«Пан»

I

Весной 1894 года Гамсун на время вернулся в Норвегию. В общем-то, он никогда не чувствовал себя уютно среди парижских бульваров и теперь, после выхода «Новых сил», работал над книгой, требовавшей совсем другой обстановки.

После двух тенденциозных романов, которые произвели сенсацию, вызвали гнев и острую полемику, он снова должен был удивить своих читателей. Но уже совершенно иным образом.

В Норвегии он поселился в маленьком местечке под Кристиансанном и там за одно лето написал «Пана» — самую прекрасную из всех книг, написанных им в молодости.

Уже за год до того Гамсун предупредил о своей будущей книге. Он тогда очень интересовался Востоком и жаркими странами — правда, на расстоянии — и опубликовал в журнале «Самтиден» отрывок, называвшийся «Смерть Глана», это считалось последней главой книги, действие которой происходило в Индии.

Нет никакого сомнения, что образ Томаса Глана был навеян Стриндбергом. В то время ни один человек не произвел на Гамсуна более сильного, почти чувственного, впечатления, чем Август Стриндберг. «Он называет себя зверем, который стремится обратно в лес, — говорит Гамсун. — Культура или сверхкультура — но, по Стриндбергу, повторявшему это год за годом, человек удалился от природы и таким образом потерял главные предпосылки органичного образа жизни».

И вдруг он приобрел крылья — тоску, мечту.

Кнуту Гамсуну всегда было трудно преступать какие-то границы, установившиеся еще в детские годы. Но многое говорит о том, что именно преодоление придавало ему силы как художнику. Здесь, среди солнечных шхер Серланна, Гамсун вспоминал летний Нурланн, каким он был двадцать лет назад, в годы его юности. Здесь под впечатлением ярких воспоминаний юности ему пригрезилась его Эдварда — юная дочь Валсе, Лаура, чей образ еще так сильно тревожил его сердце, что он не только занял сто крон, чтобы помочь ее мужу, но и хотел попробовать освободиться от нее с помощью творчества... Мечта ранней юности о первой безоглядной любви держала его в плену. И он писал, переполненный желанием подарить этой мечте жизнь...

«Пан» — это песнь о «вечном дне нурланнского лета», о любви двух людей. В «Мистериях» Нагелю кажется, что природа зовет его и он отвечает «Да». Но они не соединяются. В «Пане» две стихии сливаются полностью коротким горячечным летом.

«Пан» — это нежное мечтательное стихотворение в прозе о любви, о том, как она вспыхивает между двумя крайне впечатлительными натурами, достигает своего апогея, своей осени, и умирает. Умирает потому, что должна умереть, потому, что любовь, возникшая в двух слишком восприимчивых душах, заведомо обречена.

Лейтенант Глан, как и сам Гамсун, — продукт культуры и природы. Его волнует прекрасная, тайная музыка жизни, и любовь между ним и Эдвардой — главный нерв событий.

В лесной избушке у моря Глан ведет жизнь охотника. Гамсун не рассказывает, откуда он прибыл и кто он, этот человек, который делает только то, что ему хочется, не думая о таких прозаических вещах, как труд или долг. Он мечтатель, стремящийся вернуться к своим истокам, дитя природы, сын леса.

Под шорох леса и моря, в тишине ночи и под звуки флейты пана Глан живет между мечтой и действительностью. С собакой по кличке Эзоп, с лесным зверьем и растениями, с Эвой, с воображаемой Иселин и ее Эдвардой. С теми, кто прикоснулся к его сердцу, кто принес ему счастье и повернул судьбу.

Любовь между Гланом и Эдвардой возникает легко и почти незаметно, как дыхание. Они перекинулись несколькими словами, и он иногда думает о ней: «...целомудренное выражение ее большого пальца пробудило во мне нежность, складочки у нее на суставах были такие добрые».

Целомудренное выражение ее большого пальца пробудило в нем нежность...

И она, Эдварда, один раз подняла с лица вуаль и увидела, что у него «звериный взгляд».

И ничего больше — все бесконечно невинно, и между тем это — рок.

Любовь Глана и Эдварды расцветает вместе с весной. В лесу и на берегу моря Глан следит за приходом весны:

«Настало время, когда ночи исчезли, солнце окунало свой диск в море и тут же всходило опять, румяное, посвежевшее, словно оно ныряло туда, чтобы напиться». — От гниющих палых листьев в лесу сладковато пахнет серой, вода в ручье поднялась и запенилась. Сороки строят гнезда. Это пора томления. — «Весна подкралась и ко мне, кровь стучала в висках, словно шаги по камню. Я сидел в избушке и думал, что хорошо бы проверить удочки и лесы, однако, не шевелил и пальцем; смутная, радостная тревога как прибой накатывала на сердце...»

Он встречает Эдварду на дороге неподалеку от своей избушки...

«Она шла мне навстречу, щеки у нее пылали, лицо сияло.

— Вы ждали? — спросила она. — Я боялась, вы будете ждать.

Я не ждал, она пришла сюда раньше меня.

— Вы хорошо спали? — спросил я, не зная, о чем говорить.

— Нет, я вообще не спала, — ответила она. И рассказала, что всю ночь не спала, но сидела в кресле с закрытыми глазами. И даже выходила, чтобы прогуляться.

— Кто-то ходил ночью возле моей избушки, — сказал я. — Утром я видел на траве следы.

Она краснеет, берет мою руку и не отвечает. Я спрашиваю, не спуская с нее глаз:

— Уж не вы ли?

— Да, — ответила она и прижалась ко мне. — Да. Это была я. Надеюсь, я вас не разбудила? Я ступала так осторожно. Конечно, я. Я еще раз была рядом с вами. Я вас люблю».

Теперь и в Глане вспыхивает любовь. Охваченный бурей чувств и в то же время покорный, как все герои Гамсуна, он позволяет хрупкой смуглой Эдварде с пухлыми губками и изогнутыми бровями полностью завладеть собой:

«Легкие шаги, чье-то теплое дыхание, приветливое «Добрый вечер».

Я здороваюсь и падаю на дорогу, обнимаю ее колени и простенькую юбку.

— Добрый вечер, Эдварда! — говорю я еще раз, изнемогая от счастья.

— Как ты меня любишь! — шепчет она.

— Как я тебе благодарен! — отвечаю я. — Ты моя, и мое сердце весь день тихонько лежит у меня в груди и думает о тебе. Ты самая красивая девушка на земле, и я целовал тебя. Я часто краснею от счастья, когда вспоминаю, что целовал тебя...»

В этой книге любовь самыми тесными узами связана с природой. Как весна переходит в лето, так и чувства любящих разгораются еще сильнее.

Глан был счастлив, однако полное счастье он испытывал все-таки только в одиночестве.

«Летние ночи, и неподвижная вода, и бескрайние притихшие леса. Ни крика, ни шагов на дороге, и сердце мое как будто полно темным вином.

Мотыльки и ночные бабочки беззвучно влетают в окно, привлеченные светом очага и ароматом жареной дичи. С глухим звуком они ударяются о потолок, жужжат у самого уха так, что я вздрагиваю как от озноба, и садятся на белую пороховницу, что висит на стене. Я наблюдаю за ними, их крылышки трепещут, они смотрят на меня — это мотыльки, шелкопряды и древоточцы. Некоторые из них похожи на летающие фиалки».

Счастье заставляет Глана поклоняться природе. Но оно уже на пороге краха, ритм прихотливой игры любящих нарушается, и, когда начинают опадать листья, наступает конец, точно какое-то роковое начало в природе прикоснулось холодной дланью и к их сердцам. Он благодарен, даже теперь его бесконечно трогает любая мелочь:

«Я пью за вас, люди, звери и птицы, за одинокую ночь в лесу, в лесу! За темноту и шепот Бога между деревьями, за сладостную монотонность тишины, ласкающую мой слух, за зеленую и за желтую листву! За звуки жизни, за сопение в траве неведомой лесной твари и за собаку, обнюхивающую землю! Я с радостью пью за дикую кошку, что, вытянув шею, приготовилась прыгнуть на воробья в темноте, в темноте! За милосердную тишину, снизошедшую на землю, за звезды и за серпик луны, да, да, за звезды и за луну!.. Спасибо за эту одинокую ночь, за горы, за шепот темноты и моря, пронзающий мое сердце! Слушай Восток, слушай Запад, слушай, слушай! Это сам вечный Бог! Тишина, что бормочет возле моего уха, — это шум крови самой природы, это Бог, пронизывающий вселенную и меня. Я вижу паутину, сверкающую в отблеске моего костра, я слышу плывущую по морю лодку, и по небу на севере скользит северное сияние. От всей своей бессмертной души я благодарен за эту минуту!»

Эдварда, дочь господина Мака, — это первый женский образ, не похожий на все предыдущие, созданные Гамсуном, — то были образы здоровых и простых женщин. Нельзя сказать, чтобы и образ Эдварды был очень богат нюансами, но Гамсун, как бы ему этого ни хотелось, не расстался с ней после «Пана». Эдварда, околдовавшая Глана под «вечным днем нурланнского лета», была молодой девушкой, еще не женщиной — с женщиной мы встретимся позже.

Эдварда нова тем, что она горда, капризна, любит интриговать и вместе с тем полна страстной нежности и щедрой любви. Она опасна, потому что умеет заставить мужчину опуститься на колени.

Любовь Глана и Эдварды налетает, как лихорадка. Они предназначены друг для друга, но не получают друг друга. После их прекрасной встречи и высшего слияния душ ощущение счастья начинает как будто ослабевать. Незаметно появляются легкие дуновения холодка — взгляд, слово, которое ранит любящего и на которое он отвечает еще более злым словом. В этой партизанской любовной войне важно завоевать выгодные позиции, и каждый считает, что его противник слабее. Не может быть счастливого конца там, где оба упрямы и готовы страдать, стиснув зубы.

Чувство Глана к темноволосой безответной Эве несложно, оно родилось от избытка счастья, любви и жизни, переполнявших Глана, как «темное вино». Любит-то он Эдварду, но Эве свойственна та наивность, та тихая нежность, по которым тоскует его душа и которых лишена Эдварда. Мечта об Эдварде получает свое воплощение в отношении к Эве.

Эва простая, и она добрая. Жена кузнеца, любовница господина Мака, но любит она Глана.

Эва погибает в результате несчастного случая, подстроенного господином Маком. И тогда в Глане как будто что-то рвется. Все потеряно. Эдварду он получить не может, они чересчур отдалились друг от друга, она слишком глубоко ранила его, и рана эта будет кровоточить вечно. А Эва, нежная Эва, вносившая в его жизнь покой, умерла. Глан не может понять, почему именно ее, более достойную, он не мог любить, почему она должна была умереть.

«Что тут еще писать? Вот уже много дней я не сделал ни одного выстрела, еды у меня не было, да я и не ел ничего, просто сидел в своем сарае. Эву увезли в церковь на белой лодке господина Мака, я отправился туда берегом и проводил ее до могилы.

Эва умерла. Помнишь ее девичью головку с гладко причесанными волосами, как у монахини? Она приходила тихо-тихо, опускала свою ношу на землю и улыбалась. Сколько жизни было в этой улыбке!.. Я прощаюсь с тобой, Эва, и целую песок на твоей могиле. Когда я думаю о тебе, густая, красная нежность заливает мое сердце, на меня словно благодать нисходит, стоит мне вспомнить твою улыбку. Ты отдавала все, все отдавала ты, и тебе это не стоило никаких усилий, ведь ты была ребенком, опьяненным самой жизнью. Но мысли мои принадлежали другой, хотя ей было жалко подарить мне хотя бы взгляд. Почему так? Попроси ответить на это двенадцать месяцев года, и корабли на море, и загадочного Бога, что правит сердцем...»

Глан в Индии. Он ушел в отставку, порвал с прошлым и покончил счеты с жизнью. Он ждет только подходящего случая, чтобы положить всему конец, и провоцирует своего товарища по охоте на выстрел.

И не любовь к Эдварде главная причина его состояния. Наверное, ему не легче примириться и со смертью Эвы, ведь она дарила его душе необходимый покой. Настоящая причина кроется в его внутренней дисгармонии. Подобно Нагелю, его раздирают внутренние противоречия. Любовь только ускоряет развитие событий, которые приводят и к внешним противоречиям, и гремит выстрел.

Но все-таки ни один человек не испытал большего земного счастья, чем Томас Глан в те мгновения, когда душа его склонялась в сладком опьянении грусти. В счастье любви, в высшем слиянии с природой и ее весенним пробуждением.

Играй же, весна, над землею!
Я к хору природы примкну,
и сердце негромко поет благодарность
за дар ежегодный — весну.
В груди будто цокот копыт — то взыграла
радость Господня во мне,
И большего счастья вовек не бывало.

И Эдварду — мечту об Эдварде — он любил до самой смерти.

Из всех побед Гамсуна, одержанных до сих пор, «Пан» был самой значительной. Редко какая-либо книга была принята и критикой, и читателями с таким единодушным восторгом. Даже Ула Томмессен поднялся выше личных обид и напечатал в своей газете весьма хвалебную рецензию, написанную секретарем редакции.

Теперь норвежские и иностранные журналы заинтересовались уже всем творчеством Гамсуна, все его книги были переведены на немецкий язык, а многие — и на французский.

Восторженные читатели приняли «Пана» как евангелие неоромантизма, и оно прозвучало с такой художественной силой и проникновенностью, каких еще не знали за весь короткий период существования этого стиля. Одержав поистине блистательную победу, Гамсун вернулся в Париж, где был с восторгом встречен друзьями, к чему он, правда, отнесся трезво и сдержанно.

В его горне раскалялось уже новое железо.