Предвестия реализма

О политической «стабилизации» после наполеоновских войн, бурных событий 1809—1814 гг. можно говорить относительно. В Норвегии, оказавшейся под властью шведской короны, и в Финляндии, отошедшей к царской России, продолжается национально-освободительное движение. Общая либерализация в Европе, наступившая после июльской революции 1830 г. во Франции, захватила и Скандинавские страны. И это оказывает серьезное влияние на процесс развития литературы, в которой борьба направлений и в эту пору временами усиливается.

Уже к середине века почти каждый аспект современной культуры становится проблемой политической — будь то вопрос о путях развития литературы или о свободе личности, о национальном языке в Норвегии, о скандинавизме или о памятниках глубокой старины. На смену скандинавизму литературному — главным образом студенческому, «патетическому» — приходит скандинавизм политический — преимущественно националистический и «династический» (в связи с попытками шведской монархии захватить гегемонию в Скандинавии «под скипетром династии Бернадотов»; в Дании это было связано со стремлением короны узурпировать права немецкого меньшинства на «спорных территориях»).

Борьба демократических кругов за свободу печати, общественный подъем под влиянием европейских революционных событий в конце 40-х гг., проблемы национально-освободительного движения в Шлезвиге и Гольштейне, наконец датско-прусская война 1864 г., закончившаяся трагически для Дании, — вот те события, которые волновали широкие круги общества. Преддверие революции 1848 г. в Германии, характеризовавшееся динамическим подъемом, оказалось и для Скандинавских стран в известной степени примером для подражания. В политических брошюрах говорилось даже о «копенгагенской революции»¹.

Одним из завоеваний датской литературы этих лет было появление либеральной, а в некоторых случаях и радикально-демократической публицистики, тесно связанной со студенческим оппозиционным движением. Из такого рода материалов необходимо в первую очередь назвать такие издания, как газета «Отечество», редактировавшаяся П.К. Плоугом, и журнал «Корсар» М.А. Гольдшмидта. Оба талантливые журналиста проявили себя и в художественном творчестве: первый как автор острозлободневных песен и «студенческих комедий» (так называемых ателлан), в которых сказалось влияние водевиля Хейберга, второй — как автор нашумевших романов «Еврей» и «Без родины», ставивших актуальные проблемы о положении наций, о социальном неравенстве, об исторической неизбежности освободительных движений конца 40-х гг., наконец, рабочий вопрос. Для стиля романов Гольдшмидта характерно слияние художественного вымысла с документальной основой, психологической беллетристики и эссе — своеобразного теоретического исследования жизни современной молодежи, исторических условий, в которых возникает и развертывается политическая борьба.

Журнал «Корсар» (особенно в начальный период) давал образцы боевой публицистики, был организатором передовых сил в Дании, стремился включиться в обсуждение скандинавских (норвежское освободительное движение, шлезвиг-гольштейнский вопрос) и общеевропейских общественных проблем (решительная поддержка идей Великой французской революции, разоблачение прусского шовинизма и т. д.). Дальнейшая судьба «Корсара» и его издателя оказалась весьма типичной для эволюции буржуазной интеллигенции после 1848 г. — журнал (последний его номер вышел в 1855 г.) утратил былой радикализм, а Гольдшмидт перешел на консервативные позиции.

Особое место в датской литературе середины века заняло творчество Фредерика Палудана-Мюллера, выходца из кружка Хейберга, испытавшего сильное влияние Байрона и названного Г. Брандесом «поэтическим нигилистом». В неменьшей степени его можно назвать поэтом переходного времени. Романтик в 30-е годы (стихотворные пьесы, новеллы, поэмы), близкий к «сказочному направлению», ведущему традицию от старинных (в том числе античных, библейских и древнескандинавских) легенд, в следующем десятилетии он — автор острокритического реалистического трехтомного романа в стихах «Adam Homo», завершающий творческий путь как символист (драматическая поэма «Каланус» и др.).

В историю национальной литературы Палудан-Мюллер вошел прежде всего как автор романа «Adam Homo», воплотившего (это отмечалось критикой) принципы «психологического дуализма» и «социального реализма». Типичность обстановки, в которой развертывалось действие романа, подчеркнута тем, что интеллектуальная жизнь в какой-то степени оказывалась возможной в датских условиях в среде, так или иначе связанной с духовенством. Герой романа Адам, сын сельского пастора, казалось, был предназначен для тихого существования, в котором (если выразиться понятиями, возникавшими в полемике между Киркегором и Андерсеном) найдется место под солнцем и для улитки, а розовый куст, символ прекрасного, будет также воплощением и олицетворением вечности бытия. Но действительность не замедлила показать ему и теневые стороны.

«Adam Homo» — роман воспитательный: на каждом из этапов своей жизни — годы детства в провинции, студенческая пора и дальнейшая жизнь в столице, любовные приключения, увлечение ораторским искусством и театром, различные превратности судьбы, взлеты и падения — герой «учится жизни», убеждается в непрочности дружбы и любви. Даже после смерти Адам, как об этом повествуется в символическом финале романа, продолжает поиски смысла жизни, пока не встречает видение — «просветленный образ» некогда любимой им девушки Альмы Стьерне, своей путеводной звезды. Гимн самоотверженной женской любви, очи-тающей от скверны, — мотив, получивший распространение в скандинавской литературе.

Многие персонажи романа Палудана-Мюллера «подобны» главному герою и одновременно «контрастны» по отношению к нему: сын своего времени, он унаследовал многие свойства окружающей среды — эгоизм, циничное отношение к женщине; одновременно он оказывается способным «прозреть», иронически взглянуть на мишурный блеск аристократических салонов и предприимчивость буржуазных дельцов, внять голосу совести и рассудка.

Критика уподобляла стихотворный роман Палудана-Мюллера «Божественной комедии» Данте, «Дон Жуану» Байрона и «Фаусту» Гете. Каждое из этих сопоставлений, несомненно, оправдано: романтическая тяга к космосу позволила автору провести героя по всем «кругам» его бытия, трезвый взгляд на окружающее дает повод для острой сатиры, широта мысли предоставляет возможность сделать глубокие философские обобщения. Недаром Г. Брандес назвал это произведение «датской эпопеей».

Кто же он, герой романа, — пародия на «первочеловека» его эпохи или homo, идущий к sapiens? Возможно, и то и другое. Но больше, пожалуй, второе. В его образе действительно отражен «момент пробуждения» — сороковые годы. Справедлива мысль К.Ф. Тиандера о том, что Adam Homo — звено в цепи от Аладдина Эленшлегера до Бранда Ибсена, Можно было бы, имея в виду дальнейший путь развития датской реалистической литературы в последней трети XIX в., указать на продолжение этой тенденции в героях Якобсена, Понтоппидана, Банга и даже Нексе.

Символизм поздних поэтических произведении Палудана-Мюллер а пронизан пессимистическими настроениями, ощущением трагизма. Обращаясь к эпохам историческим (завоевательный поход Александра Македонского в Индию) или легендарным (сюжеты о Каине и Авеле, Агасфере), поэт — видимо, по примеру Киркегора — ищет (порой фанатично и исступленно) истину в вере.

Поэтическую драму об индийском отшельнике Каланусе, увидевшем в «лучезарном» облике греческого полководца отражение божественного света Брамы, затем разочаровавшемся в нем, потерявшем веру и идущем добровольно на костер во имя очищения души и искупления вины, автор строит как дискуссию героя с окружающими, с Александром, с самим собой. Сравнивая «Калануса» с «Или — или» Киркегора, Г. Брандес отметил сходства и столкновения в них различных «эстетических» мировоззрений. Пессимизм Палудана-Мюллера не лишен здесь социального звучания. «Шекспировский» драматизм ситуации — косвенное осуждение завоевателя, признание неизбежности «величию мира» предпочесть иную этику — «духовную чистоту». Правда, в постановке социальных проблем Палудан-Мюллер теперь не был последователен. И уже в поэме об Агасфере он, как и Киркегор, испытал страх перед грозящими миру несчастьями, снова высказал упование на веру. Такова, по мысли Брандеса, двойственность поэта-мыслителя — «спиритуалиста», с тягой ко всему «неземному» и «реалиста, глядевшего земной жизни прямо в глаза с упорством, весьма редким в датской поэзии».

Примечания

1. См. об этом в кн.: Die Märzrevolution in Kopenhagen und Schleswig-Holsteinischen Armee. Kiel, 1850.