В кабинете Хаугланда

Жил человек по имени Кнут. Он родился в местечке Рьюкан в 1917 году, когда Рьюканский водопад, свергающийся с высоты в двести сорок пять метров, еще не был запрятан в трубы и по праву назывался дымящимся. Кнут был сын... Так начинались древние саги... но нам сейчас неважно, чей он был сын. Человек по имени Кнут жив. И мы сидим за столом у него в кабинете. А за стеной кабинета — плот из бальзовых бревен под большим парусом, на котором штурман и художник Эрик Хессельберг изобразил бородатое лицо древнего бога перуанцев, чучела морских чудищ, рыб и прочие экзотические экспонаты музея Кон-Тики, директор которого мой собеседник Кнут Хаугланд.

Пять норвежцев и один швед — отчаянные смельчаки — на девяти бревнах, за сто один день с востока на запад переплыли Тихий океан. Это был единственный способ заставить издателей прочитать и напечатать рукопись молодого этнографа Тура Хейердала, в которой он доказывал, что Полинезия заселялась выходцами из Америки. До сих пор считалось аксиомой, что предки полинезийцев приплыли из Азии. История тут проверялась экспериментом. И это было необычно и ново.

Если не считать нансеновских путешествий, я не знаю ни одного, которое от своих участников требовало бы такой отваги, выдержки, готовности к любым лишениям и опасностям, веры в правоту своей теории, как путешествие на Кон-Тики.

Написанная талантливой рукой подлинного художника книга Тура Хейердала «Путешествие на Кон-Тики» молниеносно была переведена на языки народов всего мира. Эти разноязычные издания занимают в кабинете Хаугланда целую стену. Выставив вперед пестрые корешки, они толпятся на полках от пола до потолка.

— Тур Хейердал написал хорошую книгу, — говорит Кнут, — и сделал нас всех героями. Я никогда не был жуиром, но вот теперь из-за него получаю любовные письма от девиц в возрасте до двадцати лет со всего мира. Из Америки... И даже из России... Впрочем, из России не любовные. Вот, — Хаугланд открывает ящик стола и роется в нем, отыскивая письмо. — От паренька с Камчатки. Он колхозник, не специалист в этнографии, но пишет: «Я полностью согласен с Хейердалом и прошу взять меня с собой в следующую экспедицию».

Сюда, в музей Кон-Тики, еженедельно приходит писем двести пятьдесят в адрес участников экспедиции.

— Наверное, точно так же норвежские мальчишки просят включить их в ваши космические полеты...

Мой собеседник, которому лишь немногим за сорок, голубоглазый, со светлыми с рыжинкой волосами, невысокий, сухощавый, не похож на киногероя, но я уже видел три фильма об его невероятных приключениях. «Битва за тяжелую воду», «Кон-Тики»... А куски последней картины — «В кольце», еще не совсем законченной, мне на днях показывал бывший чемпион по метанью копья, талантливый норвежский писатель и кинорежиссер Арно Скоуэн, известный и советскому зрителю по фильму «Девять жизней».

— Теперь, после того как потрудился Скоуэн, число любовных писем от девочек до восемнадцати лет станет еще больше! — говорю я, а Хаугланд с неподдельным испугом, растерянно разводит руками.

— Три фирмы мне предлагали поставить картину об этом эпизоде моей жизни, но я решительно отказывался... Хотелось начисто забыть про войну, про стрельбу, про кровь. Я не желаю стать персонажем американизированных боевиков. Но когда за дело взялся Скоуэн, я согласился, потому что он замыслил картину не героическую, не приключенческую — со стрельбой, а психологическую, гуманную, обращенную к юношеству. Скоуэн как бы подслушал некоторые мои мысли. И я решил — молодежь должна знать, через что мы прошли, что передумали, что пережили, чтобы никогда не повторялось безумие войны... Если бы вы знали так, как теперь это знаю я, сколько любви, заботы, страданий нужно, чтобы появилось на свет крошечное розовое тельце! Но вот чуточная свинцовая капля — и все это прах.

Однажды я вышел из трубы, чтобы проинструктировать товарищей, как обращаться с рацией, — вам ведь известно, что я со своей радиостанцией скрывался в центральном родильном доме Осло! И у двери чуть не столкнулся с человеком, который, увидев меня, отпрянул и быстро пошел прочь. Уходя, он то и дело оглядывался. Это меня насторожило. Вечером я вернулся поздно... И опять чуть не столкнулся с тем же человеком. Все стало ясно — меня выследили. Я зашел к главному врачу, который приютил меня, и сказал:

— Нужно бежать. Шпик дежурит у дверей.

— А как он выглядит?

Выслушав мой ответ, врач подвел меня к окну и в щелочку показал:

— Этот?

По тротуару взад и вперед ходил человек, с которым я дважды чуть не столкнулся.

— Он!

Тогда врач засмеялся, хлопнул меня по плечу и сказал:

— Погоди, придет время, и ты будешь так же ходить под нашими окнами! Это отец ребенка, который с часа на час должен родиться!..

В то время я даже не был женат... А вот сегодня я сам бродил под окнами этого дома... У меня родилась дочка — доктор позвонил час назад... Это тот же самый врач. Я тогда сказал ему, что если будет даровано мне судьбой дожить до часа, когда родится мой ребенок, то я доверюсь лишь ему... Так и получилось. Он принимал и мою первую дочь. Удивительная все-таки вещь — жизнь! Я надеюсь, вы простите меня за то, что наша беседа будет короче, чем предполагалось. Ровно в четыре я должен быть в родильном доме.

Простить его! Да ведь просиди мы с ним целые сутки, вряд ли он смог бы «подбросить деталь», которая лучше и органичнее завершала «сюжет», чем это неожиданное известие о том, что его дети впервые открыли глаза в том же месте, где Хаугланд выполнял в годы войны смертельно опасное задание. И восприемником был тот самый врач, который, рискуя жизнью, прятал от нацистов их отца!..