Постскриптум к путешествию на Кон-Тики

— С тех пор потянулась спокойная армейская жизнь, хотя я чувствовал себя уставшим от войны и у меня пошаливали нервы, до того дня, когда пришла из Лимы депеша от Тура Хейердала, с которым мы подружились в Англии во время войны, были в одной группе парашютистов-радистов.

«Собираюсь отправиться на деревянном плоту через Тихий океан, чтобы подтвердить теорию заселения южных морей выходцами из Перу, — телеграфировал Хейердал. — Хочешь участвовать? Гарантирую лишь бесплатный проезд до Перу, а также хорошее применение твоим техническим знаниям во время плавания. Отвечай немедленно».

Вот, — продолжал Хаугланд, — отличная разрядка для нервов, подумал я, пошел к начальству и попросил отпуск для отдыха и лечения нервов на два месяца. А на следующий день телеграфировал:

«Согласен. Точка. Хаугланд»...

Дальнейшее известно. Правда, отпуск пришлось продлить — сто один день были мы на Кон-Тики... Но нервы мои успокоились... Пришли в норму... Знаете, великая вещь переменить на время занятия...

Памятуя о признании Нансена, который за пятнадцать месяцев, проведенных во льдах, после того как оставил «Фрам» и сам-друг отправился пешком к Северному полюсу, прибавил в весе десять килограммов, — я легко поверил Хаугланду, что сто один день и сто одна ночь пребывания на плоту Кон-Тики, отданном в безбрежную власть Тихого океана, могут укрепить самую расшатанную нервную систему.

— Решающую роль в таких предприятиях играет руководитель, который даже при плохой команде может сделать много, — говорит Хаугланд. — Хейердал прекрасный организатор... Амундсен считал, что для успеха в подобных экспедициях должна быть всегда дистанция между командиром и подчиненным. И на «Фраме» и на «Мод» все были с ним на «вы». У нас же ничего подобного. Все на «ты». Говорят о суровых законах Дракона, но знаете ли, законы Хейердала на плоту были страшнее, — улыбнулся Хаугланд, — он не обо всем написал. Так вот важнейшим законом было запрещение бранить за проступок или оплошность, которые совершены вчера, и даже вспоминать о них. Если кто-нибудь, нарушая этот закон, вспоминал о старом, ему дружно затыкали рот... В последние четырнадцать дней было запрещено говорить о женщинах... Мы все не только не рассорились на плоту — ведь за сто одиннадцать дней на такой малой площадке можно и возненавидеть друг друга, — а, наоборот, стали еще большими друзьями. Когда теперь мы собираемся вместе, то говорим не о Кон-Тики, а о том, как дальше пошла у каждого жизнь. Правда, нам редко удается собраться. Хейердал живет сейчас в Италии. Вы спрашиваете, почему там? — В улыбке Хаугланда я улавливаю хитринку. — Тур так много и подолгу бывал в южных морях, что в Норвегии ему, вероятно, теперь холодно... К тому же надо скорее писать книгу, чтобы заработать деньги на экспедицию. А здесь мешает популярность, бесконечные посетители... Ведь он и предыдущую книгу написал, чтобы рассчитаться с долгами за свою экспедицию на плоту — несколько тысяч крон долга — и получить деньги на следующую. На остров Пасхи. А она стоила так много, что он залез по уши в долги... И строительство музея, и перевоз экспонатов — всё на займы... На все это не получено дотации ни от муниципалитета, ни от кого. Частный музей. Вы спрашиваете, приняло ли государство участие в создании музея? Да... Взыскало налог со строений. Приходите еще, я вам покажу приходо-расходную смету. На плоту, когда неизвестно было даже, доплывем или нет, мы решили в случае удачи создать этот музей, весь чистый доход от которого пойдет на субсидирование студенческих экспериментальных работ. Если так будет продолжаться, то, расплатившись с долгами, годика через два мы сможем уже выдавать первые субсидии студентам. Все, чем Хейердал владел, плюс гонорары за книгу он вложил в экспедицию. Случись авария или книга «Аку-Аку» не имела бы успеха, он стал бы банкротом... Это в его характере — сразу ставить все на карту... — с одобрением говорит Хаугланд о своем друге.

— Но если верить рассказу вашего штурмана, Эрика Хессельберга, то вы нарушили вторую драконовскую заповедь Хейердала, когда, вернувшись из разведки с первого полинезийского острова на плот, «наговорили с три короба о хорошеньких девушках-островитянках».

— Это я сделал, — смеется, вспоминая, Кнут, — чтобы поддразнить Торнстейна, который больше всех переживал табу. Но на радостях, что мы все-таки доплыли до Полинезии, меня простили!..

— А где сейчас Эрик Хессельберг, я хотел проехать к нему в Боре в «Сульбаксен», но узнал, что и его нет здесь.

— Да, Эрик покинул цивилизацию, — смеется Хаугланд. — Вы знаете, что он не только штурман, но еще и довольно талантливый художник. Так вот он купил яхту, назвал ее «Тики» и вместе с Лисе — женой, дочкой Анне-Карин и прочими домочадцами живет на ней, курсирует вдоль берегов Средиземного моря. Через год он вернется в «лоно цивилизации». В Осло состоится международная ярмарка, на ней будет ресторан «Кон-Тики», интерьеры которого Эрик взялся расписать картинами из полинезийской жизни. Что касается остальных... Герман Ватцинг, заместитель командира на Кон-Тики, сейчас в Перу. Он инженер, специалист по холодильникам, работает там, а заодно является норвежским генеральным консулом... Телеграфист Торнстейн Робю после экспедиции учился в Швейцарии, стал инженером-радиоэнергетиком: он то проектирует электростанции в Норвегии, то вдруг сорвется и едет в Африку читать лекции. До сих пор не женат. Нет гнезда — перелетная птица... Что касается Бенгт-Эмерика Даниельсона — тот сейчас на Таити. В отличие от Торнстейна — женат. На местной девушке. Он недавно получил в Упсале докторскую степень по этнографии. Ему, как говорится, и карты в руки — писать исследования о родственниках со стороны жены. Целый год Бенгт прожил на острове Раройя, куда течение выбросило наш плот... И написал интереснейшую книгу об острове и его жителях. Интереснейшую! — повторил Кнут, и я пожалел, что книга эта еще не переведена на русский...

— А Даниельсон рассказывает, как вы были главным врачом-хирургом на этом Раройе?

Но мой собеседник бросает беглый взгляд на циферблат... Скоро четыре, надо торопиться, и, препоручив меня девушке, которая ведет экскурсию по музею, Хаугланд отправился на первое свидание с дочерью.

На прощание я подарил ему ленинградское издание «Кон-Тики», которого в книжном собрании музея еще нет.

Дня через три мы снова встретились с Хаугландом у крепости Акерхюс, под стенами которой, на площади разместились дощатые выставочные павильоны...

Не так давно здесь располагалась международная выставка пластмасс. Сегодня же рядом с норвежскими флагами у ворот развевались «серпастые и молоткастые» знамена Советского Союза. Открывалась наша промышленная выставка...

Вчера еще товарищи из Внешторга были в сильном волнении. Где-то по дороге, неведомо на какой станции или пристани, запропастилась модель третьего спутника, стенд для которого готов в главном павильоне у входа. Никакие успехи всего выводка изящных модельерш, во главе с художницей Верой Араловой, не смогли бы, конечно, возместить отсутствие на выставке спутника!

Весь день по телеграфу и телефонам шли розыски. Наконец спутник был найден, доставлен и перед самым открытием водворен на место. Теперь все в порядке.

Товарищ Микоян и норвежский министр иностранных дел Ланге уже прибыли.

От ворот к месту президиума, к раковине для оркестра, скамьи перед которой до отказа заполнены публикой, три человека быстро раскатывают красную ковровую дорожку. По ней должен пройти король Улаф Пятый.

В толпе я увидел Хаугланда. Поздороваться было куда легче, чем пробраться к нему.

— Как здоровье жены, как назвали малышку? Старшую свою дочь Кнут назвал Турфин — именем, соединявшим имена двух его лучших друзей: Тура Хейердала и Фина Бё, доктора-восприемника. У новорожденной же — пусть судьба пошлет ей счастье — в тот день имени еще не было.

* * *

Через некоторое время, когда я рассказал Туру Хейердалу о своей встрече с Хаугландом и о том, что топ мне говорил о нем, Тур воскликнул:

— Ну так я ему отомщу! Расскажу то, чего он сам никогда о себе не скажет. Ведь он вам не сказал, что получил самые высшие, выше которых нет, воинские награды? Английскую и норвежскую?

— Нет, не сказал.

— А о том, что все суммы, которые ему причитались за разрешение фильма о нем и за консультацию сценария, — а это не мало — он передал вдовам своих товарищей-парашютистов! Не хочу, мол, ничего зарабатывать на своем участии в войне. Об этом тоже умолчал?

— Умолчал.

И, конечно, не обмолвился и о том, что был моим командиром в группе радистов, которых он готовил, чтобы сбросить на парашютах в Норвегии?

— И об этом не обмолвился!

— Я так и знал. Хаугланд верен себе.