Два тенденциозных романа

I

Передовица редактора Томмессена, направленная против Гамсуна в связи с его лекциями в Христиании, имела ощутимые последствия для них обоих. Но не только этот отдельный случай заставил Гамсуна ответить редактору Томмессену более прямо, чем он это сделал в «Мистериях».

Газета «Верденс Ганг» уже давно раздражала Гамсуна, и не только его одного. То крыло «левых», которое не признавало уступчивости в политике по отношению к унии со Швецией, в том числе и Бьернсон, было разочаровано и разгневано. «Левые» считали, что Томмессену не хватает твердости, что его газета, которая, разумеется, должна была стать органом «левых», изменила им в важном вопросе. Как писатель и журналист, интересующийся политикой, Гамсун следил за ходом событий, он видел все маневры редактора, и, по его мнению, курс газеты часто определялся сомнительными мотивами.

Это-то разочаровало Гамсуна куда сильнее, чем выпад Томмессена лично по его адресу. На него нападали и раньше, в том числе и люди, которые считались добрыми друзьями. Теперь же он был задет гораздо глубже — его разочаровал человек, которому он был предан.

Гамсун читал «Верденс Ганг» с детских лет. Это было его первое самостоятельное чтение, он набрасывался на газету, как только кончались занятия по закону Божьему. Он читал полные драматизма телеграммы о франко-прусской войне, это было его первое знакомство с событиями, происходящими в мире, а уже будучи молодым человеком, он наслаждался журналистским мастерством редактора Томмессена, его лаконичным, легким стилем, его необыкновенным остроумием. В «Голоде» редактор Томмессен выведен в образе Коммандора, там о нем сказано так: «Необъяснимое чувство страха и восхищение охватывает меня, когда я вижу этого человека». А в «Редакторе Люнге» Гамсун пишет: «Да будет вам известно, что я был влюблен в Люнге, я любил его. Я втайне писал гневные письма тем, кто бранил его в других газетах, Бог свидетель, я был его самым преданным и горячим другом».

Потом пришло разочарование, идеал детских и юношеских лет был развенчан.

* * *

Кнут Гамсун уехал в Данию, чтобы работать над книгой, написать которую стало для него потребностью. Часть времени он жил в Копенгагене, часть — на острове Самсе. Там он в течение зимы написал «Редактора Люнге», небольшой, с несложным сюжетом роман, резкий и решительно откровенный в своей тенденции.

В первый раз сам Гамсун стоит вне событий, теперь у его главного героя есть определенный живой прообраз.

Как художник, Кнут. Гамсун показал себя в этом романе с новой стороны, поразившей многих. Правда, в памфлете об Офтедале он уже продемонстрировал, что умеет использовать для атаки тяжелую артиллерию. В «Редакторе Люнге» он выступает как сатирик — холодный и бьющий прямо в цель. Лишь кое-где, в любовных сценах, его стиль становится иным — нежным и трепетным, знакомым читателю по его прежним произведениям.

В этом романе нет никаких «мистерий». Смысл его прост и ясен. Всем было понятно, что хотел сказать Гамсун.

Противник Люнге — Хейбру, молодой человек, в котором есть кое-что от Нагеля. Он не принадлежит ни к одной из партий, это «комета, не имеющая орбиты... бездомная душа, радикал, которого не могут привлечь на свою сторону ни Хейре, ни Венстре¹. Но в противоположность Нагелю у Хейбру есть идеалы, которые он пробует осуществить вопреки Люнге. Он проповедует свои идеи всем, кто его слушает, нападает на «левых» и на «правых». «Есть только два типа людей, — говорит он одному из сподвижников Люнге, — которые не пропадут в жизни и в любом деле одержат верх. Одни — это люди с честным сердцем. Они не пропадут, пусть они не всегда практичны, но на самом деле в глубине души они всегда побеждают. И другие — это люди морально ущербные, они смелы только в рамках закона, который освободил их от способности чувствовать угрызения совести. Они, даже утонув, способны выплыть на поверхность...»

А сцена, происшедшая в доме избранников народа, не потеряла своей комичности и по сей день. «В зале и в коридорах стортинга царит в эти дни мучительная тревога, представители народа хватают друг друга за лацканы сюртуков и беседуют, навострив уши, они полны непоколебимой убежденности и тайных намерений. Знать бы только, на чьей стороне будет победа! Какая сторона верней? Президент мог бы, конечно, хоть намекнуть, но единственное, что им удалось выудить у него, когда он проходил мимо, склонив голову набок и заложив руки за спину, что, к сожалению, он ничего не может сказать. Он им не поддался, и в этом отношении совесть его была чиста, но если бы он и поддался, то тем и другим сразу».

* * *

Гамсуну было ясно, что в определенных кругах «Редактор Люнге» вызовет гнев. Не столько из-за нападок на редактора «Верденс Ганг» и его политические взгляды — в этом отношении многие были на стороне Гамсуна, сколько из-за нескромной и злоумышленной критики — нагромождения правды и лжи, которую читатели неизбежно должны были принять за личное мнение Гамсуна о человеке Уле Томмессене.

К тому же Гамсун был далеко не в лучшем состоянии, когда писал «Редактор Люнге». Его мучило то, что он называл «неврастенией», — безденежье и плохое здоровье. Садясь за работу, он надеялся освободиться от своих мук, но это ему не удалось.

Письмо, адресованное Эрику Фрюденлунду, немного рассказывает о его душевном состоянии. Даже незначительные долги, каким Гамсун обычно не придавал значения, не говоря уже об Эрике Фрюденлунде, приобретают для него в это время огромные масштабы.

«Дорогой Э.К. Ф.! Не сердись и прости меня за все. Сегодня я дал распоряжение своему Господу Богу в Копенгагене перевести тебе сто крон. Извини, что я пишу тебе на конверте, такого еще не бывало, но у меня в доме нет бумаги... Я болен инфлюэнцей и мрачно смотрю на жизнь, а ночью мне предстоит еще работать. Приятно, правда? Прошу тебя, больше никогда не давай мне денег взаймы, ни один человек на свете не возвращает свои долги так поздно и неаккуратно, как я. Не сомневаюсь, что ты сердишься на меня, да и почему бы тебе, черт побери, не сердиться. Но уже в мае я дам тебе денег в долг и не возвращай мне их, пока я не приеду в Валдрес. Хорошо? Мне это необходимо ради моего душевного равновесия, я хочу низвести тебя в денежных делах до своего безобразного уровня. А в мае я получу изрядную сумму. Не забудь тогда об этом... У тебя, наверное, уже много здоровеньких деток? Да благословит их Господь! Поклон им всем. Я уже стал старым, виски у меня седые. Господи Боже мой, сколько же мне пришлось работать! Пишу тебе это «письмо» с чувством стыда, меня одолевают нервы. Уж ты прости меня, старый товарищ. Я так издерган, что был даже вынужден остановить свои каминные часы, потому что не мог слушать, как они бьют...»

Но когда книга была готова, у Гамсуна как будто гора с плеч свалилась. Он поехал в Копенгаген, в «Бернину», к друзьям. Пошли попойки, веселые вечера, утомительные дни и ночи, но в один прекрасный день Гамсун исчез так же неожиданно, как и появился. Он по своему обыкновению спрятался в меблированных комнатах и не выходил из своего укрытия до тех пор, пока однажды его друзья не узнали из газет, что Кнут Гамсун опять прочтет лекцию в датском Студенческом обществе.

Содержание лекции было старое. Гамсун и на этот раз позволил себе дерзкие выпады против Генрика Ибсена, чем вызвал всеобщее возмущение и гнев, которые прозвучали и во время лекции, и после нее. Даже братья Брандесы выступили с осуждением Гамсуна, однако пресса, хотя и с оговорками, похвалила его за свежий подход к теме.

Вскоре после этого Гамсун поехал со своей лекцией в Лунд, и там, в Швеции, он в последний раз говорил о своих предшественниках в литературе. Он испытывал потребность в покое и понимал, что ничего нового к этой теме прибавить уже не может. Дискуссии после лекций были для него тяжелой нагрузкой. Он чувствовал, что его мозг реагирует недостаточно быстро по сравнению с этими опытными интеллектуалами. Без предварительной подготовки ему было трудно воспринимать новые точки зрения и отражать неожиданные атаки.

В Лунде Гамсун наконец-то отдохнул. Он познакомился здесь с представителями шведского искусства, которые стали его друзьями на долгие годы, в том числе с поэтом Биргером Мернером, необычная, отчасти кочевая жизнь Мернера в каком-то смысле напоминала его собственную. Мернер только что закончил пьесу. Гамсун прочитал ее, заинтересовался и попросил разрешения перевести на норвежский — он полагал, что в Норвегии ее можно будет предложить какому-нибудь издательству или театру.

Правда, Гамсуну пришлось поручить перевод другому человеку, а сам он написал к ней предисловие и действительно устроил ее судьбу. Пьеса называлась «Покойная баронесса», она была опубликована издательством «Аскехауг» и поставлена на сцене «Христиания-театр» в 1894 году с Софией Реймерс в главной роли.

Гамсун впервые соприкоснулся с драмой как с произведением искусства, и это дало ему пищу для размышлений. После его знакомства с театром в Америке он относился к нему весьма прохладно. В «Редакторе Люнге» он пишет: «На мой взгляд, это самое отвратительное из всех видов притворства. Мне так противно все это детское шутовство, что я мог бы стать посреди партера и завыть от отвращения». Но Гамсун был не настолько слеп, чтобы не видеть, что на пьесе можно заработать, а это для нуждающегося писателя было весьма важное соображение, к тому же у него было припасено много интересных реплик...

* * *

Тем временем вышел «Редактор Люнге», и тут же поднялся шум. Книга была темой разговоров всюду, начиная с улицы и кончая избранной литературной элитой в «Гранде» и «Энгебрете». Молодой талантливый критик из «Дагбладет» Нильс Кьяр² написал о романе восторженный отзыв, который кончался так: «Эта книга — героический подвиг в золотой век анонимных ядовитых мух. У того, кто нападает, достаточно сил, чтобы выстоять в одиночку. Ему хватит мужества, чтобы стоять на страже и принимать на себя удары. Давайте же низко поклонимся ему, если встретим его на улице». Консервативная пресса по обыкновению была доброжелательна и злорадна в равной мере, а «Верденс Ганг», поразмыслив, нашла приемлемый для себя выход: рецензию написать попросили Арне Гарборга. И эта рецензия хотя и содержала несколько одобрительных слов о стиле и таланте Гамсуна, но была настолько отрицательной, что противники Гамсуна могли радостно потирать руки.

А книга быстро разошлась. И вышла в новом издании, Гамсун прилично заработал, у него даже появилась возможность поехать за границу. Ему хотелось куда-нибудь на юг, где он мог бы вылечить свою инфлюэнцу и работать.

II

Путь Гамсуна лежал в Париж³. Вместе с ним поехал его датский друг, драматург Свен Ланге, оба они поселились в маленькой гостинице в Латинском квартале.

Гамсуну было самое время покинуть скандинавское осиное гнездо. «Редактор Люнге» и литературные лекции принесли ему столько волнений, что он не мог даже и думать о работе. Каждый день он становился объектом нападок самого разного свойства. Но в Париже он быстро обрел необходимый ему покой.

Здесь в течение лета он написал второй за год роман, который, как и предыдущий, был адресован определенному лицу. Гамсун был не из тех, кто оставляет без ответа нападки, касающиеся как его личной, так и общественно-политической жизни, если находит их справедливыми.

«Простить? — пишет он в своей новой книге. — Но это же дико, это лишает нас представления о справедливости. На добро надо отвечать еще большим добром, но за зло надо мстить. Если тебя ударили по щеке, а ты простил и подставил другую щеку, то доброта теряет всякую ценность...»

К тому же он не видел причин молчать об отношениях, царивших в художественных кругах Христиании, к которым он не питал особой симпатии. Эта среда и дала ему прекрасный материал для романа «Новые силы», который вышел осенью 1893 года.

Со жгучим презрением обрушивается он на людей искусства и их окружение, ведущих, как им кажется, такую значительную и даже опасную жизнь в утином пруду, который представляет из себя Христиания.

Стилистически «Новые силы» очень близки «Редактору Люнге». Долгое время Гамсун считал эту книгу лучшей из написанного им, и это свидетельствует, что все сказанное своему времени и друзьям по искусству шло из глубины души, было серьезно и продуманно.

Герой «Новых сил» опять скромный, незаметный человек без внешних атрибутов благородства, но с благородной душой. Это домашний учитель Колдевин. В его уста Гамсун вкладывает слова, которые считал себя обязанным сказать своим современникам:

«Как я понимаю, наши молодые писатели не содействуют поднятию духовного уровня, нисколько не содействуют. Похоже, им не хватает на это сил. Они в этом не виноваты? Предположим, но тогда они и не заслуживают большего, чем стоят. Плохо, что мы не замечаем великое и за великое принимаем малое. Взгляните на нашу молодежь, взгляните также и на писателей, они так стараются... Да, конечно, они стараются, они столько трудятся, чтобы достичь результата, но не могут подняться выше себя. И, Господи, как же, в сущности, ничтожны средства, которыми они располагают! Эти молодые писатели скупы, сухи и расчетливы. Они напишут одно стихотворение, напечатают его, потом только — другое. Они вымучивают свои книги, каждый раз честно выскребая себя до дна, и получают прекрасный результат. Они не теряют ни крошки, не сорят монетами на дороге. А когда-то поэты позволяли себе такое, они были богаты, сказочно богаты, с легкой беспечностью они швыряли в окно дукаты. Подумаешь! И у них тут же снова было полно дукатов! О нет, наши молодые писатели разумны и искусны, они как старички и не являют нам никакого легкомыслия, никаких бурь, никаких ошеломительных трюков огненной силы».

Этим «художникам» Гамсун противопоставляет другой тип людей: деловых, умных, честных и знающих, из сословия предпринимателей, которые весь свой талант отдают честной игре, выигрывают или теряют все. Это сословие художники называют «торгашами». У Гамсуна была личная потребность выразить свою благодарность этому сословию, он чувствовал себя в долгу перед ним. В книге описаны два молодых предпринимателя того типа, которым Гамсун всегда восхищался. Их скромность и отсутствие эгоизма, может быть, чрезмерны, если судить с точки зрения внутренней сути этих образов, но Гамсуну нужно было в своей книге обозначить контуры этого типа.

В «Новых силах» Гамсун впервые прямо и открыто высказывает свое мнение о современных ему женщинах. Он описывает двух женщин, которые были очарованы писателем Иргенсом, главным отрицательным персонажем книги. Одна из них спаслась, вернувшись к мужу и детям, вторая — погибла. Как могло случиться, что эти женщины не устояли перед чарами Иргенса? Гамсун отвечает на этот вопрос:

«Наша молодая женщина утратила свою власть, красивую и милую наивность, великую страсть, породу, ее больше не удовлетворяет один мужчина, один герой, один Бог, она стала падка на удовольствия, ее может привлечь кто угодно, и она бросает на всех многообещающие взгляды. Любовь для нее — только название какого-то существовавшего в прошлом чувства, она читала о нем, в свое время оно даже забавляло ее, но это было не то чувство, от которого в истоме подкашиваются ноги, оно тихо прошелестело и угасло, как слабый звук. И эта молодая женщина не притворяется, увы, она действительно лишена способности любить. С этим уже ничего не поделаешь, надо только приложить усилия, чтобы наши потери не стали еще больше. Через несколько поколений к нам все вернется, все чередуется, как прилив и отлив...»

В такой покорности Гамсуна скрыта все же вера в будущее. Женщины, молодежь, молодые писатели — ведь они не испорчены, «они просто достигли определенной степени опустошенности, выродились и измельчали. Новые силы — это оскуделая земля, не дающая ни плодов, ни изобилия...»

Гамсуна огорчает и молодежь его времени, но он не теряет надежды, что она изменится. В общем-то она не виновата, молодежь — это земля, которая когда-нибудь даст плоды.

III

Пока Гамсун жил в Париже и писал «Новые силы», норвежские газеты подвергали его постоянным нападкам⁴. Как всегда, активно действовал Гарборг. Его странное отношение к Гамсуну можно считать своего рода аллергией, впрочем, так же относились к Гамсуну все сторонники лансмола⁵. Этот интересный феномен объясняется, вероятно, умонастроениями, воцарившимися в связи с появлением этого гибрида, полученного искусственным путем. Однако это неприятие никоим образом не было обоюдным. Зимой 1891 года, разъезжая по стране с лекциями, Гамсун писал в Берген своему другу Юхану Ларсену: Я еще не читал книгу Гарборга, но, когда узнал, что она сразу же выходит вторым изданием, у меня на глаза навернулись слезы и я послал телеграмму фру Болетте Ларсен, Домкиркегаден, 6. Берген: «Ура! Второе издание «Усталых людей». Еще не читал, но радуюсь, как ребенок, победе Гарборга и психологизма в творчестве».

Рядом с Гарборгом выступал и сын Юнаса Ли, Эрик. А также литературный критик и писатель Ялмар Кристенсен. Между прочим, впоследствии оба они стали добрыми друзьями Гамсуна. В конце концов эти нападки приобрели настолько личный, а не деловой характер, что сам Бьернстьерне Бьернсон выступил в защиту Гамсуна. И хотя Гамсун находился далеко от кипевших в Норвегии страстей и предпочитал ничего об этом не слышать, он был счастлив и растроган, узнав о вмешательстве Бьернсона. Его письма к верным друзьям в Норвегии и в Америке позволяют судить, каким одиноким и беззащитным он себя чувствовал в это время. Он писал в Америку своему старому приятелю Джону Хансену: «В сущности, я вовсе не оголтелый вояка, но обстоятельства заставляли меня сражаться со всем миром».

* * *

Гамсун прожил в Париже три года. Если не считать его относительно долгого пребывания в Норвегии летом 1894 года, он приезжал на родину лишь для того, чтобы привезти готовые произведения и раздобыть денег.

В Париже Гамсун познакомился со многими интересными писателями и художниками, и эти знакомства имели для него большое значение — и тогда и позже. В извозчичьих трактирах он встречался с Полем Гогеном, чьи картины видел у Брандеса, с Густавом Вигеландом⁶ и Эдвардом Мунком⁷, Германом Бангом⁸ и Юханом Бойером⁹. Впоследствии он часто виделся с Бойером и особенно с Вигеландом. Но знакомство с ними даже отдаленно не имело для него такого значения, как знакомство с Августом Стриндбергом.

Гамсун читал лекции о Стриндберге начиная с 1881 года; живя в Америке, он написал о Стриндберге большую статью. И в дальнейшем, всю жизнь, неоднократно возвращался к нему. В 1894 году Стриндбергу исполнилось сорок пять лет, они с Гамсуном тогда только что познакомились, и Гамсун принял участие в официальном чествовании Стриндберга.

Огромный вклад Стриндберга в духовную жизнь своего времени и его художественное наследие потом еще долго занимали Гамсуна. Как явление, как символ жизненных сил такой художник пришелся Гамсуну по душе. Стриндберг был на десять лет старше, и, когда они познакомились, он был уже знаменитым, но его повышенная чувствительность и нервозность очень затрудняли общение с ним. Однако Гамсун терпел от Стриндберга все, все понимал и прощал. Личность Гамсуна в свою очередь оказала определенное влияние на этого больного человека. В их дружбе всегда сохранялась напряженность, а характер их взаимоотношений можно определить словом «стаккато». После вечерних прогулок со Стриндбергом по набережным Сены Гамсун возвращался домой смертельно усталым. Стриндберг бывал то неутомимым рассказчиком, не дававшим своему собеседнику ни минуты передышки и требовавшим от него напряженного внимания, отчего Гамсун часто чувствовал себя словно на приеме у дантиста, то за всю прогулку мог не произнести ни слова, только глаза его мрачно горели под высоким лбом. От него исходила гипнотическая сила, которая бесконечно изматывала Гамсуна.

Как правило, Стриндберг по собственной вине оказывался в трудных обстоятельствах. И Кнуту Гамсуну, человеку физически здоровому и в повседневной жизни более практичному, часто с трудом удавалось помочь Стриндбергу в устройстве его дел, терпя одновременно вспышки его гнева и неврастению. Но Гамсун понимал этого необычного человека, все имело свое объяснение.

Зимой 1895 года у Стриндберга был один из его самых тяжелых кризисов, и Гамсун начал кампанию по сбору для него средств. Он пишет шведскому писателю Адольфу Паулю:

«Стриндбергу сейчас плохо. Я обратился через газеты, чтобы собрать для него немного денег, но не знаю, какой это даст результат. Шведские газеты, в которые я послал свое обращение, его не напечатали и даже не упомянули о нем.

Материальное положение Стриндберга крайне непрочно — иногда он пишет очередную статью, но еще неизвестно, отправит ли он ее в газету. Платят ему плохо — «Фигаро», например, за его последнюю статью о сере заплатила ему сорок франков, из которых двадцать получил переводчик, так что Стриндбергу осталось только двадцать франков.

Он должен за квартиру, все время он жил в кредит, кто знает, сколько еще он сможет там оставаться. Он снимает крохотную комнатушку с постелью. У него почти нет одежды, последнюю зиму он ходил в светло-сером летнем костюме, и это, естественно, весьма смущало его. Ведь в таком виде нельзя пойти ни в гости, ни даже к редактору.

Я лично буду признателен Вам за участие, которое Вы окажете ему в Берлине. Вы говорите, что имеете на него зуб. К сожалению, скоро уже не останется ни одного человека, не имеющего на него зуб. Меня он тоже не особенно жалует: я, мол, для него слишком «сильная личность». С ним вообще очень трудно общаться. Но я не обращаю на это внимания, и Вы, как я понимаю, тоже. Что бы там ни было, а он все-таки Август Стриндберг.

У такого человека должна быть возможность делать все, что ему хочется. Хочешь писать художественные произведения — пожалуйста. Хочешь заниматься химией — изволь. Ничего не хочешь делать — ради Бога. Этот человек сделал уже столько и знание его так велико, что он должен иметь возможность жить, как ему заблагорассудится.

Однажды вечером мы с ним собирались пойти куда-нибудь поужинать. Остановились возле одного малопривлекательного на вид трактира, в который входили и выходили такие же малопривлекательные люди. Но Стриндберг сказал: «Нет, для меня здесь слишком светло и слишком дорого, давайте пойдем в другое место».

Меня потрясло, как он произнес эти слова. В его голосе не было жалобы, он просто констатировал факт. Здесь слишком светло для меня.

А ведь это все-таки Стриндберг...»

Нельзя сказать, чтобы и сам Гамсун был в Париже очень богат. Бывало то густо, то пусто — счастливая неделя немыслимого богатства сменялась месяцами, когда он перебивался с хлеба на воду. Одну зиму у него не было денег, чтобы снять комнату с мебелью. Ночью он спал на полу, а днем работал, сидя на пустом ящике и держа на коленях холодную мраморную плиту, служившую ему столом.

Хотя Гамсун и не любил жить в больших городах — для этого у него был слишком горький опыт, — он при своей нетребовательности был доволен, несмотря ни на что.

Зима, которая в Норвегии была для него всегда бесплодным временем года, оказалась достаточно трудной и в Париже в его маленькой неотапливаемой комнате. Но в темные месяцы он приспособился ложиться в восемь вечера, потом вставал после полуночи и работал без перерыва до рассвета, когда уже можно было пойти позавтракать в одном из ближайших трактиров.

Друзей интересовало, что пишет Гамсун. Его способность исключать из своей жизни кутежи и попойки с их последствиями вызывала искреннее восхищение в этом легкомысленном обществе. Сведения о его примерном образе жизни доходили даже до Норвегии. Великий поборник морали и добрых нравов Бьернстьерне Бьернсон писал одному любящему выпить литератору, которого хотел наставить на путь истинный: «Ваш конкурент в Париже, Кнут Гамсун, ведет здоровый образ жизни, мне сообщил об этом недавно его французский и немецкий издатель, прекрасный человек, который верит в Гамсуна и помогает ему. На Рождество у Гамсуна выйдет новая книга...»

Да, в эти годы Гамсун держался твердо и много времени проводил в одиночестве. Он знал по опыту, что иначе он ничего не напишет. Но иногда, если ему случалось получить из Норвегии особенно большой гонорар, он появлялся за столиком друзей в излюбленном кафе и закатывал пир. Пир на весь мир, который и радовал и пугал парижан. Тут уж Гамсун, можно сказать, переворачивал вверх дном и кафе и бульвары.

«Когда я бывал с ним в этой столице мира, — писал Юхан Бойер, — ему могло прийти в голову останавливать всех попадавшихся нам свободных извозчиков, скупать все цветы у уличных цветочниц... «Господи, все нутро пересохло», — пожаловался один художник, подсаживаясь к столику Гамсуна. Гамсун махнул рукой официанту и распорядился: «Принесите нам двадцать пять бутылок пива...» После веселого завтрака мы по его настоянию поехали на нескольких извозчиках искать в городе какую-то лавку, где он уже давно видел замечательное туалетное мыло. В конце концов мы нашли эту лавочку и Гамсун набрал множество кусков мыла в серебряной обертке, а потом на улице одаривал всех прохожих этим сокровищем. При этом он так веселился, что забыть это просто невозможно. После тяжелой напряженной работы нервы Гамсуна нуждались в разрядке, и чего только он иногда не придумывал! Но он относится к счастливчикам, которым все заранее прощалось. Все эти проделки лишь добавляли новые штрихи к образу Гамсуна, который уже в то время был легендой и который поднимался все выше и выше к звездам».

Примечания

1. Хейре, Венстре — крупнейшие политические партии Норвегии.

2. Кьяр Нильс (1870—1924) — норвежский писатель и драматург, прославился психологическими эссе.

3. Париж 90-х гг. прошлого века для большинства европейских художников по-прежнему оставался культурной столицей.

В Париже была настоящая норвежская колония, включавшая в себя Юнаса Ли, Бьернстьерне Бьернсона, Эдварда Мунка, Гюстава Вигелана, Эдварда Грига и многих других. Норвежцы общались преимущественно друг с другом, собираясь в кафе «Регенс». Лишь изредка Григ и Мунк появлялись в компаниях Поля Гогена и Уильяма Моларда.

Свен Ланге бывал в Париже раньше, и именно он представил Гамсуна датскому художнику Вилли Гретору, у которого Гамсун жил первое время. Гамсун, с его интересом к человеческим характерам и психологии, был в восторге от аморального Гретора. Помимо собственных картин художник делал и прекрасные копии с полотен старых мастеров. Он был замешан в самоубийстве одного из своих друзей. Гретор ввел Гамсуна в круг художников и писателей. Драматург Франк Ведекинд считал Гретора самым впечатляющим человеком, которого ему доводилось встречать, а Стриндберг, напротив, называл его проходимцем. Гамсун же впоследствии писал, что жизнь Гретора — это «роман, человеческий, захватывающий».

Однако кем бы ни был Гретор, в жизни Гамсуна он сыграл значительную роль. Именно он представил Гамсуна Альберту Лангенцу, впоследствии ставшим немецким издателем великого норвежца.

4. Тяжелая работа над романом отнимала много времени. Норвежская группа художников и литераторов в это время отвернулась от Гамсуна. Юнас Ли, лидер этой группы, не любил Гамсуна — он не забыл, что говорил о нем Гамсун в своих лекциях в 1891 г. А Фриц Таулов, художник и друг Ли, также относился к Гамсуну скептически, недолюбливая его «невротическое искусство». Поэтому большую часть своего времени Гамсун был вынужден проводить с Ланге, Гретором и Германом Бантом.

Все новые работы Гамсуна принимались в штыки норвежскими критиками. Статья о норвежской литературе, написанная для парижского журнала «Ревью де Ревьюс», вызвала бурю негодования среди писателей в Норвегии. Гамсуна обвинили в том, что он не останавливается на таких звездах литературы, как Амалия Скрам, Арне Гарборг и Гуннар Хейберг, и пренебрег тем самым этими писателями. В ответ на это Гамсун заявил, что писал статью о норвежской литературе в целом, а не об отдельных ее представителях.

В это же время Гамсун пишет Виктору Нильсону, что после приезда в Париж он не мог «говорить или писать без того, чтобы каждое слово не вызвало бурю гнева в Норвегии, Дании и Швеции».

Насколько реальным было это ощущение ненависти, сказать трудно. Гамсун жалуется, что оказался в изоляции, но в конце 1882 г. пишет, что «газеты, которые ругали меня последними словами, на следующий же день предлагали мне высочайшие гонорары, чтобы заполучить мои статьи».

5. Лансмол (норв.) — одна из форм норвежского языка. Риксмол представляет собой результат развития датского языка в Норвегии, основывающийся на речевой практике образованных слоев городского населения, а лансмол создан путем искусственного синтеза сельских диалектов Норвегии.

6. Вигеланд Густав (1869—1943) — крупнейший скульптор Скандинавии, художник универсальных дарований. В конце прошлого столетия одним из первых стал создавать скульптуры, по теме и настроению близкие символике Эдварда Мунка. Им создан парк Вигеланда (Фрогнер-парк) — скульптурно-парковый ансамбль в центре Осло.

7. Мунк Эдвард (1863—1944) — выдающийся норвежский художник, имя которого принесло известность всей национальной школе живописи. Мунк считается одним из предшественников европейского экспрессионизма.

8. Банг Герман (1857—1912) — датский писатель, автор социально-психологических романов.

9. Бойер Юхан (1872—1953) — норвежский писатель, один из самых читаемых в свое время. Ему принадлежат романы, сборники новелл, пьесы и мемуары.