В царстве мертвых: «Йун Габриэль Боркман»

В двух своих последних пьесах — двух эпилогах к пройденному пути — Ибсен изображает людей на закате их жизни. В обеих пьесах главным героем является мужчина — прежде деятельный, а теперь почти «мертвый», ибо он теряет связи с жизнью и особенно с тем, что когда-то придавало ей смысл. Окружающие люди, работа — всё это больше не имеет значения для него. Но так было не всегда.

В «Йуне Габриэле Боркмане» речь идет о бывшем директоре банка и коммерсанте, который прославился на всю страну.

В молодости, когда он начинал свое дело, у него были грандиозные планы, благодаря которым он мечтал не только обогатиться сам, но и принести пользу обществу. И он достиг такого положения, которое давало ему возможность осуществить эти планы. Но он допустил роковую ошибку и потерпел крах. Более того — он провел много лет в тюрьме вследствие крушения своих планов.

Таково прошлое Йуна Габриэля Боркмана, которому уже за шестьдесят. Это прошлое определило судьбу и всех его близких.

Драме присуща тяжелая, мрачная атмосфера падшего величия, потускневшего благородства и увядших жизненных сил.

Теперь, в настоящем, разыгрывается неприкрытая и леденящая душу драма между тремя стареющими и душевно искалеченными людьми: самим Боркманом, его женой Гунхильд и ее сестрой-близнецом Эллой. В центре конфликта оказывается сын главного героя, Эрхарт Боркман, которого все конфликтующие пытаются использовать в своих целях. Но, как и во многих других пьесах Ибсена, ребенок исчезает из жизни старших. Правда, Эрхарт — уже достаточно взрослый. Он буквально убегает из дома, который точнее назвать «царством мертвых». Ибо эти три живых мертвеца, каждый по-своему, обрекают его жить в таком же «гробу», в котором закрыты сами. Они хотят навязать ему такую роль в жизни, к которой он вовсе не стремится. Когда «ребенок» покидает их дом, вместе с ним исчезают их последние надежды на будущее.

Эта драма связана с другими произведениями Ибсена 1890-х годов — и особенно тем, что иллюзия, «воздушный замок» заполняет жизнь не только главного героя, но и всех остальных. Честолюбивые эгоистические мечтания питают их большую жизненную ложь. В жизни Йуна Габриэля Боркмана эта тяга к утопии оказывается разрушительной силой. Такой она была в прошлом, такой же является и теперь. У зрителя и читателя возникает вопрос: можно ли считать деструктивность естественной и неотъемлемой стороной его творческой натуры? Желание творить само по себе позитивно. И все же оно губит не только его самого, но и других героев.

По сути, Йун Габриэль Боркман «умер» много лет назад — он стал тенью того человека, которым когда-то был. В какой-то момент он делает отчаянную попытку пробудиться к новой жизни. Как и в пьесе «Когда мы, мертвые, пробуждаемся», это происходит в самом финале. И тогда выясняется, что уже слишком поздно. В двух последних драмах Ибсена мы видим героев, давно упустивших свой шанс. Они живые мертвецы, погребенные в ужасающей пустоте одиночества, тьмы и враждебности.

Заключительный период творчества Ибсена, без сомнения, самый мрачный. Пессимизм драматурга становится глубже, чем когда-либо прежде, и в двух его последних пьесах трудно усмотреть малейшую надежду на будущее. Даже представители молодого поколения — и те не несут в себе ничего светлого и жизнеутверждающего. Раньше Ибсен называл себя человеком будущего, который верит в «завтрашний день», — так он говорил в своей стокгольмской речи в сентябре 1887 года (4: 658). Но к концу жизни он, по-видимому, свыкся с мыслью о фатальной и гнетущей силе прошлого, которая довлеет над жизнью каждого человека. Особенно — над жизнью человека творческого.

Творческий человек неизбежно сталкивается с тяжелой дилеммой: либо замкнуться в себе самом — либо взять на себя бремя обязанностей и войти в общество. Но дороги эти часто пересекаются, и обе они обещают в итоге счастливую жизнь. Выбор пути становится жизненно важным — и обращается проклятием.

Борьба за Эрхарта и план Эллы

Драма открывается жестокой схваткой между сестрами-близнецами Эллой Рентхейм и Гунхильд Боркман за право руководить сыном этой последней, Эрхартом. Не спрашивая самого Эрхарта, обе героини хотят использовать его в своих интересах. Единственная их цель — обрести власть над юношей и управлять его жизнью.

По этой причине стареющая Элла Рентхейм впервые после восьмилетнего отсутствия приезжает к сестре и зятю, Йуну Габриэлю Боркману. Она помогла им удержать за собой фамильную усадьбу Рентхеймов после того, как могущественного директора банка и его семью постиг крах.

Стремясь осуществить свои грандиозные проекты, Боркман присвоил себе все доверенные ему банковские средства. Впрочем, он сделал исключение для Эллы и не тронул ее денег. Всех остальных акционеров банка он обрек на разорение — как богатых, так и бедных. К последним относится клерк Вильхельм Фулдал — он один не порвал отношения с бывшим директором и часто его навещал.

Гунхильд после скандала была не в состоянии заниматься сыном, и эту обязанность взяла на себя Элла. Эрхарт, который рос слабым ребенком, воспитывался в ее доме в Вестланне, где климат мягче, чем в столице. Впоследствии он вернулся домой к родителям и учился в родном городе.

Жизнь Эллы, которая уже много лет больна, похоже, идет на убыль. Она приезжает в столицу, чтобы проконсультироваться у лучших в стране врачей-специалистов — и чтобы вернуть себе Эрхарта. Он нужен ей для утешения и поддержки на склоне дней, он должен заполнить ужасную пустоту в ее жизни. Ее план, впрочем, простирается еще дальше. Она хочет его усыновить и сохранить тем самым фамилию Рентхеймов. Подобно своей сестре Гунхильд, она, судя по всему, озабочена социальным статусом семьи.

Таким образом, она намеревается вытеснить и заменить настоящую мать в жизни Эрхарта. Она не открывает свои намерения Гунхильд, но выкладывает всё Йуну Габриэлю, оказавшись с ним наедине во втором действии. У Эллы есть рычаги для того, чтобы как следует надавить на Йуна. В юности она страстно любила его. Но Йун покинул ее ради карьеры, стремясь достичь выгодного положения, которое позволило бы ему осуществить свои грандиозные планы. Он пытался продать любовь Эллы адвокату Хинкелю, своему другу и помощнику, — но Элла отказалась пойти на эту сделку. Хинкель посчитал, что ее отказ спровоцирован самим Йуном, и отомстил ему тем, что разоблачил его финансовые махинации. Так Йун был низвергнут с высоты в бездну.

Столь же разрушительную роль, какую сыграл Хинкель в жизни Йуна, исполнил сам Йун в жизни Эллы — по крайней мере, она так думает. Она обвиняет его в том, что он сломал ей жизнь и лишил ее всех радостей — в том числе и счастья быть матерью. Она не сомневается, что именно он виноват во всем: «Лишь благодаря тебе во мне и вокруг меня все стало так пусто, бесплодно, как в пустыне» (4: 391). Больная и одинокая, она больше не может выносить этой пустоты. Она хочет, чтобы Эрхарт заменил ей сына, — которого не суждено было родить от любимого человека. От того, кто по-своему любил ее, — но предал свою любовь.

И вот Элла умоляет Йуна вернуть ей Эрхарта, чтобы заполнить пустоту тех немногих лет, которые ей отмерены. Эллу приводит в отчаяние мысль, что ей придется уйти из жизни, не оставив после себя ничего. Никто не станет скорбеть о ней, более того — никто даже не унаследует ее фамилии: «И с моею смертью... умрет самое имя Рентхеймов. Эта мысль удручает меня. Вычеркнута из жизни совсем. Даже имени не останется...»

Йун собирается уступить мольбам Эллы, но их разговор обрывает Гунхильд, которая подслушивала за дверью. В бешенстве она врывается к ним, стремясь помешать этой торговле судьбой и именем Эрхарта. Она никогда не допустит, чтобы Эрхарт носил иную фамилию, кроме Боркмана. Для Гунхильд планы Эллы — угроза всему, что в последние годы составляло смысл ее жизни.

Планы Гунхильд

Уже в первом разговоре двух сестер, еще до того, как Элла заявляет свои претензии на Эрхарта, Гунхильд открывает ей собственные планы, связанные с сыном. Она рассчитывает, что сын восстановит честь их семьи — с лихвою искупит весь тот позор, который они претерпели по вине Йуна. Эрхарт сделает это так убедительно, что никто и не подумает связывать фамилию Боркман с бесчестным преступником, восемь лет просидевшим под стражей — три года до рассмотрения дела в суде (неправдоподобно длительный срок) и после этого пять лет в тюрьме. Гунхильд заявляет, что она наверняка добьется «удовлетворения»:

Элла Рентхейм (напряженно). Удовлетворения? Что ты хочешь этим сказать?

Фру Боркман. Удовлетворения за потерю имени, чести и благосостояния! Удовлетворения за всю свою исковерканную судьбу, вот что я хочу сказать. Знай, у меня есть кое-кто в резерве. Кое-кто смоет дочиста всю эту грязь, которою забрызгал нас директор банка.

Элла Рентхейм. Гунхильд! Гунхильд!

Фру Боркман (с возрастающим жаром). Жив мститель! Он искупит всё, в чем грешен предо мной его отец!

Элла Рентхейм. Значит, Эрхарт.

Фру Боркман. Да, Эрхарт, мой чудесный мальчик! Он сумеет восстановить род, дом, всё, что можно восстановить... И может быть, даже больше.

Об этом все помыслы Гунхильд, это дело всей ее жизни. Она часто признается себе в том, что хочет — подобно Элене Альвинг в «Привидениях» — вычеркнуть супруга из своей жизни и жизни сына. Как будто Йуна не было вовсе. Гунхильд собирается поступить с мужем так, что Элле даже становится страшно. Гунхильд фактически уже похоронила его — хотя и вынуждена все время слушать, как он ходит на верхнем этаже дома. Словно больной волк, который мечется в своей клетке. Он расхаживает так взад-вперед уже восемь лет.

Лишь в третьем действии Йун наконец выходит из своего добровольного заточения и объявляет, что хочет начать новую жизнь. На это Гунхильд отвечает ледяным тоном, что он уже мертв и пусть остается в своем гробу. Она прямо ему говорит, что Эрхарт своей идеальной жизнью заставит людей забыть о постыдной и «темной жизни» отца (4: 401). Такой резкий и непримиримый характер Гунхильд вполне соответствует ее имени, которое носили героини саг и обе части которого этимологически связаны с понятием борьбы. В доме Рентхеймов разыгрывается жестокая борьба за власть.

Подслушав разговор между Эллой и Йуном, Гунхильд поняла, что все ее планы могут сорваться. Она немедля вступает в борьбу и делает неожиданное заявление, что борется ради супруга, во имя восстановления чести и достоинства рода Боркманов. Возможно, уже тогда она невольно раскрывает свою тайну, которая становится явной в финальной сцене. Ибсен писал об этом корреспонденту газеты «Копенгаген афтенблад»: Гунхильд в глубине души любит мужа и ждет от него первого шага к примирению. Она ведь прошла через жестокое разочарование — сначала в любви, потом в его «гениальных» способностях. Этим и объясняется ее суровость. Но, как пишет Ибсен, если б она не любила мужа, она бы давным-давно его простила.

Планы Йуна Габриэля и Эрхарта

Однако ни Гунхильд, ни Элла не думают о том, чего хочет от жизни сам Эрхарт. Его отец тоже не имеет об этом никакого представления. Но по ходу действия у Йуна Габриэля появляются собственные виды на сына. В третьем акте он впервые осознаёт, чего хотят две сестры, и в то же время слышит от Эрхарта, что тот вовсе не желает быть орудием в их руках. Эрхарту невмоготу жить, задыхаясь «в четырех стенах», — ни у матери, ни у тети. И в этом Йун Габриэль видит свой шанс:

Боркман (делая шаг вперед). Так, пожалуй, пора заговорить и мне.

Эрхарт (холодно-учтиво). То есть?.. Что вам будет угодно сказать, отец?

Фру Боркман (презрительно). Да, и я спрошу о том же.

Боркман (невозмутимо). Слушай, Эрхарт, так ты хочешь примкнуть к отцу? Человека павшего не поднять жизнью, подвигом другого человека. Всё это одни пустые мечты, басни, сплетенные для тебя тут, в этой духоте. Живи ты себе, как все святые вместе, мне это не поможет ни на волос.

Эрхарт (учтиво). Каждое слово — сама истина.

Боркман. Да. И мне тоже ни к чему медленно убивать себя тут раскаянием да самобичеванием. Все эти годы я пытался искать спасения в мечтах и надеждах. Но всё это не по мне. И я хочу покончить с мечтами.

Эрхарт (с легким поклоном). И что же вы намерены сделать, отец?

Боркман. Встать сам. Начать сначала, снизу. Искупить прошлое можно только настоящим и будущим. Трудом, неустанным трудом во имя всего того, что в молодости представлялось мне самою жизнью. А теперь еще в тысячу раз дороже. Эрхарт, хочешь примкнуть ко мне и помочь мне начать эту новую жизнь?

Фру Боркман (предостерегающе поднимая руку). Не соглашайся, Эрхарт!

Элла Рентхейм (горячо). Да, да, согласись! Помоги ему, Эрхарт!

(4: 404—405)

Таким образом, все три представителя старшего поколения самовластно и эгоистично предъявляют права на молодого Эрхарта. Но все они грубо просчитались. Ибо Эрхарта выигрывает смазливая фру Фанни Вильтон, которая намного моложе их. Хотя она старше Эрхарта, но является для него вполне подходящей партией. У нее свои, далеко идущие, планы насчет этого двадцатилетнего юноши. Сам он находит Фанни обворожительной и хочет наслаждаться с ней жизнью, не думая о том, что будет дальше. Он вовсе не склонен к самопожертвованию и мечтает о счастье, которое надеется обрести рядом с Фанни. Он не заботится ни о будущем, ни о работе, — он живет одним настоящим.

Хотя позиция Эрхарта «carpe diem» и его жажда свободы тоже являются эгоистическими, они резко контрастируют с эгоизмом представителей старшего поколения. Из них одна только Элла способна понять выбор Эрхарта. Элла не в такой степени зациклена на себе, как ее сестра. Йун Габриэль относится к планам Эрхарта почти равнодушно. Пожалуй, он видит в них лишь подтверждение своих мыслей, что все его ненавидят и не могут оценить такого выдающегося человека, как он. И тогда Йун провозглашает: «Так один навстречу буре!»

Эгоизм и жажда власти

Таким образом, отношение трех главных персонажей к Эрхарту в чем-то очень похоже. Все они стремятся превратить его в свое послушное орудие, просто-напросто завладеть им. Уже в первой стычке с Эллой Гунхильд проговаривается, что хочет сохранить «материнскую власть» над сыном. И Элла справедливо замечает, что сестрою движет именно жажда власти.

Самой Элле нужна привязанность Эрхарта, «его любящее сердце... его душа!». Но и она, полная ожесточения и с открытым забралом, бросается в схватку, преследуя те же цели, что и сестра. Йун Габриэль проявляет себя ненамного лучше. Ослепленные эгоизмом, они замечают лишь собственные потребности и не видят, что у Эрхарта своя жизнь. Дидрик Аруп Сейп прав, когда утверждает, что тема драмы — жажда власти, жажда власти бессильных людей.

Фанни тоже можно заподозрить в том, что она приманила к себе Эрхарта, желая властвовать над ним. Так или иначе, он решает следовать за ней. Для него это прежде всего — отчаянная попытка вырваться из затхлого мира домашней жизни, что вовсе не портит их отношений. Но Эрхарт выбирает спутницу жизни, не питая при этом каких-либо возвышенных чувств. Он выбирает свободу без ответственности, без серьезных обязательств и, вероятно, без будущего. Фанни говорит об этом с удивительной откровенностью: «Мужчины так непостоянны, фру Боркман. Да и женщины тоже. Когда Эрхарт покончит со мной, а я с ним, то недурно будет для нас обоих, если у него, бедного, останется кто-нибудь в утешение».

Она имеет в виду пятнадцатилетнюю Фриде, дочь Фулдала, которая едет вместе с ними. Фанни проявляет здесь истинный фатализм: что будет, то и будет, — нужно наслаждаться жизнью, пока есть возможность. Вероятно, Ибсен, выбрав для своей героини имя Фанни, хотел намекнуть на особенности ее характера — в литературной традиции это имя не такое уж нейтральное, если вспомнить роман «Фанни Хилл» (1748—1749) Джона Клелэнда, о котором Ибсен, видимо, знал из отзывов современников. Также примечательно, что молодые в дороге ненароком переезжают и калечат старого Фулдала, просто не заметив его. Вопиющее подтверждение их бездумного эгоизма.

Поэтому не один только Йун демонстрирует безмерное самолюбие и равнодушие к ближним. Кажется, это присуще всем персонажам драмы. Каждый из них замкнут в собственном мирке, зациклен на своих потребностях, а других винит за те обиды, которые ему причинили. Образ Эллы в этом плане обрисован более детально, чем прочие. Она была подло брошена Йуном Габриэлем и вправе обвинять его в этом. Но она возлагает на Йуна непосильную ношу, делая его единственным ответчиком за все беды в своей последующей жизни — даже за свою болезнь. Больше всего у нее оснований обвинять Йуна в том, что он предал свою собственную любовь. То есть попрал самое ценное в жизни человека. Он предпочел стремиться к иным — весьма сомнительным ценностям. В произведениях Ибсена зло, причиненное другим людям, есть зло, причиненное самому себе.

Но Элла ведь тоже посягает на одну из главных ценностей человеческой жизни: она пытается оттеснить настоящую мать от сына и встать на ее место. Никто из трех главных героев не в состоянии подняться над своим эгоизмом. Они ущербны, поскольку не понимают ни сделанного ими выбора, ни ответственности за себя и других. Только Элла порой демонстрирует способность в какой-то мере жертвовать собственными интересами.

Теперешняя схватка между сестрами за Эрхарта дублирует их ожесточенное соперничество в прошлом. Это Элла осознаёт уже в первой стычке с сестрой: «У нас с тобой уже шла раз борьба — не на жизнь, а на смерть — из-за одного человека, Гунхильд!» В тот раз видимая победа осталась за Гунхильд, но за это ей пришлось заплатить слишком дорого. В схватке за Эрхарта проигрывают обе сестры. А также Йун Габриэль, который был — и остается — причиной их соперничества.

Прошлое — будущее

На первый взгляд борьба ведется именно за Эрхарта. На самом деле в центре противоборства — Йун Габриэль и всё, что связано с его прошлым. Обе сестры хотели бы посчитаться с этим человеком, на которого они возлагают вину за свою сломанную жизнь. В течение многих лет между тремя главными героями царило ледяное отчуждение. Ситуация казалась замороженной. Гунхильд не желала видеть мужа, и никто из них не пытался сделать первый шаг к объяснению или примирению. Появление тяжелобольной Эллы как бы взламывает лед — прежде всего потому, что она стремится завладеть Эрхартом. Но для этого ей придется вступить в конфликт с Йуном Габриэлем. Таким образом, она может рассчитаться и с прошлым, и с самим Йуном, о котором не переставала думать.

Ибсен уделяет столько внимания борьбе за Эрхарта именно потому, что в этой борьбе каждый из героев раскрывает свой характер и свои мотивы. Без такого разоблачения драма была бы посвящена исключительно прошлому Йуна и его вине перед сестрами-близнецами. Эпизоды с Эрхартом нивелируют отношения между всеми троими и демонстрируют общность их характеров.

В то же время их планы относительно Эрхарта показывают, чего им не хватает в собственной жизни. Они нуждаются в Эрхарте потому, что потерпели фиаско, но своей вины в этом не видят. Они рассчитывают, что юноша как-то поможет им терпеть безотрадное настоящее и смотреть в беспросветное будущее.

Когда Эрхарт уезжает и они остаются одни, покинутые и «бездетные», настает час расплаты. Хотя этот час готовился с первой же сцены и является сердцевиной драмы. Все трое — не только Йун Габриэль — вынуждены посмотреть на себя и оценить свое положение, как в прошлом, так и в настоящем. Тот Эрхарт, на которого они возлагали надежды, оказался очередной их иллюзией. Они строили свою жизнь и свои представления о будущем на самообмане.

Выясняется, что всех троих ввели в заблуждение Эрхарт и две его спутницы. Вечер у адвоката Хинкеля — выдумка, которой они прикрывали тайные планы отъезда. Таким образом, обе сестры и Йун Габриэль оказались обмануты. Но они сами создали для себя иллюзорную жизнь, далекую от действительности. Это особенно очевидно в ситуации с добровольным затворничеством Йуна. Стены, в которых он заперт, создают иллюзию романтической жизни на лоне природы. В его комнате нет ни единого окна. Иллюзия, питаемая эгоцентризмом, — вот чем живут и сестры, и Йун. Их отношения с реальным миром, из которого они исключили себя, весьма проблематичны.

Основная движущая сила драмы — противоречие между иллюзией, на которой человек строит свою жизнь, и его реальным положением. Это противоречие приводит к борьбе за власть в настоящем. Таким образом, главная задача Ибсена — показать, к чему ведет конфликт между иллюзией и действительностью. Это становится очевидным в финале драмы. Но еще до финала Элла делает попытку порвать с человеком, которого она обвиняет в гораздо более тяжком преступлении, чем его финансовые махинации.

Преступления директора банка

Йуна Габриэля Боркмана можно рассматривать как типичный продукт бурного роста капитализма и промышленного развития во второй половине XIX века. У него были грандиозные планы на будущее, и он, несомненно, играл значительную роль в жизни общества, иначе ему вряд ли предложили бы место в правительстве (хотя это вовсе не означает, что у него был к тому особый талант). Но он предпочел посту министра ведущую роль в финансовой и экономической жизни страны. Он поднялся высоко и жил на широкую ногу. Гунхильд иронизирует насчет того, что вся страна называла Йуна по имени, словно короля. Но Элла становится на защиту Боркмана: до своего падения он был действительно велик. На это Гунхильд возразить нечего.

Сам Йун Габриэль по-прежнему считает себя избранным, которого не поняли и не оценили. Он полагает, что его унижение незаслуженное, и не чувствует никаких угрызений совести. Если преступление и было совершено, то преступление против него, против Йуна. Друг и соперник Хинкель способствовал его падению из низких эгоистических побуждений. Это предательство преследует Йуна, как кошмар. К тому же он выброшен на обочину и никогда уже не сможет осуществить свои грандиозные индустриальные проекты. Ибо Йун по-прежнему убежден, что только он и мог воплотить их в жизнь: «Я хотел объединить в своих руках все горное дело!.. Новые рудники без конца. Водопады! Каменоломни! Торговые сношения, морские и сухопутные, со всем миром! Всё, всё это создал бы я один!» (4: 377).

Об этом он говорит Фулдалу во втором действии; вероятно, эту историю он неоднократно рассказывал ему и прежде. Но Боркман так увлекается своим повествованием, что кажется, будто оно звучит впервые. Он снова и снова переживает ситуацию: будь у него только восемь дней, всё было бы в порядке, акционерные общества организованы, и никто не потерял бы ни гроша. Но тут свершилось преступление — против него, против Боркмана! Позже, в разговоре с Эллой и Гунхильд, он повторяет, что был единственным, кто видел возможности, заложенные в природных ресурсах страны. Поэтому он ходит взад-вперед у себя на втором этаже и ждет реабилитации. Ибо он уже многократно пересмотрел свое дело, — в собственном суде. Он был себе и обвинителем, и адвокатом, и судьей. И всякий раз выигрывал.

Год за годом он ходит взад-вперед по комнате и бьется со своим делом, в беспокойном и упрямом ожидании, что к нему придут и предложат вновь занять должность директора банка. Он принимает позу Наполеона, если кто-нибудь постучит в дверь. Как великий полководец, он стоит у стола и ждет, когда его вновь призовут возглавить экономическую операцию. Никто не может его превзойти в компетентности и таланте руководителя.

Но в дверь стучатся отнюдь не гонцы, призывающие его на службу обществу. Напротив, это — жертвы его деяний, приходящие к нему по разным делам. После того как здесь побывала юная Фрида Фулдал и развлекла Йуна игрой на пианино, является ее отец, несостоявшийся поэт Вильхельм Фулдал. В молодости он сочинил трагедию, одну-единственную, но до сих пор не смог ее никуда пристроить. Он выглядит весьма жалкой и трагической фигурой, которая в чем-то напоминает самого Боркмана, потерпевшего крах. Оба живут неосуществленными мечтами и призрачным светом своих нереальных образов, которые сами нарисовали.

Элла против Йуна Габриэля

Следующей в дверь стучится Элла. Ее появление подготовлено разговором двух стариков, погрязших в самообмане. Они только что поссорились, не сойдясь во взглядах на женщину, «настоящую женщину» (4: 381). Еще они оба признались в том, что использовали друг друга для поддержания иллюзии о светлом будущем.

Вильхельм сомневается, что Йун Габриэль когда-нибудь снова достигнет высокого положения, а тот, в свою очередь, пытается отнять у несчастного поэта веру в собственный талант. Неприглядная реальность подступает к залу, где некогда расцветали иллюзии, и угрожает их сокрушить.

Нападая на женщин как таковых, Йун имеет в виду прежде всего Гунхильд и Эллу, которых он винит в том, что они испортили его отношения с сыном. Фулдал отвечает на это, что Йун несправедлив к женщинам. Тогда Йун запальчиво восклицает: «Я никогда не бываю несправедлив к людям!» Он говорит, что женщины вообще портят и усложняют жизнь мужчинам: «Коверкают всю нашу судьбу, весь наш победный путь!» (4: 380).

Фулдал упрямо твердит, что настоящая женщина все-таки существует. После этого между героями происходит полный разлад. Йун Габриэль заявляет своему другу, что у него на уме одни «поэтические бредни», а на самом деле он не поэт. И вообще, ты мне больше не нужен, надменно подытоживает Йун. Снова видно, что герои в этой драме используют друг друга. Но такая эксплуатация других неминуемо приводит к собственному бессилию. Это пришлось признать и Гедде Габлер.

Сразу после ссоры двух стариков в дверь стучит Элла. Именно эту женщину много лет назад Йун пытался использовать для достижения своих целей. Перед тем, как они столкнутся лицом к лицу, Йун впервые признаёт, что долгие годы он обманывал себя. С приходом Эллы реальность буквально врывается в его иллюзорный мир. Элла — это самое главное в прошлом Йуна. Она заявляет, что готова стоять за него, что бы ни случилось. То есть намекает, что могла бы стать «настоящей женщиной» в его жизни.

К тому же она пытается развеять его веру в собственную непогрешимость. Только Элла может разубедить его в этом. Кроме того, лишь она способна разговорить Йуна: она по-прежнему близка ему, как никто другой. Эта близость проявляется и в том, что Элла одна зовет его Йуном. Фулдал обращается к нему «Йун Габриэль», как его называли в эпоху его величия, а Гунхильд вообще избегает произносить его имя.

Для Эллы Йун Габриэль был единственной в жизни любовью — и эту любовь она впоследствии перенесла на Эрхарта, его сына. Предательство Йуна поразило ее прямо в сердце:

Элла Рентхейм. Ты совершил грех. Ты умертвил во мне всякую человеческую радость.

Боркман (со страхом). Не говори так, Элла!

Элла Рентхейм. По крайней мере, всякую человеческую радость, свойственную женщине. С того времени, как твой образ начал тускнеть в моем сердце, для меня как будто закатилось солнце жизни. И год от году мне становилось все труднее и труднее — под конец стало совершенно невозможно любить что-либо живое на свете. Ни людей, ни животных, ни растения. Только одного-единственного...

Боркман. Кого же?..

Элла Рентхейм. Да Эрхарта, конечно!

Боркман. Эрхарта?

Элла Рентхейм. Эрхарта — твоего, твоего сына, Боркман!

(4: 390)

В этом разговоре мужские ценности сталкиваются с женскими. Йун Габриэль утверждает, что Элла не понимает его, потому что она женщина и думает только о собственных чувствах, о «велениях своего сердца» (4: 388; следует заметить, что у героини, судя по всему, больное сердце). Йун пытается оправдать свое предательство тем, что это был выбор мужчины. Он желает избежать всякого упоминания о чувствах и отстаивает мужское — рациональное — мышление: «Но ты помни, что я мужчина. Как женщина, ты была мне дороже всего на свете. Но если на то пошло — одну женщину всегда можно заменить другой» (4: 389).

С точки зрения практической пользы он подходит и к отношениям между Эллой и Хинкелем. Если б она могла обрести счастье с этим человеком, она тем самым спасла бы его — Йуна Габриэля. Но для Эллы его мужская логика кажется возмутительной и преступной. Она впервые осознаёт, что же, собственно, произошло более двадцати лет назад. Йун тогда искренне любил ее, она была для него дороже всех на свете:

Элла Рентхейм. И все-таки ты променял меня тогда... Торговался с другим человеком за свое право любить. Продал мою любовь за... пост директора банка!

Боркман (угрюмо, подавленно). Необходимость заставила меня, Элла.

Элла Рентхейм (вся дрожа, вне себя поднимается с дивана). Преступник!

Боркман (вздрагивает, но овладевает собою). Это слово я слышу не впервые.

(4: 387)

Элла обвиняет его в том, что ей как женщине кажется самым тяжким преступлением. Она не думает о тех махинациях, за которые он сел в тюрьму. Для нее речь идет о гораздо более страшном грехе. Ибо такое не прощается:

Элла Рентхейм (подступая к нему). Ты убийца! Ты совершил великий, смертный грех!

Боркман (отступая к пианино). Да ты в уме, Элла?

Элла Рентхейм. Ты убил во мне душу, живую душу, способную любить! (Подступая к нему.) Понимаешь, что это значит?! В Библии говорится об одном загадочном грехе, за который нет прощения. Прежде я никогда не понимала, что это за грех. Теперь понимаю. Самый великий, неискупимый грех — это умертвить живую душу в человеке, душу, способную любить!

(4: 388)

В глазах Эллы он совершил двойное убийство — своим предательством он умертвил и ее душу, и свою собственную. По этой причине она потеряла способность любить — любить кого-то, кроме Эрхарта, сына Йуна. Жизнь ее разрушена и опустошена.

Односторонность обвинения

Может показаться, что Элла совершенно права в своих обвинениях: говорит она весьма убедительно. Но возникает вопрос, не присуща ли ей та же односторонность, что и Боркману, который оправдывает себя высокими целями, непреодолимым желанием, добиться власти и осуществить свои планы. Элла толкует Библию субъективно, исходя из собственного жизненного опыта. Как уже говорилось, она возлагает на Йуна Габриэля непосильную ношу, обвиняя его во всех своих несчастьях. Она не может думать о чем-нибудь, кроме собственной разрушенной жизни. Становится ясно, что Элла точно так же замкнута в своем субъективном мире, как сам Йун и как Гунхильд. Всех троих объединяет абсолютное нежелание признать ответственность за свою жизнь. Во всем виноваты другие, а не они.

Это вовсе не означает, что обвинения Эллы безосновательны. К тому же их разговор доказывает, что они вовсе не были — и не являются — слепыми эгоистами по отношению друг к другу. Элла видела и ценила способность Боркмана играть ведущие роли в обществе. Боркман, в свою очередь, признаётся в теплых чувствах к Элле — единственной, с кем у него были открытые и доверительные отношения. В глубине души он все время сознавал свое предательство — вот почему он не посмел предать ее снова и присвоил деньги всех вкладчиков, кроме нее. Однако, несмотря на все чувства, он был вынужден делать то, что он делал. Эту позицию он яростно отстаивает. Тогда Элла говорит, что над их любовью тяготело какое-то проклятие. Йун, со своей стороны, признается, что уже не знает, кто из них прав.

Можно сказать, что никто. Они оба нарушили кодекс чести соответственно мужчины и женщины, свойственный той эпохе. Похоже, Ибсен с помощью этих героев представляет конфликт между двумя мирами, которые традиционно считались мужским и женским. До сих пор распространено убеждение, что миром мужчины управляет разум и ему присуща деятельность, направленная вовне, тогда как в мире женщины, напротив, господствует «природное», биологическое начало, властвуют стихийные чувства. Женщина угрожает рациональному порядку в мире мужчины — ей там, в сущности, делать нечего. Йун Габриэль озвучивает именно эти стереотипы. Столь же стереотипно его презрение ко всему, что касается чувств, — у него нет сочувствия к Элле, которая следует «велениям сердца».

Сам Ибсен вряд ли разделял подобные взгляды — в данном случае он демонстрирует стереотипную логику, порожденную общественными предрассудками. Он показывает, что подобное патриархальное мышление, абсолютизирующее половые различия, создает основу для конфликтов.

В драме это столкновение мужского и женского мира приводит к тому, что душевная жизнь трех главных героев как бы замирает. Гунхильд закоснела в разочаровании, когда потеряла по вине мужа прежний статус в обществе и репутацию. Элла утратила способность любить кого бы то ни было, кроме Эрхарта. Сам Йун Габриэль отказался от всяких чувств и затворился в собственном мирке. В душах всех троих господствует холод — «холод сердца» (4: 424), как они сами признаются в финале.

Путь творческой личности

Не стоит воспринимать эту драму как довольно банальную историю человека, одержимого жаждой власти и предающего ради карьеры свою любовь. Эта драма намного сложнее и многозначительнее: в ней под разными углами зрения прослеживаются всевозможные виды эгоизма и застывшей жизни. Она также рассказывает о положении и судьбе человека творческого — о том, как юноша, наделенный стремлением созидать и, возможно, даже думавший о благе других людей, избрал для себя неправильный путь.

В этом история Йуна Габриэля Боркмана обнаруживает явное сходство с историей Хальвара Сольнеса. Оба героя — люди талантливые, способные достичь успеха в жизни и положения в обществе. Они объявляют о своем желании осчастливить других людей. Потом они понимают, что ради достижения цели им придется шагать по головам. Нельзя строить, не разрушая. Но чувство вины может сковать их творческую силу. Поэтому им нужны люди, которые развеют их сомнения в праве действовать так, как они считают нужным.

Йун Габриэль признает, что ему не хватало человека, который мог бы вселить в него подобную уверенность. Ему не хватало такой, как Хильда, которая есть у Сольнеса. Хильда возвращает герою веру в себя и вновь пробуждает в нем творческую силу. Такой женщиной для Йуна Габриэля могла бы стать Элла, но он отказался от нее, посчитав это необходимым. Он должен был пожертвовать ею. Спустившись впервые за восемь лет в гостиную Гунхильд, он говорит, что его никто и никогда не понимал. Элла бросает на него многозначительный взгляд и спрашивает: «Никто, Боркман?» И он вынужден сказать ей: «Кроме одной... быть может. Давным-давно. В те дни еще, когда мне казалось, что я не нуждаюсь в понимании. А после — никогда, никто! И у меня не было никого, кто бы бодрствовал подле меня, был бы готов позвать, когда нужно, разбудить меня, как ударом утреннего колокола, вдохновить меня, чтобы я вновь дерзнул. Внушить мне, что я не совершил ничего непоправимого!» (4: 399—400).

Боркман страдает не только от вынужденного многолетнего бездействия, но и от сомнений в своей правоте. Подобные мысли приходят к нему в минуты слабости. Впрочем, он утверждает — хотя и не слишком уверенно, — что ему удается зарыть эти мысли в землю, и тогда он опять чувствует себя самим собой, а все обвинения с него как будто сняты. Единственная жертва его преступления, как он полагает, — это он сам, а не сотни тех, кого он разорил, и не Элла. С точки зрения Боркмана, его преступление состоит в том, что он целых восемь лет прожил в затворе, в тупом бездействии, не используя своих сил и способностей. Он пытается объяснить двум женщинам, почему он поступил так, а не иначе шестнадцать лет назад, когда он ославился на «весь свет»: «Но свету неизвестно, почему я дошел до этого. Почему должен был дойти. Люди не понимают, что я должен был поступить так, потому что я был самим собою — Йуном Габриэлем Боркманом, и никем иным» (4: 398).

Он один умел смотреть в будущее и один мог осуществить свои планы: «В моих руках была власть! И потом... это непреодолимое внутреннее влечение! По всей стране были рассыпаны скованные миллионы, скрытые глубоко в недрах скал, и они взывали ко мне! Молили освободить их. Никто другой не слышал их. Я один!» (4: 398).

Йун рассуждает подобно Сольнесу, который оправдывался именно так: я — таков, каков есть, и не могу измениться. Оба героя считают себя единственными подлинными творцами — каждый в своей области. Они создали свой собственный мир, в котором они повелители. Таким образом, Йун убежден, что он — предприниматель от Бога. У него на самом деле не было выбора. Он, как и Сольнес, видит для себя один только путь — тернистый путь творца. Он ставит на карту всё, стремясь стать свободным «строителем» в своем деле. Но в отличие от Сольнеса Йун вынужден был остановиться, так и не взявшись за дело по-настоящему. Он упал еще до того, как вскарабкался на вершину.

Когда мы, мертвые, пробуждаемся

Встреча с Эллой внутренне преображает героя. Йуну пришлось другими глазами посмотреть на собственное прошлое. Теперь он хочет наконец порвать с многолетним бездействием, вырваться из добровольного заточения и начать новую жизнь. Он признаёт, что все эти годы питал себя пустыми мечтами. Пришло время покончить с этим иллюзорным миром. И тут Гунхильд заявляет ему, что он уже мертв и она позаботится о его посмертной репутации. Йун верит, что он пробудился для новой жизни, — а Гунхильд полагает, что он опять хватается за иллюзию. И, похоже, Гунхильд права. Вероятно, и Йун в глубине души это знает. Однажды он сам говорил, что давно уже «умер».

В отличие от Гунхильд, Элла еще сохраняет слабую веру в Боркмана. Поэтому она и призывает Эрхарта, чтобы тот помог отцу начать всё сначала. В финале она, раздираемая сомнениями, решает отправиться вместе с Йуном «на свободу», в холод и мрак зимней ночи. Йун хочет отдаться «несокрушимой, чуждой всяких мечтаний действительности», пойти «навстречу бурям жизни». Но это не всё. Когда Элла спрашивает его, куда он идет, тот отвечает: «Только бы идти, идти, идти! Посмотреть, нельзя ли опять выйти на свободу, вернуться в жизнь, к людям. Хочешь идти со мною, Элла?» Она медлит с ответом, опасаясь за его здоровье. Но Йун напоминает ей, что Гунхильд считает его уже мертвым и советует лежать смирно. Тогда Элла решает идти вместе с ним.

Снова возникает впечатление, что поступок Эллы продиктован ее соперничеством с сестрой. Но у Эллы есть и другая причина следовать за своим прежним возлюбленным. Когда она идет за ним, он говорит: «Да мы с тобою ведь пара, Элла». Она знает, что это лишь память о прошлом. Но все же она позволяет Боркману выйти из дома и выходит сама. Без сомнения, они вступили на тропу ложных мечтаний — хотя Йун Габриэль утверждает иное. Этот отчаявшийся, наполовину «мертвый» и теперь уже действительно умирающий человек в последний раз стремится к вершинам, с которых когда-то он был низвергнут. И она следует за ним.

В финале Йун Габриэль и Элла — две «души, которые мертвы» — среди ночи пробуждаются к жизни. Не к настоящей жизни, но к кратковременной «пляске смерти». В ходе работы над драмой Ибсен решил заменить музыку Бетховена, которая должна была сопровождать спектакль, симфонической поэмой Камиля Сен-Санса, написанной в 1874 году. Именно эта музыка, с которой начинается второе действие, предваряет то, что произойдет в финальной сцене. Ибсену хорошо было известно предание о мертвецах, танцующих в полночь, — об этом свидетельствует хотя бы стихотворение «Балет мертвых», созданное еще в 1849 году в Гримстаде.

Ночь воскресения

Йун Габриэль и Элла пробуждаются не к настоящей жизни — они пробуждаются к жизни в прошлом, ибо мысленно уходят в те времена, когда были молоды и были вместе. До того как он запятнал себя тем, что зовет своей «самой тяжкой виной», — предательством по отношению к Элле. Но Боркман не хочет больше думать об этом. Теперь ему важно только одно — достичь того «царства», которое он считал своим законным владением, когда был молодым, свободным и сильным. Он хочет вернуться к исходной точке.

Воссоединение с Эллой помогло ему выйти на дорогу, ведущую в прошлое. Всего несколько часов назад она вернулась в его жизнь — не только как вестница из актуальной действительности, но и как женщина, с которой была связана лучшая часть его жизни. Элла была с ним рядом в то время, когда он чувствовал в себе призвание основать собственное царство, когда он неутомимо трудился и когда его богатства были обширны. В конце драмы Элла осознаёт свою двойственную роль в жизни Боркмана: она для него и фантазия, и реальность, и прошлое, и настоящее. С нею много лет назад Йун делился своими мечтами о будущем, она была — и опять становится — его единственной поверенной. И он вновь, как когда-то, говорит ей во втором действии: «Я хотел объединить в своих руках все источники власти в этой стране. Все богатства, которыми кишат здесь земля и скалы, леса и море... хотел я подчинить себе, обеспечить свою власть и тем создать благосостояние тысяч и тысяч людей» (4: 389).

Как Сольнес со своей Хильдой, Йун воссоединяется с той единственной женщиной, которая по прошествии многих лет сохранила веру в его творческие способности. Так осуществляется связь с предыдущей — более значимой эпохой в жизни героя. Он снова хочет стать тем Йуном Габриэлем Боркманом, сыном рудокопа, который один умел слышать музыку руды, запертой в шахтах, песню всех тех сокровищ, которым «хочется на свет дневной, служить людям». Боркман подчеркивал свое намерение служить. Когда Гунхильд обвиняет его в том, что он любил одну только власть, Боркман возражает, что власть, которую он хотел обрести, — это власть «создавать, широко распространять человеческое счастье вокруг себя».

В этом отношении драма представляет определенную трудность. Как следует относиться к тем утверждениям Йуна, которыми он оправдывает свою жажду власти? Трудно поверить, что он в самом деле преследовал двойную цель — и собственную выгоду, и благо общества. Он яростно настаивает, что так оно и было. Мы не можем утверждать, что Ибсен подвергает сомнению искренность главного героя. Желание созидать само по себе естественно и понятно. Но похоже, что Боркмана губят именно его стремление к творчеству и натура творца. Как уже говорилось, Ибсена в завершающий период творчества особенно занимала эта проблема. Она заключается в том, что человек творческий оказывается в тисках. С одной стороны — потребность в самореализации и необходимость быть равнодушным, сохранять дистанцию. С другой стороны — стремление заботиться о ближних и желание обрести счастье в жизни. Такое положение похоже на проклятие, о котором говорит Элла. И в этом, пожалуй, есть доля правды.

Пляска смерти

Когда Йун наконец выходит из своего заточения и начинает действовать, он в первую очередь хочет разыскать то, что называет своими сокровищами. Он одержим желанием вновь обрести свое «царство». Поэтому он карабкается вместе с Эллой на вершину, с которой они много лет назад обозревали землю, и там, наверху, он делился с нею своими планами. Теперь их ждет роковое свидание с прошлым. Кругом темно, все покрыто снегом, дерево, которое было цветущим и живым, теперь мертво. Возможно, это символ того, что «древо жизни» Йуна Габриэля сломано. Известный исследователь творчества Ибсена Инга-Стина Эвбанк справедливо указывает, что в этой сцене нет четкой границы между состоянием природы и состоянием души героев.

Йун вместе с Эллой взбирается на гору, с которой ему открывается его «царство». Элла чувствует, что она тоже причастна к этому царству: «Страна грез, куда мы с тобой уносились тогда», — говорит она. Теперь эта страна кажется мрачной, мертвой и холодной. Но Йун видит ее совсем другой. Там кипят жизнь и работа, в бесчисленных домах тепло и светло.

Элла говорит Боркману, что это всего лишь иллюзия, и на мгновение возвращает его к действительности. Но потом он вновь устремляется в царство своих мечтаний, все глубже и глубже погружается в свой манящий иллюзорный мир. Йун целиком во власти своих видений — вплоть до того момента, когда Элла решительно заявляет, что все это ложь. И в прошлом, и в настоящем она выступает для Боркмана вестницей из реальной жизни. На нее из царства, которое распростерлось под ними, веет леденящим холодом. Но Боркман считает это царство своим и воспринимает его по-иному:

Боркман. Оно вдыхает в меня жизнь, словно приносит мне привет от подвластных духов. Я чутьем угадываю эти скованные миллионы, ощущаю присутствие этих рудных жил, которые тянутся ко мне, точно узловатые, разветвляющиеся, манящие руки. Я видел их... они вставали передо мной, как ожившие тени, в ту ночь, когда я стоял с фонарем в руках в кладовой банка... Вы просились на волю, и я пытался освободить вас. Но не справился. Сокровища опять погрузились в бездну. (Простирая руки.) Но я хочу шепнуть вам в этой ночной тишине, что я люблю вас, погребенные заживо в бездне, во мраке, мнимоумершие! Я люблю вас, жаждущие жизни сокровища, со всей вашей блестящей свитой почестей и власти. Люблю, люблю, люблю вас!

Элла Рентхейм (сдерживая все усиливающееся волнение). Да, там, под землей, сосредоточил ты свою любовь, там она и осталась, Йун. А здесь — здесь, на земле, билось горячее живое человеческое сердце, билось для тебя, — его ты разбил! Нет, хуже, в десять раз хуже! Ты продал его за... за...

Боркман (содрогаясь, точно его пронизывает насквозь холодом). За царство... силу... и славу... да?

Элла Рентхейм. Да. Я уже раз сказала тебе это сегодня. Ты убил душу живую в женщине, которая любила тебя и которую ты любил. Любил, насколько вообще способен любить. (Поднимая руку.) И я предсказываю тебе, Йун Габриэль Боркман, — ты не добьешься этим убийством желанной награды. Никогда не совершишь победоносного въезда в свое холодное, мрачное царство.

Боркман (шатается и грузно опускается на скамейку). Боюсь... как бы твое предсказание не сбылось, Элла.

Элла Рентхейм (склоняясь к нему). Бояться не надо, Йун. Для тебя всего лучше, если бы оно сбылось.

Боркман (с криком хватается за грудь). А!.. (Слабым голосом.) Отпустило.

Элла Рентхейм (трясет его). Что с тобой, Йун!

Боркман (откидываясь назад, на спинку скамейки). Точно кто-то сдавил мне сердце ледяной рукой...

Элла Рентхейм. Йун! Ледяной рукой!

Боркман (едва внятно). Нет... не ледяной... железной...

(4: 421—422).

Так умирает Йун Габриэль Боркман — сын рудокопа. Драматическое действие формируется вокруг этого кульминационного момента. На краткий миг Йун как бы становится самим собой. В собственных глазах он «Наполеон», стратег, завоеватель и талантливый государь, восторженно приветствуемый толпой во время своего триумфального шествия.

Тут он вновь раскрывает свою натуру. Он — таков, каков есть, и не может изменить себя. Вновь он игнорирует Эллу — женщину всей своей жизни, которая находится рядом с ним. Она тоже становится настоящей — нынешней Эллой, думающей лишь о своей судьбе и о преступлении Боркмана против нее, о его «великом смертном грехе». К концу сцены она выходит из роли женщины, которая когда-то с радостью вдохновлялась мечтами Йуна. Она заставляет его увидеть ту самую реальность, от которой он прятался много лет. И возвращает его к настоящему.

Становится ясно, что Йун Габриэль, потерпев фиаско в реальном мире, ушел в мир своих иллюзий. Он просто не мог жить без мечты, без утопии. Однажды он сказал Фриде, что сомневаться в самом себе и своем особом предназначении — это безумие. В произведениях Ибсена сомнение является демоном, парализующим творческую силу. В случае с Йуном Габриэлем этот демон парализует и саму способность жить дальше.

Элла, возвратившись к Йуну, внесла в его душу сомнение. Он вынужден признать, что совершил предательство, а впоследствии думал лишь о своем утопическом проекте. Предательство по отношению к Элле он больше не может оправдывать рациональными доводами. Путь Боркмана отмечен эгоизмом и холодностью — и герой остается таким до конца. Он неистово исповедуется в том, что жаждет власти и славы, жаждет достичь своего «царства». Это вожделение заглушает в нем все остальное. Сама неистовость его исповеди доказывает, что он одержим «неодолимой» силой. Это — потребность в творчестве, потребность созидать новое, которую чувствует неординарный человек. Такой дар сродни дару художника или писателя. Ведь писатель имеет дело не с реальностью. Он создает свой собственный мир. И при этом может быть визионером, «провидцем», ибо волен создавать свою версию «действительности».

Директор банка тоже был творческим человеком, способным созидать новое. Он, подобно художнику, стремился к мечте и утопии. Поэтому Вильхельм Фулдал справедливо заметил, что Йун, пожалуй, больше разбирается в поэтах, чем думает сам. Двусмысленное замечание, которое имеет как позитивный, так и негативный смысл. Фулдал имеет в виду, что Йун Габриэль создает для себя иллюзию, компенсируя тем самым свое фиаско в реальной жизни. В то же время «поэт» для Фулдала означает человека, имеющего дело с иной реальностью. Такова двойственная природа искусства и поэзии.

Йун Габриэль Боркман таков, каков он есть. Возможно, человек, наделенный выдающимися способностями, будь то поэт или предприниматель, и должен взращивать свой талант, ощущая себя центром вселенной. Чтобы самореализоваться, нужно любить и возделывать эту потенциальную самость, — во всяком случае, если речь идет о самореализации на высоком уровне, когда ради успеха следует жертвовать «всем». Это может принести и, скорее всего, принесет страдания окружающим. Путь творца тяжел — в том числе и для тех, кто его избирает. Ибо страдания, причиняемые другим, как бы возвращаются в виде угрызений совести, которые парализуют саму способность к творчеству. Йун Габриэль предает Эллу и собственную любовь, после чего терпит неудачу и в главном деле своей жизни. Та же участь постигает и скульптора Рубека в последней драме Ибсена.

Холод сердца

Похоже, что Йун Габриэль развил худшую сторону своей личности, отбросив всё, что могло помешать осуществлению его планов. Но так поступает не только он. Обе главные героини тоже культивируют свое «я» и озабочены лишь собой. Разочарованные в жизни и в любви, они отдалились от мира людей. Как и Боркман, они скованы холодом сердца. В итоге каждому из них приходится это признать.

Йун Габриэль поражен именно в сердце — и сердцем, судя по всему, тяжело больна Элла. Похоже, что Йуна в финале убивают ее обвинения и собственные сомнения. Когда правда предстает перед ним в ужасающей наготе, его воздушный замок рушится, как и в драме о строителе Сольнесе. Во время сердечного приступа герою кажется, будто кто-то сдавил его сердце ледяной или железной рукой. Именно сердце подводит Боркмана — а лед и железо имеют прямое отношение к тому, что его убивает.

Йун Габриэль, который был «живым мертвецом», лишь на краткий миг возвращается к жизни, чтобы «сплясать» на ее сцене. Сестрам-близнецам больше не за что и не за кого соперничать. Хотя обе они наконец признаются, что их жизнью управлял «холод сердца», никакого тепла нет даже в финальной сцене. Над мертвым телом Йуна Габриэля происходит лишь безмолвное и холодное примирение. Две холодные как лед руки соединяются в рукопожатии — руки двух теней, которые шепчут, что любили покойного. Драма не слишком свидетельствует об этом.

Финальная сцена представляет две темные женские фигуры, склонившиеся над мертвым телом на фоне белого снега во мраке северной ночи, — потрясающе жуткая концовка. Вечная «пляска смерти» и Судный день для троих героев, которые обвиняются в том, что замкнулись каждый в своем холодном мирке. Они пытались диктовать жизни собственные правила. Приговор им суров, никаких смягчающих обстоятельств ни у кого из них нет. Музыка Сен-Санса звучит для всех троих. В этой музыке слышится отрывок из старинного средневекового псалма «Dies irae, dies illa» — о дне Страшного суда, который настанет для живых и для мертвых. Тот же суд происходит и в драме Ибсена — только в посюстороннем мире.

Похоже, что драма и сам драматург выносят суровый приговор эгоизму во всех его разновидностях — эгоизму, который может выражаться и в творчестве, и в страстной любви к другому человеку. Единственный персонаж, который, судя по всему, чужд эгоизма, — это бедный поэт-неудачник Вильхельм Фулдал. Хотя он прибегает к самообману, живя своей маленькой иллюзией, это касается лишь его одного. И он обладает даром неискушенных сердец — радоваться счастью других. Его дочь Фрида получит возможность развивать свой талант — в мире, где гораздо больше тепла, чем в обители самого Фулдала и в фамильной усадьбе Рентхеймов.

Проблема эпилога

Главную трудность для режиссера и актеров заключает в себе роль Боркмана. Если представлять его исключительно как лгущего самому себе циничного властолюбца, то образ может превратиться в малоинтересный опыт исследования демонической одержимости властью. Ибсен намекал, что имя героя выбрано, не случайно: Йун должно указывать на практичного предпринимателя, а Габриэль — на его «гениальность». Особый интерес представляет последнее замечание, которое позволяет судить об отношении автора к своему герою. Если актер, играющий Боркмана, ставит перед собой более серьезную задачу, чем доставить удовольствие публике, которая радуется разоблачению страдающего манией величия финансиста, — тогда требуется более тонкая трактовка образа. Образу Йуна Габриэля необходимо придать иное измерение, — подчеркнув особую поэзию в его стремлении к «царству», которое он хотел основать. Эту любовь он долгие годы вынашивал в мире своих представлений. Боркман жив, но как бы парализован — он находится в состоянии «живого мертвеца». Он держится только благодаря своей тяге к утопии. Настолько сильна в нем вера в Мечту. Отнять ее — и герой умирает.