Конфирмант

I

Кнуту четырнадцать лет. Это высокий, сильный парень с пышной каштановой шевелюрой, светлой, чуть веснушчатой кожей и очень широкими, крупными зубами. Он быстр и решителен, выражение его лица постоянно меняется, отражая богатую внутреннюю жизнь. Но глаза по-прежнему спокойны и задумчивы. Никому и в голову не придет, что за спиной у этого мальчика столько тяжелых, безрадостных лет. Но сын крестьянина из Лома сделан из прочного материала, его сломить невозможно.

Кнут окончил школу, он больше не живет в пасторской усадьбе, вернулся домой, к родителям, однако здесь произошли большие перемены. Старшие братья один за другим покинули гнездо. А Петер так и вовсе уехал в Америку. Кнута снедает беспокойство, он чувствует себя не на месте. Слишком долго он не жил дома, и как раз в том возрасте, когда ребенок особенно нуждается в заботе отца и матери, это порвало нити, привязывавшие их друг к другу. Теперь же он освободился и от дядиной опеки. Чувство свободы захлестывает Кнута, мысли его устремлены вдаль, Он помнит красочные рассказы о селении в Гудбраннсдалене, в котором родились его родители, да и он сам. Ему хочется уехать из Хамарея, где он пережил столько страданий и где ему было нанесено много незаживающих ран. Он умоляет родителей отпустить его в Лом. Там у них и по сей день много друзей и родственников, они, конечно же, помогут ему найти себе какое-нибудь занятие, и прежде всего это Турстейн Хестхаген, торговец, который к тому же приходится Кнуту крестным отцом.

Не только Кнут мечтает вернуться «домой» в Лом. Дедушка Гаммельтрейн рвется туда не меньше Кнута: этот старый коренной гудбраннсдалец так и не прижился в Нурланне. Он пишет письмо своему другу и соседу по Лому Эстену Эриксену, в котором с гордостью сообщает, что «Петер, сын Педера, женился в Америке на дочери богатого крестьянина из Вестланна, их повенчали за восемь дней до Рождества. Он предполагает вернуться в Норвегию вместе с женой и всем скарбом, даже с мебелью, небось она там, в Америке, хороша».

Но сесть за это письмо его заставили совсем другие чувства: «Знал бы ты, как бесконечно велико мое желание снова вернуться в Гарму, каждую весну я мечтаю об этом, но мой сын Ханс решительно против моей поездки. Только против он или нет, а на будущее лето, коли будет на то воля Господня, я все-таки приеду в Гармутреет, где прожил, почитай, шестьдесят два года...»

Однако не было на то воли Господней: старый Уле Треет умер вскоре после этого письма.

А вот Кнут уехал — родители договорились с Турстейном Хестхагеном, что он возьмет своего крестника к себе в ученики.

Не было на свете человека свободнее и богаче Кнута, стоявшего на палубе парохода, который отчалил от пристани Престеида ясным осенним днем 1873 года. Кнут стоял у поручней и махал родителям, братьям и сестрам. На нем был красивый новый костюм, сшитый отцом, рубашка с накрахмаленным воротничком, черный галстук и на ногах лучшие башмаки его матери. Кнута ждали заманчивые приключения!

Грусть, вызванная предстоящей разлукой, раз-другой шевельнулась у него в сердце, но стоило ему взглянуть на пасторскую усадьбу, вспомнить того, кто там жил, и грусти как не бывало.

Кнуту было интересно работать в мелочной лавке Турстейна Хестхагена. Он гордился своей службой. Ведь он привык, что в Нурланне блеск богатых торговых компаний осеняет даже последнего мальчика на побегушках.

Помогая в лавке, Кнут одновременно занимался у пастора, осенью он должен был конфирмоваться. Сверстники полюбили Кнута — он то и дело придумывал что-нибудь смешное. Кроме того, он был высокий и сильный, а это всегда пользуется уважением у товарищей. Даже много лет спустя ходили истории о том, как Кнут без малейших колебаний брал на себя роль вожака, когда требовалось безотлагательно решить какой-нибудь спорный вопрос.

Конфирманты из главного прихода, Фоссбергома, считали себя достойнее и благороднее тех, которые жили в присоединенном к нему Вордалене, к последним принадлежал и Кнут. На каждом занятии у пастора мальчики из Фоссбергома занимали лучшие места на первых скамьях. Так повелось издавна. Но Кнут положил конец этой традиции. Однажды, еще до прихода пастора, Кнут спокойно подошел к первым скамьям и начал скидывать мальчиков из Фоссбергома с их мест. Одного за другим хватал он за шиворот и швырял на пол, а освобожденное место тут же занимал кто-нибудь из Вордалена. Кнут поступал таким образом, пока положение не изменилось. Мальчики, обреченные на существование в вечной тени, получили место под солнцем.

Кнут был отчаянный заводила, но с девочками всегда держался по-рыцарски. Однажды во время игры в чехарду он нечаянно толкнул девочку, и она заплакала. Кнут помог ей встать, отряхнул платье и, чтобы утешить девочку, широким жестом протянул ей блестящую монетку в двенадцать шиллингов.

Выделялся Кнут и на занятиях. Нельзя сказать, чтобы он очень усердно готовился к ним, но он умел замечательно рассказывать «от себя» и никогда не попадал впросак. Пастор Халлинг проявлял большой интерес к Кнуту и неоднократно говорил и его крестному отцу, и другим родственникам, что из мальчика «выйдет большой человек», хотя в школе он себя особенно не проявил.

На конфирмации, состоявшейся в церкви Лома 4 октября 1874 года, Кнут отвечал блестяще. Теперь у него был звучный и сильный голос, так что он отличился и во время пения псалмов.

Красивым почерком Кнут славился всегда. В лавке у него была прекрасная возможность упражнять руку, и писал он не только в счетных книгах. Рассказывают, что Кнут исписал своими стихами все дверные наличники в лавке, и Турстейн Хестхаген не подозревал, что совершает роковую ошибку, когда заставил будущего писателя смыть с дверей всю его писанину.

В лавке Турстейна Хестхагена постоянно собирались люди из ближних и дальних мест. В те времена сельские жители обычно встречались либо в церкви, либо в лавке, и эти встречи были для них целым событием. Они нарушали привычное течение будней и оттого производили очень сильное и глубокое впечатление, поглощая все чувства и мысли такого внимательного и чуткого наблюдателя, каким был Кнут. Там, в лавке, он многое постиг и в человеческом характере, и в человеческой судьбе. Насколько глубоки оказались эти знания, не ведает никто, но несомненно, знакомство с новым чужим миром значительно обогатило его. Кнут стал более уверен в себе, теперь он держался свободно и непринужденно, собственный опыт подсказывал ему, что допустимо, а что — нет.

Кнут прожил у своего крестного в Ломе не больше года. Между ними произошла ссора, Кнут отказался от места и потребовал денег на дорогу домой. Он был уже не мальчик и не желал, чтобы им помыкали, право было на его стороне. Турстейн воспротивился и отказался отпустить Кнута домой, а тем более дать деньги на эту поездку, но у Кнута был припрятан козырь: он невозмутимо показал Турстейну его собственное письмо к Педеру Портному, в котором черным по белому было написано: «Если же мальчику у нас не понравится, я отправлю его обратно за свой счет».

* * *

Кнут пробыл дома ровно столько, чтобы повидаться с друзьями и знакомыми и продемонстрировать им, каким молодцом он стал после конфирмации. Теперь он если не вполне, то во всяком случае изрядно обучился торговому делу. И потому той же осенью, сразу по возвращении домой, пятнадцатилетний Кнут занял место младшего приказчика у местного богача, крупного торговца Валсе из Транея.

Валсе был единовластным правителем своей округи. Здесь от него зависели все, начиная от крестьян, живших вдали от моря, до рыбаков из прибрежных селений. Это он снабжал рыбаков снастями, скупал их улов, сушил рыбу в своих сушильнях или солил ее в бочках и морем отправлял в Берген. В хорошие времена он был безотказным скупщиком, в плохие, когда не было рыбы, — добрым и щедрым кредитором. Имя Валсе было окружено немалым ореолом, и на него работало много народу.

Кнут быстро прижился в этой непривычной для него среде. Напряженный труд рыбаков, их борьба, в которой на карту ставилась жизнь и благосостояние, ночные штормы, часто несущие смерть, — все это завораживало Кнута. На него производили неотразимое впечатление солидные, большие дома Валсе, а его лавка, заваленная множеством диковинных товаров, была полем его деятельности.

Правда, младший приказчик не самое уважаемое лицо в лавке, это не он спрашивает у покупателей, что им угодно приобрести нынче, и милостиво отпускает в кредит. Нет, Кнуту в основном приходилось то и дело бегать в подвал за машинным маслом, за патокой и другими товарами, от которых руки становились черными и липкими. Но работать бок о бок с самим Валсе уже само по себе было необычайно почетно. И прилавок был не только естественной преградой, отделяющей покупателя от продавца. Он был границей. А откидная доска — пограничным шлагбаумом, и поднимался этот шлагбаум лишь перед избранными.

Потом Кнут Гамсун не раз с улыбкой вспомнит то время, когда стоял за прилавком у Валсе и дерзко мечтал стать когда-нибудь лавочником: молодой Теодор-лавочник, герой романа «Городок Сегельфосс», «надевает кольца и вступает в свою лавку, в свое царство. Люди, толпящиеся у прилавка и загораживающие ему дорогу, расступаются перед ним, он откидывает доску, проходит за прилавок и опускает за собой доску. Теперь он здесь главнокомандующий. В подчинении у этого молодого человека два служащих, ящики и полки у него полны товаров, даже на потолке висят всевозможные вещи, в лавке есть все, что только может пожелать человек, — шелковое белье, кафель для печей, венская сдоба...»

Иногда Кнуту случается помогать самому Валсе — он переписывает бумаги этого большого предприятия, ведущего столь многостороннюю деятельность. И тогда он чувствует себя почти на самой вершине, он как будто достиг тех же высот, что и старшие приказчики, которые с карандашом за ухом отмеряют на прилавке ткань либо свертывают фунтики для бурого сахара и пряников.

С тех пор как Кнут попал в дом Валсе, он держится более смело и решительно. Взрослые оказывают ему уважение за его мужество, веселость и умение постоять за себя. И хотя костюм, сшитый ему к конфирмации, успел пообтрепаться и рукава давно стали коротки, Кнут старается придать себе элегантность с помощью внушительной металлической цепочки для часов и сдвинутой набекрень шляпы. Если же кто-нибудь злорадно спрашивает у него, который час, он обезоруживающе смеется: пока у него есть только цепочка от часов.

Но одно обстоятельство в доме Валсе настраивает его на серьезный лад — это любовь! Кнут влюбился!

У Валсе было несколько веселых хорошеньких дочерей, и Кнут воспылал чувством к младшей, Лауре. Для него настали трудные дни. Такого с ним еще не бывало. В школе, правда, он был влюблен в одну девочку, которую звали Якобиной, она была темноволосая, со вздернутым носиком... Но Лаура! О, как он лелеял ее в своем сердце!

Эта игривая, капризная Лаура заставляла его переживать то горе, то восторг! Они всегда были вместе — и на танцах, и на играх. Бродили по лесу, по лугам, расставались врагами и снова становились друзьями. Они еще были детьми. И в дружбе, и в ссорах, и в любви они тоже еще были детьми.

«Это было совершенно необыкновенное состояние! Он был одновременно и пронизан и уничтожен блаженством, испытывал и боль, и восторг. Она же пошла еще дальше — это тринадцатилетнее дитя гладило его по жилетке и не сводило с него глаз. И все было исполнено глубочайшего смысла! Они улыбнулись друг другу, и оба покраснели до корней волос, он поцеловал ее, почти не коснувшись, но на губах у него остался дивный привкус. После этого смелого поступка его охватила мучительная робость. Господи, сейчас умереть бы или провалиться сквозь землю! Он не мог отпустить ее и продолжал держать в объятиях, но прятал от нее глаза, они оба прятали глаза, уткнувшись лицом в шею друг друга...»

Так описывает Кнут Гамсун в романе «Городок Сегельфосс» первую пробудившуюся нежность друг к другу юного Виллаца и Марианны; наверно, он вспоминал при этом свою детскую влюбленность.

* * *

Кнут недолго пробыл у Валсе, как произошло событие, затмившее и Лауру, и любовь к ней.

Валсе разорился.

Эта новость ураганом налетела на округу. Все были поражены, словно на край обрушилось необъяснимое стихийное бедствие. Валсе, этот богач, этот владыка всего и вся, и вдруг разорился! Вот уж воистину непостижимы пути Господни!

Вся многообразная деятельность Валсе была остановлена. Частично дело перешло в чужие руки, но прежним оно уже не стало. Кнут вместе с другими служащими был уволен, в их услугах больше не нуждались.

С годами Траней совсем захирел и в конце концов превратился в обычное захудалое селение, каких много в Хамарее.

А Лаура — она тоже не получила своего младшего приказчика, она вышла замуж за местного телеграфиста¹. Как несправедлива бывает иногда судьба. И как мудра она в то же время.

Но в ту пору Кнут был уже коробейником и ходил по селениям с коробом на спине.

Примечания

1. Долгое время действительно считалось, что Лаура вышла замуж за телеграфиста. Об этом писал и сам Гамсун. Однако недавно выяснилось, что Лаура умерла молодой и похоронена на церковном кладбище в Траней, а замуж за телеграфиста вышла ее сестра.