Выработка внешнеполитического курса

Учитывая, что вопрос о монархической или республиканской форме правления был тесно связан с вопросом об общей международной ориентации Норвегии, первый министр иностранных дел суверенного государства Ёрген Лёвланн, естественно, воспользовался дебатами в стортинге по этой проблеме для разъяснения своей внешнеполитической программы. В своей речи 26 октября 1905 г., имевшей важное значение, Лёвланн обрисовал две основные линии, которые стране следует проводить во внешней политике. Говоря о своей главной заботе, он взял за отправную точку политический курс, в пользу которого ранее выступал, среди прочих, писатель Бьёрнстьерне Бьёрнсон¹:

«Что касается внешней политики, то здесь постоянно подчеркивается: нам не нужна внешняя политика. Я могу согласиться с этим высказыванием, если только кто-то определит надлежащие пределы его толкования, а именно, что задачей должно быть неучастие в комбинациях и альянсах, способных втянуть нас в военные авантюры совместно с любым из воинственных государств Европы. Именно этого, конечно, все и хотят. Но сам процесс поддержания и сохранения нейтралитета — чтобы оставаться нейтральным не только в военное, но и в мирное время, сохранять нейтралитет в отношении политических комбинаций между державами, — вот это является внешней политикой первостепенной важности. [Она] требует бдительности, она требует постоянно быть начеку, для ее осуществления нужно пользоваться влиянием»².

Здесь Лёвланн действовал безошибочно, следуя давней традиции неприятия норвежцами международной силовой политики, только усилившегося после 1814 г., когда страна стала предметом торга между двумя скандинавскими государствами. Затем министр иностранных дел перешел к объяснению второй внешнеполитической линии, которой правительство намеревалось следовать:

«Затем есть еще одно направление внешней политики, которому нужно следовать. Ни один политический курс в наше время не играет более важной роли в отношениях между странами, чем тот, который и должен стать нашей главной заботой: обеспечение в максимально возможной степени наших международных материальных связей. Отношения, связанные с торговлей, таможенными правилами и путями сообщений, определяемые договорами, стали со времен Бисмарка все больше преобладать в отношениях между государствами. Они представляют важнейший жизненный интерес для нашей страны: ведь она участвует в столь многих областях экономической деятельности [...], в некоторых отношениях живя за счет экспорта, а в других отношениях нуждаясь в импорте. Поскольку мы не обеспечиваем сами себя в экономическом отношении, подобные международные связи, осуществляемые посредством договоров и другими способами, имеют для нас величайшее значение. А значит, такова внешняя политика, которую правительство суверенной Норвегии должно проводить со всей решимостью и дальновидностью, пользуясь при этом любой возможной поддержкой и помощью, которую можно получить из-за рубежа».

Короче говоря, Лёвланн в этой речи выступал за тот же политический курс, что почти столетием раньше предлагал Томас Джефферсон для молодого американского государства: активное участие в международных торговых отношениях, но никаких политических союзов, способных втянуть страну в чужие войны. Это была основа классического американского изоляционизма, призванного теперь стать краеугольным камнем классического норвежского нейтрализма. Побудительные мотивы в обоих случаях можно найти в сочетании ощущения географической удаленности от арены конфликтов между европейскими державами и желания без помех заняться строительством новой государственности.

Эти пять человек входили в норвежскую делегацию на переговорах об условиях расторжения шведско-норвежской унии. Второй слева — Ёрген Лёвланн, ставший первым министром иностранных дел Норвегии.

И все же изоляционизм или нейтрализм — это странный феномен. Его более современная разновидность — неприсоединение — определялась по-разному. Его называли «тактическим принципом, используемым для извлечения максимальных преимуществ из конкретного соотношения сил между державами»³. Или, прямолинейно, как «неформальное, необъявленное, одностороннее присоединение к неназванным державам»⁴. А это позволяет предположить, что еще надо посмотреть — не скрывается ли за внешним фасадом некий неафишируемый аспект подобной политики. В случае американского изоляционизма, как и норвежского нейтрализма, этот скрытый аспект заключается в том, что еще один специалист по международным отношениям назвал «оптимистической степенью уверенности в автоматической защищенности»⁵. В случае с Соединенными Штатами безопасность географического положения дополнялась мощью английского военно-морского флота и предположением о том, что Британия сыграет для Америки роль первой линии обороны. Норвежский опыт второй половины XIX в., когда ее внешняя торговля и коммерческое судоходство страны процветали под прикрытием английского морского могущества, позволяет предположить, что и Норвегия руководствовалась аналогичными соображениями.

Нежелание норвежцев участвовать в международной дипломатии и стремление во внешних связях быть наиболее активными в вопросах торговли и судоходства были, как мы видели, четко определены задолго до 1905 г. В этом отношении внешнеполитическая программа Лёвланна была лишь подтверждением давней традиции. Насколько глубоко укоренилась эта традиция, стало очевидно в ходе дебатов в стортинге о бюджете внешнеполитического ведомства зимой 1906 г. После отделения Норвегия содержала лишь «минимальную» внешнеполитическую службу, состоявшую из горстки опытных дипломатов и консулов-норвежцев, ранее служивших в Министерстве иностранных дел Соединенных королевств. Теперь же один влиятельный депутат от либеральной партии предложил ни больше ни меньше как альтернативный бюджет. В нем разделение между дипломатической и консульской службами полностью упразднялось в качестве своего рода сигнала, что первостепенной сферой деятельности должно стать обеспечение экономических интересов страны. В том же русле шли и его предложения о радикальном сокращении числа дипломатических представительств в Европе и о соответствующем увеличении числа консульств за рубежом.

Хотя Лёвланн выступил с протестом против столь радикальной реформы и сумел сохранить несколько «чисто дипломатических» миссий, результат был таков, что норвежское внешнеполитическое ведомство во многом превратилось в «служанку», работающую на торговлю и морские перевозки. Характерной его особенностью стало большое число почетных консулов — влиятельных представителей делового сообщества крупных портовых городов, получавших престижное звание консула, но не получивших за это никакой оплаты, кроме выплат со стороны судоходных компаний и коммерческих фирм, нуждавшихся в их услугах. Менее чем за десять лет количество таких консулов увеличилось до 600 с лишним. Собственно внешнеполитическая служба насчитывала всего четырнадцать глав консульских учреждений и восемь глав дипломатических представительств, из которых наиболее важным был пост посланника Норвегии при дворе короля Великобритании. В целом эти реформы укрепили решимость Норвегии сосредоточиться на экономической стороне международных отношений, держась подальше от внешней политики в узком смысле слова, даже при наличии особых отношений с Великобританией. Чтобы лишний раз в этом убедиться, рассмотрим такой аспект норвежской внешней политики в период ее становления, как сфера национальной безопасности.

Примечания

1. См. гл. 3. С. 75.

2. Эта и следующая цитата взяты из сборника документов J.V. Heiberg (ed.), Unionens opening 1905 (Kristiania 1906). P. 715—716.

3. R.L. Rothstein, Alliances and Small Powers (New York 1968). P. 247.

4. R. Krishna, «India and the Bomb», India Quarterly, Vol. XXI (1965). P. 122.

5. G. Liska, Nations in Alliance (Baltimore 1962). P. 213. Более подробное изложение моих взглядов на неприсоединение во всех его многочисленных разновидностях см., например, в моей статье «Janus Septentrionalis? The Two Faces of Nordic Non-Alignment» в кн. Jukka Nevakivi (ed.), Neutrality in History (Helsinki 1993). P. 313—324.