По пути на Бюгдой

Когда я первый раз увидел, как улыбается Адам Ниссен, то сразу поверил, что и наяву может быть так, как приснилось Алисе в Стране чудес. Там доброжелателем Алисы был душевный чеширский кот, о приходе которого она всегда догадывалась раньше, потому что в воздухе сначала появлялась его улыбка, а потом уже возникал он сам. А когда он исчезал, то улыбка его долго еще не могла растаять в воздухе.

Я понимаю, что добрая, подкупающая ниссеновская улыбка может успокоить и обнадежить самого мнительного пациента. Злые языки утверждают, что из-за нее коллеги Адама Ниссена, прощая ему успех у пациентов, избрали его заместителем председателя Союза врачей, хотя он в этом правлении единственный коммунист.

— Я повезу тебя на Бюгдой! — сказал Адам. — И ты увидишь то, что можно увидеть только в Осло и ни в каком другом городе на всей земле.

Я сначала подумал, что Адам говорит о Фрогнер-парке, этом своеобразнейшем музее, открытом всем ветрам, дождям и солнцу, созданном по замыслу замечательного норвежского скульптора Густава Вигеланда. Сотни фигур, отлитых из бронзы, высеченных из камня этим плодовитейшим художником, изображая то «Младенчество», то «Материнство», то «Любовь», то «Старость», то «Смерть», то «Мужество», то «Веселье», «Скорбь», «Отцовство», «Борьбу», «Усталость и дружбу», «Колесо жизни» и так далее, — превращают весь парк в единый художественный ансамбль. Одни из статуй удивляют тем, как в тяжелом камне можно с такой поразительной точностью выразить тончайшие оттенки чувства нежности, легкости. Другие отталкивают грубым натурализмом. Но все они свидетельствуют и о большом, своеобразном таланте скульптора, и о смелости муниципалитета, который доверил одному художнику для воплощения его творческого замысла свой большой парк — и предоставил средства для его работы, захватившей три десятилетия...

— В парке Вигеланда я уже был! — ответил я Адаму.

Но речь шла, оказывается, совсем о другом.

Выполняя свое обещание, он заехал за мной в воскресенье утром.

Но по дороге на Бюгдой Адаму «приспичило» проведать одну из его пациенток, живущую в Доме стариков.

Этот вполне современный дом построен в прошлом году по последнему слову человеколюбивой техники со всеми возможными удобствами. Лифт поднял нас на шестой этаж, и мы очутились в широком коридоре. Коридор этот пересекал весь этаж от одного торца с широким окном и открытой лоджией до другого торца дома. Мы позвонили в дверь, и совсем еще бодрая старушка впустила нас в уютную однокомнатную квартиру с большой глубокой нишей.

Соседка, сидевшая за столиком, тоже женщина преклонных лет, допив чашку кофе, стала прощаться. Пришлось и нам отведать по чашечке.

Видно было, что мебель в новый дом перевезена из старого жилья. Она старомодна, так же как кружевное салфеточки на столе и спинках кресла, вышитые пестрыми цветами подушечки на диване и аппликаций, висевшие на стене рядом с фотографией усатого норвежца, напоминающего штурмана, и детей — девочки с мячом и большущим бантом и мальчика с лыжами в руках. Штурман — покойный муж хозяйки, — оказалось, был при жизни вовсе не морским волком, а конторщиком...

В этом доме есть и двухкомнатные квартиры, но после смерти мужа она переехала в однокомнатную...

— Да, у меня есть дочка, она вышла замуж... — рассказывала хозяйка. — И сын тоже есть, взрослый. У меня и внуки есть... Но у нас не принято родителям жить вместе с женатыми детьми. Ведь совсем другие интересы у разных поколений. Живя вместе, трудно сохранить хорошие отношения. А это самое главное!.. — говорит хозяйка. — Да, мне здесь удобно, — продолжает она, показывая отгороженный от комнаты уголок, где стоит электрическая плита, мойка с холодной и горячей водой. — Душ в уборной... Все, что надо!..

Дом принадлежит муниципалитету, или, как здесь говорят, коммуне. Квартира казенная. Только вот квартирная плата все же забирает почти половину пенсии.

— Но если рассчитывать каждое эре, то можно, как видите, и друзей еще угостить чашечкой-другой кофе.

Убедившись в том, что со здоровьем подопечной Адама дело обстоит благополучно, мы прощаемся с ней и выходим в коридор. С широкого балкона, которым кончается коридор, как и из окон квартиры старушки, открывается панорама фиорда, усеянного скалистыми островками, видны башни новой ратуши и зеленые холимы, обступающие Осло.

— Да, конечно, мы далеко ушли со времен викингов, когда старость презиралась и смерть не в бою, а дома, в своей постели, считалась постыдной! — говорит Адам, включая мотор автомобиля. — Теперь мы, как видишь, стремимся сделать приятной жизнь старикам. Таких домов построено немало, но все же их чертовски не хватает. Длиннющие очереди. Нет, — вдруг спохватившись, возражает Адам самому себе, — все же не очень далеко ушли мы от викингов, оружие для нас дороже всего. Тратим на него столько, сколько хватило бы на то, чтобы все старики получили без очереди такие дома, все молодожены — квартиры, а ребятишки — детские сады.

Мы едем по обезлюдевшим в воскресенье улицам — западной окраине столицы.

И вот Бюгдой. Ой — по-нашему остров, но Бюгдой — все же не остров, а полуостров. Так же как и Тюре-фиорд, о хуторе на берегу которого писал Александр Твардовский, — вовсе и не фиорд, а обыкновенное горное озеро. Вот и верь после этого географическим названиям. Открытая для посетителей летняя дача короля, королевская молочная ферма. Сбывая молоко на кооперативный молочный завод, монарх подрабатывает малую толику к своему цивильному листу, подобно андерсеновским королям, соединяя сказочность звания с обыденностью поведения.

Адам остановил машину у ворот «народного музея под открытым небом», которым знаменит Бюгдой.

Сюда в парк — из Сетесдаля и Нумандаля, из Трэнделага и Телемарка, со всех концов Норвегии (а теперь даже из Лапландии) — привезены до полутораста срубов старинных крестьянских домов с обиходной утварью, со всем дворовым хозяйством: хлевы и коровники, навесы овчарен, мельницы, конюшни, баньки, амбары с Нависающими галерейками вторых этажей. Дома богатеев с крылечками, изукрашенными узорной резьбой, крытые тесом и дранкой, соседствуют с приземистыми избушками лесорубов, торфяные крыши которых поросли изумрудной травой-муравой.

В самых старых домах, где чада и домочадцы садились за еду вокруг очага посредине рубленной в лапу избы, дым уходил через квадратное отверстие в крыше... В пасторском же доме собирались уже у камина... Большинству строений здесь лет за триста, а самому древнему — деревянной церкви, перенесенной из Халингдаля, — за восемьсот... Это самая старая в мире из сохранившихся деревянных церквей... Крытая галерейка на деревянных колоннах обегает четырехугольный зал, заалтарное помещение. Каждая часть постройки имеет свою крышу. Расположенные на разных уровнях, одни крыши круто поднимаются над другими, создавая своеобразный силуэт пирамиды, и в то же время тяжелая масса снега при этом распределяется на разных плоскостях, косых — чтобы снег и дождь легче скатывались. Так древние строители сочетали красоту с удобством.

«Народный музей на открытом воздухе» я видел в Бухаресте и Копенгагене, на берегу озера в Риге, на острове Скансен в Стокгольме и на острове Сеурассари в Хельсинки. А вот эти корабли, — действительно, Адам Эгеде-Ниссен прав, — нигде в мире не увидишь...