«Грини-клуб»

— Сейчас придет такси и мы поедем на традиционный митинг в Грини, — после первых приветствий сказал Русев.

Грини — это отныне знаменитое место в окрестностях Осло. Здесь за колючей проволокой были построены гитлеровцами бараки, где несколько лет томилось около шести тысяч норвежцев: политические деятели, ученые, священники, спортсмены, рядовые участники движения Сопротивления. Многих наиболее «опасных» переправили затем в специальные лагеря в Германии. Среди них находились и мои новые друзья Мортенсен и Русев.

Не так давно издан четырехтомный биографический «Словарь узников Грини». Заключенные после освобождения создали «Грини-клуб». Перечислить имена тех, кто в него входит, значит назвать известнейших людей Норвегии.

В назначенное время к гостинице подошли две «Победы», на крышах которых были прикреплены большие венки. Из одной машины вышел таксист, невысокий, жилистый, голубоглазый человек.

Нас познакомили. Оказалось, что это был председатель «Грини-клуба» Фритьоф Легвамб. Он повел машину по городу с предельной скоростью.

«Наверное, он занимался боксом», — подумал я, разглядывая лицо Легвамба и заметив, что переносица у него вдавлена. Однако, познакомившись ближе с Фритьофом, я узнал, что ошибся...

Подозревая, что Легвамб в Грини ведет нелегальную работу в бараках, где находились заключенные женщины, немцы подослали к нему Георга Серенсена, который попросил передать в женские бараки письмо. Это была провокация... Когда Фритьоф взялся доставить письмо, немцы схватили его и комендант Грини Фишерман изо всей силы ударил кулаком по лицу. Перебитая переносица — один из следов пребывания в Грини.

— После войны Серенсена осудили на пятнадцать лет, но сидел он в тюрьме только год, — негодуя рассказывал мне Фритьоф Легвамб.

Профсоюз транспортных рабочих избрал Легвамба в комитет, расследовавший поведение шоферов во время войны.

— И мы установили, что двадцать два владельца автомобилей активно сотрудничали с фашистами. Они потеряли право быть водителями такси...

Но прошло не так уж много времени, и Верховный суд вернул им права.

— Самое обидное, — сетовал Легвамб, — что каждому из них государство выплатило по десять тысяч крон компенсации за то время, когда их лишили прав. А это значит, что мы все, простые налогоплательщики, должны платить людям, работавшим на фашистов. Какая нелепость!

Но рассказал он об этом, как и о многом другом, значительно позже, когда не раз и не два, разъезжая со мной в «Победе», знакомил с Осло и его окрестностями. В день же нашего знакомства, семнадцатого мая, он был молчалив и сосредоточен.

Мы мчались по мостовой, и над нашими головами смыкались ветви цветущих каштанов. Вдоль тротуаров на другой улице выстроились, свешивая свои сережки, белоствольные березы, а на пересекающем шоссе проспекте осыпалась белопенная черемуха. Мы свернули в аллею старых лип, на которой зеленела молоденькая листва.

Легвамб остановил машину у ограды кладбища. Отсюда видна была братская могила, над которой — обелиск из серого гранита. Советский воин — красноармеец в каске, с автоматом в руках.

«Норвегия благодарит вас» — высечена на пьедестале надпись, полузакрытая живыми цветами.

Минут через десять мы были у Грини. Из автобуса выходили оркестранты — мальчики в пестрых униформах, с медалями на груди. Машины и автобусы подвозили все новых людей, с цветами в руках... Были здесь и дряхлые старики и дети, рожденные уже после освобождения,..

От стоянки машин сходим в ложбину, вниз по склону, поросшему сосной и жимолостью.

Бараки снесены, и ничто не напоминало бы в этой мирной цветущей долине о том, сколько мук приняли здесь люди, если бы не камень из серого гранита — памятник над братской могилой, где погребены узники Грини, расстрелянные 21 июля 1944 года...

Немного поодаль — гранитный обелиск, воздвигнутый на том месте, где стояло дерево, у которого гестаповцы расстреливали норвежских патриотов.

— Памятники сооружены на средства, которые собирал этот доктор, сам заключенный, лечивший нас в Грини. — Русев показывает на сутулящегося седого старика, которому Фритьоф Легвамб передает венок, снятый с крыши такси.

На грани обелиска, обращенной к собравшимся, начертаны имена расстрелянных.

Среди норвежских фамилий я вижу русскую — «Якоб Палкин... год рождения 1898».

— Да, это русский, — объясняют мне.

— У него нашли радиопередатчик. Он был связан с подпольной печатью. Перед расстрелом его зверски пытали. Но он никого не выдал, — наклонившись ко мне, шепчет Русев. — Палкин давно жил в Норвегии. В 1910 году он сбежал из ссылки в. Архангельской губернии на рыбацком боте по Баренцеву морю и тут натурализовался. В Грини он попал с двумя сыновьями... Вот они...

Я хочу подойти к братьям Палкиным, но дирижер оркестра, выстроившегося слева от обелиска, взмахивает палочкой.

После гимна Фритьоф Легвамб произносит речь, посвященную памяти тех, кто томился и погиб в Грини. Мы не забудем их. Никогда не должно повториться то, что было!..

Голос его отрывист. Суховатый, он сам словно мышца, сжавшаяся перед тем, как стремительно развернуться.

После Фритьофа старик доктор, спасший в лагере столько людей от смерти» вместе с сыном Якоба Палкина возлагает венок к подножью обелиска...

Краткое слово произносит сын Палкина — тоже узник Грини.

Оркестр печальной мелодией завершает церемонию. А потом люди по тенистой аллее устремляются с цветами и венками к третьему памятнику.

Разговаривая с братьями Палкиными, которые с трудом припоминают слова родного отцовского языка, знакомясь с подошедшим к нам лауреатом международной Ленинской премии борьбы за мир пастором Рагнаром Форбеком, мы с женой отстали от привезших нас сюда друзей.

Поймав мой растерянный взгляд и поняв в чем дело, Симонсен, с которым Русев здесь уж успел нас познакомить, говорит ободряюще:

— Ничего, едемте со мной. Мы встретим всех у памятника Санда. Это всего четыре километра отсюда.

И действительно, мы все встречаемся около этого памятника известному деятелю движения Сопротивления. Никого в Норвегии гитлеровцы не пытали больше, чем Санда, но сломить его не смогли. Памятник ему воздвигнут вблизи от дома, где он жил.

И здесь возлагают венок, и речь произносит немолодой уже сын Санда. Так сыновья принимают эстафету от отцов.

На обратном пути мы проезжаем мимо кладбища, где погребены расстрелянные коммунисты. Двадцать один член Центрального комитета Коммунистической партии Норвегии, партии, понесшей самые большие, невозвратимые потери в битве за свободу и независимость Норвегии.

Память расстрелянных стережет на этом кладбище прекрасное изваяние — женщина «Грустящая Норвегия», высеченная из гранита рукой талантливого скульптора-коммуниста...

В Осло мы возвращались на той же машине, которая нас подхватила в Грини. За рулем — элегантно, даже чуть франтовато одетый человек, Симонсен. Он тоже бывший узник Грини... Сейчас v него мастерская, изготовляющая каменные ступени для лестниц, плиты для тротуаров, и неподалеку от Осло каменоломня.

Я сижу рядом с ним, а на заднем сиденье его жена и моя. Женщины разговорились о чем-то.

— В Грини я думал, что всю жизнь буду ненавидеть немцев, и если придется разговаривать с ними, то только так, — Симонсен высоко подымает сжатый кулак. — А потом, когда вышел на свободу, увидел, что многие из них так же, как я, ненавидят нацистов. И вот прошли годы — я женат на немке... — Он поворачивает зеркальце над головой так, чтобы видно было лицо жены, и улыбается ей. — Правда, я вывез ее из ГДР.

— Не оправдывайся, — смеется она.

— Вы приехали в Грини с Легвамбом. Это человек отчаянной отваги и точного расчета... Ведь это он на своей машине увез из тюремной больницы двух наших боевиков. И в той операции, когда под видом того, что их везут на казнь, освободили из тюрьмы других товарищей, он также принимал участие...

Симонсен рассказывал о Легвамбе с таким увлечением, что мне стало понятно, почему именно Фритьофа с таким единодушием избрали председателем «Грини-клуба». А вовсе не из-за того, что он не состоит ни в одной партии и поэтому равно для всех приемлем, как объяснял мне сам Легвамб.

За разговором мы незаметно пересекли город, и Симонсен остановил машину на окраине Осло в районе новых домов — здешних Черемушек.

— Тут живет архитектор Ина Баккер — она тоже сидела в Грини. Мортенсен и Русев сказали, что вечер семнадцатого мая вы проводите у нее. Сейчас и они приедут сюда.

На прощанье Симонсены позвали нас в гости. После приглашения Рагнара Форбека и братьев Палкиных это было третье приглашение, полученное нами семнадцатого мая...