы посмотреть. Это был Олуф, который наконец добрался по следам. Как он был рад, что напал на меня, а то он бежал, замирая от страха, что наткнется на медведя; вооружен же он был одним ломом да пачкой патронов. Мы сняли с Мишки шкуру и поволокли ее к судну, — труд не легкий! Шкура вместе с прилегавшим к ней слоем жира весила больше тонны. Нам, впрочем, не долго пришлось тащить ее, — нас встретили высланные нам на помощь люди. Мы с радостью отдали им и шкуру и мое ружье и патроны, а то бедняки, идя без ружья, все время трусили встречи с медведем.

В Ледовитом океане. III

Полагая, что мы сделали свое, я и Олуф отправились себе домой на судно. По дороге Олуф все интересовался моим способом переправляться через полыньи; очевидно, он не мог забыть своей остановки с непромокаемыми сапогами, из которых пришлось выливать воду.

На пути мы встретили посольство от капитана, выславшего нам пиво и кое-чего съестного для подкрепления сил. Я был почти тронут такой заботливостью, и могу уверить, что и мне и Олуфу присланное пришлось как-нельзя более по вкусу. На судне я узнал, что и третий медведь был неподалеку, но теперь уже скрылся. Надо было бы в его прибрать к рукам для ровного счета; а то мы убили за это время всего 19 медведей, ну да и этого было довольно.

Тем и окончилась наша охота на медведей. Несколько дней спустя, лед разошелся, и судно вышло. Время охоты на тюленей уже было упущено, и нам не оставалось ничего другого, как повернуть домой. Весело запрыгал по волнам наш «Викинг», несясь на всех парах и парусах, и как мы все обрадовались, когда вдали вынырнули из волн вершины гор милой, родимой Норвегии!»

Нансен заканчивает описание своей поездки выражением признательности капитану «Викинга» г. Крефтингу, за те приятные часы, которые они провели вместе в полярном царстве. Крефтинг был типом здорового, коренастого, отважного моряка, и можно сказать наверно, что Нансен и он встретили друг в друге родственные натуры и что личность Крефтинга имела значительное влияние на развитие многих прирожденных качеств Нансена. Они очень привязались друг к другу, да и весь экипаж «Викинга» видно считал поездку с Нансеном одной из лучших в длинном ряде своих полярных поездок. Приветливый и мужественный, он был любим и уважаем всеми, и, конечно, общество такого образованного человека не могло быть лишним тем отчаянным молодцам, какие были между матросами, тем более, что он был такой обходительный, мог по целым ночам просиживать с ними в каюте за беседой и знал их всех по имени и по прозвищу. Еще и теперь у многих из команды висит на стене фотография всего экипажа: перед тушей убитого белого медведя стоят 72 человека; стрелки с ружьями, другие с ломами и топорами. Но где же сам Нансен? А он фотографировал их. Вообще он своими затеями как будто вносил в эти ледяные пустыни смягчающее веяние цивилизации. Он был такой предприимчивый, любознательный, ему до всего было дело вплоть до мельчайшей козявки. Вдоль боков судна спускались в море его сети, в которые он ловил разных мелких обитателей моря. А раз, так он поймал маленького тюленя и нянчился с ним целую неделю! «Но снять с него фотографию так и не удалось!» — говорят, вспоминая этот эпизод, матросы: «Тюленчики-то к этому делу непривычны! Их ведь не спрашивают, перед тем как убить их, хотят ли они сниматься! Каждый день его вытаскивали, укладывали на люке, и все шло хорошо, до тех пор пока надо было снять его, — тут-то его бывало всегда и дернет пошевелиться, ну, и выходило одно пятно!»

«Охотником Нансен был горячим и забубенной головой, когда дело шло о том, чтобы поберечься», — рассказывает один из экипажа. — «Я помню раз, мы были на льду, вдруг слышим — кричат о помощи. Капитан и Нансен были на судне; штурман сидел на реях се зрительной трубой. Мы были очень близко и слышали, как он сказал, что несколько наших молодцов на льдине и что на них идет медведь, который по-видимому намеревается переплыть полынью, чтобы добраться до них, а у них нет с собой ружья. Я пустился к месту со всех ног; капитан и Нансен тоже, но я опередил их. Когда я увидал медведя, он был уже в паре шагов от полыньи, мне же оставалось пробежать еще порядочно, чтобы очутиться на выстрел от него, а я уж запыхался. Но и упускать время я не посмел; дай я медведю выйти на льдину, нельзя было бы стрелять, — я мог попасть в людей. Как только я выстрелил, я услышал окрик Нансена: «Упал он?» И когда он узнал, что дело уже кончено, он пошел, как в воду опущенный. Да, молодец он был охотиться на медведей. Медведь и он точно из одного теста были вылеплены, когда бежали в запуски: медведь перепрыгнет и Нансен перепрыгнет, медведь в воду, и Нансен в воду. Я говорил ему, что он этак испортит себя, но он только показал на свою шерстяную одежду и сказал: «Я не мерзну!»

Этой стоянке у восточного берега Гренландии суждено было иметь решительное влияние на судьбу Нансена. Он не мог забыть картины, которая открывалась перед ним там и которую он рисует так: «Днем вершины и глетчеры блестели вдали за массами плавучего льда, но вечером и ночью, когда солнце зажигало воздух и облака, их дикая красота выступала еще ярче».

И он неутомимо набрасывал планы попасть на этот манивший его издали берег, который тщетно искали столько людей. По его мнению можно было пробраться туда, если только взять с собой лодку, и он намеревался было немедленно попытаться выполнить свой план, но капитан Крефтинг не разрешил. Замыслы проникнуть во внутрь Гренландии начали зарождаться в нем тогда же, а прошло не больше года после возвращения его в Норвегию, и он уже крепко ухватился за мысль совершить по Гренландии экспедицию на лыжах. Связь между первым его знакомством с Гренландией и вторичным посещением ея, таким образом ясна. Да, недаром добрый гений Фритьофа Нансена держал его близь этого берега около месяца, — там, в то время, как другие были объяты страхом, в его душе загорелось желание проникнут в эту сказочную страну, пробудилось благородное честолюбие, заставлявшее его потом намечать себе все более и более высокие цели.

Примечания

1. Нансен, капитан и один из матросов.