Философско-религиозное течение. Киркегоровский «вариант»

Иной вариант романтической идеологии и культуры в Дании был представлен философско-литературным творчеством моралистов — Н.Ф.С. Грундтвига и С. Киркегора (правда, не сходных между собой).

Ранний, «поэтический» период деятельности Грундтвига был навеян интересом к скандинавской древности (особенно к языческой мифологии, которую он считал «высшей формой» поэзии) и — через Стеффенса — немецкой классической философией и романтической эстетикой. Таким образом, и Грундтвиг был проводником и истолкователем древней скандинавской и европейской культуры на Севере.

Однако наибольшую известность приобрело религиозно-этическое учение Грундтвига. Отход его от «язычества» отразил и общую эволюцию его мировоззрения. Конечно, «религиозный период» в творчестве Грундтвига, автора духовных песен, речей и проповедей, не был однозначным. «Датский Лютер», как его часто именовали, вскоре не ограничивается критикой «теологического рационализма» и «латинизма», становится скептиком и в отношении лютеранства, вступает в активную борьбу — как публицист и проповедник — против церковной ортодоксии и догматики.

Идеалистический характер воспитательной утопии Грундтвига очевиден. Романтическая концепция грундтвигианства, касавшаяся судеб народов скандинавского Севера, была по сути лишена исторического подхода к прошлому, в котором важны были события героической национально-освободительной борьбы и отнюдь не «идиллия» под эгидой христианства и королевской власти. Да и доктрина «высших народных школ», насаждавшихся грундтвигианцами в действительности оказалась далека от «религии сердца и природы», носила, как справедливо отметит М. Андерсен-Нексе, классовый характер, являлась порождением собственнической идеологии.

Г. Брандес приводит свидетельство Киркегора о том, что и его вдохновляла «ненависть к официальному христианству». Мало известный при жизни (за исключением, разве, шумных нападок на него со стороны крайних сил — церковников, которые упрекали философа в слишком «свободном» толковании богословских учений, и радикального журнала «Корсар», резко порицавшего консерватизм его позиций и мистическую настроенность), Сёрен Киркегор и его «философия существования» (экзистенция) найдут немало последователей позже. Его теории «перешагнут» рубеж столетий и получат дальнейшее развитие в экзистенциализме — одном из направлений буржуазной философии XX века.

Поэтическая натура Сёрена Киркегора проявилась во многих его произведениях конца 30—40-х гг. («Из бумаг еще живущего на свете», «Или — или», «Стадии на жизненном пути» и др.), неопределенных по жанру, представлявших собой своеобразный сплав эссе, дневника, исповеди (позже «гибридные» жанры будут характерны для датской — и вообще скандинавской — прозы).

Большое значение имело учение Киркегора об иронии (магистерская диссертация «О понятии иронии, рассмотренной с постоянным обращением к Сократу»). Подобно немецким романтикам, теоретикам йенской школы, Киркегору было свойственно считать иронию порождением философии. Поэтому весь ход его рассуждений носит подчеркнуто философский характер. Уже древние мыслители (Ксенофонт, Платон, Аристотель) рисовали облик Сократа по-разному. «Многозначным» стремится показать его и Киркегор, считавший, что сама принадлежность к ироническому типу мыслителя сделала Сократа способным постигнуть искусство диалектики. По мысли Киркегора, «ироник выпал из связи времен, встал лицом к лицу со своей эпохой». Киркегор полемизирует как с романтиками, для которых конечная истина заключена в поэзии, в самом принципе иронии, так и с Гегелем (и датскими гегельянцами), порицавшим Сократа за «непоследовательность» и, по существу, — в силу недостаточного внимания к личности — «снимавшим» понятие иронии.

Киркегор обосновал характерное для него исследование противоположных, по его мнению, взглядов на жизнь — эстетического, выдвигающего культ красоты и наслаждения, и этического, обосновывающего культ нравственности и долга.

Агностицизм Киркегора проявился в недоверии к знанию, ко всему общезначимому, поскольку истина заключена в существовании единичного. Отсюда и его вывод о том, что якобы только «экзистенциальная» философия, обращавшаяся к проблемам личности, вправе рассчитывать на успех. Философские системы, как ему казалось, рассчитаны на понимание «божественного», «вечного». Личность же — это только «момент», и потому задача мыслителя состоит не в том, чтобы постичь объективное, «чужое», а проникнуть в тайны личного, собственного «я».

Апелляция к индивидуальному понятна, поскольку в условиях буржуазного общества в наибольшей степени узурпированы права отчужденной личности. Необыкновенно уродливые формы подобного рода «существование» приобретало на родине Киркегора. Характеризуя условия действительности в Дании, Ф. Энгельс в письме к К. Марксу (декабрь 1846 г.) констатировал: «Такой степени нравственного убожества... и сословной узости больше нигде не существует»¹.

Эссеистика Киркегора явно обнаруживает и свою художественную природу. По жанру и стилю — это фрагменты, напоминающие романтиков. Однако исследователи называли этот жанр и «дневником демонического» и диалогом между «гением» и «характером». Подобную «многосоставность» своих произведений сам Киркегор склонен был объяснять сложностью задач, возникавших перед ним.

Диалог у Киркегора — это своего рода симпозиум (по образцу Платона), свободное, часто парадоксальное изложение мнений, теоретических позиций, касающихся как образа мыслей, так и образа жизни, так сказать, «бытия в истине», составляющего «тип экзистенции».

Его стиль называют и «театром марионеток», в котором автор является одновременно режиссером и постановщиком, критиком и публикой. И все же, констатируя наличие в стиле Киркегора «новейшей техники» синтетического повествования, буржуазная критика отводит ей служебную роль, сводящуюся к «пропаганде библейских истин» и являющуюся формой религиозного учения (правда, «своего далекого» от церковной догматики). Многие тирады киркегоровского «театра» могут быть объединены понятием монодрамы, представляющей главным образом внутренний мир одного героя — Единичного, Несчастнейшего. Показательно, что и Г. Брандес, в целом критически относившийся к Киркегору, считал его «открывателем истин», основным стержнем которых была идея о «единичном человеке», напоминающем о своей ответственности.

Привлекала внимание и «музыкально-эротическая» тема, которую Киркегор ставил в процессе анализа моцартовского «Дон Жуана» — по контрасту к таким понятиям, как страх, болезнь, смерть. Традиционная концепция Дон Жуана, по Киркегору, порождена христианским миросозерцанием и немыслима внутри языческой культуры. Однако Дон Жуан, этот «новый миф», символизирующий чувственное «демоническое» начало (продолжением его Киркегор считал Фауста), по сути, «вытесняется» из окружающей среды, поскольку христианство категорически отрицает и исключает все чувственное. Следовательно, чувственность оказывается перед необходимостью вступить в конфликте духовным началом, стать его антиподом, врагом. Так возникало учение о чувстве, своеобразная «эстетика наслаждения», развитая затем Киркегором — параллельно с религиозной доктриной — в дневниках, «ненаучных послесловиях», «назидательных речах», «опытах экспериментальной психологии», «деяниях любви», «диалектической лирике», повествовавших о страхе и трепете.

Одним из таких «опытов» явился своеобразный роман «Стадии на жизненном пути», где Киркегор в аллегорической форме дал картины собственной жизни и своего взгляда на женщину. Роман построен по принципу контраста: первая его часть («In vino veritas») содержала «антифеминистские» высказывания участников симпозиума; лишь один из персонажей, в противовес концепции «свободной любви», решительно выступил в защиту брака. На вопрос о том, почему иногда брак оказывается невозможен, автор (во второй части, носящей название «Виновный — не виновен») на примере «мрачного страдальца» Квидама, вынужденного отказаться от личного счастья во имя «поисков бога», по сути, пытается оправдать свой разрыв с любимой невестой.

Киркегор делил свое творчество на три части, соответствовавшие «стадиям» его духовного развития: эстетическую, этическую, или переходную, и религиозную. Подвергая критической оценке каждую из этих тенденций, автор стремился выяснить возможности каждой из них, перспективы выбора и т. д. Личность, по Киркегору, может «принадлежать» либо истории, «всеобщему», либо самой себе. В первом случае действуют законы необходимости (свободное выражение возможно лишь в случаях соответствия «органическим процессам природы»), во втором — свободного проявления воли. Категоричность постановки вопроса не позволила ему искать связи между ними.

Не менее категоричен Киркегор и в принципиальном разделении тех тенденций и стадий, которые составляют смысл его философских исканий и определяют творческий путь. Если «эстетический человек» живет в мгновении, «этический» человек верен «долгому периоду», то «религиозный человек» живет во враждебном отношении между временным и вечностью. Цель его — вечность, и именно она — обитель его истинного «я».

Романтизм Киркегора проявился в резком неприятии буржуазной прозы жизни, «злополучного мира, годного лишь для мерзавцев и негодяев». Поэтому, по его мысли, бог отчуждает человека от мира, замыкает в самом себе, предлагая страдать или отдаться бездумной вере. И позже, в 1855 г., публикуя перед смертью в газете «Мгновение» свои бунтарские статьи, Киркегор призывает к воскрешению истинного христианства: «Откинуть 1800 лет, как будто бы их вовсе и не было». Однако консервативно настроенного мыслителя возмущали и революционные события конца 40-х гг., которым он противопоставлял царство «не от мира сего».

Киркегор близок к романтикам в истолковании роли гения, который «по существу своему бессознателен» и потому «не представляет доводов», что давало критике повод говорить даже о «безумии» самого писателя. Он же, проникнутый страстным сочувствием к личности, доходящим порой до фанатизма, стремился доказать идею о безусловной ценности каждого человека. Даже стиль его, подчиненный цели показать богатство и многозначность личности, напоминает калейдоскоп. В нем сказались приметы литературы переходной эпохи. Иронический взгляд «со стороны», прием косвенного изображения, повествование от имени «псевдонима», комментарий, драматизация сюжета служат задаче показать в конечном счете свойства времени и человека. Киркегор — один из наиболее выдающихся скандинавских мыслителей до Брандеса — занял, как отмечалось критикой, промежуточное место между романтизмом и экзистенциализмом.

Примечания

1. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 27, с. 70.