Беспокойная молодость

I

Однажды Кнута посетил его приятель из Лома, Уле Трюккет. Он пришел в Хамарей с коробом, набитым всевозможными товарами, которые продавал по усадьбам.

Уле был веселой перелетной птицей, жил беспечно, легко переезжая с места на место, бродяжничал, бросив родное селение. Он-то и сманил Кнута уйти вместе с ним. Кнут скопил немного денег, кое-что он получил после расчета у Валсе, кошелек у него был не такой уж и тощий.

Все сложилось наилучшим образом, потому что у Кнута оказалось достаточно денег, и двое приятелей отправились в Буде, чтобы закупить необходимый товар. Там они договорились идти в разные стороны, а потом, через определенное время, снова встретиться в Буде. Кнут пошел на север, а Уле — на юг.

Началась новая, богатая впечатлениями жизнь. Кнут ходил по усадьбам с коробом. Сперва он вернулся в Хамарей, где его хорошо знали, потом отправился в соседнюю округу. Дело у него спорилось. Он успешно торговал, переходя с места на место.

Беспокойство было у Кнута в крови, и такая жизнь ему нравилась. Он удлинил свой маршрут от Хельгеланна на юге до Тромсе на севере. В пути ему встречались самые разные люди, и он узнавал их и с хорошей, и с плохой стороны.

Кнут был сам себе господин, и завтрашний день его не страшил. Зимой на Лофотенах начался лов рыбы, и все уехали на промысел, а Кнут в это время спокойно жил дома, в Гамсунде. Когда же с приходом весны лов кончился и заработанные на Лофотенах деньги принесли в усадьбы относительное благополучие, Кнут снова отправился торговать. Чаще всего он ходил пешком, но иногда плавал и на пароходе. Он посещал крупные и мелкие селения на побережье и вдали от берега. Весна была благословенным временем года. Кнут наслаждался светлыми днями. На полях еще лежал снег, но приход весны уже ощущался. Дороги развезло, они стали почти непроезжими, однако это никого не смущало. На вербах, растущих вдоль дорог, лопались пушистые почки, подо льдом пели ручьи. Весна была любимой порой Кнута, он сам был сродни ей — в нем пробуждались к жизни мечты и мысли.

Кнут обходил округу за округой. На него произвела большое впечатление ярмарка в Стокмаркнесе, на которую приехали торговцы даже из Тронхейма. Здесь были фокусники и колесо счастья, евреи-часовщики и шарманщики. В одной из палаток показывали диких заморских животных, женщину без нижней части туловища, меч господина Синклера. Жизнь на ярмарке била ключом. Здесь Кнут приобрел первые в его жизни часы, он гордо носил их в кармане жилета вплоть до того несчастного дня, когда ему пришлось продать их в Христиании¹.

Кнут и Уле Трюккет поставили на ярмарке в Стокмаркнесе свою палатку. Они накупили товаров, вложив в них все, что имели. Торговали всем чем угодно: от булавок до шерстяных свитеров и непромокаемых роб. Торговля шла бойко², они научились запрашивать дорого, чтобы потом немного сбавлять цепу, заключали сделки и вели переговоры. Из Стокмаркнеса Кнут впервые смог послать родителям деньги и мелкие подарки братьям и сестрам.

Два года Кнут торговал, странствуя по стране, но рано или поздно этому должен был прийти конец. Родители тревожились за него. Они считали, что ему следует осесть на одном месте, пустить корни, остепениться и стать уважаемым человеком. Об этом говорилось каждый раз, когда Кнут бывал в Гамсунде.

— Тебе надо овладеть каким-нибудь ремеслом, — твердила мать. — Посмотри на своего брата Уле — он выучился на сапожника. Посмотри на Ханса — он служит у ленсмана³...

Педер Портной относился к этому более спокойно. Он помнил, как сам странствовал в молодости, и считал, что придет время и сын образумится. Однако и отец и мать не без страха находили в Кнуте известное сходство с кумиром его детства Ветлтрейном. От прежнего Ветлтрейна осталась теперь только тень — это был издерганный, ко всему равнодушный, спившийся человек.

Но Кнут и сам понимал, что надо менять жизнь, он и не собирался оставаться коробейником.

В конце концов он позволил уговорить себя и в семнадцать лет уехал в Буде, чтобы поступить там в учение к сапожнику. Незадолго перед его отъездом дядюшка Ханс Ульсен сочинил ему нечто вроде рекомендации — очевидно, с самыми добрыми намерениями:

«Податель сего, Кнут Педерсен, помогал мне в почтовых делах и разносил за меня почту в Хамарее, в Салтене, поэтому я с истинным удовлетворением могу засвидетельствовать его исполнительность и честность, а также ловкость и сообразительность в любой работе; по моему собственному мнению и по мнению многих уважаемых людей, он имеет весьма хорошие способности. А посему беру на себя смелость рекомендовать его наилучшим образом.

30 июля 1875. X. Ульсен».

Однако Кнут так и не закончил обучение у сапожника. И не потому, что у него не было склонности к этой работе. Руки у него были умелые, пальцы — сильные и ловкие, но внутренняя тревога не покидала его. И он не мог совладать с этим. Он нашел себе другую работу, какое-то время работал грузчиком на пристани, потом — приказчиком в лавке, но как был, так и остался неудовлетворенным.

Постепенно он стал записывать все, что видел и слышал. Иногда ему попадались книги, и он читал их, читал также газеты и журналы, но главным образом писал сам — стихи и прозу, пытаясь рассказать об интересных событиях, о своих настроениях и мечтах.

Здесь, в Буде, он написал свою первую небольшую книжку — наивное произведение, очень характерное для литературы, какой в то время торговали книгоноши.

Книга называлась «Таинственный. Любовная история, случившаяся в Нурланне». В ней рассказывалось о молодом Ролфе Андерсене, который с виду был «обыкновенный парень, темный, умеющий лишь пахать, сеять, копать и выполнять подобную крестьянскую работу», и о красивой дочери богатого землевладельца Реннауг Ое. Ролф окружен тайной, и у Реннауг с ее богатым отцом вскоре возникают подозрения, что он вовсе не тот человек, за какого выдает себя. «Ты так красиво и быстро пишешь. Наверно, ты занимался конторской работой», — говорит Ролфу землевладелец.

Постепенно завеса таинственности над Ролфом приподнимается. И верно, он оказывается вовсе не бедным темным крестьянином, за какого все его принимали, а единственным сыном богатого городского купца, который в свое время обанкротился, но тем не менее сумел исхитриться — вот ловкач! — и оставил своему сыну много денег. И зовут его к тому же не Ролф Андерсен, а Кнут Сунненфиельд. Трудно найти в каком-нибудь романе более счастливый и достойный конец.

«Таинственный» был напечатан в книжной типографии в Тромсе в 1877 году. Кнут свел знакомство с этой типографией, еще когда ходил коробейником, и оно сослужило ему свою службу. Ибо сомнительно, чтобы он сумел найти другого издателя для своего первого произведения.

Эта небольшая книжица сама по себе не представляет никакой ценности, но она может поведать кое-что интересное о восемнадцатилетнем Кнуте. Мы видим незрелого юношу с определенным литературным даром и желанием добиться успеха в жизни. Реннауг говорит в повести студенту Хорну: «Я крестьянская девушка, и с меня вполне хватает того, что я знаю». Позже Кнут Гамсун полностью поддержал бы это высказывание. Но комментарий восемнадцатилетнего писателя звучит так: «Конечно, она сказала это сгоряча и не подумав. Чем больше знаний, тем лучше, и в деревне, и в городе...» Идеалом Кнута был не крестьянин, а горожанин, конторский служащий, а еще лучше — крупный торговец, имеющий хорошее образование и красивый костюм. Его молодой герой носит «современного покроя сюртук и новые кожаные сапоги, черную фетровую шляпу, за шелковой лентой шляпы — нежные незабудки, в правом кармане красного клетчатого жилета, тоже из домотканой материи, видны большие, старомодные, серебряные часы»... В другой раз он выглядит еще наряднее: «Теперь на нем был костюм из серого сукна. Его наряд состоял из сюртука или пальто, кожаных башмаков с медными пряжками, двубортного жилета и, наконец, бархатной каскетки с козырьком, и все это было самого модного покроя».

Очевидно, что Кнут внимательно изучал модные журналы в лавке дядюшки Ханса Ульсена, прежде чем создал образ Кнута Сунненфиельда — этого денди, покорителя сердец!

В письме к Эли Крог, издавшей в 1950 году антологию «Моя первая публикация. По материалам тридцати трех норвежских писателей, предоставивших свои материалы», Кнут Гамсун, которому тогда был девяносто один год, пишет:

«Мое первое произведение — «Таинственный»* — было напечатано Кьелдсетом в Тромсе. Это была поэма, большая поэма. Второе мое произведение было написано прозой, как оно называлось, я не помню. Кьелдсет сообщил мне, что он кое-что поправил в этой «немыслимой чуши». Меня задели его слова. С тех пор я больше ничего не печатал у Кьелдсета...»

Таким образом, Кнут Педерсен не должен один нести ответственность за эту «немыслимую чушь», кое-что, возможно, лежит на совести издателя Кьелдсета. Но несомненно, что восхищение и глубокое уважение, которое снискал тогда Кнут со стороны домашних и со стороны приятелей по лавке в Буде, оказались для него доброй поддержкой. Воистину он родился писателем! Мало того, что у него почерк красивее всех и пишет он быстрее других, он еще умеет писать и рассказы!

Лишь его любимая сестра София, единственная, не разделяла общих восторгов. Она была немного моложе Кнута и очень религиозна. София помогала по хозяйству в доме дядюшки Ханса Ульсена, и ее набожность, возможно, объяснялась его влиянием. Из всех своих братьев и сестер Кнут больше других любил Софию, и любовь эта была взаимной. София тревожилась за брата, который писал светские книги, и прислала ему такое стихотворение:

Помни: есть у тебя сестра!
За тебя она молится Богу:
помоги ему в странствиях, Боже,
укажи ему, Боже, дорогу!

Был бы звездами он ведом,
был бы легок и ровен путь,
и обрел бы он тихий дом,
чтобы в нем от трудов отдохнуть**.

Но ноги Кнута не знали усталости, он был бодр и здоров. Вскоре у него было готово очередное произведение — длинный рассказ в стихах, представлявший собой беспомощное подражание «Терье Вигену» Ибсена⁴. Кнут писал о старом немце, жившем отшельником в пещере на суровом скалистом берегу. Старика тяготит совершенное им некогда преступление — он убил свою возлюбленную, — и он почти помешался от отчаяния и укоров совести.

Однажды во время шторма волны выбросили на берег молодую женщину с потерпевшего крушение судна. Рискуя жизнью, старик спас ее. Так он искупил свой грех, и это перед смертью примирило его с самим собой и с Богом.

Стихотворение называлось «Свидание» и было написано чрезвычайно сложным и заумным языком, но Кнут нашел для него издателя. Оно, подписанное Кнудом Педерсеном Гамсундом, было напечатано в типографии Альб. Фр. Кнудсена в Буде.

Между этими двумя публикациями Кнут получил очень серьезное письмо от отца, который был не против того, чтобы Кнут писал рассказы, но ведь надо подумать и о будущем. Кем он станет в жизни? Как идет учение, может ли он уже прибить подметку к башмакам? Вопрос был поставлен прямо. Нет, Кнут был вынужден признаться, что, к сожалению, он еще ничему не научился, к сожалению, ему вообще не хочется быть сапожником и он уже давно бросил учение.

Некоторое время отец молчал. Потом от него пришло письмо: Кнут должен все оставить и поехать к ленсману Нурдалу в Бе в Вестеролене. Брат Ханс, который служил там у ленсмана, оставил это место, и ленсман хотел бы, чтобы вместо него работал Кнут.

II

Кнут сидит за пюпитром и пишет. Перед ним в образцовом порядке разложены бумага, протоколы, печати и письменные принадлежности. Комната маленькая и темная, какая-то мрачная. Здесь располагается серьезная контора, и все вещи в ней отмечены этой серьезностью: в углу у окна стоит большой сейф с блестящим и хитрым замком, рядом с ним — копировальный пресс. На стене под фуражкой с золотым околышем и лакированным козырьком висит пара наручников и кандалы, а кроме них — длинная деревянная дубинка, сабля и цветная литография короля Оскара⁵.

Кнут служит у ленсмана, сегодня он в конторе один и потому имеет возможность работать не спеша. Но молодой человек отнюдь не пренебрегает своими обязанностями. Рука двигается быстро и уверенно. Жирно блестят на бумаге ярко-зеленые чернила для снятия копий, бегут строка за строкой изящные округлые буквы. Повестка рыбаку такому-то... Перо строчит весело и энергично... Точка. Дата. Место для подписи. Печать.

Кнут встает, берет с полки листы тонкой прозрачной бумаги, проводит по ним мокрой кистью, прокладывает между написанными повестками промокательную бумагу и идет к копировальному прессу...

Он с большим мастерством проделывает эту работу, она занимает его, ему интересно, к тому же эта работа внушает ему чувство власти. Он тут важная персона, он посылает людям повестки и приказы... У него есть право говорить: «Мы с ленсманом Нурдалом...» И люди с уважением кивают ему головой. Ленсман Нурдал человек добродушный, в уголках глаз у него прячется улыбка.

— Давайте помягче обойдемся с Юсефиной из Клейвы, — говорит Кнут. — Жаль ее, все-таки бедная вдова!

И ленсман согласно кивает — хороший совет!

Да, между ленсманом и его новым служащим царит полное согласие. Кнута считают почти что членом семьи, а отношения между ним и юной фрекен Ингер Нурдал не просто дружеские.

Ленсман, по-своему, был весьма образованный человек. У него в доме много книг — большая редкость в те времена, — среди них произведения Вергеланна, Вельхавена, Кристофера Янсона, Асбьернсена и Му, Бьернсона, «Приключения барона Мюнхгаузена», а также шведских и датских писателей. Книги были гордостью ленсмана, и, уж конечно, Кнут поглядывал на эти соблазнительные полки. Может быть, если он будет прилежно исполнять свои обязанности, ленсман когда-нибудь разрешит ему взять почитать какую-нибудь книжку. У Кнута было горячее, но весьма скромное желание — в первую очередь прочесть произведения знаменитого Бьернстьерне Бьернсона⁶.

* * *

Кнут лежит на постели у себя в комнате и читает «Веселого парня». Вот это книга! Вот это язык! Все для него в новинку. Оказывается, можно писать совершенно неправильно и в то же время безупречно. Чисто по-норвежски, просто, даже существительные написаны не с прописной буквы! Господи, спаси и помилуй, что сказал бы о такой орфографии учитель Ульсен! Или дядюшка Ханс — да он бы перебил Кнуту все пальцы, если бы Кнут осмелился так написать!

Кнут прочитывает повесть в один миг. Потом переходит к другим повестям из крестьянской жизни: «Арне», «Сюнневе Сульбаккен», читает сборник «Стихи и песни», потом — драмы. День за днем после работы в конторе Кнут лежит у себя и читает Бьернсона. Он больше не ходит на танцы, не веселится вместе с молодежью. Забыты друзья, забыт и неслыханный успех у местных девушек, забыты Ингер Нурдал, Лаура — все забыто. Кнут читает Бьернсона.

Прежде всего его пленил стиль Бьернсона, его язык. У Кнута по телу бегают мурашки. Вот чему нужно учиться, вот как нужно писать. В нем зреет замысел.

И вскоре Кнут погружается в работу, он пишет повесть. По вечерам у него в комнате на чердаке царит тишина. Его никто не тревожит, так распорядился ленсман Нурдал: этот поэт кажется ему таким занятным. И кто знает...

В голове у Кнута уже сложился сюжет, он несколько отличается от обычного шаблона. Это рассказ о бедном талантливом юноше, который любит богатую девушку, правда, он так и не получает ее. Пережив горе, болезнь и разочарование в любви, молодой человек обретает силу и душевную мудрость. Девушка умирает, а молодой человек становится поэтом.

Воображение живо рисует эту историю. Днем он исполняет свои обязанности в конторе у ленсмана, но мысли его далеко отсюда. Он записывает все, что приходит в голову, записывает не откладывая — потом это может ему пригодиться, всему найдется свое место.

Но не только радость творчества занимает его. Тщеславие — вот мощный двигатель. Кнут молод, он хочет добиться успеха в жизни, чувствует в себе силы, которые когда-нибудь вознесут его на вершину. Тревога, страх, восторг, радость не дают ему спать по ночам. Подумать только, он может стать писателем, настоящим поэтом, он умеет подчинять себе слова и мысли! Все они: родители, братья и сестры — будут восхищаться и уважать его. Он восторжествует над бессильно лежащим дядюшкой Хансом Ульсеном! И может быть, в потухших глазах Ветлтрейна снова вспыхнет огонь, и он ударит Кнута по плечу и скажет: «Ну, кто был прав?»

Книга обретает форму. Наконец она закончена. Кнут знает — это лучшее из всего когда-либо написанного им. Его язык — норвежский⁷, не датский, он сумел выразить свои мысли, и его герои — живые люди.

Несомненно, Кнут развился и приобрел опыт с тех пор, как жил в Буде и был учеником сапожника. В «Таинственном» история любви молодых людей не осложнена ничем, счастливому соединению любящих препятствуют лишь внешние обстоятельства. В «Бьергере» главную роль играет уже человеческая душа. В образе юного Бьергера молодой писатель сумел выразить нечто, таящееся в его собственной душе. Несмотря ни на что, в этом еще достаточно беспомощном произведении слышен отзвук той главной темы, которая впоследствии узаконит в искусстве чувства всех любящих героев Кнута Гамсуна: любовь, как страсть, несет в себе страдание.

Кнут отсылает свою книгу Кнудсену в Буде, теперь ему остается лишь с нетерпением ждать результата. Кроме известности и славы, ему не повредила бы и небольшая сумма денег.

Отныне у него нет сомнений — он хочет стать писателем. Ему хочется повидать новых людей, приобрести новые впечатления. Здесь слишком однообразно, и главное — он не может сосредоточиться для настоящей серьезной работы. Бе — большой округ, и Кнуту приходится постоянно ездить по делам службы: он вручает повестки, присутствует на аукционах, производит опись имущества и тому подобное. Вместе с работой в конторе это поглощает все его время. Часто, в любую погоду, ему приходится в утлой лодчонке плавать на острова. Кнут не моряк, он никогда не был даже рыбаком, как большинство молодых людей в Нурланне, он просто-напросто не переносит моря и, стыдно признаться, страдает морской болезнью.

* * *

Однажды Кнут приходит в контору и застает там незнакомца. Это Август Веенос, новый пастор Бе и Лангнеса, он приехал, чтобы нанести визит ленсману Нурдалу.

— Разрешите представить вам нашего молодого писателя Кнута Гамсунда, — улыбаясь, говорит Нурдал.

Кнут кланяется вежливо, но без подобострастия, ему уже доводилось встречаться с пастором.

— К сожалению, он, безусловно, покинет меня, — продолжает ленсман. — Он говорит, что здесь у него нет времени для творчества.

Кнут вежливо отвечает на многочисленные вопросы пастора. Они немного беседуют о религии, о духовности — Кнут достаточно сведущ в этих вопросах после жизни у дяди. Потом они разговаривают о литературе — Вергеланн, Бьернсон, — Кнут не уклоняется от беседы. У него на все есть своя точка зрения, и он смело излагает ее.

Пастор засиделся до вечера. Ему понравился молодой человек, он заинтересовался им. Ему дают прочесть несколько страниц из рукописи «Бьергера», он настроен дружески и благожелательно. Перед отъездом пастор Веенос прямо спрашивает Кнута, действительно ли он хочет уехать отсюда, найти более удобные условия для работы.

— Это мое самое большое желание, в этом нет никаких сомнений, — отвечает Кнут. — Но у меня нет для этого ни возможностей, ни средств.

И он рассказывает об издателе Кнудсене, который еще не ответил ему.

Пастор Веенос подходит к полке, снимает Библию и кладет ее на стол.

— Найди Первое послание апостола Павла к коринфянам, глава тринадцатая, стих первый. Посмотрим, как быстро ты с этим справишься!

Кнут немного удивлен, но открывает Священное писание и достаточно быстро находит нужное место.

— Читай!

Кнут опять удивляется, но читает. У него сильный, проникновенный голос, хорошее произношение, и читает он бегло.

— Спасибо, — говорит пастор. — Читаешь ты хорошо. Ну а сколько молитв содержится в «Отче наш»?

— Зачем вы меня спрашиваете об этом? — Кнут краснеет, он даже забыл, что следует быть вежливым — к чему эти вопросы, ведь он уже не конфирмант!

Пастор смеется.

— Это я тебе потом скажу.

— «Отче наш»... — Кнут смущен. — «Отче наш». Это...

— Ты хочешь сказать, что это одна молитва? — приходит ему на помощь пастор. — Что ж, пожалуй, ты прав. Ну а четвертая заповедь?

Кнут произносит четвертую заповедь.

— Как ее толкует Лютер?

Ответы следуют за вопросами, Кнут втянулся в эту игру. Таблица умножения, проверка грамотности и умения расставить знаки препинания.

Наконец пастор откидывается на спинку стула, внимательно смотрит на Кнута и говорит:

— Так вот, молодой человек, я могу взять тебя школьным учителем для округов Рингстед и Нюквог. Что скажешь?

От удивления Кнут теряет дар речи.

— Школьным учителем?.. — с трудом произносит он наконец. — Но ведь мне всего девятнадцать лет!

— Я достаточно проэкзаменовал тебя и думаю: ты справишься. Что скажешь?

А что Кнут мог сказать? Конечно, он согласился. И горячо поблагодарил доброжелательного пастора. Таким образом этот юноша, не имевший другого образования, кроме нерегулярных занятий в начальной школе, сделался учителем и наставником детей и подростков, которые были немногим моложе его самого.

III

В Хьеррингее, километрах в двадцати севернее Буде, вел свои дела и торговлю матадор Эрасмус Бенедиктер Хьерсхов Цаль.

Подобно Валсе из Транея, он был здесь самым влиятельным человеком. На пристани выстроились в ряд принадлежавшие ему дома и склады, а его лавка служила местом сбора жителей Хьеррингейя, содержимое складов и погребов лавки удовлетворяло все потребности округи.

Цаль сделал головокружительную карьеру. Он приехал сюда совсем молодым, не имея за душой ни гроша, и поступил на службу к купцу Эллингсену, который в те времена заправлял здесь всей торговлей. Молодой человек проявил изрядный талант и вскоре оказался незаменимым в этом крупном торговом доме. Он поднимался со ступеньки на ступеньку, а иногда — и через ступеньку. Но он заслужил это, работая не щадя сил. Когда Эллингсен умер, Цаль совершил отчаянный прыжок — женился на его вдове и стал владельцем всего торгового дома.

Для своего округа он был настоящим благодетелем. Кроме небывалых уловов сельди, он продавал в Прибалтийские страны икру и на этом очень разбогател. Он подарил своему приходу пасторскую усадьбу, со всеми угодьями, и много лет подряд содержал на своем попечении всех бедняков Хьеррингея. Цаль приобрел право на винокурение в своем округе, платил за это налог, но никогда не пользовался этим правом. Это был добрый христианин и щедрый помощник в тяжелую минуту, и лишь в одном Цаль был суров и непреклонен: он не выносил пьянства.

Однажды бедный рыбак пришел к Цалю и пожаловался, что у него нет снастей для ловли рыбы. Цаль дал ему все, в чем тот нуждался, полностью оснастил его судно для промысла на Лофотенах и пожелал удачи. Вечером рыбак от счастья напился в стельку, а утром, когда он уже собирался отправиться в путь, Цаль явился на пристань, собственноручно выгрузил все снасти и унес к себе на склад.

Цаль и миловал и карал, как местный Господь Бог. Для этого у него были и власть, и средства.

Он умер в 1900 году, округ и друзья Цаля со всей страны принимали участие в траурной процессии. Девятнадцать нурланнских пасторов провожали его в последний путь.

Таков был этот матадор, Эрасмус Бенедиктер Хьерсхов Цаль.

Ясным весенним днем в лето Господне 1879 молодой писатель Кнут Педерсен Гамсунд спускается с парохода на пристань Цаля в Хьеррингее. На нем красивый добротный сюртук из серого домотканого сукна, жилет украшает цепочка от часов, на голове широкополая шляпа. На плече черная кожаная сумка, из тех, какие носят почтальоны. В ней весь его багаж.

Кнут с интересом оглядывается по сторонам. Когда-то, в бытность коробейником, он посещал эти места. Но с тех пор здесь все изменилось, в этом нет никаких сомнений. За последние несколько лет селение выросло. Кнут видит дома, которых прежде не было, на пристани царит оживление, спешка. Цаль развернул бурную деятельность — торговля, скупка, перепродажа.

Кнут не спеша наблюдает за погрузкой судна. Он садится на подвернувшуюся бочку, открывает свою сумку и достает узелок с едой.

После долгого путешествия по морю ему хочется есть. На борту он был не в состоянии проглотить ни кусочка. Нет, увы, он не моряк, слава Богу, ему удалось не расстаться с тем, что было у него внутри, когда началась особенно сильная качка.

А вот теперь подкрепиться не мешает, ему кажется, что земля еще ходуном ходит у него под ногами, но после еды это должно пройти. Кроме того, ему не хочется показаться Цалю голодным навязчивым незнакомцем. В последнее время произошло событие, немало укрепившее в Кнуте веру в себя, у него есть все основания высоко держать голову — «Бьергер» уже опубликован!

Кнут охорашивается и идет к лавке, через несколько минут он, спокойный и по-прежнему уверенный в себе, уже открывает дверь в контору Цаля.

Великий человек предлагает ему стул. Цалю около шестидесяти, он широкоплеч, невозмутим, глаза у него добрые. Он расспрашивает Кнута о его семье, он помнит отца Кнута, который когда-то шил ему сюртук, помнит Гаммельтрейна, справляется о дяде, который совсем плох и не встает с постели.

— Тяжелая судьба.

— Да, — соглашается Кнут.

После этого Цаль сразу переходит к делу:

— Я получил твое письмо, Кнут. Ты просил оказать тебе помощь, а я попросил тебя приехать сюда. Видишь ли, я никому не оказываю помощи, не составив предварительно своего мнения о человеке.

— Ну что ж, это справедливо.

— Ты был школьным учителем?

— Да, некоторое время в передвижной школе в Бе.

— Но ведь ты сам еще очень молод. И у тебя хватило для этого образования?

— Образование у меня недостаточное, но я как-то справлялся. Учил и одновременно учился сам. В конце концов результат оказался неплохой.

И Кнут рассказывает, как он жил последние годы: о том, как был коробейником, как работал в Буде, служил у ленсмана, учил детей... И о своем творчестве.

— Я не мог найти издателя для «Бьергера» — Кнудсен из Буде не рискнул вложить в книгу деньги. И тогда я выпустил ее у Кнудсена, но за свой счет. И не прогадал. Книга продается хорошо, правда, на ее выпуск я израсходовал все свои сбережения до последнего шиллинга, а деньги от продажи книги я получу еще не скоро.

Он достает из сумки «Бьергера» и кладет на стол.

— Пожалуйста, окажите мне честь.

Цель берет книгу и листает ее.

— К сожалению, в ней много опечаток, — смущенно говорит Кнут, — но в другой раз это не повторится. я прочту корректуру сам.

— А ты собираешься написать новую книгу?

— Да, мне бы хотелось написать небольшую книжку. Вообще, уж коли на то пошло, мне бы хотелось написать много хороших книг. Я делаю заметки, обдумываю... — Кнут загорается. — Я писал вам об этом. Не сомневаюсь, что у меня все получится. Мне хочется многого добиться в жизни.

Цаль встает и отходит к окну. Широкоплечий, руки заложены за спину, он смотрит в окно и думает.

Перед ним раскинулось большое селение, дома, сушильни для рыбы, суда, люди. Каждый занят своим делом. Сезон на Лофотенах закончен, рыбаки возвращаются домой...

— Ты мог бы, конечно, остаться и здесь, — не оборачиваясь, говорит Цаль. — У меня хватит работы для такого человека, как ты. И в конторе, и где угодно...

Теперь думать надо уже Кнуту. Как лучше объяснить этому матадору, что ему хочется писать... Писать книги и добиться успеха! Ему нужно уехать из Нурланна, нужны новые впечатления, новые люди!

Цаль стоит у окна, коренастый, седой, широкоплечий, он стоит спиной к Кнуту, ждет, что тот скажет.

— Мне нужно уехать отсюда... Вы должны мне поверить. Я очень благодарен вам за ваше предложение, но я должен писать... — Кнут подыскивает нужные слова, у него перехватывает горло, он нервно проводит рукой по густым волосам.

— Значит, ты хочешь стать писателем. И это серьезно?

— Да!

— Гм... Ты сказал, что учил и учился. Так?

— Да.

Наконец Цаль оборачивается, его силуэт темнеет на фоне окна.

— Ну что ж, я окажу тебе небольшую помощь.

Он подходит к сейфу, отсчитывает много красных купюр и кладет их на стол. Тысяча крон.

Кнут поражен, он не в силах даже произнести слова благодарности. Но Цаль протягивает ему руку.

— Ты говоришь, что ты самоучка. Отныне, мой друг, твоим учителем будет сама жизнь. Вот и посмотрим, сможешь ли ты сочинять так, чтобы чему-нибудь научить нас, людей... Пусть эти деньги будут тебе подарком, и напиши мне, если когда-нибудь окажешься в затруднительном положении...

Кнут, шатаясь, выходит на улицу. Эрасмус Бенедиктер Хьерсхов Цаль — вот это человек! И ведь он не прочел из «Бьергера» ни одной строчки!

В алее, Цаль — могущественные властелины... Кнут всегда помнил о них, они навсегда остались для него живыми. Его божества с детства, они представлялись ему высшей силой, люди относились к ним с преданностью и почтением. Постепенно они исчезли, при новых временах ни для них, ни для их деятельности не нашлось места, но они продолжали жить в романах Кнута Гамсуна, в образах Мака и Виллаца Хольмсена... «В прежние времена такой матадор, король округи, помогал молодым людям с незаурядными способностями овладеть многими премудростями и высоким искусством, — писал Гамсун в органе тронхеймских студентов «Ундер Дюскен»⁸ в 1916 году. — Такой матадор не был безумцем, он обладал всем, что необходимо настоящему человеку: тонким умом, отеческой любовью к ближнему, ему было присуще чувство ответственности за свой народ. Кто теперь обладает материальной и интеллектуальной возможностью помогать подающим надежды молодым людям? Современные богачи — это предприниматели, им не свойственна отеческая любовь матадоров к своим подданным. Станет ли коммуна воспитывать гениев? Коммуна — это сапожники...»

* * *

С этим богатством в кармане Кнут отправился на Юг Норвегии. Его выбор пал на Хардангер. Картины, изображающие Хардангер, открыли ему, как красив этот край — плодородный и величественный. В свою бытность коробейником Кнут встречал шкиперов из Хардангера. Эти веселые вестланнцы так расхваливали свои места, что с тех пор Кнута не покидало желание попасть туда хотя бы ненадолго.

Его влекут приключения. Он почти без сожаления покинул свой Нурланн, семью, друзей, увозя с собою и добрые и тяжелые воспоминания. Когда могучий купол Торгхаттена скрылся за кормой, Нурланн как будто покинул душу Кнута. Потом, правда, окажется, что Нурланн все-таки сопровождал его повсюду, Нурланн возродился в нем светлой, обетованной землей, занял свое место в его стихах и мечтах. Но увидел его Кнут снова лишь много-много лет спустя...

Кнут приехал в Эйстесе в Хардангере и поселился в одной семье. Он «онорвеживает» свою фамилию и подписывается теперь Кнут Педерсон, ему кажется, что писателю так больше подходит, и с большим рвением принимается за работу.

Вначале для него ничего не существовало, кроме работы. Он писал стихи и трудился над повестью из крестьянской жизни, которая постепенно стала обретать форму.

Однако вскоре у него появилось много друзей, избежать встреч с ними было довольно трудно, и это изрядно отвлекало от работы. Кнут обладал хорошим чувством юмора, отличался компанейским характером, деньги у него были, впрочем, он не сорил ими, расходовал очень осторожно. При всем этом он имел приятную внешность, и главное — был поэт. Странный, незнакомый в этих местах тип. Люди с любопытством приглядывались к молодому нурланнцу, который держался очень самоуверенно.

Но главным для Кнута по-прежнему оставалась работа. Он держал Цаля в курсе всех своих дел. Когда книга была почти закончена, он написал нурланнскому богачу, что намерен отправиться в Копенгаген и передать свое произведение «Гюльдендаль» Фредерику Гегелю⁹, который издавал всех великих норвежских писателей.

Осенью Кнут сел на пароход, идущий в Копенгаген, в своей почтальонской сумке он вез сборник стихов и повесть из крестьянской жизни, которая называлась «Фрида».

С Копенгагеном Кнут связывал большие надежды, но, оказавшись в большом и незнакомом городе, где даже язык, на котором все говорили, внушал ему чувство неуверенности, он растерялся и приуныл. Здесь никто не находил в молодом человеке ничего примечательного, в нем видели лишь самого обыкновенного норвежца. К нему относились дружелюбно, были обходительны, но писателем не признавали — ведь он всего-навсего норвежец.

Однажды утром в дверной колокольчик издательства «Гюльдендаль» на Кларабудерне позвонил молодой человек и попросил разрешения поговорить с господином Гегелем, держался он очень робко и был крайне смущен. Его попросили подождать — господин Гегель еще не пришел, — и ожидание в красивой приемной внушило молодому человеку еще большую, если только это было возможно, робость. Господи, зачем «Гюльдендалю» моя «Фрида»? — думал он.

По приемной сновали служащие с бумагами и рукописями. Какого-то молодого, элегантно одетого литератора с актерскими манерами и меланхолией во взоре, едва он появился в приемной, под каким-то предлогом выставили за дверь. Но может статься, он вовсе и не талантлив, подумал Кнут. Он спросил, кто этот молодой человек, и ему ответили, что это писатель Герман Банг, «...вообще-то, он не бесталанен, в прошлом году у него вышла книга».

Кнут погрузился в свои мысли. Может, стихи, например, стихотворение о Хардангере, и «Любовная песнь», и «Чайка», даже и хороши, думал он, но главное — все-таки «Фрида». Лучше «Фриды» он еще ничего не написал.

Разговор с великим Гегелем был короткий и дружеский. Почти пятьдесят лет спустя издатель Кнута Гамсуна в Норвегии Харалд Григ спросил у него о подробностях этой встречи и получил такой ответ:

— Встречался ли я с самим Гегелем? О да! Только я не понимаю, почему тебя это интересует? Разве для того, чтобы узнать, сколько мне лет? Но Гегель прожил еще долго после нашей встречи в 1879 году. Там в приемной был прилавок, как в магазине, Гегель стоял по одну сторону прилавка, я — по другую, он сам принял мое сочинение и сказал, что завтра я могу получить ответ. На другой день мне вручили пакет — в углу была написана только буква «П», то есть Педерсену, — и сказали, что рукопись не принята. Вот и все. Гегеля я больше не видел. Накануне он немного поговорил со мной. Незадолго до этого Бьернсон распорядился, чтобы он выпустил новое издание «Новой системы», первое было переработано и теперь подлежало уничтожению. Помню, Гегель сказал: «Что ж, у Бьернсона достаточно денег!» Я понял, что в его словах крылась ирония. Гегель был красивый, с мелкими чертами лица, немного похож на пастора.

Отказ Гегеля явился тяжелым ударом. Но самое плохое, что Гегель не нашел для Кнута ни одного одобрительного слова. Кнут оказался в большом чужом городе почти без денег, все радужные надежды рухнули. А главное, он не мог согласиться с тем, что «Фрида» так уж никуда не годится. Ведь он вложил в нее все, чем располагал. И что бы там ни говорили, а в повести было одно хорошее стихотворение, красивые образы и неплохие описания.

Кнут пробыл в Копенгагене еще несколько дней. Он хотел немного собраться с мыслями, обдумать свое положение, обрести мужество.

Он бродил по городу и постепенно знакомился с ним. Датчане оказались приветливы, город — красив. Впервые он увидел большие собрания произведений искусства. Прохладную белую красоту Торвальдсена¹⁰, прекрасные буковые леса Скоугорда¹¹, произведения Экерсберга¹², Марстранда¹³. Все это произвело сильное впечатление на восприимчивую душу Кнута.

И вот, кажется, он нашел выход. Он посетил старого норвежского поэта Андреаса Мунка¹⁴, который жил в Копенгагене, и попросил его прочитать «Фриду» — а вдруг Мунк найдет в книге хоть какие-нибудь достоинства! Мунк отнесся к Кнуту дружелюбно — многие относились к нему дружелюбно — и обещал прочитать рукопись.

Забрезжила новая надежда, но и она лопнула как мыльный пузырь. Кнут Гамсун рассказывал впоследствии, что «Мунк прочитал «Фриду» и отрицательно покачал своей красивой седой головой». И все — ни одного одобрительного слова. Но Мунк, у которого было доброе сердце, дал Кнуту денег, чтобы он мог вернуться обратно в Норвегию. Мунк полагал, что таким образом спас сильного молодого человека для практической деятельности, которая ему соответствовала гораздо больше.

Кнут стоял на палубе парохода и смотрел, как скрываются в тумане зеленые шпили Кронберга, но сломленным он себя не чувствовал. Он с уважением относился к мнению Андреаса Мунка, однако был другой человек, чье мнение и суд он ставил еще выше. И путь его лежал к этому человеку.

* * *

Морозным декабрьским днем Кнут идет по аллее усадьбы Аулестад. С трепетным уважением он смотрит по сторонам. Так вот, значит, как живет этот Бьернстьерне Бьернсон, этот «Король поэтов»¹⁵, в котором Кнут видел великий идеал и пример для подражания.

Кнут проделал долгий путь. Он прибыл сюда прямо из Христиании. Иногда его подвозили на попутных санях, но большую часть пути он шел пешком. Он утомлен, измучен, но счастлив, что наконец достиг цели, и с нетерпением предвкушаем беседу с великим человеком.

Кнут идет через двор. На дорожке скользко, потопав ногами, чтобы стряхнуть с башмаков снег, он поскользнулся и упал у самой двери. Дурной знак. Он встает и счищает с себя снег.

В дверях появляется молодая горничная и смотрит на него. Кнут здоровается и спрашивает, может ли он увидеться с Бьернсоном.

— Господин Бьернсон очень занят, у него гости, что ему передать?

Кнут отвечает, что хотел бы лично поговорить с поэтом.

Девушка скрывается в доме и долго не возвращается. Наконец она приходит, внимательно оглядывает Кнута и говорит, что сегодня господин Бьернсон не может принять его, пусть Кнут попытает счастья завтра.

Кнуту пришлось переночевать на соседней усадьбе, но на другой день он снова явился в Аулестад.

— Вы вчера были пьяны? — Это первое, что спросил у него Бьернсон.

— Я? Пьян? Нисколько! — с удивлением отвечает Кнут.

— Горничная решила, что вы пьяны, а я никогда не принимаю пьяных. Но ведь вы упали возле двери?

Кнут счастлив, что может объяснить это недоразумение: он очень устал после долгого пути и поскользнулся на бугорке.

Бьернсон подозрительно смотрит на него и бросает коротко, но с добродушной улыбкой:

— Я вам верю.

Кнуту предлагают стул, и он с почтением садится у того письменного стола и в той комнате, где творит его любимый поэт. Он протягивает Бьернсону рукопись «Фриды», и тот листает ее. Как поспешно и равнодушно, со страхом думает Кнут. Не может же Бьернсон так быстро составить себе верное мнение!

— «Парень чуть не заплакал», — читает вслух Бьернсон и листает дальше.

— Нет, подождите, этот парень плачет опять! — нетерпеливо восклицает он и встряхивает своей великолепной рыжей гривой.

Потом аккуратно складывает рукопись.

— Плохо, молодой человек, это никуда не годится!

Приговор оглашен и обжалованию не подлежит. Побледневший Кнут опускает голову.

— Нет-нет, даже не думайте о том, чтобы писать книги!

Бьернсон смотрит на Кнута. И вдруг его глаза за стеклами очков теплеют, в них появляется участие, поэт опять улыбается:

— Но вы такой красивый и статный, вам надо быть актером!

Актером!.. Кнут огорошен, такого ему в голову не приходило, и ведь Бьернсон говорит серьезно...

— Может быть, — растерянно лепечет он.

Бьернсон протягивает ему рукопись:

— Ну-ка, послушаем, как вы читаете!

Кнут дрожащей рукой берет рукопись и с пересохшим горлом нетвердым голосом читает свою собственную повесть. Сколько он так прочитал — страницу, две, десять? Этого он потом не мог вспомнить. Наконец издалека до него доносится громкий, высокий голос Бьернсона:

— Стоп! Стоп!

Пока Кнут читал, поэт ходил по комнате, теперь он садится. Макает перо в чернила.

— Я дам вам рекомендательное письмо. Пойдете с ним к актеру Йенсу Селмеру, он вами займется и будет вас учить.

Все так нереально, как во сне. Резкие беспокойные движения Бьернсона заражают Кнута. Он вскакивает, заикаясь произносит слова благодарности, берет письмо и, пятясь, выходит из комнаты.

Так закончилась его первая встреча с Бьернстьерне Бьернсоном, и, хотя Кнут упрямо верил в свои силы, она едва не лишила его последнего мужества.

Кнут поселился в Христиании. Незадолго перед тем он получил еще немного денег от Цаля, который вопреки всему верил в этого молодого человека, и снял себе небольшую комнату на Томтегатен.

Теперь ему предстояло решить, последовать ли совету Бьернсона относительно занятий с актером Селмером. У Кнута не было никакого желания идти по этому пути, но ему было важно попасть в новую среду, которая могла бы оказаться ему полезной как писателю. Вот именно — как писателю! Кнут уже успел прийти в себя после болезненного щелчка по носу, полученного от Бьернсона, он не собирался складывать оружие. Несмотря на то что Бьернсон основательно охладил его пыл, он еще некоторое время работал, пытаясь кое-что исправить в «Фриде», творческий жар еще не угас в нем, но в конце концов Кнут должен был признать, что с этой книгой он потерпел неудачу. Как же поступил он тогда? Усевшись на жесткий стул перед убогим колченогим столом у себя в комнате на Томтегатен, 11, он в первый раз критически прочитал «Фриду». Потом спокойно встал, бросил исписанные листы в печку и поджег их. С «Фридой» покончено! Кнуту стало легче. К тому же «Фрида» чуть-чуть согрела его холодную комнату.

После этого он пошел к Селмеру.

Уже через несколько занятий с Кнутом Селмер сказал своей жене:

— Возможно, когда-нибудь он станет великим человеком, но только не актером.

Кнут был еще очень молод, однако, как ни странно, производил впечатление зрелого и образованного человека, хотя школьные знания у него были весьма скромные и книг к тому времени он прочитал совсем немного. Они с Селмером часами беседовали о литературе. Уже тогда Кнут позволял себе отзываться без должного уважения о великом Ибсене, к большому удовольствию Селмера, который был добр и снисходителен к этому крестьянскому парню. В беседах с Селмером на профессиональные темы Кнута выручало чутье. Чутье у него было очень тонкое.

Но Кнут понимал, что для серьезной беседы ему не хватает знаний. Селмер снабжал его контрамарками, правда, Кнут редко ими пользовался. Сценическое искусство его почти не интересовало, во всяком случае, как искусство. Зато несколько книг, которые он привез из Копенгагена, чрезвычайно заинтересовали его. Й.П. Якобсен¹⁶, Хольгер Драхман¹⁷ и Георг Брандес¹⁸ открыли перед ним новые горизонты. «Мария Груббе» Якобсена оказалась для него откровением и в смысле темы, и в смысле языка. Стихи Драхмана дарили ощущение красоты и праздника, а антиромантик Брандес сперва посеял в его душе смуту, потом лишил всех иллюзий и наконец заставил много и серьезно думать.

Кнут читал, писал, работал над формой и стилем. Бьернсон был для него опасен, Кнут понимал, что надо найти другой путь, забыть то, чего, как ему казалось, он уже достиг. Но каким образом? Кнута тяготило одиночество, он не находил выхода, однако творческий жар не угасал в нем ни на минуту.

Бедность и лишения отгородили его от той среды, с которой он мельком познакомился по приезде в Христианию. Помощь от Цаля прекратилась, а просить милостыню Кнут не собирался, он не желал просить о поддержке, хотел сначала показать, на что он способен, то есть положить на стол новую рукопись.

Кнут пробовал заработать на жизнь своим пером, но это было трудно. Христиания в те времена была небольшим тесным городишком. У нее не было жалости к одинокому свихнувшемуся таланту. Постепенно Кнут совсем опустился. Среда в Фатерланде¹⁹, где он жил, была серая и унылая, дом, в котором он снимал комнату, служил прибежищем морякам и всяким подозрительным личностям. Жизнь Кнута проходила на фоне пьянства, картежных игр, драк и разных сомнительных делишек, тут он должен был и работать.

В «Голоде» Гамсун описывает начало своей жизни в Христиании, самую тяжелую ее пору. Он ослабел от голода и неустроенности, нервы его совсем расшатались. Его еще не совсем отпустили кошмары и призраки детства, и у него не было сил, чтобы бороться с новыми.

«Начало смеркаться, я все больше и больше терял силы, от усталости я лег на кровать. Чтобы согреть пальцы, я сунул их в волосы и водил ими по голове во всех направлениях, волосы выпадали прямо пучками, застревая у меня между пальцами, покрывая подушку. Но в ту минуту я не думал об этом, меня это как будто не касалось, шевелюра у меня была густая. Я старался стряхнуть с себя странное оцепенение, спеленавшее каким-то туманом все мои члены; я с трудом сел, похлопал ладонью но коленям, прокашлялся с силой, на какую были способны мои легкие, и снова упал на подушку. Ничего не помогло, я бесповоротно умирал с открытыми глазами, устремленными в потолок. Наконец я сунул в рот палец и стал его сосать. В мозгу у меня что-то шевельнулось, словно в нем родилась мысль, безумная выдумка: а что, если откусить палец? Не раздумывая, я зажмурился и сжал зубы.

И тут же вскочил. Наконец-то я очнулся. На пальце выступила кровь, и я стал ее сосать. Больно мне не было, ранка была пустячная, зато я пришел в себя; покачав головой, я подошел к окну и нашел тряпицу, чтобы перевязать палец. Пока я занимался пальцем, глаза мои наполнились слезами, я тихо плакал от жалости к себе. Мой худой укушенный палец выглядел таким жалким! Господи, Отец наш Небесный, до чего я дошел!»

Всю зиму в Христиании Кнут голодал. Его немудреное имущество постепенно перекочевало к ростовщику. Часы, книги, одежда. В Христиании жил его двоюродный брат, он был сапожник, но помогать Кнуту почти не мог, у него у самого было не густо, к тому же он считал, что Кнут ведет себя глупо, а к его творчеству относился без особой симпатии. Изредка Кнуту давали переписывать бумаги, это были небольшие, зато верные деньги, они-то, безусловно, и спасли его.

С приходом весны в жизни Кнута произошли перемены. Благодаря директору Крагу, который давал Кнуту переписывать бумаги, Кнута взяли на работу в государственную фирму, строившую дороги в Тотене, и он с чувством облегчения покинул свою комнату в Фатерланде. Кнут понимал, что другого выхода у него нет.

* * *

В дорожные рабочие шли и «перекати-поле», и люди, ведущие оседлый образ жизни. Отношения между этими двумя группами не всегда можно было назвать добрыми. Рабочие на участке Скрейа — Йевик не составляли исключения. Между ними нередко вспыхивали ссоры. И только в одном они были единодушны: новичок, который так быстро из простого рабочего поднялся до учетчика, был чудной, необычный парень. Никто особенно и не завидовал его продвижению. Парень, который сочиняет стихи, что-то пишет и произносит длинные непонятные речи, по их мнению, не годился тяжелого физического труда. Такой чудак служит только помехой. Бледный, худой, вначале Кнут вообще еле держался на ногах. Однажды от жары он потерял сознание и рухнул на землю. Но со временем он поздоровел, окреп, и оказалось, что он не лишен чувства юмора. Вместе со всеми он громко кричал «Раз-два, взяли!» и ловко орудовал ломом. У него были широкие плечи, и, когда он немного отъелся, на них заиграли мускулы. Сила его стала внушать уважение.

И тем не менее все дорожные рабочие сходились на том, что ему больше подходит считать тачки с гравием. Человек, который так красиво писал и так быстро считал, — просто находка для конторы.

Заработная плата у учетчика была выше, чем у обычного рабочего. Но только «поэту Педерсону» она впрок не шла. Он беспечно спускал за один вечер все, что получил за неделю. Рабочие еще не встречали такого отчаянного игрока, он не упускал ни одного даже самого ничтожного шанса. И говорил, что играет не ради выигрыша. Так ради чего — чтобы проиграться? Нет, ради самой игры! Уму непостижимо! Его поучали дружески, но высокомерно: «Плати — либо вылетай из игры!» Педерсон относился к проигрышу с удивительным равнодушием. Но ему случалось и выигрывать — и уж тогда это была победа.

Вообще-то, работа в карьере сама по себе мало интересовала Кнута. Зато в это время он много читал, а это было важно. В народной библиотеке Эстре Тотена он брал читать все подряд, от классики до развлекательной литературы. Молодой человек работал серьезно и целеустремленно, читая, он делал заметки и выписки. В карьере у него в руках всегда было две книги: в одну он записывал тачки с гравием, другую — читал.

Однажды, когда Кнут возвращался с работы в Реуфосс, его догнала коляска. Ехавший в ней господин остановился и предложил подвезти Кнута. Кнут с благодарностью принял его приглашение. Незнакомец представился — Нильс Фресланд, управляющий спичечной фабрикой в Реуфоссе. Он сказал, что слышал про Кнута и приметил его в карьере, ему было известно, что Кнут пишет стихи и иногда читает их своим товарищам. Кнут почувствовал себя польщенным, они разговорились. Эта поездка сблизила их, и по приезде в Реуфосс Фресланд пригласил Кнута поужинать у него дома.

После этой встречи Кнут часто бывал у Фресланда и был сердечно благодарен всем членам этой семьи за гостеприимство. Они с Фресландом стали закадычными друзьями, Фресланд часто помогал Кнуту. В конторе спичечной фабрики Кнуту стали давать дополнительную работу, и Фресланд был очень доволен, как он считает и как переписывает бумаги. Кнут рассказывал старшему товарищу о своих планах, ближних и дальних, прочел ему одно из своих произведений и не скрывал, что хочет стать писателем. Писателем — и никем больше.

Все эти месяцы Кнут очень много работал. Он писал и отправлял свои статьи в газеты и журналы, но их нигде не принимали.

Однако неудачи не смущали Кнута. Он был так уверен в себе и своем призвании, что никакие помехи не могли заставить его свернуть с выбранного пути.

Вместе с тем его мысли занимала не только работа и серьезный труд над книгами. Нет, на вечерах по субботам он был самым веселым в компании друзей и приятелей, и никто не пользовался таким успехом у девушек, как он, Кто еще так весело кружил их в танце, кто еще говорил им такие нежные слова? Кнут был здоровым молодым человеком, жизнерадостным и серьезным, обыкновенным и в то же время не похожим ни на кого. В жизнь этого обычного, благопристойного городка он вносил элемент тревоги, был живым воплощением фантазии и изобретательности. Но также выступал и в роли миротворца, если его приятели затевали ссору. Он обладал чувством юмора и замечательным даром убеждения. Однажды между «перекати-поле» и «оседлыми» чуть не вспыхнуло открытое столкновение, но Кнут сумел предотвратить его. Дорожный инженер, не видя иного выхода, созвал противников на собрание, и там Кнут так увлек всех своей речью, что примирение было достигнуто.

Оставаться долго на постоянной службе Кнут не собирался. В случае необходимости он был готов взяться за любую работу, но при этом никогда не забывал о своем истинном призвании. Теперь он был уже изрядно начитанным человеком, достаточно повидал и приобрел немалый жизненный опыт. Ему хотелось уже заявить о себе, он писал своему двоюродному брату, сапожнику в Христиании: «...меня сейчас одолевают мысли, непокорные и бурные, как Гломма²⁰».

После основательной подготовки Кнут сделал решительный шаг: взял на несколько недель отпуск и уехал к пастору Кристоферу Брююну²¹ в его усадьбу Вонхейм. Кнут прочитал книгу пастора «Основополагающие мысли для народа» и некоторое время переписывался с ним. Брююн любезно пригласил Кнута приехать в Вонхейм. Он заинтересовался этим молодым человеком и хотел помочь ему.

В Вонхейме Кнут изложил на бумаге свои соображения о новейшей литературе, с этими набросками он отправился в Йевик и снял там помещение. Он собирался осуществить свое намерение — в первый раз выступить перед публикой с лекцией о литературе.

Однако выбранная им тема оказалась не очень популярной — лекция была об Августе Стриндберге²². Мероприятие прошло неудачно, послушать дорожного рабочего собралось всего шесть человек. Такое отсутствие интереса могло лишить мужества кого угодно, но Кнут и не подумал отменять свою лекцию. Уж коли на то пошло, у него в карьере тоже собиралось не больше слушателей, он не был избалован вниманием. Хуже было другое — на эту поездку он истратил все свои деньги.

Редактор местной газеты Юхан Энгер, который предварил лекцию Кнута небольшой доброжелательной статьей в своей газете, был одним из шести присутствовавших на ней, потом он писал о своем впечатлении:

«Высокий, серьезный, он поднялся на кафедру и начал лекцию. Сперва он говорил медленно, сбивчиво, но потом разошелся и явил ораторское искусство необычайной силы — такого мне слышать не доводилось. Лекция была насыщена яркими, образными метафорами, острыми замечаниями и тонкой лирической проникновенностью. Никогда в жизни я не слышал ничего подобного».

На другой день Энгер с восторгом написал в своей газете о молодом человеке и его лекции и упрекнул жителей Йевика за то, что почти никто из них не пришел послушать эту замечательную лекцию. Поощренный отзывом Энгера, Кнут через несколько дней выступил снова. На этот раз в зале собралось семь человек.

Энгер дал Кнуту взаймы десять крон, чтобы он мог вернуться домой.

Нет, все было бесполезно. Сколько бы Кнут ни трудился, результат оказывался один. Он получил письмо от брата Петера, который несколько лет назад уехал в Америку. Дела у него там шли как будто успешно, и Кнут твердо решил последовать примеру брата. На всякий случай он начал даже учить английский, но денег на дорогу у него, разумеется, не было, и его план висел на волоске.

Приближается Рождество. Кнут намерен встретить его в грустном одиночестве на кухне у Торгер-Марии. Неожиданно в сочельник — стук в дверь, и на пороге у Кнута появляется Нильс Фресланд. Он с ходу спрашивает, не согласится ли Кнут встретить Рождество с ним и его семьей в их родовой усадьбе. Обрадованный и растроганный, Кнут горячо благодарит за приглашение, даже не предполагая, какие оно будет иметь последствия для его будущего.

* * *

Единоличной хозяйкой в усадьбе была старая матушка Фресланд. Это была кроткая и весьма незаурядная женщина. Она славилась как «ведунья», умеющая врачевать болезни, кроме того, она принадлежала к новопротестантской секте унитарианцев, религиозному движению, основанному писателем Кристофером Янсоном²³.

Кнут и старая фру Фресланд с первой минуты понравились друг другу. Он рассказал ей, какое сильное влияние оказал на него в ранней юности рассказ Кристофера Янсона «Тургрим», а она ему — о жизни и деятельности Янсона в Америке в качестве унитарианского пастора.

Это было самое приятное, исполненное неповторимой прелести Рождество в жизни Кнута. В усадьбу съехалось много гостей, все это были люди образованные, имевшие широкий взгляд на жизнь. В последующие дни Кнут оказался даже в центре внимания. Он мог беседовать на любую тему, его мнение всегда было свежим и оригинальным, при этом он держался скромно и незаметно, как и подобало человеку его возраста. Разговор зашел о Бьернсоне, бывшем в эти годы властителем дум всех свободомыслящих норвежцев. Бьернсон был близким другом семейства Фресланд, и Кнут рассказал о сильном впечатлении, которое произвело на него выступление этого титана перед многочисленной толпой в Тотене. Бьернсон был великолепный оратор, он владел всеми приемами этого искусства и умело пользовался ими. Но он и не подозревал, что среди той толпы скрывается еще никому не известный молодой, подающий надежды поэт и жадно слушает его речь, любуется его величественной широкоплечей фигурой, наблюдает, как он выразительным жестом откидывает со лба шевелюру, не забывая следить за тем, чтобы через несколько минут волосы снова упали ему на глаза и он смог бы повторить свой выразительный жест.

Кнут хорошо понимал значение подобных эффектов, Бьернсон кое-чему научил его. Вечером, встав на табуретку, Кнут продекламировал «Терье Вигена» так, «что плакали и мужчины и женщины».

Старая матушка Фресланд растрогалась до слез. Кнут совершенно очаровал ее, и она сказала своему сыну:

— Мы должны помочь этому юноше стать пастором!

Узнав об этом через некоторое время, Кнут заметил:

— Лучше помогите мне уехать в Америку!

Нильс Фресланд спросил, сколько такое путешествие может стоить, и Кнут ответил, что ему нужно четыреста крон. И произошло чудо: еще до того, как он покинул усадьбу, матушка Фресланд обещала дать ему эту сумму.

— Но только стать пастором я не обещаю и деньги беру у вас взаймы, — с улыбкой сказал Кнут. — Я верну вам все до последнего эре!

Фресланд написал Бьернсону и попросил его дать Кнуту рекомендательное письмо в норвежскую общину в Америке. Записку Фресланда Кнут собственноручно передал Бьернсону и получил от него рекомендацию, хотя Бьернсон верил в Гамсуна не больше, чем в первый раз.

Рекомендация была адресована американцу норвежского происхождения, профессору Андерсону, и звучала так: «Посылаю к вам с Юнсоном молодого человека, крестьянина, Кнута Педерсона, он в своей жизни немного читал, немного писал, все его здесь хвалят и считают замечательным парнем, последнее время он работал простым дорожным рабочим под началом капитана Мустюэ из Йевика, который тоже считает его необыкновенно добросовестным и работящим. Помогите ему там добрым советом и рекомендацией. Он согласен на любую работу, но хочет стать знаменитым. На вас обоих он произведет хорошее впечатление».

Нильс Фресланд передал Кнуту деньги от имени своей матери. Кнут отказался от места на строительстве дороги и в благодарность за добросовестную работу получил от дорожного инженера дополнительно пятьдесят крон. Это богатство позволило ему обновить свой гардероб, он приобрел хорошую одежду, обувь, а главное — пенсне, так как страдал близорукостью.

Зимой 1882 года, молодой, но уже самостоятельный и зрелый, он отправился в свое первое большое путешествие в далекий незнакомый мир. Он расстался с наивной мечтой о легкой победе, но был полон надежд, мужества и непоколебимой веры в свое предназначение.

Примечания

*. Должно быть, Гамсун просто забыл и пишет о «Свидании»¹. — Прим. авт.

**. Оригинал находился у дочери Ветлтрейна Марии Андерсен (1863—1952). — Прим. авт.

1. Христиания — до 1925 г. название Осло.

2. В отчете, написанном по просьбе психиатров Лангфельдта и Эдегора, Кнут Гамсун по-иному описывает этот период своей жизни. В частности, он говорит, что торговал не больше двух месяцев, а дела его шли при этом так плохо, что он не мог заработать себе на жизнь.

3. Ленсман (норв.) — судебный чиновник в Норвегии.

4. Вполне вероятно, что в возрасте 91 года, когда было написано это письмо, Гамсун действительно мог перепутать названия и писать о «Свидании». Однако литературоведы считают вполне возможным, что здесь идет речь о неизвестном очерке Гамсуна, многие из которых публиковались в то время в периодической печати.

5. «Терье Виген» — поэма Генрика Ибсена, написанная в стиле национального романтизма.

6. Кораль Оскар — Оскар II (1829—1907) — король Швеции и Норвегии, один из образованнейших монархов Европы. Именно при нем произошел разрыв унии Норвегии со Швецией в 1905 г.

7. Бьернсон Бьернстьерне (1823—1910) — классик норвежской литературы, автор новелл, романов, пьес и стихов. Большое влияние на Гамсуна оказали его повести из крестьянской жизни.

8. Вплоть до начала XX века многие норвежские писатели писали по-датски. Борьба за «норвегизацию» литературного языка велась фактически на протяжении всего XIX века.

9. «Ундер Дюскен» — газета тронхеймских студентов. Буквально — «под форменной фуражкой».

10. Гегель Фредерик (1817—1897) — издатель, директор издательства «Гюльдендаль» в Дании с 1850 г. Сделал это издательство крупнейшим в Скандинавии.

11. Торвальдсен Бертель (1768—1844) — датский скульптор, один из самых известных в Европе скульпторов своего времени. Работал в классическом стиле.

12. Скоугорд Петер Кристиан (1817—1875) — датский художник. Одна из самых известных его картин называется «Буковый лес в мае».

13. Экерсберг — по всей вероятности, речь идет о Кристофере Экерсберге (1783—1853), датском художнике.

14. Марстранд Вильхельм (1810—1873) — датский художник.

15. Мунк Андреас (1810—1873) — норвежский поэт. Известен тем, что в 1860 г. получил жалование в 400 далеров, рассматриваемое как первое жалование, выплаченное стортингом, норвежским парламентом, художникам.

16. «Король поэтов» — титул, которым в Средневековье награждали лучшего скальда. В прошлом веке этого титула удостоился Бьернсон.

17. Якобсен Йенс Петер (1847—1885) — датский писатель, известен романами «Фру Мария Грюббе» (1876) и «Нильс Дюне» (1880).

18. Драхман Хольгер (1847—1885) — датский поэт-романтик, «король датской поэзии».

19. Брандес Георг (1843—1931) — известный датский критик, историк литературы.

20. Фатерланд — район бедноты в Христиании.

21. Гломма — самая длинная река Норвегии.

22. Брююн Кристофер (1839—1920) — норвежский писатель, священник-унитарий.

23. Стриндберг Август (1849—1912) — классик шведской литературы, драматург, его пьесы идут до сегодняшнего дня во всех крупных европейских театрах.