Глава 10. Ибсен и новая эпоха

«Всемирный потоп», которого Ибсен ждал в начале 70-х годов, не наступил. Буржуазное общество не рухнуло. Историческое развитие пошло в это время иным путем, путем дальнейшего роста капитализма на сравнительно «спокойной», эволюционной основе.

Давая классическую характеристику эпохи, наступившей после 1871 года, Ленин подчеркивает, что эта эпоха являлась сравнительно «мирной», но вместе с тем здесь же указывает, что подлинный внутренний характер эпохи был далеко не мирным.

Ленин отмечает, что с 70-х годов начинается «эпоха сравнительно «мирного» капитализма, когда он вполне победил феодализм в передовых странах Европы и мог развиваться наиболее — сравнительно — спокойно и плавно, «мирно» расширяясь на громадные еще области незанятых земель и невтянутых окончательно в капиталистический водоворот стран. Конечно, и в эту эпоху, приблизительно отмечаемую годами 1871—1914, «мирный» капитализм создавал условия жизни весьма и весьма далекие от настоящего «мира» как в военном, так и в общеклассовом смысле. Для 9/10 населения передовых стран, для сотен миллионов населения колоний и отсталых стран эта эпоха была не «миром», а гнетом, мучением, ужасом, который был, пожалуй, тем ужаснее, что казался «ужасом без конца»¹. Эта «мирная» эпоха не была лишена тем самым и конфликтов, подчас крайне напряженных.

Таков был основной характер новой эпохи, современником которой Ибсен оказался весьма неожиданно для себя, после краткого периода надежд на немедленный переворот во всей истории человечества. С этой новой эпохой Ибсен должен был размежеваться. Завершается такое размежевание лишь в середине 70-х годов. Знаменательно, что как раз на эти годы падает довольно значительный перерыв в драматургическом творчестве Ибсена («Кесарь и галилеянин» был закончен весной 1873 года, а «Столпы общества» лишь в 1877 году) и что как раз в это время возникают последние философско-исторические стихотворения Ибсена.

Сдвиги в мировоззрении и творчестве Ибсена под влиянием новой, «мирной» эпохи были весьма многообразны. Но радикальная эмансипация человека остается нерушимым идеалом Ибсена, хотя он и знает теперь, что сроки этого осуществления еще не близки и что путь к нему будет сложен и мучителен.

Первым свидетельством о новом этапе в творческом пути Ибсена было стихотворение «Письмо в стихах», адресованное писателем в 1875 году Георгу Брандесу и в том же году напечатанное в журнале «XIX век».

Тема стихотворения сформулирована в его первых строках с предельной ясностью. Поэт должен дать ответ на вопрос, поставленный перед ним его адресатом: почему современное человечество стало столь безучастно, не имеет сильных страстей и переживаний, не ставит себе определенных целей и покорно ожидает, словно скованное страхом, как сложится его судьба? Иными словами, вопрос в том, как истолковать характер наступившей в то время новой эпохи и характер порожденного ею человека.

Ибсен отвечает на этот вопрос посредством развернутого сравнения. Современное буржуазное общество он изображает в виде прекрасно оборудованного огромного парохода, отправляющегося в далекий путь. Но постепенно, несмотря на все внешнее благополучие, пассажирами корабля овладевают беспокойство, волнение, страх. Они ощущают приближение чего-то неясного, чувствуют какой-то «странный гнет». А объясняется это тем, что по кораблю распространился слух, будто в его трюме скрыт труп.

Критики неоднократно пытались определить, что же символизирует этот «труп в трюме». Но вряд ли Ибсен вкладывал в этот образ такой точный аллегорический смысл. Основное в нем — мрачный трагический колорит, противостоящий внешнему блеску пароходного рейса. В таком противопоставлении воплощается разительное, глубочайшее противоречие, определяющее весь облик новой эпохи, — противоречие между внешним благополучием и успокоенностью, с одной стороны, и коренным внутренним неблагополучием — с другой. «Труп в трюме» свидетельствует о непрочности и обреченности этой эпохи, о том, что под «мирной» поверхностью скрывается некий «ужас без конца».

Не зная истинных причин и истинной сути такого разрыва между разными пластами жизни новой эпохи, Ибсен с большой силой и чрезвычайно рано фиксирует самый факт этого разрыва, рисует его как основной признак эпохи и как важнейшую черту жизни современного человека. Ибсен не доказывает и не обосновывает этот разрыв. Он скорее ощущает его. Но это ощущение настолько остро и полновесно, что становится для Ибсена важнейшим критерием в его отношении к эпохе, и проявляется затем в той или иной конкретизированной форме в драматургии Ибсена, не только в ее тематике, но и в ее поэтике. Конкретная жизнь становится существенной.

Ощущение «мирного» характера эпохи и интерес к реальным формам конкретной жизни непосредственно связаны у Ибсена и с известным ослаблением его максималистских тенденций. Оказывается, что в современной действительности нельзя все сплошь отрицать. Она как бы расслаивается — в ней все яснее и яснее выступают как отрицательные, так и положительные стороны. Ибсен не осуждает теперь возникающие в самой действительности попытки изменить современную общественную жизнь. Между тем прежде, предвкушая близкий «потоп», он видел в них лишь нечто компрометирующее будущую радикальнейшую революцию.

Из врага радикального движения в Норвегии Ибсен фактически становится его союзником. Если в 1872 году он был сторонником расправы с вождями партии Венстре, то теперь он резко выступает против представителей реакции и всего консервативного лагеря, «лагеря застоя». Несколько позднее, 28 марта 1884 года, Ибсен пишет Бьёрнсону, что хотел бы, чтобы «все непривилегированные сплотились и образовали сильную, решительную, агрессивную партию с программой исключительно практических и продуктивных реформ, в число которых вошли бы: весьма значительное расширение избирательного права, урегулирование положения женщин, освобождение народного просвещения от всякого средневекового хлама и т. п.».

В своем отношении к современности и современному человеку, в своей оценке эпохи, наступившей после 1871 года, Ибсен был подлинным новатором. Тот мировой резонанс, который в 80-х годах получает творчество Ибсена и особенно его новая драма, в значительной мере определяется именно тем, что Ибсен был едва ли не первым писателем Запада, сумевшим дать цельное и глубокое выражение важнейшим чертам эпохи. В этом одна из основных причин того влияния, которое Ибсен оказал на множество писателей Запада.

Творчество Ибсена резко отлично от всех основных линий развития западной литературы последних десятилетий XIX века. Особенно существенно глубокое противоречие между творчеством Ибсена новой, «мирной» эпохи и натурализмом, хотя Ибсена не раз пытались объявить натуралистом. При всех своих протестующих устремлениях европейский натурализм последних десятилетий XIX века оставался в рамках изображения внешних сторон современного общества.

Чрезвычайно существенно, что Ибсен видит в человеке, и притом не в условном, изображенном в обобщенно-символическом плане, а в конкретном человеке реальной жизни, не только жертву и пассивный объект буржуазного общества, но находит в нем и тенденции к борьбе против этого общества, умеет расслышать в его голосе ноты протеста. Несмотря на то, что, как правило, эта борьба носит у Ибсена морально-индивидуалистический характер, в ней, независимо от замысла автора, отразилась и подлинная освободительная борьба демократических сил эпохи. Ибсен, в отличие от натуралистов с их трактовкой человека как пассивного существа, рисует образ «настоящего человека», обладающего большой душевной силой и способного, пусть даже неудачно, выступить против определенных норм буржуазного общества (Нора, фру Алвинг, доктор Стокман). Размеренно-прозаическая жизнь буржуазного общества оказывается у Ибсена ареной глубоко драматических столкновений между людьми.

Существенным моментом всей драматургии Ибсена, в том числе и его реалистической драматургии, является раскрытие в ней роли интеллекта в жизни человека. В то время как натуралисты (а в значительной мере и неоромантики) видели в человеке прежде всего — или даже исключительно — комок ощущений, желаний, инстинктов, Ибсен изображает человека как homo sapiens, а не как простую разновидность животного, находящегося во власти инстинктов и подсознательного. Герои Ибсена не только наделены волей, не только способны действовать, но могут разумно (хотя и не всегда удачно) направлять эту волю. Марта (в «Столпах общества») способна к величайшему самоотречению, Нора (в «Кукольном доме») разрушает всю свою прежнюю жизнь, оставляет мужа и детей, чтобы стать полноценным человеком, но все это, как бы неожиданно и быстро ни было принято соответствующее решение, делается не в состоянии аффекта, не в припадке раздражения и не благодаря мгновенной интуиции, а как результат сознательного размышления. Иногда Ибсен даже крайне заостряет эту сторону дела. Но общая ибсеновская концепция человека как существа, движимого не только своей интуитивно-эмоциональной природой, но в первую очередь своим интеллектом и волей, имела исключительно большое значение.

Появление, вернее, сохранение образа «настоящего человека» в ибсеновской драме связано, конечно, а силой освободительных и гуманистических традиций во всем мировоззрении писателя. Но «настоящий человек» был бы здесь, конечно, невозможен без наличия соответствующей опоры и предпосылки для него в современной действительности. В первую очередь здесь важно влияние самой норвежской действительности — в ней Ибсен находил тех «настоящих людей», которых изображал в своей драме. Весьма существенно, что как раз 70—80-е годы знаменуются большими сдвигами в экономической и политической жизни страны, усилением противоречий и конфликтов, как бы активизирующих деятельность этого «настоящего человека».

Мощный подъем переживает буржуазно-демократическое движение в стране под руководством лидеров, возглавлявших оппозиционные и радикальные течения еще в 60-х годах (Иоганн Свердруп, Ябек, некоторое время Бьёрнсон). Партия Венстре развертывает в начале 80-х годов широкую кампанию за проведение ряда политических реформ. Острая газетная полемика, выступления ораторов на митингах и предвыборных собраниях, на которых дело доходило чуть ли не до драк, резкие дебаты в стортинге и т. п. характеризуют общественно-политическую атмосферу тех лет. Приход к власти в 1884 году, после новых выборов, партии Венстре и образование кабинета Свердрупа не разрядили обстановки. Напротив, именно тогда обнаружились существенные расхождения внутри этой партии, приведшие в 1886 году к ее разделению на две партии — умеренную и радикальную.

Естественно, наличие такой напряженной обстановки в Норвегии в эту эпоху было одной из предпосылок для появления у Ибсена в его драме активных людей, людей действия, у которых их крепкая норвежская закваска — закваска «настоящего человека» — сказалась не в косной, консервативной оппозиции всему новому, а в борьбе за те или иные новые идеалы. Не только во «Враге народа» с его митингом, демонстрацией и т. п., но и в «Столпах общества», и в «Кукольном доме», в «Привидениях» и в «Росмерсхольме» ясно слышны отголоски политических схваток и социально-экономических сдвигов, сопровождавших быстрое капиталистическое развитие в Норвегии этих десятилетий. Проблема женской эмансипации, борьба за освобождение от церковных авторитетов, вопрос о внедрении новых форм капиталистического производства — все эти вопросы стояли на повестке дня норвежской общественной жизни.

Но боевой дух ибсеновской реалистической драмы вряд ли все-таки может быть целиком выведен лишь из соответствующих черт норвежской крестьянской демократии и тех специфических форм ее развития, которые характеризуют 70—80-е годы. Восприятие Ибсеном норвежской действительности в основном сложилось весьма прочно еще в предшествующие периоды его идейного развития как результат тех глубоких разочарований в норвежской крестьянской демократии, которые он испытал в начале 50-х и середине 60-х годов. Норвежское общество, с точки зрения Ибсена, выступало скорее в качестве мира средних, половинчатых людей, а не как родина людей сильных и полноценных. Скомпрометированность в глазах Ибсена норвежских левых политических сил и их оппозиционной борьбы могла преодолеваться лишь медленно и постепенно и, конечно, не могла быть преодолена до конца, поскольку левое радикальное движение в Норвегии, при всей остроте тогдашней политической борьбы, не выходило за пределы буржуазных отношений. Поэтому, хотя Ибсен и выступает теперь на стороне левых, радикальных сил против консерваторов, он не ограничивает себя их программой и целями, а сохраняет в значительной мере критическое и скептическое отношение к ним. Он хочет быть «одиноким партизаном на аванпостах».

В этой связи становится понятной и та роль, которую имела в это время для Ибсена при создании образа борющегося, освобождающегося человека социальная действительность других стран.

Особенно большое значение для Ибсена в эти годы имела Россия. О русской действительности и о русской литературе Ибсен мог знать не только из книг и не только из современной скандинавской и западноевропейской прессы. Он мог также лично почерпнуть сведения о России от ряда своих знакомых, быть может даже до 70-х годов. Возможно, что известную роль в ознакомлении Ибсена с Россией сыграла Каролина Павлова, с которой Ибсен встречался в Дрездене в конце 60-х годов².

Почти с уверенностью можно сказать, что существенное значение для ибсеновского отношения к русской действительности имело его общение с Мальвидой фон Мейзенбуг, писательницей и активной деятельницей европейского женского движения, с которой Ибсен встречался в Риме в конце 70-х и в начале 80-х годов — первоначально, вероятно, в 1878 году³.

Мальвида фон Мейзенбуг (1816—1903), дочь министра одного из небольших немецких государств, была увлечена в 40-х годах освободительными идеями, хотя и восприняла их в чрезвычайно смутной форме. В 1852 году, спасаясь от ареста, она отправляется в Лондон, где вступает в дружеские отношения с рядом виднейших представителей политической эмиграции. Особенно тесная дружба связывает Мейзенбуг в это время с А.И. Герценом, в доме которого, воспитывая его дочерей, она прожила три года (с декабря 1853 по апрель 1856 года). Покинув дом Герцена вскоре после приезда в Лондон Огаревых, она не порывает дружбы с Герценом и остается с ним в переписке, а в 1860 году Герцен отдает ей на воспитание свою младшую дочь, Ольгу, с которой Мейзенбуг не расстается до ее замужества, сохраняя и после этого теснейшую связь с ней, с ее мужем и детьми.

В одной из своих автобиографических книг Мейзенбуг дважды упоминает о своем общении с Ибсеном в Риме, указывая на происходившие между ними беседы об искусстве⁴, о «Кукольном доме», о социально-критической драматургии Ибсена в целом и т. д.⁵ О беседах, имевших своей темой Россию, Мейзенбуг здесь не говорит. Но для самого Ибсена воспоминания о Мальвиде фон Мейзенбуг были непосредственно связаны с ее дружбой с Герценом. Юн Паульсен во второй части своей книги «Совместная жизнь с Ибсеном» сообщает о том, как Ибсен рассказывал ему о Мальвиде фон Мейзенбуг, причем здесь сразу же упоминается имя Герцена: «Молодой девушкой, она, дочь немецкого министра, направилась после революции 1848 года в Лондон, где попала в дом русского революционера Александра Герцена»⁶. По воспоминаниям того же Паульсена, Ибсен очень высоко ценил «Мемуары идеалистки» Мейзенбуг, следовательно, читал те отзывы о Герцене, о русском революционном движении, о русской литературе и т. д., которые содержатся в этой книге. Но более чем вероятно, что в своих беседах с Мальвидой фон Мейзенбуг Ибсен получил еще ряд дополнительных сведений о России.

Однако общение Ибсена с Мейзенбуг, в какой-то мере означавшее соприкосновение Ибсена с кругом мыслей Герцена, относится лишь ко второй половине 70-х годов. Между тем основная оценка русской культуры и русской действительности складывается у Ибсена уже в самом начале 70-х годов.

К России и русскому народу у Ибсена было отношение несколько парадоксальное, но при этом следует помнить, что форма парадокса вообще крайне характерна для его противоречивого мировоззрения. Ибсен прежде всего подчеркивает великий расцвет русской мысли и русского искусства. В августе 1873 года, в письме к редактору газеты «Моргенбладет», Ибсен пишет о своих впечатлениях от Венской международной выставки: «Выставка эта учит нас, что Россия во всех областях искусства стоит вполне на высоте нашей эпохи. Самое свежее и в высшей степени энергичное национальное художественное вдохновение соединяется здесь с никем не превзойденной техникой». Еще до того, в 1872 году, в письме к Брандесу Ибсен с парадоксальной, на первый взгляд, мотивировкой говорит о передовом характере современной русской культуры: «Лучше всего процветает свобода духа и мысли при абсолютизме, это доказано примером Франции, а позже Германии и теперь России».

Однако эти заявления Ибсена не нужно понимать в том смысле, что он действительно считал гнет самодержавия непосредственным источником расцвета русского искусства и вообще русской общественной жизни. Самодержавие, по мнению Ибсена, порождало этот подъем русской культуры лишь отрицательным путем, его гнет создавал страстное, напряженное стремление к освобождению, подлинную любовь к свободе, которой в такой степени Ибсен не находил ни в одной другой стране мира. Свободолюбие русских побуждало их вступать на путь героической борьбы против тяготеющего над ними гнета, и это делало их полноценными, настоящими людьми, не останавливающимися ни перед какими жертвами, — таковы воззрения Ибсена на современные ему революционные события в России, на людей, участвующих в них. Русское искусство, по мнению Ибсена, расцветает именно на базе этого широкого революционного подъема в стране.

Брандес рассказывает о своей беседе с Ибсеном, состоявшейся, вероятно, в 1874 году; в ней Ибсен в восторженном тоне отзывался о России. «Великолепная страна... — говорил он. — И какой там замечательный гнет... Подумайте только обо всем прекрасном свободолюбии, которое таким образом порождается. Россия — одна из немногих стран на земле, где люди еще любят свободу и приносят ей жертвы.

Поэтому-то страна и стоит так высоко в поэзии и искусстве. Подумайте, что у них есть такой поэт, как Тургенев, и что имеются Тургеневы и среди их художников; мы их только не знаем, но я видел их картины в Вене»⁷. В конце 70-х годов, вероятно, под влиянием Мальвиды фон Мейзенбуг, Ибсен приходит к заключению, что именно в России это новое идеальное общество наиболее легко может быть создано, причем подчеркивает в этом обществе будущего — правда, в чисто народническом духе — социалистические черты.

Во второй части своих воспоминаний об Ибсене Юн Паульсен рассказывает: «В эти дни я перечитал повесть Тургенева «Рудин», чья центральная фигура в своем фразерстве в немалой мере напоминает Стенсгора. Тут разговор перешел на политическое положение в России, на лучшую форму правления и т. д. Ибсен полагал, что в России имелись особые возможности для таковой.

— В России! — воскликнул я испуганно. — В стране деспотизма par excellence!

Ибсен рассказал мне, что отдельные русские общины обладали такого рода самоуправлением, что на его основе с легкостью можно было строить дальше и т. д. Общинное управление было подчеркнуто демократическим, почти коммунистическим (русские называют его мир)»⁸.

Русское революционное движение поддерживало в Ибсене уверенность в возможности выдвижения в современном обществе полноценных людей, беззаветно любящих свободу и готовых на любые жертвы для устранения тяготеющего над ними гнета. Когда Ибсен в конце 70-х и в начале 80-х годов выводит в своей социальной драме людей, нашедших в себе силу окончательно порвать со своей прежней жизнью (Нора, доктор Стокман) или, во всяком случае, внутренне освободиться от власти привычных буржуазных норм и авторитетов (фру Алвинг), то мы вправе предположить, что одним из дополнительных стимулов для создания Ибсеном образов духовно сильных и готовых к борьбе людей явилось и нарастание революционного движения в России.

Со второй половины 80-х годов интерес Ибсена к России и русскому искусству несколько ослабевает. Это можно заключить хотя бы из редкости развернутых высказываний Ибсена о России начиная с середины 80-х годов. В письме к Брандесу (от 4 ноября 1888 года) Ибсен сообщает, что он получил от него посылку с его книгой «Впечатления из России», но никак это сообщение не комментирует. Тем не менее русскую литературу Ибсен продолжает ставить весьма высоко, особенно «Преступление и наказание» Достоевского и «Анну Каренину» Толстого.

Если «Бранд» сделал Ибсена знаменитым в скандинавских странах, то новая драма Ибсена доставила ему мировую славу. Сперва, уже в конце 70-х годов, творчество Ибсена приобретает широчайшую известность в Германии. Позднее его драматургия получает права гражданства в Англии и Франции, Польше и Италии. Не только в самой Норвегии, но и во всем мире каждая новая пьеса Ибсена становится объектом жарких споров — фактом не только литературно-эстетическим, но и общественно-политическим. Наряду с восторженными сторонниками его творчество имеет и непримиримых врагов. У Ибсена появляются подражатели, но появляются и пародии на его произведения. В России реалистическая драма Ибсена также становится широко известной в 90-е годы. Но подлинный расцвет его популярности в России падает на 1900-е годы.

Примечания

1. Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 27. С. 94.

2. Ср.: Lothar R. Henrik Ibsen. 2. Aufl. Leipzig — Berlin — Wien, 1902. S. 47.

3. «Ибсен рассказывал, что в Риме он нанес визит фрёкен фон Мейзенбуг, которая жила на вилле недалеко от Колизея, и что его жена часто посещала ее. А однажды вечером фрёкен, тихая, изящная дама без всяких претензий, без литераторских замашек, была в гостях у Ибсена в его квартире на Capo la casa». (Paulsen J. Samliv med Ibsen, ander samling. Christiania, 1913. S. 209.)

4. Meyesenbug M. von. Der Lenensabend einer Idealistini. 2. Aufl. Berlin, 1900. S. 245.

5. Ibid. S. 384—385.

6. Paulsen J. Ibid. S. 209.

7. Brandes G. Henrik Ibsen. Kobenhavn, 1898. S. 79—80.

8. Paulsen J. Op. cit. S. 112. Русское слово «мир», транслитерированное у Паульсена латинскими буквами, не встречается в «Мемуарах идеалистки» М. фон Мейзенбуг. Но она, конечно, должна была от Герцена знать это слово, и именно от нее Ибсен мог услышать его в Риме.